Бесконечная страна

– Сюда садись, – похлопал. – А то когти у тебя, что твои кинжалы.

– Извини, – буркнул ворон. – Какие есть. Постараюсь осторожнее.

– Не возражаю, – усмехнулся Санька.

– Сверху уже виден Неживой лес, – сообщил Гоша, усевшись. – Недалеко осталось.

– Хорошо, – сказал Санька. – Наверное. Тебе не кажется, что стало как будто темнее?

– Так вечереет же.

– Здесь бывает ночь?

– А как же, – Гоша помолчал и добавил. – Там, в Неживом лесу, я как-то видел избушку. Хорошо бы до неё добраться, пока совсем не стемнеет.

– Там кто-то живёт?

– Понятия не имею. Но с виду избушка целая, переночевать в ней можно.

– А под открытым небом нельзя? – спросил Санька. – Наломать лапника, разжечь костёр… Главное, чтобы дождь внезапно не начался.

Он припомнил, как однажды с прадедом Алексеем Ивановичем они ходили на ночную рыбалку без всякой палатки, только со спальниками в рюкзаках. Прадеду тогда было восемьдесят три, Саньке десять. Дедушка и бабушка были категорически против. Однако прадед победил (ещё бы он не победил, – ха-ха!), и всё обошлось. Они даже поймали несколько окуней и плотиц, и прадед научил Саньку варить уху. Здорово было, в общем.

– Тебе хочется под открытым небом? – осведомился Гоша с каркающими нотками (Санька уже понял, что появление таких ноток свидетельствует о том, что ворона что-то не устраивает).

– Да не то чтобы хочется. Просто спросил. Для информации.

– Можно, наверное, и под открытым небом, – сказал ворон. – Только учти, что лапника в Неживом лесу взять негде. Он потому так и называется, что деревья в нём неживые. За редким исключением. Мне-то что, дупло найду и переночую, а вот ты… Опять же, спать лучше за стенами и под крышей. В любом случае.

Так, болтая о разном, они взбирались вверх по старой заброшенной разбитой дороге – мальчик и говорящий ворон на его плече. Под жемчужным темнеющим небом. В стране, не обозначенной ни на одной карте.

Сразу за седловиной дорога ныряла вниз и вскоре терялась в Неживом лесу, пропадала за сплошной массой высоких чёрных деревьев с растопыренными вверх и в стороны мёртвыми руками-ветвями. И тянулась эта масса вдаль до самого горизонта, насколько хватало глаз, сливаясь в сплошное чёрное пятно. Правда, уже заметно стемнело, и горизонт придвинулся.

– Не могу сказать, что меня радует это зрелище, – сообщил Санька. Он остановился на несколько секунд, чтобы оглядеться.

– Я предупреждал, – каркнул Гоша.

– Но другой дороги всё равно нет, – сказал Санька. То ли вопросительно, то ли утвердительно, он и сам не знал.

– Спорить не стану, – уклончиво заметил ворон.

– Тогда пошли.

Санька поправил лямки рюкзака и двинулся вниз по дороге.

Неживой лес встретил путников мёртвой же тишиной. Она и раньше была чуть ли не осязаемой, но здесь Санька впервые понял смысл выражения «оглушительная тишина». Это когда так тихо, что кажется – ты оглох. Ни шороха, ни скрипа, ни шелеста, ни треска. Слышен только шум собственных шагов и дыхание. Тоже собственное. Неприятное чувство, скажем прямо. С другой стороны – ну их, эти звуки. Ещё неизвестно, кто их производит. А так понятно, что, кроме них с Гошей, в Неживом лесу никого нет. Понятно ведь? Будем считать, что так и есть. Плохо только, что с каждым шагом вокруг всё темнее и темнее. И холоднее. Конечно, на крайний случай смартфон можно использовать в качестве фонарика, а вокруг достаточно хвороста, чтобы разжечь костёр и не замёрзнуть, но хотелось бы всё-таки дойти до места ночлега.

Вернулся, слетав на разведку, Гоша, сделал круг над головой, уселся на ближайшую ветку.

– Скоро уже, – сообщил. – Видишь, вон там, впереди и справа вроде как деревья расступаются?

– Ну.

– Там тропинка. На неё сворачивай.

– Понял.

Тропинка, мало чем отличающаяся от её сестёр в обычных лесах, сначала вилась между деревьями, затем пошла вниз, нырнула в глубокий и широкий лог. Под ноги то и дело подворачивались корни, но света пока ещё хватало, чтобы не спотыкаться. Послышался шум ручья. А вот и он сам – бежит по дну лога, журчит, как ни в чём ни бывало. И бревно очень удачно через него перекинуто. Довольно крепкое бревно, однако, не сгнившее. И ветви на нём явно обрублены, чтобы удобнее было идти.

– Значит, есть тут кто-то, – высказал мнение Санька, перебравшись на другой берег. – Это бревно не само здесь легло.

– Может, и есть, – согласился Гоша. – Но я никого не видел.

Он снова уселся Саньке на плечо.

Санька хотел было сказать, что для ворона Гоша не слишком много знает, но вовремя прикусил язык. Гоша мог и обидеться. Надо как-то иначе. А, вот.

– Слушай, а ты вообще давно тут живёшь?

– В каком смысле?

– В прямом. Сколько времени?

– Здесь нет времени, – ответил Гоша.

– Ну да, как же. Есть день, есть ночь, мы видим, как она подступает, – Санька повёл рукой вокруг. – Значит, есть.

– Это ничего не значит. День и ночь есть, а времени нет. Да и не день с ночью это, если разобраться.

– А что же?

– Так, имитация.

– Не понимаю.

– Я тоже, – сказал Гоша. – Но ты не переживай. Твое появление свидетельствует о том, что время появилось. Хотя бы на время. Хе-хе, а ничего так каламбурчик вышел, а?

Санька не ответил, он обдумывал слова ворона. Был в них какой-то, пока не слишком понятный, смысл. Место, где нет времени… Как это? Что такое время вообще? Течение секунд, минут и часов? Смена дня и ночи, времён года? Нет. Секунды, минуты и часы – это всего лишь единицы, в которых время измеряется. Их человек придумал для удобства. Взял сутки – полный оборот Земли вокруг своей оси – и разделил на двадцать четыре части. Отсюда и пошло, что в сутках двадцать четыре части-часа. Кажется, древние египтяне впервые эту систему ввели. От них, через греков и римлян к нам перешло. В школе, помнится, учитель рассказывал, что в разное время разные народы делили сутки на разное количество частей. В древней Индии – на тридцать. А у майя – на двадцать две. Что ещё учитель рассказывал о времени? Эх, жаль, интернета нет, не погуглишь.

Санька вспомнил учителя по природоведению. Валерий Игнатьевич. Молодой, тридцати ещё нет, наверное. Невысокого роста, белобрысый и уже начинающий лысеть. Пришёл в середине учебного года и сразу всем в классе понравился. Ладно, почти всем. Саньке понравился тоже. За умение рассказывать и неравнодушие к делу. На уроках Валерия Игнатьевича было нескучно, хотя он и не всегда придерживался учебника. Могло и в сторону занести. Как с тем же временем. Но ведь интересно! Так что он говорил? Кажется, что сто миллионов лет назад в сутках было не двадцать четыре, а двадцать три часа. И дней в году больше трёхсот шестидесяти пяти. Потому что Земля вращалась быстрее и… Стоп.

Санька даже остановился, потрясенный мыслью, пришедшей ему в голову.

Сто миллионов лет назад Земля вращалась быстрее. А тринадцать лет назад Санька был маленьким зародышем внутри мамы. А через пять лет и четыре месяца он вырастет и станет совершеннолетним взрослым человеком. Говоря другими словами, Земля за миллионы лет, и он, Санька, за прошедшие годы меняются. И не только они – всё со временем меняется. Там, где было море – теперь суша. На месте леса – пустыня. И наоборот. Возводятся, растут, дряхлеют и разрушаются города. Целые народы и страны исчезают и появляются. Значит, время – это…

– Что случилось? – каркнул над ухом ворон. – Эй, всё нормально с тобой?

– Изменения, – сказал Санька.

– Что? Ты о чём, вообще?

– Я говорю, что время – это изменения, – Санька снова двинулся вперёд. Тропинка оставила лог позади и теперь снова вилась между мёртвых стволов, уводя в сгущающуюся впереди тьму. Впрочем, она точно так же густела по сторонам и сзади.

– Открыл Америку, – хмыкнул Гоша. – Количественное выражение происшедших изменений, если быть совсем точным. Сам не помню, откуда я это знаю. Погоди, ты что, сам только что до этого дотумкал?

– Сам.

– Философ, чего там, – сказал ворон. – Респект, уважуха и всё такое. В неполные тринадцать лет самостоятельно сформулировать одну из концепций времени – это круто. Ну, почти сформулировать, все-таки я помог, – закончил он самодовольно.

Надо прощать товарищам их маленькие слабости, подумал Санька. Особенно, если учесть, что других товарищей у меня здесь нет.

И тут же увидел избушку.

Деревья впереди расступились, и тропинка вывела их на поляну. Трава здесь тоже казалась какой-то неживой, не то, что там, на зелёной полосе с плотоядными цветами, которая осталась далеко позади. Здесь она была хоть и довольно густой, и высокой, но жухлой, ломкой, словно в ноябре.

Сама избушка, сложенная из толстых чёрных брёвен, с двускатной крышей, покрытой тёмно-серой дранкой (над крышей торчала неопределённого цвета труба), вросла в землю чуть ли не по самые оконца – маленькие, с покосившимися ставнями, затянутые какой-то мутной плёнкой, при взгляде на которую Санька немедленно вспомнил, что когда-то вместо стекол в окнах использовался бычий мочевой пузырь.

Крыльцо лепилось к избушке сбоку, справа, – туда, нырнув между двумя кольями полуразваленного тына (никаких ворот или калитки, колья покосились, верхние жерди большей частью валяются в траве), вела тропинка. Мимо низкого колодезного сруба с журавлём. Чуть дальше и правее виднелась скособоченная деревянная будка туалета.

Больше на поляне не было никаких строений – ни сарая, ни амбара.

Оглядываясь по сторонам и прислушиваясь, Санька подошёл к дому, поднялся на крыльцо (ступеньки противно скрипнули под его весом) и осторожно постучал в низкую, сбитую из грубых досок, дверь.

– Смелее, – посоветовал ворон.

Санька постучал сильнее. Сначала костяшками пальцев, затем кулаком.

Тишина.

– По-моему, никого нет дома, – сказал нерешительно.

– Так давай проверим, – предложил Гоша. – Чего ждёшь? Скоро совсем темно будет.

Ухватившись за деревянную ручку, Санька потянул на себя дверь. К его удивлению, она открылась довольно легко и совершенно бесшумно.

– Эй! – позвал Санька. – Тут есть кто-нибудь?

Никто не ответил. Всё та же тишина, и сгущающаяся темнота вокруг.

– Всё ясно, – сообщил Гоша. – Заходи – не бойся, выходи – не плачь.

Он снялся с Санькиного плеча и исчез внутри. Санька постоял ещё секунду и решительно шагнул через порог.

Сквозь затянутые мутной плёнкой окна (кажется, это действительно был бычий пузырь) проникало уже совсем мало угасающего света, и Саньке пришлось воспользоваться фонариком в смартфоне, чтобы оглядеться.

Обстановка внутри избушки хоть и была крайне скудной, но не казалась обветшавшей и заброшенной. Из узкой и длинной прихожей (в голове медленно, словно утонувший корабль из океанской бездны, всплыло полузабытое слово «сени») вело две двери – направо и налево. За правой Санька обнаружил комнатушку, часть которой занимали какие-то мешки и ящики. Также на полках стояла глиняная посуда (Санька тут же вспомнил кладовую в разрушенном городе-доме, где он нашёл баклагу), корзины, деревянные коробки и прочая утварь. Возле одной из стен до половины высоты были сложены дрова. Тут же, на нижней полке, лежал топор.

– Хозяйственное помещение, – сообщил Гоша, расхаживая по земляному, хорошо утрамбованному полу. – Или клеть, если по-старинному. Не спрашивай, откуда я это знаю. Жилая комната с другой стороны.

Он оказался прав. В жилой комнате был настлан дощатый пол (довольно чисто выметенный, кстати), имелась русская печь, какую Санька видел только в кино и на картинках, широкая лавка вдоль стены, крепкий стол у лавки, громадный, окованный железом, сундук в углу и пара табуреток. И здесь было теплее, чем в клети и, тем более, снаружи. Санька подошёл к печи, приложил ладонь к белёному боку. Так и есть, тёплый. Значит, печь недавно топили. Что в свою очередь означает, что здесь живут.

– Хоть бы пару свечей найти, – Санька обернулся, пошарил лучом фонарика по комнате. – Может, в сундуке? Или ещё раз в этой… как её… клети посмотреть? А то ведь батарея в смартфоне не вечная, сядет, если фонарик постоянно жечь.

– Так вот же плошка, – сказал Гоша, сидя на краю стола.

– Какая плошка? – Санька посветил на стол и увидел небольшую глиняную миску, наполненную чем-то весьма похожим на подсолнечное масло. В масле, свешиваясь через край, плавала веревка.

– Лампа! – каркнул нетерпеливо ворон. – Это лампа, масляная. Видишь верёвку? Фитиль. Подожги его, и будет свет. Что за молодежь пошла, элементарных вещей не знаете.

– Ну извини, в девятнадцатом веке не жил. Да и в двадцатом тоже, – Санька снял со спины рюкзак, достал зажигалку и поджёг фитиль. Затеплился огонёк. Слабенький, но лучше, чем ничего. Санька выключил смартфон, сел на лавку. А ничего, даже уютно. Ещё бы поесть… В рюкзаке остались бутерброды, но их мало совсем. Н-да. Завтра надо что-то придумать насчёт еды, а то на голодный желудок маму не найти. Ну день, ну два. А дальше что?

– Причём здесь девятнадцатый век? – удивился ворон. – Элементарно же. Свеча на точно таких же принципах устроена. Только вместо жидкого масла – застывший стеарин, воск или парафин.

– Умный, да? – беззлобно осведомился Санька. Вот сейчас, сидя на этой лавке и глядя на тёплый огонёк, он понял, что устал. Всё-таки хорошо потопать сегодня пришлось. Ох, хорошо.

– Ага, – согласился Гоша. – Умный. И, как умный, я спрашиваю тебя прямо. Жрать хочешь?

– А то, – Санька проглотил набежавшую слюну. – Предлагаешь достать бутерброды?

– Предлагаю достать горшок с кашей из печи. Не чуешь запаха, разве? Я так чую. Кашей пахнет.

Санька поднялся, взял лампу-плошку со стола, подошёл к печи и заглянул в устье. Там, в глубине, накрытый тряпицей, стоял чугунок. Огонёк плошки отразился в его тусклом металлическом боку.

Санька чуть было не сказал Гоше: «Подержи», и не протянул ему плошку, но вовремя опомнился, поставил её на пол, ухватился за чугунок… и тут же одернул руки. Горячо!

– Ухват возьми, – посоветовал Гоша, восседая на столе. – Вон он, справа у печки.

В конце концов, Санька справился, и вскоре чугунок оказался на середине стола. Тряпица с него слетела, и по избе поплыл восхитительный запах гречневой каши.

– Мне в отдельную тарелку, пожалуйста, – сказал Гоша, нетерпеливо переступая с лапы на лапу. – И масло не забудь добавить. Бутыль в клети, я видел.

– Слушай, – сказал Санька, – тебе не кажется, что, прежде чем жрать чужую кашу, неплохо бы дождаться хозяев и спросить разрешения?

– Ага, – ответил ворон. – А если они до утра не вернутся? Или даже до завтрашнего вечера? Что ж теперь, каше пропадать, и нам с ней заодно? – он взлетел, заглянул в чугунок и снова опустился на стол. – Так он же полный, тут на всех хватит. Давай, накладывай, остынет.

Такой вкусной каши Санька в жизни не едал. Пахучая, горячая, рассыпчатая. Сам не заметил, как умял целую миску (нашлось и масло, и соль, и деревянная ложка). Не отставал и Гоша, чья миска поменьше вскоре тоже опустела.

– Добавки? – осведомился ворон, подобрав клювом остатки.

Санька заглянул в чугунок. Каши оставалось ещё минимум две трети, но он не знал, на какое количество народа было приготовлено.

– Хватит, – сказал решительно. Потом подумал, зачерпнул из котелка ещё ложку и отправил в рот.

– Эй, – воскликнул Гоша. – Нечестно!

– Держи, так и быть, – ложка снова отправилась в чугунок, а её содержимое – в миску ворона. – Вот теперь точно хватит.

Еду запили водой из баклаги. Накрытый тряпицей чугунок Санька отнёс туда, где взял – в устье печи. Потом нашёл кусок тряпки, прихватил свою и Гошину миски, баклагу, направился к двери.

– Ты куда? – осведомился ворон. – Ночь на дворе. И Неживой лес кругом.

– Посуду надо помыть. А то нехорошо получается – мало, что чужую кашу слопали, так ещё и посуду грязную бросили. И не совсем ещё ночь.

Санька оказался прав – в небе над избушкой остывали остатки дневного света. Его вполне хватило, чтобы помыть миски и долить воды в баклагу.

Он как раз затыкал её деревянной пробкой, когда Гоша, сидящий наверху колодезного журавля, встрепенулся и негромко сообщил:

– Внимание, кто-то идёт.

Санька поднял голову и прислушался. Тихо.

– Мне бояться? – спросил он негромко.

– Не знаю.

Санька оглянулся на избу. В густеющей, уже не вечерней, а ночной темноте, она почти слилась с тёмной массой леса позади неё. Только слабый огонёк масляной плошки с фитилём едва пробивался сквозь мутный бычий пузырь.

– Эй, кто там? – послышался голос в отдалении. – Отзовись, если добрый человек!

Голос был молодой, звонкий. Девичий.

– Мы здесь! – с облегчением крикнул в ответ Санька. – У колодца!

Он вытащил из кармана смартфон, включил, помахал.

– Вижу! – сообщил голос. – Иду на свет! Стой, где стоишь.

Глава четвертая

Я от девочки ушёл, я к бабушке пришёл

Её звали Настя. Полное имя – Анастасия. Совсем девчонка на вид, хотя и постарше Саньки. Лет четырнадцать. И ростом с Саньку. Худенькая, белокурая, с глазами такими пронзительно-голубыми, что смотрел бы в них и смотрел – как в летнее небо где-нибудь в Подмосковье. Она немедленно взвалила на Саньку вязанку хвороста, которую тащила на себе, и он подивился, как эта хрупкая девчонка доперла из леса такую тяжесть. Но вида, конечно, не показал – принёс в избу, свалил хворост у печки.

Цвет её глаз Санька рассмотрел, когда Настя достала с полок, поставила на стол и зажгла ещё две плошки, уселась напротив, подперла щёку кулаком и принялась откровенно разглядывать Саньку и Гошу.

Одета она была в тёмно-синий сарафан поверх серой рубахи с длинными рукавами. При входе в избу Настя переобулась – сменила лапти (самые настоящие, Санька впервые их увидел, но сразу узнал) на войлочные тапочки.

– Значит, Санька и Гоша, – весело повторила она.

– Ага, – подтвердил Санька и неожиданно понял, что улыбается до ушей невесть чему. Постарался придать лицу серьёзное деловое выражение, но губы так и норовили снова расползтись в улыбку.

– Куда путь держите, Санька и Гоша?

– Мне нужно найти маму, – ответил Санька, и улыбка исчезла с его лица сама собой. – И отвести её к источнику жизни.

– Ого. Ну-ка, погоди… – она взяла плошку, подняла, всматриваясь в Саньку. – Вот как, значит. Тебя Хозяйка отметила.

– Отметила, – подтвердил Санька.

– Круто, – она опустила плошку на стол. – Судя по вымытым мискам, кашу вы нашли?

– Это было нетрудно, – сказал Гоша.

Настя легко соскочила с табуретки, достала из печи чугунок, наложила себе в миску каши, плеснула масла, размешала, попробовала:

– М-мм, вкусно. Но соли маловато. Ух, какая я голодная… – она неожиданно громко цыкнула зубом, хмыкнула, снова уселась за стол, придвинула солонку.

– Извини, что без спроса, – сказал Санька.

– Да не парься ты, – она обожгла Саньку взглядом и тут же опустила глаза. – Я не в обиде.

Настя, не торопясь, ела. Санька сидел напротив и старательно разглядывал горницу. Хотя на самом деле ему неотрывно хотелось разглядывать Настю. Время от времени их глаза, будто бы случайно, встречались, и тогда Санька чувствовал себя так, словно он летит на санках по крутому снежному спуску, и нет у этого спуска ни начала, ни конца.

– Ты бы растопил печку, что ли, – сказала Настя примерно после шестой ложки. – Чаю попьём. Хочешь чаю?

– Хочу, – признался Санька.

– Вот и растопи. Хворост – на растопку, а дрова в клети возьми.

– Ага, я видел.

Санька в жизни не имел дело с русской печью, но справился, пожертвовав на розжиг половинкой листа формата А-4. Вскоре в печи гудел огонь, и по горнице поползло тепло. Своевременно, с учётом того, что после наступления ночи снаружи похолодало. Не так, чтобы замёрзнуть до костей, но ощутимо.

– Молодец, – похвалила Настя, одним взглядом оценив Санькины старания. – Только вон ту заслонку наверху чуток задвинь. Ага, правильно. Осталось за водой сходить.

Санька принёс от колодца воды в ведре. Налил в медный чайник, поставил чайник на печь. Ему нравилось помогать Насте, нравилось делать всю эту простую работу. И дело было не в том, что таким образом он словно бы расплачивался за съеденную кашу и предстоящий ночлег (Санька не сомневался, что они с Гошей останутся тут ночевать – ворон так и вовсе уже спал, найдя себе удобное место на одной из полок). Вернее, не только в этом. Просто он чувствовал, что Насте его помощь приятна. И поэтому готов был помогать снова и снова. Печку растопить, воду принести… Пока Санька всё это делал, она улыбнулась ему целых три раза! Три бесценные улыбки за сущие пустяки. Смешно говорить. Что ещё нужно сделать, может, починить тын? Жаль, темно уже, а то взялся бы прямо сейчас.

Потом они пили чай, заваренный на разных травах, болтали о том, о сём, и Саньке было так хорошо, что он ни разу не вспомнил, зачем сюда пришёл.

Он и утром не вспомнил.

Спал на широкой лавке, укрывшись тулупом, на рукодельной подушке, набитой пахучим сеном. Снов не видел. Проснулся с первым светом, просочившимся в окна, вскочил, сбегал в туалет, умылся у колодца ледяной водой. Небо над головой постепенно наливалось ясным жемчугом, меж чёрных стволов деревьев Мёртвого леса плавали белые слои тумана, на ломкой сухой траве обильно повисли капли росы. Начинался новый день, и Санька чувствовал себя прекрасно отдохнувшим и готовым к новым подвигам. Что он вчера хотел сделать? А! Починить тын. Всё верно, вот сразу после завтрака и возьмётся.

Санька вернулся в избу и в дверях столкнулся с Настей. Отступил в сторону, пропуская.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Слова Василия Лебедева-Кумача, музыка Исаака Дунаевского. «Песня о весёлом ветре» – песня из кинофильма «Дети капитана Гранта», 1936 г. – Примеч. автора.