Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел

– Да, – говорит он с вызовом.

– Что ж, в вашем положении это совсем не плохой вариант.

И он снова не выдерживает:

– Так вы выпустите меня? Не арестуете?

– Нет. Во-первых, вас не за что арестовывать. К тому же вы – несовершеннолетний.

– А во-вторых?

– А во-вторых, ваш арест ничего не даст. Нужной нам информацией вы не владеете.

Он смотрит на идущего рядом человека. Да, всё-таки пережитые страдания никогда не проходят бесследно. Неужели и он сам изменился? Хотя нет, его же узнали. Но узнал и он. Они уже подходят к развилке и маленькой зелёной машине. Обычный армейский вездеход. У машины останавливаются.

– Желаю вам удачи в новой жизни.

Он растерянно кивает.

– Спасибо, но… неужели вы… вы не будете мстить?

Насмешливая, но необидная улыбка.

– Кому? Вам? Незачем. К тому же оскомины на губах у вас и так вполне достаточно. Вы выбрали неплохой, но нелёгкий вариант. Вам придётся сменить всё. Язык, привычки, манеры… Я не отговариваю вас, это ваше решение вашей проблемы. Желаю вам удачи…

…Ив вздохнул, не открывая глаз. На этом их разговор и закончился. Надо отдать должное: его ни разу не назвали по имени. Правда, и он не знает, как теперь зовут…этого человека. Пожалуй, и не надо. Лучший способ не проговориться – это даже про себя не называть. И не всё ли ему теперь равно, как звали этого человека тогда, и как зовут теперь? Своего настоящего имени он тогда так и не назвал, так будем уважать его твёрдость. И этот человек прав. Новая жизнь – всё заново. Что ж, постараемся оправдать доверие и соответствовать. Выучить язык, привыкнуть к иной пище и другим обычаям, жить наравне с цветными и бывшими рабами. И не думать о прошлом, и не вспоминать. Прошлое осталось в прошлом.

Ив повернулся на спину, откинул с груди одеяло и вытянул руки вдоль тела. Через силу, разлепляя ресницы, открыл глаза. Тишина, сонное дыхание и похрапывание, уютное сопение Приза под кроватью. Ив покосился на соседнюю кровать. Эркин Мороз. Спальник. Раб. Индеец. Зачем он понадобился этому? Ведь сам не скажет, и не спросишь. И не надо – одёрнул он сам себя. У парня своя жизнь, в твою же он не лезет, не лезь и ты в его.

Эркин сквозь сон почувствовал на себе взгляд и открыл глаза. Ив? Чего это он?

– Ты чего?

– Я разбудил тебя? Извини.

Эркин спросил камерным шёпотом по-английски, и Ив ответил почти так же тихо.

– Не спится, что ли?

– Да.

Они одновременно повернулись набок лицом друг к другу.

– Тебя этот… – Ив запнулся.

– Никлас, – пришёл ему на помощь Эркин. – Мне он так назвался.

– Ага, Никлас. Он тебя сильно мотал?

– Да нет. Он фотки показывал, знаю ли я кого.

– Ну, а ты?

– Так это всё сволочь имперская. Их заложить – не грех, – повторил Эркин слова Грега.

– Да, – согласился Ив и уже твёрдо повторил: – Да. А мне он сказал, что я могу… ехать, что мне не будут мешать.

– Так это ж здорово, – искренне обрадовался Эркин. – Ты на язык теперь налегай.

– Да, я понимаю, что надо. Слушай, я вот что хочу спросить, – Ив говорил совсем тихо, почти по-камерному. – Вот ты смог всё забыть, так?

– Нет, – сразу ответил Эркин. – Я помню. Не хочу, а помню.

– И живёшь?

– И живу, – кивнул Эркин. – Всё забыть – это себя потерять.

Ив хотел что-то ответить, но тут шумно повернулся на другой бок Роман, пробурчав что-то про баламутов, что сами не спят и другим не дают, так при этом перемешивая английские и русские слова, что Ив понял.

– Им, понимаешь, днём рты затыкают, – подал голос Фёдор. – Надзиратель стоит и говорить не даёт.

Эркин улыбнулся, но спорить не стал и лёг опять на спину, закинув руки за голову. Ив кивком согласился с ним и натянул на голову одеяло. В самом деле, нечего горячку пороть.

КолумбияВЧ № 4712

Выйдя из машины, Никлас нашёл взглядом нужное окно. Сквозь штору смутно просвечивал шар лампы. Конечно, Майкл не спит. Никлас отдал ключи дежурному сержанту.

– Отгоните в гараж.

– Есть.

Не оглядываясь, вошёл в подъезд. Второй этаж, направо, первая дверь. И улыбнулся: звонки не оговорены. И пароль тоже. По многим причинам. Одна из которых – они давно знают друг друга в лицо и узнают при любой маскировке. Звонок отозвался птичьей трелью в глубине квартиры. И сразу шаги, щелчок замка, приветливая русская речь.

– Заходите, Ник. Рад вас видеть.

– Я тоже, – улыбнулся Никлас, входя в холл.

Стандартное жильё: холл, крохотная кухонька-ниша и две спальни. Вторую спальню сделали кабинетом. Разумно.

– Выпьете с дороги кофе, – не спросил, а предложил Михаил Аркадьевич.

– А за кофе и поговорим, – согласился Никлас.

– Принято, – улыбнулся Михаил Аркадьевич. – Судя по вашему виду, съездили успешно.

– Да, вполне.

– И ваш тёзка, – Михаил Аркадьевич включил маленькую электроплитку и поставил на наливающуюся красным светом спираль кофейник, – пугал вас напрасно, правильно?

– Мой тёзка? – переспросил Никлас. – А, понял, Золотарёв, так? Он не пугал, а предупреждал.

– Ну-ну, – хмыкнул Михаил Аркадьевич. – Почему вы не взяли шофёра, Ник?

– Привык работать в одиночку, – улыбнулся Никлас. – Я проверил оба эпизода. Со Стормом и линию Шермана. В общем, как вы и предполагали. И была очень, как вы любите говорить, интересная встреча. Неожиданная.

– Совсем интересно. Заинтриговали. Так что, не спешите, Ник. Хорошие новости надо слушать не спеша, со вкусом.

– И с кофе! – засмеявшись, Никлас показал кивком на закипевший кофейник.

– Первую чашку здесь, а вторую уже за работой, согласны? – предложил Михаил Аркадьевич, ловко накрывая на столик у дивана в холле и наливая кофе.

– У меня есть выбор, сэр? – спросил по-английски, лукаво улыбаясь, Никлас и в ответ на весело-удивлённый взгляд Михаила Аркадьевича пояснил уже по-русски: – Цитирую Эркина Мороза.

– Понятно, – они сели на диван и взяли по чашке. – У парня так подвешен язык?

– Временами он даёт ему волю и очень внимательно следит за реакцией собеседника. По-русски, – задумчиво уточнил Никлас, – он, возможно, не столь уверен в себе. Потому и настоял на разговоре по-английски. Протоколов я не привёз, Михаил Аркадьевич, но, я думаю, что если возникнет такая необходимость, то я повторю визит уже официально.

Михаил Аркадьевич кивнул.

– И с таким же успехом?

– Возможно, и большим. Мы расстались корректно и контактно.

– Отлично. Итак…

– Сторм? – улыбнулся Никлас.

– Нет. Сторм и Шерман напоследок. Это работа. А для начала, – Михаил Аркадьевич улыбнулся, – что была за встреча?

Никлас задумчиво покачал дымящуюся чашку, отпил глоток.

– Я встретил сына Железного Хромца.

– Что?! – Михаил Аркадьевич впервые на памяти Никласа выдал такую реакцию. – Быть не может!

– Оказывается, может, – Никлас пожал плечами и сделал ещё глоток. Странно, но крепчайший горький кофе сегодня успокаивал. – Уцелели многие. Вы, я, спальники, лагерник. Ещё… кое-кто и кое-где. Почему бы не уцелеть и ему? С «охотниками» он дела не имел, с реваншистами тоже. Мы бы уже знали об этом.

– И где вы его встретили?

– Там же. В региональном лагере репатриантов. Живёт в одной комнате с Морозом и ждёт визы. Кстати, с репатриацией очень неплохо задумано, и реализация вполне прилична. Никого не нужно искать, сами приходят и подставляются под проверку.

– Да, согласен. Но вы не уходите в сторону, Ник. Что вы ему сказали?

– Ему? Ему я сказал, что он может спокойно ехать. Ему всего восемнадцать лет, Михаил Аркадьевич. Он прожил этот год, ни во что не влипнув, не связавшись ни с Белой Смертью, ни с криминалом. Думаю, мальчишка хлебнул вполне достаточно.

– Он знает о смерти отца?

– Сам он сказал, что не в деталях.

Михаил Аркадьевич кивнул.

– А детали ему узнать не от кого.

– Да, – согласился Никлас. – Железный Хромец, насколько я понимаю, попал в первые слои «пирога». Там навалено сверху столько, что не пробиться. Да и нужно ли, Михаил Аркадьевич? А мальчишка… Он сделал свой выбор. В лагере у него конфликтов нет, – Никлас негромко рассмеялся. – Вы бы видели, как он кинулся спасать Мороза от меня.

– Представляю, – улыбнулся Михаил Аркадьевич. – Он ведь и тогда не отличался особо ревностным соблюдением расовых законов, так?

– Да. Он врождённо порядочен. Помните эту классификацию?

– Ещё бы. Что ж, – Михаил Аркадьевич отхлебнул кофе. – Вы, разумеется, правы. И как его сейчас зовут?

– Документы у него на Ива Моргана. Скорее всего, будет их переделывать на русский вариант.

Михаил Аркадьевич на секунду задумался.

– Ну, Ив – это, конечно, Иван, а Морган… наверное, Моргунов.

– Возможно, – пожал плечами Никлас и внимательно посмотрел на собеседника. – Это важно?

– Вы правы, Ник. Думаете, надлом срастётся?

– В его возрасте это возможно. Как и у Мороза.

– Так, хорошо. Оставим Ива Моргана жить дальше самостоятельно. Ваше мнение о Морозе?

– В целом, – Никлас допил кофе и поставил чашку на столик, – прежние характеристики верны. Что бы я добавил? Не по характеру, а по биографии. Последние пять лет перед Освобождением он был рабом в Вальхалле, – и видя удивление Михаила Аркадьевича, уточнил: – Это имение Изабеллы Кренстон.

– Нет, Ник, я это помню. Однако… интересно.

– На нём была рубашка Старого Охотничьего Клуба.

Михаил Аркадьевич присвистнул, Никлас с улыбкой кивнул и продолжил:

– Пуговицы сменены, кое-где аккуратно зашита, но герб на кармане цел. Смысла его, по-видимому, ни Мороз, ни его жена не знают, иначе бы выпороли. Думаю, он подобрал её в одном из имений ещё зимой, возможно, в самой Вальхалле.

– Не исключено, – кивнул Михаил Аркадьевич. – Что он говорит?

– Об Изабелле? Английский язык достаточно богат, и парень владеет этим богатством в полном объёме.

– Представляю, – рассмеялся, допивая кофе, Михаил Аркадьевич. – Информации у него много, она интересна, но…

– Но не в оперативном смысле, – подхватил Никлас. – Извинения Шермана его не тронули, хотя он считает Рассела, цитирую, не самой сволочью. Его жена жива, а мотивы поступков Шермана его совершенно не волнуют.

– Вполне объяснимо.

– Да. Доктора Шермана он опознал. Здесь у меня есть варианты.

– Отлично.

Не прерывая разговора, они налили себе ещё по чашке, опустошив кофейник, и перешли в кабинет, за письменный стол. Михаил Аркадьевич подвинул себе под руку чистый лист бумаги и быстро нарисовал в углу маленькую неправильную спираль. Разговор стал уже рабочим, хотя тон беседы не изменился.

– Итак, всё-таки Сторм. С Евгенией Мороз, она же Джен Малик я побеседовал. Версию Сторма она подтверждает, но…

– Но? – заинтересованно переспросил Михаил Аркадьевич.

– Те же факты, но в другой интерпретации. Она уверена, что обманула Сторма, прорвавшись к телефону. Дальше у неё путаница, провалы… – Михаил Аркадьевич понимающе кивнул, – но очень похоже, что «трамвая» не было. Мне приходилось общаться с выжившими. Совсем другая картина и поведения, и воспоминаний. Сторм ловко провернул эту операцию. Застраховался со всех сторон.

– Да, Сторм ловок. Как вы думаете, Ник, какие козыри у него ещё в рукаве?

– Предъявлено два. Рассел Шерман и Джен Малик. Я думаю, больше ничего нет. Об Исследовательских Центрах надо спрашивать Шермана.

Михаил Аркадьевич задумчиво пририсовал спирали хвостик и улыбающуюся кошачью мордочку.

– Сторма вы считаете отработанным?

– Какая-то информация там ещё есть, устаревшая, конечно, но… – Никлас пожал плечами. – С ним рвётся поработать Золотарёв. Хочет реабилитироваться.

– Пусть работает, – согласился Михаил Аркадьевич. – Здесь и додавит, и ничего не испортит. Теперь Шерман.

– Да, с Шерманом сложнее. Мороз испугался фотографии.

– Шермана?!

– Да, отца. Вы бы слышали, с каким… ужасом он произносит «учёный», «исследования». Шермана называли Большой Док и Большой Учёный. Для Мороза это клички.

– Понятно. Доктор Шерман работал со спальниками, не так ли?

– Думаю, его исследования были шире. И не только в области физиологии. Здесь, я думаю, вполне можно задействовать парней из госпиталя. Всё-таки Мороз последние пять лет уже не был спальником, многое и забылось, и изменилось. И не хотелось бы его снова отрывать от семьи. А посвящать в такие детали его жену тем более совсем не нужно.

– Понятно, – на листе чуть пониже и левее закручивалась новая спираль, неуловимо схожая и в то же время отличная от предыдущей. – Что ж… На мой взгляд вполне разумно. Вы сразу обратитесь к парням?

– Нет. Я уже думал об этом. Сначала поговорю с доктором Жариковым. Имеет смысл передать ему литературу Шермана и уже после этого выходить через него на парней.

– А не через Аристова?

Никлас покачал головой.

– С физиологией на сегодняшний день вопросов меньше, чем с психикой. Аристов хирург, а Жариков психолог. Широкого профиля.

– Он сейчас очень занят.

Никлас почувствовал, что краснеет под внимательным взглядом Михаила Аркадьевича.

– Вы видели их, Никлас?

Он молча опустил глаза. Надо объяснить, а он даже просто говорить об этом не может. Но кто же думал, что так всё завяжется, что прошлое… вдруг станет почти настоящим. И вдруг тихий, но такой… неожиданно точный вопрос:

– Вы поэтому настаиваете на выписке?

– Да, – сразу ответил Никлас и почувствовал, что отпустило, и что он может говорить. – Тогда меня… пытали они. Может, не эти самые, но…

– Вы видели их? – повторил Михаил Аркадьевич.

Никлас с усилием поднял глаза.

– Нет. Я… пришёл в их корпус, даже дошёл до их отсека и повернул. Не смог. Я… я не хочу мести, глупо мстить ударившей тебя дубинке. Но и находиться рядом с ними я не могу. И я думаю, нет, я уверен, что и к ним, к их… дрессировке доктор Шерман приложил руку.

– Что ж, – у спирали появились собачья или скорее крысиная мордочка, но почему-то с заячьими ушами и павлиний хвост, – не лишено… совсем не лишено. Хорошо. Займитесь Шерманами, Никлас, обоими. С Морозом вы отработали удачно. Давайте ещё раз пройдёмся по Расселу и наметим линию.

Пока Михаил Аркадьевич говорил, Никлас окончательно успокоился. И дальнейший разговор шёл уже исключительно в деловом тоне.

Графство ЭйрОкруг СтоунфордРегиональный лагерь репатриации

Ив лежал на спине, глядя в потолок. Сонная уютная тишина. Сопящая, похрапывающая, дышащая. Живая тишина. И блаженное чувство безопасности. Да, вот оно, здесь он в безопасности. И он не один. Ничего нет хуже одиночества…

…Голая продуваемая из конца в конец равнина. Чёрное небо с крупными яркими звёздами. Чёрный камень с белыми прожилками снега, набившегося в трещины. И он на этой равнине. Идёт, падает, снова встаёт и идёт. Хаархан. Мёртвая земля. Лагерный финиш. Как он сюда попал? Куда он идёт? Он один, один на всей земле. Всех убили, всех, всех, всех… «Слоёный пирог». Рядовые убили лагерников, офицеры рядовых, спецкоманда офицеров, спецкоманду… Кто убивает спецкоманду? «Слоёный пирог», трупы слоями и потом из огнемётов… А огнемётчиков? Кто будет убивать огнемётчиков?…

…Ив рывком сел на кровати, огляделся и снова лёг. Нет, все спят, даже этот… Мороз на соседней кровати. Странное имя – Эркин. Индейское, наверное. И все зовут его просто Морозом. Странно, что не проснулся. У спальников сон чуткий…

…Спрашивать о чём-либо отца бывает опасно, и он старается говорить спокойно.

– Зачем он мне?

Отец насмешливо разглядывает его.

– Не собираешься ли ты остаться девственником?

Он чувствует, как кровь приливает к щекам, и, может быть, от этого срывается.

– О какой девственности ты говоришь? Ты же сам ещё когда отвёл меня в Палас и купил мне спальницу.

– Правильно, – кивает отец. – Но я не хочу, чтобы ты был привязан к чему-то одному. Привязанность – это привязь. Поэтому сейчас у тебя будет спальник. Он опытен, и у тебя не возникнет затруднений. Женщина – помеха в нашей работе. Мужчина всегда надёжнее.

Он молча опускает голову…

…Так в его жизнь вошёл Лаки, Счастливчик. Трёхкровка. Его ровесник. Да, по годам они были почти ровесниками. Но он – мальчишка, а Лаки – опытный, вработанный, взрослый, хотя старше всего на год. Он уже старался не показывать… своё отношение к Лаки. Сладкую ведь отец продал именно из-за этого. Лаки хорошо пел. И танцевал. И не смеялся над его гимнастическими упражнениями, даже очень умело страховал на снарядах. И чистил клетки с его птицами. И помогал вычёсывать и кормить собак. Даже огромного Арийца, которого боялись все рабы. Ариец был специально натаскан на цветных. Но он приказал Арийцу не трогать Лаки, и тот даже ни разу не зарычал. И Лаки охотно слушал его рассказы. Ночью в постели они много разговаривали. Вернее, он говорил, а Лаки слушал. Сладкая сразу лезла с поцелуями, гладила его, и он забывал обо всём. А Лаки никогда не лез первым. Он рассказывал Лаки вычитанное из книг, а чаще выдуманное им самим. Он старался скрывать, но отец всё равно узнал. Нет, скорее донесли. Доносчиков в доме хватало с избытком. И Лаки не продали. Лаки убили. На его глазах. И сделали это два отцовских раба-телохранителя. Больше ему никого не покупали. Отец потребовал, чтобы дважды в неделю он ходил в Палас. Как все. Чередуя спальников и спальниц. Как на медосмотр. Он и относился к этому теперь так же. Как к нудной, не очень приятной, но и не слишком противной обязанности. Отец догадался и об этом. И сказал:

– Ты взрослеешь. Это приятно.

Он поблагодарил отца безлично-вежливой уставной фразой. Насмешки и замечания отца его ещё трогали, а похвалы… нет, он давно стал к ним равнодушен. Надо спать. Лаки не вернуть. Как не вернуть никого из убитых. Безвозвратные невосполнимые потери. Необратимые потери. Сколько их у него? Самая первая, которую он заметил, понял и осознал. Да, это Гленна, его няня, ирландка из Аризоны, рыжая веснушчатая, строгая и смешливая сразу. Она всегда была рядом, всё знала, всё умела, с ней было спокойно и весело. Ему исполнилось пять лет, когда Гленна исчезла из его жизни. Он проснулся утром и позвал её обычным:

– Няня! Гленна! Доброе утро.

Но её не было, вместо неё вошёл другой, совсем другой человек. Его гувернёр и наставник. Мистер Стерлинг. И больше он Гленны не видел. Он ещё попытался узнать, где она, куда делась, но все молчали, как будто не понимали или даже не слышали его вопросов. Ответил отец. Кратко и, как он потом понял, исчерпывающе: «Её больше нет». О непроизнесённом вслух: «И никогда не будет», – он уже догадался сам. От Гленны осталась… Да, эта песня, которой она убаюкивала его и которую он больше никогда ни от кого не слышал.

Рыжий, рыжий дружище Джекки,

Рыжий, рыжий Джекки О'Нил!

Лучше б ты не родился вовеки,

Только б ты в палачи не ходил.

Будь ты шорник, кузнец и плотник,

Будь разбойник – ищи-свищи…

Будь лесничий или охотник -

Только, Джек, не ходи в палачи!

Рыжий Джек! Твои Дженни и Кетти

Не пойдут за тебя нипочём,

Будешь маяться в целом свете,

Если будешь, Джек, палачом.

Будь моряк, и покинешь сушу,

И отыщешь свой свет в ночи.

А кто спасёт твою рыжую душу,

Если, Джек, ты пойдешь в палачи?

Рыжий Джек! Самый рыжий в мире!

Вот и новые времена.

Ты устал, да и лошадь в мыле.

Брось уздечку и стремена.

Стань бродяга, последний бражник,

Всё пропей – с головы до ног,

Но не будь ни тюремщик, ни стражник -

Это всё палачи, сынок[1].

Может, из-за этой песни отец и убрал Гленну? Может быть. Но и отца убили. Передав ему вместе с кратким известием о смерти последний приказ. Отправиться в Хаархан для участия в операции по зачистке территории. Всё было понятно, и он без вопросов подчинился, зная, что и его убьют. Но ему уже было всё равно. И только песня Гленны назойливо звенела в ушах, заглушая выстрелы и крики. Палачом он не стал. Как? Сейчас уже не вспомнить и не понять, как, из какого слоя дьявольского «пирога» он сумел выкатиться. И остаться живым на мёртвой земле. А живым надо жить. Ему разрешили уехать. Разрешили жить. Этот… Никлас имеет право разрешать. Его разрешение он примет.

Вздохнул под кроватью Приз. Что-то пробормотал, поворачиваясь на другой бок, Фёдор. Ив снова лёг на бок, свернулся в клубок, натягивая одеяло…

…Тонкое поскуливание остановило его. Его шатало от голода и боли. И усталости. Но он остановился и пошёл на звук. Шёл долго. То ли звук далеко разносился, то ли он слишком устал, и каждый шаг давался слишком тяжело. Но дошёл. Очередной лагерь. Месиво обломков бараков, вышек и трупов. В лагерной робе и форме охраны. И среди этого месива тихий жалобный, почти человеческий плач. Да, уже не скулили, плакали. Он ползал среди трупов и обломков, поднимая брёвна и бетонные плиты, отчуждённо удивляясь своей силе. И нашёл. Вытащил. Большое мохнатое тело бессильно обвисало на его руках. Шатаясь под этой тяжестью, он встал и пошёл…

…Ив улыбнулся, не открывая глаз. Его выигрыш. Он взял свой выигрыш, свой приз. Больше он не был один. И не будет.

Эркин потянулся во сне, перекатив голову по подушке, задел локтем спинку кровати и открыл глаза. Нет, всё в порядке, все спят. Ну и денёк выдался! Хорошо, что всё обошлось. Видно, этот… Никлас Женю про «трамвай» не спросил, человек всё-таки. Женя повеселела, будто что очень хорошее от него услышала. Ну и хорошо. Ну и… ладушки. Он вдруг заметил, что и про себя думает по-русски, русскими словами. Смешно. Совсем русским скоро станет. Эркин повернулся набок, поёрзал щекой по подушке и, как Женя, подсунул под голову угол одеяла. И Алиса так же спит. Смешно… Что смешно, он додумать не успел.

Колумбия

Бредли оказался прав. С понедельника клиенты пошли, и уже вторую неделю они работали с полной нагрузкой. Роберт заметно повеселел, и, проспорив до полуночи, они решили купить и посуду, и одежду.

– В субботу отработаем и пойдём, – Метьюз встал из-за стола и потянулся, сцепив пальцы на затылке.

Роберт собрал разложенные на столе деньги.

– А в воскресенье в церковь уже в новом.

Найджел кивнул.

– Рубашки обязательно. И джинсы.

– Может, ещё и смокинги? – беззлобно фыркнул Роберт. – На рубашки хватит если, так и на том спасибо.

– Смокинг с джинсами не носят, – возразил Найджел.

– Знаток! – рассмеялся Метьюз. – Но если джинсы, то лопать и дальше из мисок. Так, Роб?

– Так, – Роберт, выходя из кухни, обернулся в дверях. – Из чего мы лопаем, только мы видим, а в чём ходим… – он сделал многозначительную паузу.

– Как говорит Бредли, резонно, – Найджел расставил помятые жестяные кружки. – И сахару меньше класть, верно?

– Как полопаешь, так и поработаешь, – Метьюз взял «кирпич» тёмного хлеба, примерился и отрезал три безукоризненно одинаковых ломтя. – На еде не сэкономишь, Найдж.

Убрав деньги в тайник, Роб вернулся на кухню и сел к столу. Найджел налил всем кофе.

– Ну, по кружечке с устатку, и завалимся, – Метьюз губой попробовал: не горячо ли.

Роберт молча кивнул, устало обхватив кружку большими ладонями.

– Уголь нужно купить, – вдруг сказал Найджел. – У нас ведь под уголь котёл стоит. И столько всего по хозяйству нужно…

– В том-то и дело, – Роберт обвёл их усталыми глазами. – Я ночью проснусь и лежу, считаю, считаю… Голова пухнет. На тепле экономить нельзя. Дело загубим. На еде нельзя. Не будет сил работать. Кремы ещё, растирки… Одна прачечная сколько стоит…

– Самим если стирать… – начал Метьюз.

– Сами мы так не сделаем, – перебил его Найджел. – Говорили уже. И чего мы опять по кругу пошли?

– Так думаем об этом, – хмыкнул Метьюз. – Мы ведь знали, на что шли. Помнишь, Бредли говорил. Нанялись бы, получали б зарплату и ни о чём таком не думали. Ведь сами захотели своим делом жить.

– Да, – кивнул Роберт, – всё так. И я не жалею. И назад не поверну.

– Не о повороте речь, – Найджел допил кофе и встал, собирая кружки. – Хватит, мы сейчас по которому разу пойдём. Ну, хоть по рубашке купим, и то удача. А с посудой тогда подождём. В самом же деле, – он быстро обмыл кружки под краном и поставил их сохнуть, – что важнее? Миска или каша в миске? – и удовлетворённо улыбнулся, услышав смех Роберта и Метьюза.

– Поздно уже, – отсмеялся Роберт. – Пошли на боковую.

Так, смеясь, они и разошлись по своим комнатам.

Найджел быстро разобрал постель, выключил свет и уже в темноте разделся и лёг. На шторы они ещё не накопили, вот и приходится… Первый этаж всё съедает. Но зато сами себе хозяева. А что крутятся они, так все крутятся, перебиваются, как могут и чем могут. Им ещё получше многих. Конечно, аренда, налоги, да ещё ссуда на них висит, но это у каждого своё, и разве тогда они думали об этом? Нет ведь, одна мысль была – выжить…