Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел

…Молодая женщина никак не ожидала его визита. И не скрывала недовольства.

– Вот, мэм, – индеец неуклюже топтался за его спиной. – К вам пришли, мэм.

– Добрый день, дочь моя, – улыбнулся он.

– Добрый день, святой отец, – она ответно улыбнулась, и лицо её стало миловидным, но глаза оставались недобрыми.

– Могу ли я поговорить с тобой?

– Да, разумеется, святой отец.

Его пригласили в комнату, по женской традиции извинились за беспорядок. Хотя ничего, кроме детских игрушек, на полу не было. Маленькая светловолосая девочка тут же сама, без напоминания матери, убрала их и сложила на табуретке возле детской кроватки. Ему это понравилось. Он похвалил девочку, похвалил чистоту и уют в крохотной комнате. И женщина оттаяла и улыбнулась уже совсем открыто и доверчиво. Истинная душа так и проявляется. Похвала не её красоте, а её ребёнку и её дому, и видна душа. Его пригласили к столу, предложили кофе. Он вежливо отказался. К чему такие хлопоты? Он пришёл поговорить. Индеец сразу повернулся, чтобы уйти.

– Вы позволите ему послушать?

– Разумеется, святой отец, – пожала она плечами. – Раз вам это нужно, – и кивнула индейцу: – Останься. Послушай.

Они сидели за столом, девочка на коленях у матери, а индеец стоял у двери, не решаясь ни зайти, ни, тем более, присесть, даже на пол. Видимо, комната была для парня запретной. И запрет нарушили только из уважения к его просьбе. Он говорил о Боге и о пути человека к Нему, что Бог любит и принимает всех. Он уже узнал, что эта женщина не замужем и что девочка у неё «недоказанная» и незаконнорожденная. И, разумеется, это грех, но… этот грех искупим. Война – тоже грех. Церковь и молитва в церкви – вот путь к искуплению. Женщина слушала и кивала. Получив её согласие прийти на воскресную службу в церковь на Черч-стрит, он перешёл к своему делу.

– А ваш работник… Я бы хотел поговорить с ним.

– Пожалуйста, – она равнодушно пожала плечами.

– Где твоя комната? – повернулся он к индейцу.

Тот уставился на него с таким изумлением, что он невольно улыбнулся и спросил по-другому:

– Где ты спишь? Где твоя койка?

– В кладовке, сэр, на полу, – индеец повёл рукой, показывая куда-то за стену.

– И сколько же ты платишь за это? – вырвалось у него. – Ты же ещё работаешь по дому, так?

– Да, сэр, – кивнул индеец. – Что мне велят, сэр, я всё делаю.

– Зачем это вам, святой отец? – недовольно спросила женщина.

– Я хотел, дочь моя, поговорить с ним в его комнате.

– А вы говорите здесь, – она усмехнулась. – В крайнем случае, святой отец, я выйду.

– Не надо, – остановил он её. – Мы пойдём на кухню.

Индеец покорно кивнул, а она опять пожала плечами с тем же равнодушным выражением на лице.

– Идём, – сказал он, вставая.

Он надеялся, что без глаз хозяйки парень будет чувствовать себя более свободно, но… индеец упорно отмалчивался, ограничиваясь краткими: «Да, сэр», – или «Не знаю, сэр». Он попросил показать кладовку. У парня даже нормального лежака не оказалось! На день его постель сворачивалась и засовывалась под стеллаж. А на повторный вопрос о плате индеец ответил:

– Сколько мне скажут, сэр, – и покосился на закрытую дверь в комнату. Видимо боялся более точным ответом вызвать гнев хозяйки…

…Эйб Сторнхилл вздохнул и покачал головой. Ведь эта женщина – как её, да, правильно, Джен Малик – не кажется злой и свои обязательства выполняет честно: индеец не выглядит голодным, его одежда всегда чистая, и всё же… всё же условия слишком тяжелы. Вся работа по дому, плата за ночлег, за еду и наверняка за стирку. Да, она ловко воспользовалась неопытностью бывшего раба. Правда, и её можно понять. Бедность. Бедность иссушила душу этой женщины. Но о её душе заботиться брату Джордану. Так что… Если индейцу станет совсем трудно, надо будет ему помочь с жильём. Лишь бы он не запил, вырвавшись из-под такого контроля.

Тетрадь тридцать третья

АлабамаГрафство ДурбанСпрингфилдЦентральный военный госпиталь

Ветер перебирал ветви, обрывая листья. Повернув голову, Ларри видел, как они крутятся в воздухе и исчезают. Осень. Скоро листва совсем облетит, настанет время долгих холодных дождей, холодной грязи вместо земли, вечно сырой, холодящей тело одежды… Ларри отвернулся от окна, осторожно потянулся под одеялом и медленно высвободил руки. Легко как стало дышать, даже не верится. И запах от этой мази даже приятный. И сытость. Очень приятная… вкусная сытость. Как давно он не ел вкусно. Очень давно. Три года прошло, нет, больше, три с половиной, а ещё точнее? Три года, семь месяцев… Нет, лучше сейчас об этом не думать, не вспоминать. Доктор Иван советовал вспоминать только приятное. Что ж, ему есть что вспомнить, хотя не так уж много приятных воспоминаний у раба. Даже бывшего.

В палате сумеречно, можно встать и включить свет. Ему разрешают вставать и ходить, только на улицу пока нельзя. А ему и не хочется. Ни выходить, ни вставать, ни вообще двигаться. Вот так лежать и лежать. Как он мечтал об этом. Лежать, никуда не спешить, ни о чём не думать…

…Резкий звонок заставил его вздрогнуть, так что он чуть не выронил камень. Хозяин звал его в кабинет?! Он осторожно положил брошь, над которой работал, сбросил на стул белый халат и, привычно прихлопнув за собой дверь мастерской, побежал в кабинет.

– Сэр?

Двое белых резко обернулись навстречу ему. В серых дорогих костюмах, рубашки в узкую редкую полоску, строгие галстуки. Один – румяный, светловолосый и синеглазый, другой – черноволосый с холодными и очень светлыми глазами. Хозяин за своим столом… Зачем его позвали? Обычно хозяин не отрывал его от работы.

– Ларри, – хозяин смотрит на него со своей обычной грустной улыбкой. – Этот джентльмен, – и лёгким кивком показывает на черноволосого, – поживёт у нас. Подготовь маленькую комнату на антресолях, – он открывает рот, чтобы напомнить, что это комнаты рабов, его комната рядом, белому унизительно жить рядом с рабом, даже в отдельной комнате, но хозяин продолжает: – Всё необходимое возьми в кладовке. Когда всё сделаешь, придёшь сюда. Займись этим сейчас.

– Да, сэр, – он склоняет голову и выходит, окончательно перестав что-либо понимать.

Никакие посетители дальше холла, гостиной и кабинета не допускались. Даже в спальню. Даже в столовую. Разносчики из магазинов дальше кухни не заглядывали. Внутренние комнаты и их сердце – мастерская – были открыты только ему, да ещё старой Энни – та правда, в мастерскую не заходила – ну, и самому хозяину, конечно. А тут… Но, ничего не понимая, он открыл маленькую комнату на антресолях, проветрил её, принёс из кладовки матрац, одеяло, подушку и постельное бельё и – раз это белый – застелил кровать и подвинул её так, чтобы не было видно кольца в стене для приковывания. Теперь салфетку на тумбочку, таз и кувшин. Для одежды маленький разборный стеллаж-вешалка. Правда, в комнате стало совсем тесно. И побежал обратно в кабинет, осторожно постучал и, дождавшись ответа, вошёл.

– Ты уже всё сделал, Ларри? – улыбнулся хозяин.

– Да, сэр.

Светловолосый встал.

– Большое спасибо. Я наведаюсь, как только смогу вырваться, – и мягко хлопнул по плечу второго. – До встречи.

– Всегда рад видеть, – улыбнулся хозяин, а черноволосый молча кивнул.

Он посторонился с поклоном, пропуская белого, и они остались втроём.

– Ларри, – голос хозяина как всегда ровен и мягок. – Никто не должен знать, что этот джентльмен живёт у нас. Энни я предупрежу сам. Она будет только готовить, всё остальное на тебе. – Черноволосый опять молча кивнул, и хозяин обратился к нему: – Сейчас вас проводят в вашу комнату и покажут всё остальное.

Черноволосый встал, взял небольшой саквояж.

– Спасибо, – и шагнул к нему.

Он торопливо посторонился и открыл перед гостем – а кем же ещё? – дверь, успел поймать краем глаза кивок хозяина и пошёл следом.

– Сюда, сэр… Теперь сюда… Здесь ступеньки, сэр…

Он привёл белого на антресоли.

– Вот сюда, сэр. Пожалуйста.

Белый оглядел крохотную комнатушку с резко скошенным потолком, круглым окошком с крестовиной переплёта и матовыми стёклами и тихо присвистнул:

– Однако.

Он почувствовал лёгкую обиду. Целая комната, всё есть. Но тут же одёрнул себя, что для белого, конечно, это плохо. Белый продолжал оглядываться, и он не выдержал:

– Бельё свежее, сэр.

– Вижу, – улыбнулся белый, ставя саквояж на пол. – Тебя как зовут? Ларри?

– Да, сэр.

– Ну, а меня можешь называть… – и опять улыбка. – Фредди. Понял?

– Да, сэр.

– А сейчас… Я оставил в холле шляпу и плащ. Принеси сюда.

– Да, сэр.

Когда он вернулся, неся его шляпу и плащ, этот… Фредди уже переоделся, разложив и развесив свои вещи на стеллаже и задвинув саквояж под кровать. В джинсах, клетчатой рубашке, кроссовках… ну, совсем другой человек. Даже лицо… не такое строгое и застывшее.

– Ага, спасибо, парень.

У него забрали вещи и очень ловко пристроили на стеллаж.

– А куда выходит окно?

– На крышу, сэр, – удивился он вопросу.

– Так, – Фредди оглядел результаты своего труда и подошёл к окну, осторожно попробовал раму. – Оно что, не открывается?

– Нет, сэр. Это же… – он осёкся, и тут же его окатил такой холодный взгляд, что от страха стянуло кожу.

– Что, это же? Договаривай, парень.

– В комнатах для рабов окна не открываются, сэр, – тихо ответил он.

– Это почему?

– Чтоб не бежали, сэр, – и тут же поправился: – Чтобы не пытались бежать.

– Ну-ну, – хмыкнул Фредди. – За этой стенкой что?

– Такая же, сэр. Я там сплю.

– Ага, ясно. А за этой?

– Уборная, сэр, – нехотя ответил он и заторопился: – Там чисто, сэр, и без запаха. Я каждый день мою.

– Ясно-ясно. А ванная где?

– Внизу, сэр, в спальне.

– Тоже ясно, – Фредди улыбнулся, разглядывая его. – А эта, Энни, где спит?

– Возле кухни, сэр. И там прачечная и гладильня рядом.

– Большое хозяйство, – кивнул Фредди. – И… гардеробная где?

– Здесь наверху, сэр. Под другим скатом.

– А мастерская?

Он потупился. Говорить о мастерской нельзя. Это было первым, что он запомнил, когда хозяин водил его, новокупленного раба, двенадцатилетнего мальчишку, по дому, показывая комнаты и объясняя его обязанности. Фредди рассматривал его, насмешливо щуря светлые холодные глаза неуловимого серо-голубого цвета, как… он не успел подобрать сравнения.

– Ладно. Ну, веди, показывай, где и что. Чтоб мне не путаться потом…

…Ларри улыбнулся воспоминаниям. Фредди и впрямь всё запомнил с первого раза. Всё осмотрел. У каждой двери останавливался и ждал, когда ему откроют. Чаще просто с порога оглядывал комнату и отступал, давая закрыть. И чердак, да нет, чердак и выход на крышу он показал Фредди позже.

– Сумерничаешь? Или спишь?

Ларри вздрогнул и повернул голову. Ужин? Уже ужин? Спал он, что ли? Щекастая веснушчатая девушка в белом халате, приговаривая что-то непонятное, включила свет и переставила на тумбочку тарелки.

– Ужин, ешь, – сказала она по-английски и продолжила опять непонятно: – Ешь, поправляйся, твою болезнь заедать надо.

– Спасибо, мэм, – Ларри откинул одеяло и сел, взял тарелку.

– Ешь на здоровье, я потом приду, заберу всё.

Он не понял, но закивал, торопливо жуя.

– Да не торопись ты так, – засмеялась она, выходя из комнаты. – Никто не отберёт, ешь спокойно.

Он опять не понял, но кивнул ей вслед. Да, он знал, убедился за эти дни, что еду у него никто не отнимет, но ничего поделать с собой не мог. Что съел – то твоё, а что не успел… Так уж всюду и везде.

Ларри доел, вытер тарелки последним куском хлеба, съел его и уже не спеша выпил стакан тёмной сладкой жидкости, составил тарелки стопкой на тумбочку и снова лёг. Медленно глубоко вдохнул и так же медленно выдохнул. Даже странно, что не больно и не закашлялся. И вкусно всё как. Это ужин, а перед сном ему принесут ещё стакан молока и пирожное. Интересно, какое будет сегодня? Ларри усмехнулся: нашёл же о чём думать. А если…

Он подтянулся на руках и сел, опираясь спиной на подушки, осторожно взял лежавшую на тумбочке книгу. Скользнул глазами по обложке…

…– Не читай лёжа, Ларри, ты испортишь глаза…

…Как давно он не читал. Да, те же три с половиной года. Ну, об этом сейчас не надо. Доктор Иван сказал, что он может смело читать, здесь это можно. Принёс книгу. И обещал принести ещё. А куда ему ещё? Это раньше он читал быстро, а сейчас… забыл всё, отвык.

Но незаметно для себя он вчитался. И настолько, что даже не заметил, как забрали грязную посуду.

Дочитав рассказ, Ларри положил книгу на тумбочку, поправил подушку и лёг. Хорошо. Смешной рассказ и грустный сразу. Мальчишкой, научившись читать, он любил большие романы, толстые книги в пахнущих кожей переплётах. Вечером, когда закончена вся работа, хозяин читает в кабинете. И он тут же. О том, что он умеет читать, знала только Энни. Вернее, догадывалась. Да ещё Сол, Соломон Левине…

…Когда они услышали звонок, хозяин, не отрываясь от работы, сказал ему:

– Проводи в кабинет, пусть ждут там.

– Да, сэр.

Он сбросил халат на свой стул и побежал к входной двери. Открыл. И сразу узнал. Этот белый джентльмен когда-то его купил и привёз в этот дом. И тогда с ним была ещё белая леди.

– Прошу, сэр.

Он принял плащ и шляпу.

– Сюда, сэр.

Но белый знал дорогу и сам прошёл в кабинет, огляделся.

– Здесь ничего не меняется, – оглядел его. – А ты изменился. Был мальчишкой, стал, – быстрая усмешка, – мужчиной. А Энни? Ещё жива?

– Да, сэр.

– И работает?

– Да, сэр.

Он стоял у двери, а гость ходил по кабинету, разглядывая, трогая, поглаживая. Открыл шкаф с книгами, провёл пальцем по корешкам, закрыл, открыл соседний и… и вдруг вытащил томик и раскрыл. Он похолодел. «Ярмарка тщеславия». Он читал её и оставил закладку – листок бумаги с эскизом подвески. Надо же такому… Что же делать? Белый держит раскрытую книгу, рассматривает эскиз, поворачивается к нему…

– Я рад тебя видеть, Соломон. Как доехал?

Он облегчённо переводит дыхание: хозяин пришёл, уже легче.

– Спасибо, отец, хорошо. Отец, – Соломон показывает раскрытую книгу, – всё-таки ты не удержался.

Хозяин подходит, смотрит, берёт эскиз. Мгновенный взгляд, и скомканный лист летит в камин.

– Разведи огонь, Ларри.

– Да, сэр.

Он срывается с места и начинает разводить огонь, использовав свой злосчастный эскиз для растопки.

– Отец…

– Поставь книгу на место, Соломон. Я слишком стар, чтобы меняться, а ты слишком молод, чтобы понуждать меня к этому. Как Рахиль?

– Рейчел здорова.

– Ты думаешь, это поможет? – негромко смеётся хозяин.

– Я думаю, что не стоит так… демонстративно…

– Может, ты и прав, сынок. Спасибо, Ларри. Давай сядем.

Они садятся в кресла перед камином. Он поворачивается, чтобы уйти, но хозяин останавливает его.

– Ты можешь понадобиться, Ларри.

– Да, сэр.

И он остаётся стоять у дверей. И невольно слушать разговор.

– Отец, надо бежать. Мы обречены.

– Я согласен со вторым, Соломон. Но бежать? Куда? И зачем? Ты думаешь, там лучше?

– Я хочу спасти детей.

– Нужны деньги? Сколько?

– Боюсь, что деньги уже не помогут, отец. У Дэвида были деньги. Они взяли их. И убили. И его, и Рут, и детей.

– Может быть, он не тем дал, Соломон?

– Может быть. Но у меня таких денег нет. И мне некому и нечего давать, отец. Я забрал детей из школы, держу их дома.

– Зря, Соломон. Дети должны учиться.

– Я купил учебники, и они учатся дома. Рейчел следит за этим. У них не будет аттестата, но теперь их не избивают, и мне уже спокойнее.

– Было так плохо, Соломон?

– Стало ещё хуже, отец. Я даю, даю, даю. Покупаю дни. Не годы и не месяцы, а дни.

– Сколько нужно, Соломон?

– Деньги не помогут, отец. Надо бежать. Бросить всё и бежать.

– Хорошо. Я согласен. Но куда? Кто и где нас укроет?

Соломон молча смотрит в огонь. Потом встряхивает головой и натужно улыбается.

– Я приехал повидать тебя, отец. И… позвать к нам. Чтобы быть вместе.

– Спасибо, Соломон. Но этот дом купил мой дед и твой прадед. Здесь я родился, здесь и умру.

– Отец…

– Не волнуйся, сынок, – хозяин улыбается. – Мы всё равно встретимся и будем вместе. Нас там ждут.

– Да, – кивает Соломон. – Скоро все Левине соберутся там. Вся семья. Но… ладно. Как у тебя со здоровьем?

– Соответственно возрасту, – смеётся хозяин.

– Ты ещё работаешь?

– Немного. Фирма теперь держится на нём.

Хозяин показывает на него, и Соломон отрывается от огня и смотрит на него. Невесело улыбается.

– Да, мальчишка окупил себя, так, кажется, говорят?

– Фирма держится на нём, – повторяет хозяин.

– Ты рискуешь, отец. Если узнают…

– Что? И от кого? И Энни, и Ларри умеют молчать. Ювелирное дело не допускает болтовни.

– Отец, а если что, не дай Бог, с тобой случится?

– Ты мой наследник. Приедешь, вступишь в права и заберёшь их. И Ларри, и Энни, – хозяин пожимает плечами. – Что тут сложного? Всю домашнюю работу Ларри знает.

Соломон кивает…

…Ларри вздохнул. Он тогда видел Соломона второй и последний раз. Что было потом, вспоминать не хочется. Не стоит.

Открылась дверь, и Ларри повернул голову. Привезли еду? Да.

На этот раз в палату вошёл высокий молодой мулат в белой куртке разносчика.

– Привет. Спишь уже? – мулат, улыбаясь, поставил на тумбочку стакан с молоком и маленькую тарелку с пирожным – узкой полоской теста с завитушками крема.

– Привет, – ответно улыбнулся Ларри, садясь в кровати. – Нет, так просто, дремал. Ты дежуришь сегодня?

– Ага. Ты ешь. Я пока остальным разнесу.

Ларри кивнул и взял стакан. Молоко было на вкус какое-то странное. И в густых комках.

– Что это? – вырвалось у него.

– Это? – мулат обернулся в дверях. – Кефир. Ты пей, здоровская штука.

Вкус был непривычным, но… очень приятным. И пирожное вкусное. Ларри ел не спеша, смакуя. Энни иногда пекла пирожные. Но не такие. Но тоже вкусно было. Да, таблетки на ночь…

Когда вошёл мулат, Ларри уже поел, но по-прежнему сидел, положив под спину подушки.

– Таблетки все съел? – строго спросил мулат, смягчая улыбкой строгость тона.

– Съел, – улыбнулся Ларри. – Если не спешишь, садись, поболтаем.

Мулат кивнул, сел на кровать в ногах и тоже прислонился к спинке.

– Тебя как зовут?

– Арчи. А ты? Ларри?

– Да. Ты давно здесь?

– С весны.

Арчи улыбнулся уже по-другому, и Ларри понимающе кивнул:

– Солоно пришлось?

– Не то слово. Два месяца отвалялся. В феврале привезли, в апреле встал.

– И остался здесь?

– Ну да. Жильё, еда, работа, и не один. Есть с кем душу отвести. Чего ж ещё?

– Да, – усмехнулся Ларри. – Когда душу можно отвести, это хорошо.

Арчи быстро и зорко взглянул на него.

– Ты кем был?

– Огородником, – Ларри задумчиво повёл плечами. – И так, на подхвате.

– А раньше? До Свободы?

– Я тебя спрашивал? – ответил Ларри таким же твёрдым взглядом.

– Здоровско, – улыбнулся Арчи. – Умеешь.

– Припрёт – всему научишься.

Арчи кивнул.

– Понял, значит, кто мы.

– А мне сказали, – спокойно ответил Ларри. И улыбнулся. – Чтоб недоразумений не было.

– Понятно. А я почему спросил, ну, о прошлом. На нас ты не похож, а белякам не масса, а сэр говоришь, как мы. Ну, и интересно стало.

– А, – Ларри негромко рассмеялся. – Я… домашним рабом был, пятнадцать, да, почти полных пятнадцать лет в одном доме жил, там и приучился.

– А, – Арчи лукаво улыбнулся, – читать где? Там же?

– Там, – кивнул Ларри. – И читать, и другому многому. Только…

– Что сам захочешь, то и скажешь, – закончил за него Арчи. – Ладно, не мы тогда выбирали.

– Не мы, – согласился Ларри. – Ладно. А здесь как?

– Хорошо, – сразу ответил Арчи. – Еда сытная, постель мягкая и работа… не стыдная.

– И платят ещё?

– Платят. Понимаешь, мы все за деньги работаем. Зар-пла-та, – с усилием выговорил он по-русски. – И уже из этих денег платим за жильё, за еду, за стирку. За месяц получаем и за месяц сразу платим.

– На руках-то остаётся хоть что-нибудь? – улыбнулся Ларри.

– Что-нибудь, – ответно засмеялся Арчи. – Ну, и покупаем себе в городе уже сами, если что надо. А у тебя как?

– Я на контракте. Контракт до Рождества. Значит, лендлорд даёт жильё, еду, одежду, для работы что надо. Это называется: обеспечение. А на Рождество расчёт. Всё подсчитает. Сколько заплатить он мне должен и сколько я уже получил. Что останется – мне на руки. И ещё нам сказал, что если год он удачно сведёт, с прибылью, то нам, всем работникам – премия.

– Ну, а если нет? Фиг что получишь? Так, что ли? Ещё и должен останешься.

Ларри пожал плечами.

– Не знаю. Летом двое пастухами работали, на тех же условиях, только не до Рождества, а до осени, ну, как стадо сдадут.

– Слышал о таком, – кивнул Арчи. – У нас тут побывали трое. Рассказывали, что так же, ну, на тех же условиях. Так что пастухи?

– Так им по полной заплатили. Деньжищ, говорят, увезли… – Ларри негромко присвистнул.

– А эти трое сказали, что заплатили, но с прижимом, впритык.

– Другой лендлорд – другие порядки.

– Тоже верно, – кивнул Арчи. – Тебе как, постельный прописан? Ну, режим.

– Сказали, что с завтрашнего дня уже выходить можно. Только не на двор пока, а так.

– Значит, будешь в столовой есть.

– В столовой? – переспросил Ларри. – С вами?

– Нет, – мотнул головой Арчи. – У нас своя столовая. В другом корпусе, – и, увидев лицо Ларри, засмеялся. – Нет, не из-за расы или ещё чего, ну, этого. Мы в общежитии, там и сёстры, и врачи, и… ну, кто работает здесь. А для раненых и больных столовая здесь.

– А… цветных много?

– В этом корпусе ты один. Да ничего. Если с русскими попадёшь за стол, всё в порядке будет. Они на расу не смотрят.

– Проводишь меня?

Арчи кивнул.

– Я раньше сменяюсь, зайду. Ладно, заболтались. Мне ещё на кухню посуду везти.

– Не заругают, что задержал?

– Там двое наших сегодня, – засмеялся Арчи, вставая. – Договоримся. Ладно. Если что, вот звонок. Нажмёшь кнопку, услышат и придут.

– Знаю, – кивнул Ларри. – Свет я сам выключу.

– И на том спасибо.

Арчи забрал стакан и тарелку и ушёл. Ларри слышал, как он за дверью позвякал посудой, а потом заскрипели колёсики стола-тележки, на котором привозили еду.

Ну вот, можно и спать. Он осторожно, по привычке избегая резких движений, встал и пошёл в уборную. Крохотный закуток с унитазом и раковиной прямо, можно считать, в палате. И в коридор выходить не надо. И побриться здесь же можно, есть горячая вода. Почти как там, в том доме. Но там горячей воды не было. В ванной и на кухне были колонки, газовые, и он приносил Фредди горячую воду для бритья в кувшине. Утром и вечером. Да, Фредди брился два раза в день. Ларри провёл тыльной стороной ладони по щеке, глядя в висящее над раковиной зеркало. С утра побреется. Всё-таки в общую столовую с белыми… Страшно, конечно…

…Он сидел на кровати, не решаясь лечь под одеяло, и смотрел на дверь. И ждал, что вот-вот зайдут и скажут: «Ты чего тут расселся? А ну мотай живо, пока цел!» Но вошёл Фредди.

– Ты чего не ложишься? Ужин тебе сюда принесут. Давай, ложись.

Он послушно откинул одеяло и лёг, укрылся. Фредди присел на край кровати. Шляпа лихо сбита на затылок, светлые глаза блестят.

– В душе был? Бельё, пижаму, тапочки, всё дали? По росту?

Он только молча кивал, зная, что если откроет рот, то скажет одно: «Сэр, заберите меня отсюда. Мне страшно». А Фредди продолжал:

– Про ужин я тебе сказал? Сказал. Завтра с утра тебя врачи начнут смотреть. Врачей слушайся, спрашивать будут – отвечай правду. Таблетки все, уколы там, процедуры… всё делай. Теперь вот ещё. Здесь цветных много, работают. Уборщики, санитары, массажисты. Они все – бывшие спальники, – он вздрогнул, а Фредди, кивнув, повторил: – Да, спальники. Ты их не бойся, они тебя не обидят. Им самим… солоно пришлось, что такое болезнь, они понимают. Они работают здесь. Помогают врачам. А тебе будет с кем потрепаться. Парни они неплохие, есть очень даже толковые. И вообще… ничего не бойся. И никого. Никто тебя здесь не обидит. Мы с Джонатаном сейчас в Колумбию едем, на обратном пути завернём к тебе. Жди нас через… дня три-четыре. А, – по коридору что-то поскрипывало, приближаясь. – Вот и еду везут.

Молодая белая женщина в белом туго затянутом поясом халате и белой шапочке вкатила двухэтажный столик на колёсах, уставленный тарелками и стаканами и… с ходу обрушилась на Фредди. Говорила она с акцентом, но понятно.

– Почему вы в палате? Время посещений уже кончилось! И в шляпе! В верхней одежде! Как вам не стыдно?!