Человек-невидимка. Чудесное посещение

Вдруг собака снова зарычала.

– Давайте вещи, – послышался сердитый голос, и на пороге появился незнакомец, закутанный, с поднятым воротником и опущенными полями шляпы. – Чем скорее вы внесете мои вещи, тем лучше, – продолжал он. По свидетельству одного из очевидцев, он успел переменить перчатки и брюки.

– Сильно она вас искусала, сударь? – спросил Фиренсайд. – Очень это мне неприятно, что моя собака…

– Пустяки, – ответил незнакомец. – Даже не поцарапала. Поторопитесь лучше с вещами.

Тут он, по утверждению мистера Холла, выругался вполголоса.

Как только первую корзину внесли по его указанию в гостиную, незнакомец нетерпеливо начал ее распаковывать, без зазрения совести разбрасывая солому по ковру миссис Холл. Он начал вытаскивать из корзины бутылки – маленькие пузатые бутылочки с порошками, небольшие, узкие бутылки с окрашенной в разные цвета или прозрачной, как вода, жидкостью, синие изогнутые склянки с надписью «яд», круглые бутылки с тонким горлышком, большие бутылки из зеленого и белого стекла, бутылки со стеклянными пробками, с вытравленными на них надписями, бутылки с притертыми пробками, бутылки с деревянными затычками, бутылки из-под вина и прованского масла. Все эти бутылки он расставил рядами на комоде, на каминной доске, на столе, на подоконнике, на полу, на этажерке – всюду. В брэмблхерстской аптеке не набралось бы и половины такого количества бутылок. Получилось внушительное зрелище. Он распаковывал корзину за корзиной, и во всех были бутылки. Наконец, все шесть корзин опустели, а на столе выросла гора соломы; кроме бутылок в корзинах оказалось еще немало пробирок и тщательно упакованные весы.

Распаковав корзины, незнакомец отошел к окну и немедля принялся за работу, не обращая ни малейшего внимания на кучу соломы, на потухший камин, на ящик с книгами, оставшийся на улице, на чемоданы и остальной багаж, который был уже внесен наверх.

Когда миссис Холл подала ему обед, он был совсем поглощен своей работой, которая заключалась в том, что он вливал по каплям жидкости из бутылок в пробирки, и даже не заметил, как она вошла; лишь когда она убрала солому и поставила поднос на стол, быть может несколько более шумно, чем обычно, так как ее взволновало плачевное состояние ковра, он быстро взглянул в ее сторону и тотчас отвернулся. Она успела заметить, что незнакомец был без очков: они лежали возле него на столе, и ей показалось, что его глазные впадины необычайно глубоки. Он надел очки, повернулся и посмотрел ей в лицо. Она собиралась уже высказать свое недовольство по поводу соломы на полу, но он предупредил ее.

– Я бы просил вас не входить в комнату, не постучав, – сказал он с необычайным раздражением, которое, видимо, с легкостью вспыхивало в нем по малейшему поводу.

– Я постучалась, но должно быть…

– Быть может, вы и стучали. Но во время моих исследований— исследований чрезвычайно важных и необходимых – малейшее беспокойство, скрип двери… Я бы просил вас….

– Конечно, сударь. Если вам угодно, вы можете запирать дверь на ключ. В любое время.

– Очень удачная мысль! – сказал незнакомец.

– Но эта солома, сударь. Осмелюсь заметить…

– Не надо! Если солома вас беспокоит, поставьте ее в счет. – И он пробормотал про себя что-то очень похожее на ругательство.

Он стоял перед хозяйкой с воинственным и раздраженным видом, держа в одной руке бутылку, а в другой пробирку, и весь его облик был так странен, что миссис Холл смутилась. Но она была особа решительная.

– В таком случае, – заявила она, – я бы хотела знать, сколько вы полагаете…

– Шиллинг. Поставьте шиллинг. Я думаю, этого достаточно?

– Хорошо, пусть так и будет, – сказала миссис Холл, принимаясь накрывать на стол. – Конечно, если вы согласны…

Незнакомец повернулся и сел спиной к ней.

Все послеобеденное время он работал, запершись на ключ и, как удостоверяет миссис Холл, почти в полной тишине. Только один раз послышался треск и звон стекла, как будто кто-то толкнул стол и с размаху швырнул на пол бутылку, а затем раздались торопливые шаги по ковру. Опасаясь, уж не случилось ли что-нибудь, хозяйка подошла к двери и, не стуча, стала прислушиваться.

– Ничего не выйдет! – кричал он в ярости. – Не выйдет! Триста тысяч, четыреста тысяч! Это необъятно! Обманут! Вся жизнь уйдет на это!.. Терпение! Легко сказать!.. Дурак, дурак!

Тут кто-то вошел в трактир, застучали тяжелые сапоги по плиткам пола, и миссис Холл должна была волей-неволей отойти от двери, не дослушав.

Когда она вернулась, в комнате снова было совсем тихо, если не считать слабого скрипа кресла и случайного позвякивания бутылки. Очевидно, незнакомец снова принялся за работу.

Когда она принесла чай, то увидела в углу комнаты, под зеркалом, разбитые бутылки и золотисто-желтое пятно, небрежно вытертое. Она обратила на это внимание постояльца.

– Поставьте все это в счет, – огрызнулся он. – Ради бога, не мешайте мне. Если я причиняю вам какой-нибудь убыток, ставьте в счет. – И он снова принялся делать пометки в лежавшей перед ним тетради.

– Знаете, что я вам скажу, – таинственно начал Фиренсайд. Разговор происходил вечером того же дня в пивной.

– Ну? – спросил Тедди Хенфри.

– Этот человек, которого укусила моя собака… Ну, так вот: он – чернокожий. По крайней мере, ноги у него черные.

Я это заметил, когда собака порвала ему штаны и перчатку. Надо было думать, что сквозь дыры видно будет розовое тело, правда? Ну а на самом деле ничего подобного. Одна только чернота. Верно вам говорю, он такой же черный, как моя шляпа.

– Господи помилуй! – воскликнул Хенфри. – Вот так так! А ведь нос-то у него самый что ни на есть розовый.

– Так-то оно так, – заметил Фиренсайд. – Это верно. Только вот что я вам скажу, Тедди. Парень этот пегий: где черный, а где белый, пятнами. И он этого стыдится. Он вроде какой-нибудь помеси, а масти, вместо того чтобы перемешаться, пошли пятнами. Я и раньше слыхал о таких случаях. У лошадей это бывает сплошь да рядом, спроси кого хочешь.

Глава IV

Мистер Касс интервьюирует незнакомца

Я так подробно изложил обстоятельства, сопровождавшие приезд незнакомца в Айпинг, для того, чтобы читателю стало понятно всеобщее любопытство, вызванное его появлением. Что же касается его пребывания там до знаменательного дня клубного праздника, то на этом – за исключением двух странных происшествий – можно почти не останавливаться. Иногда случались столкновения с миссис Холл по вопросам хозяйственным, но из них постоялец всегда выходил победителем, тотчас же предлагая дополнительную плату, и так продолжалось до конца апреля, когда у него стали обнаруживаться первые признаки безденежья.

Холл недолюбливал его и при всяком удобном случае повторял, что от него надо избавиться, но неприязнь эта выражалась главным образом в том, что Холл старался по возможности избегать встреч с постояльцем.

– Потерпи до лета, – урезонивала мужа миссис Холл, – когда начнут съезжаться художники. Тогда посмотрим. Он, пожалуй, нагловат, зато аккуратно платит по счетам, этого у него отнять нельзя, что ни толкуй.

Постоялец в церковь не ходил и не делал никакого различия между воскресеньем и буднями, даже одевался всегда одинаково. Работал он, по мнению миссис Холл, весьма нерегулярно. В иные дни он спускался в гостиную рано и подолгу корпел над своими исследованиями. В другие же вставал поздно, расхаживал по комнате, целыми часами громко ворчал, курил или дремал в кресле у камина. Сношений с внешним миром у него не было никаких. Настроение его по-прежнему было чрезвычайно неровным: по большей части он вел себя, как человек до крайности раздражительный, а раза два у него были припадки бешеной ярости, и он швырял, рвал и ломал все, что попадалось под руку. Казалось, он постоянно находился в чрезвычайном возбуждении. Он все чаще разговаривал вполголоса с самим собой, но миссис Холл ничего не могла понять из этих разговоров, хотя усердно подслушивала.

Днем он редко выходил из дому, но в сумерки гулял, закутанный так, что его лица нельзя было увидеть, – все равно, было ли на дворе холодно, или тепло, – и выбирал для прогулок самые уединенные тропинки, затененные деревьями или огражденные насыпью. Его темные очки и страшное, забинтованное лицо под широкополой шляпой иногда пугали в темноте возвращающихся домой рабочих; а Тедди Хенфри однажды вышел, пошатываясь, из трактира «Красный камзол» в половине десятого вечера и чуть не умер со страху, увидев при свете, упавшем из отворенной двери, похожую на череп голову незнакомца (тот гулял со шляпой в руке). Детям, увидевшим его в сумерках, ночью снились страшные сны. Мальчишки его терпеть не могли, он их – тоже, трудно сказать, кто кого больше не любил, но во всяком случае, неприязнь была взаимная и очень острая.

Нет ничего удивительного, что человек такой поразительной наружности и такого странного поведения доставлял обильную пищу для разговоров в Айпинге. Относительно характера его занятий мнения расходились. Миссис Холл в этом пункте была весьма щепетильна. На вопрос, что он делает, она обыкновенно отвечала с большой торжественностью, что он занимается «экспериментальными исследованиями», – эти слова она произносила медленно и осторожно, точно боялась оступиться. Когда же ее спрашивали, что это означает, она говорила с оттенком некоторого превосходства, что это известно всякому образованному человеку, и поясняла: «Он делает разные открытия». С ее постояльцем произошел несчастный случай, рассказывала она, и руки и лицо его потеряли свой естественный цвет, а так как он человек чувствительный, то старается не показываться в таком виде на людях.

Но за спиной миссис Холл распространялся упорный слух, что ее постоялец – уголовный преступник, скрывающийся от правосудия и старающийся с помощью своего удивительного наряда спрятаться от полиции. Впервые эта догадка зародилась в голове мистера Тедди Хенфри. Впрочем, ни о каком сколько-нибудь громком преступлении, которое имело бы место за последние недели, не было известно. Поэтому мистер Гоулд, школьный учитель, несколько видоизменил эту догадку: по его мнению, постоялец миссис Холл был анархист, занимающийся изготовлением взрывчатых веществ; и он решил посвятить свое свободное время слежке за незнакомцем. Слежка заключалась главным образом в том, что при встречах с незнакомцем мистер Гоулд смотрел на него весьма упорно и расспрашивал о нем людей, которые никогда его не видели. Тем не менее мистеру Гоулду не удалось ничего узнать.

Было много сторонников версии, выдвинутой Фиренсайдом, что незнакомец – пегий или что-нибудь в этом роде. Так, например, Сайлас Дэрган не раз говорил, что если бы незнакомец решился показывать себя на ярмарках, то он нажил бы состояние, и даже ссылался на известный из Библии случай с человеком, зарывшим свой талант в землю. Другие считали, что незнакомец страдает тихим помешательством. Этот взгляд имел то преимущество, что разом объяснял все.

Кроме стойких последователей этих основных течений в общественном мнении Айпинга, были люди колеблющиеся и готовые на уступки.

Жители графства Сэссекс мало подвержены суеверию, и первые догадки о сверхъестественной сущности незнакомца появились лишь после апрельских событий, да и то этому верили одни женщины.

Но каковы бы ни были мнения о незнакомце отдельных жителей Айпинга, неприязнь к нему была всеобщей и единодушной. Его раздражительность, которую мог бы понять горожанин, занимающийся умственным трудом, неприятно поражала уравновешенных жителей Сэссекса. Яростная жестикуляция, стремительная походка, эти ночные прогулки, когда он неожиданно в темноте выскакивал из-за угла в самых тихих, безлюдных местах, бесцеремонное пресекание всех попыток вовлечь его в беседу, страсть к потемкам, побуждавшая его запирать двери, спускать шторы, тушить свечи и лампы, – кто мог бы примириться с этим? Когда незнакомец проходил по улице, встречные сторонились его, а за его спиной местные шутники, подняв воротник пальто и опустив поля шляпы, подражали его нервной походке и загадочному поведению. В то время пользовалась популярностью песенка «Человек-привидение». Мисс Стэтчел спела ее на концерте в школе – сбор пошел на покупку ламп для церкви; после этого как только на улице появлялся незнакомец, тотчас же кто-нибудь начинал насвистывать – громко или тихо – мотив этой песенки. Даже запоздавшие ребятишки, спеша вечером домой, кричали ему вслед: «Привидение!» – и мчались дальше, замирая от страха и восторга.

Касс, местный врач, сгорал от любопытства. Забинтованная голова вызывала в нем чисто профессиональный интерес; слухи же о тысяче и одной бутылке возбуждали его завистливое почтение. Весь апрель и весь май он старательно искал случая заговорить с незнакомцем, наконец не выдержал и около Троицы решил пойти к нему, воспользовавшись как предлогом подписным листом в пользу сиделки местной больницы. С удивлением он убедился, что мисс Холл не знает имени своего постояльца.

– Он назвал себя, – сказала мисс Холл (утверждение, лишенное всякого основания), – но я не расслышала.

Ей неловко было сознаться, что постоялец и не думал называть себя.

Касс постучал в дверь гостиной и вошел. Оттуда послышалась невнятная брань.

– Прошу извинения за то, что вторгаюсь к вам, – проговорил Касс, после чего дверь закрылась и дальнейшего разговора миссис Холл уже не слышала.

В течение десяти минут до нее долетал только неясный шум голосов; затем раздался возглас удивления, шарканье ног, грохот отброшенного стула, отрывистый смех, быстрые шаги – и на пороге появился Касс; он был бледен и оглядывался, вытаращив глаза. Не затворив за собой дверь и не взглянув на хозяйку, он прошел по коридору, спустился с крыльца и быстро зашагал по улице. Шляпу он держал в руке. Миссис Холл зашла за стойку, стараясь заглянуть через открытую дверь в комнату постояльца. Она услыхала негромкий смех, потом шаги. Со своего места она не могла увидеть его лица. Потом дверь гостиной захлопнулась, и все стихло.

Касс направился прямо к викарию Бантингу.

– Я сошел с ума? – произнес он отрывисто, едва войдя в пыльный кабинет викария. – Похож я на помешанного?

– Что случилось? – спросил викарий, кладя раковину пресс-папье на разрозненные листы своей очередной проповеди.

– Этот субъект, постоялец Холлов…

– Ну?

– Дайте мне выпить чего-нибудь, – сказал Касс и опустился на стул.

Когда Касс несколько успокоился с помощью стакана дешевого хереса – других напитков у добрейшего викария не бывало, – он стал рассказывать о своем свидании с незнакомцем.

– Вхожу, – начал он задыхающимся голосом, – и прошу подписаться в пользу сиделки. Как только я вошел, он засунул руки в карманы и плюхнулся в кресло. «Вы интересуетесь наукой, я слышал?» – начал я. «Да», – ответил он и опять фыркнул. Все время фыркал. Простудился, должно быть. Да и что удивительного, раз человек так кутается. Я стал распространяться насчет сиделки, а сам озираюсь по сторонам. Повсюду бутылки, химические препараты. Тут же весы, пробирки и пахнет ночными фиалками. Не угодно ли ему подписаться? «Подумаю», – говорит. Тут я прямо спросил его, занимается ли он научными изысканиями. «Да», – сказал он. «Длительные изыскания?» Тогда его словно прорвало. «Чертовски длительные», – выпалил он. «Вот как?» – сказал я. Вот тут-то и пошло. В нем уже раньше все так и кипело, и мой вопрос был последней каплей. Он получил от кого-то рецепт – чрезвычайно ценный рецепт, для какой цели – этого он не может сказать. «Медицинский?» – «Черт побери! А вам какое дело?» Я извинился. Он снисходительно фыркнул, откашлялся и продолжал. Рецепт он прочел. Пять ингредиентов. Положил на стол, отвернулся. Вдруг шорох: бумажку подхватило сквозняком. Он работал в комнате с открытым камином. Вспыхнуло пламя, и не успел он оглянуться, как рецепт сгорел и пепел вылетел в трубу. Он бросился к камину, – поздно. Вот! Тут он безнадежно махнул рукой.

– Ну?

– А руки-то и нет, – пустой рукав. «Господи, – подумал я, – вот калека-то. Вероятно, у него пробковая рука и он ее снял. И все-таки, – подумал я, – тут что-то неладно. Как же это, черт возьми, рукав не мнется и не обвисает, если в нем ничего нет?» А в нем ничего не было, уверяю вас. Совершенно пустой рукав, до самого сгиба. Я видел, что он пуст до самого локтя, и, кроме того, в прореху проходил свет. «Боже милосердный!» – воскликнул я. Тогда он замолчал. Уставился своими черными очками сперва на меня, потом на свой рукав.

– Ну?

– Только и всего. Не сказал ни слова, только глянул на меня и быстро засунул рукав в карман. «Я, кажется, остановился на том, как рецепт сгорел?» Он вопросительно кашлянул. «Как это вы, черт возьми, умудряетесь двигать пустым рукавом?» – спросил я. «Пустым рукавом?» – «Ну да, – сказал я, – пустым рукавом».

«Так это, по-вашему, пустой рукав? Вы сами видели, что рукав пустой?» Он поднялся с кресла. Я тоже встал. Тогда он медленно сделал три шага, подошел ко мне и стал совсем близко. Язвительно фыркнул. Я стоял, хотя, честное слово, это забинтованное страшилище с темными очками хоть кого испугало бы.

«Так вы говорите, рукав пустой?» – сказал он. «Конечно», – ответил я. Тогда этот нахал уставился на меня своими стекляшками. Потом преспокойно вытащил рукав из кармана и протянул его ко мне, как будто хотел снова показать. Все это он проделывал очень медленно. Я посмотрел на рукав. Казалось, прошла целая вечность. «Ну, – сказал я, откашлявшись, – в нем ничего нет». Что-то надо же было сказать. Мне становилось страшно. Я видел весь рукав насквозь. Он вытягивал его медленно, медленно – вот так, пока обшлаг не очутился дюймах в шести от моего лица. Странное это ощущение видеть, как приближается пустой рукав… А потом…

– Ну?

– Что-то – мне показалось, большой и указательный палец – потянуло меня за нос.

Бантинг засмеялся.

– Но там не было ничего! – сказал Касс, чуть не взвизгнув на слове «ничего». – Хорошо вам смеяться, а я был так ошеломлен, что ударил по обшлагу рукава, повернулся и выбежал из комнаты…

Касс замолчал. В непритворности его испуга нельзя было сомневаться. Он беспомощно повернулся и выпил еще стакан скверного хереса, которым угощал его достойнейший викарий.

– Когда я хватил его по рукаву, – сказал он, – то, уверяю вас, я почувствовал, что ударяю по руке. А руки там не было. И намека на руку не было!

Мистер Бантинг задумался. Потом подозрительно посмотрел на Касса.

– Это в высшей степени любопытная история, – сказал он с весьма глубокомысленным и серьезным видом. – Безусловно, история в высшей степени любопытная, – повторил он еще более внушительно.

Глава V

Кража со взломом в доме викария

О краже со взломом в доме викария мы узнали главным образом из рассказов самого викария и его жены. Это случилось перед рассветом в Духов день: в этот день Айпингский клуб проводит ежегодные празднества. Миссис Бантинг внезапно проснулась в предрассветной тишине с отчетливым ощущением, что дверь спальни хлопнула. Сначала она решила не будить мужа, а села на кровати и стала прислушиваться. Она явственно различила шлепанье босых ног, словно кто-то вышел из соседней туалетной комнаты и направился по коридору к лестнице. Тогда она как можно осторожнее разбудила мистера Бантинга. Последний, проснувшись и узнав, в чем дело, решил не зажигать огня, но, надев очки, капот жены и сунув ноги в купальные туфли, вышел на площадку. Он совершенно ясно услышал возню в своем кабинете внизу, потом там кто-то громко чихнул.

Тогда он вернулся в спальню, запасся самым надежным оружием, какое нашлось, – кочергой, и сошел с лестницы, стараясь двигаться как можно тише. Миссис Бантинг вышла на площадку.

Было около четырех часов; ночной мрак редел. В холле уже брезжил свет, но дверь кабинета зияла черной пропастью. В тишине слышен был только слабый скрип ступенек под ногами мистера Бантинга и легкое движение в кабинете. Потом что-то щелкнуло, слышно было, как открылся ящик и зашуршали бумаги. Затем раздалось ругательство, чиркнула спичка, и кабинет осветился желтым светом. В это время мистер Бантинг был уже в холле и в полуотворенную дверь увидел письменный стол, выдвинутый ящик и свечу, горевшую на столе. Но вора ему не было видно. Он стоял в холле, не зная, что предпринять, а позади него медленно спускалась с лестницы бледная, перепуганная миссис Бантинг. Одно обстоятельство поддерживало мужество мистера Бантинга: убеждение, что вор принадлежит к числу местных жителей.

Затем они услыхали звон монет и поняли, что вор нашел деньги, отложенные на хозяйство, – два фунта десять шиллингов полусоверенами. Звон монет мгновенно вывел мистера Бантинга из нерешительности. Крепко сжав в руке кочергу, он ворвался в кабинет; миссис Бантинг следовала за ним по пятам.

– Сдавайся! – яростно крикнул мистер Бантинг и остановился пораженный. В комнате никого не было.

И однако, вне всякого сомнения, минуту назад здесь кто-то двигался. С полминуты супруги стояли, разинув рот, потом миссис Бантинг заглянула за ширмы, а мистер Бантинг, побуждаемый тем же чувством, посмотрел под стол. Затем миссис Бантинг отвернула оконные занавеси, а мистер Бантинг осмотрел камин и пошарил там кочергой. Затем миссис Бантинг перерыла корзину для мусора, а мистер Бантинг открыл ящик с углем. Проделав все это, они остановились и в недоумении уставились друг на друга.

– Я готов поклясться… – сказал мистер Бантинг. – А свеча! – воскликнул он. – Кто зажег свечу?

– А ящик! – сказала миссис Бантинг. – Куда девались деньги?

Она быстро пошла к дверям.

– В жизни своей ничего подобного…

В коридоре кто-то громко чихнул. Они выбежали из комнаты и тут же услышали, как хлопнула дверь, ведущая на кухню.

– Принеси свечу, – сказал мистер Бантинг и пошел вперед. Оба ясно слышали стук торопливо отодвигаемых засовов.

Открывая дверь на кухню, мистер Бантинг увидел, что дверь на улицу отворяется, и в слабом утреннем свете мелькнула темная зелень сада. Но он уверяет, что в дверь никто не вышел. Она открылась, постояла открытой, потом со стуком захлопнулась. Пламя свечи, которую несла миссис Бантинг, замигало и вспыхнуло ярче. Прошла минута или две, прежде чем они вошли в кухню.

Там никого не оказалось. Они снова заперли на засов входную дверь, тщательно обыскали кухню, чулан, буфетную и, наконец, спустились в погреб. Но, несмотря на самые тщательные поиски, они никого не обнаружили.

Утро застало викария и его жену в весьма странном наряде; они все еще сидели в нижнем этаже своего домика при ненужном уже свете догоравшей свечи и терялись в догадках.

– В жизни своей ничего похожего… – в двадцатый раз начал викарий.

– Дорогой мой, – прервала его миссис Бантинг, – вот уже идет Сьюзи. Пускай она пройдет в кухню – и пойдем скорей оденемся.

Глава VI

Взбесившаяся мебель

В это же утро, на рассвете Духова дня, когда даже служанка Милли еще спала, мистер и миссис Холл встали с постели и бесшумно спустились в погреб. Там у них было дело совершенно особого характера, которое имело некоторое отношение к специфической крепости их пива.

Не успели они войти в погреб, как миссис Холл вспомнила, что забыла захватить бутылочку с сарсапарелью, которая стояла у них в спальне. Так как главным знатоком и мастером предстоящего дела была она, то наверх за бутылкой отправился Холл.

На площадке лестницы он с удивлением заметил, что дверь и комната постояльца приоткрыта. Пройдя в спальню, он нашел бутылку на указанном женой месте.

Но, возвращаясь обратно в погреб, он заметил, что засовы выходной двери отодвинуты и что дверь закрыта просто на щеколду. Осененный внезапным вдохновением, он сопоставил это обстоятельство с открытой дверью в комнату постояльца и с предположениями мистера Тедди Хенфри. Он ясно помнил, что сам держал свечку, когда миссис Холл задвигала засовы на ночь. Он остановился пораженный; затем, все еще держа бутылку в руке, снова поднялся наверх и постучал в дверь постояльца. Ответа не последовало. Он снова постучал, затем раскрыл дверь настежь и вошел в комнату.

Все оказалось так, как он и ожидал. Комната была пуста и постель нетронута. На кресле и на спинке кровати была разбросана вся одежда постояльца и его бинты; широкополая шляпа – и та лихо торчала на столбике кровати. Это обстоятельство показалось чрезвычайно странным даже не слишком сообразительному Холлу, тем более что другого платья, насколько он знал, у постояльца не было.

В полнейшем недоумении стоя посреди комнаты, он услыхал снизу, из погреба, голос своей жены; захлебывающаяся скороговорка и высокие, визгливые ноты, характерные для поселян Западного Сэссекса, доказывали крайнее нетерпение.

– Джордж! – кричала она. – Ты нашел что нужно?

Он повернулся и поспешил вниз к жене.

– Дженни! – крикнул он ей, нагибаясь над лестницей, ведущей в погреб. – А ведь Хенфри-то прав. Жильца в комнате нет. И парадная дверь открыта.