Жила Жизни

После очередной рюмки домашнего горячительного, Ерохин старший затянул старую песню, смысл которой сходился к артели, моющей золото в тайге. Мать Ерохина подхватила песню на припев. Владимир, раскрасневшийся и довольный спросил:

– Ну как тебе, Якимов, у нас, нравится ?

– У вас хорошо, – согласился Якимов , и в деревне вашей, что ни дом, так прямо дворец из дерева.

– Времена сейчас такие. Стройся не хочу, тайга рядом.

– Мне кажется, лес тоже денег стоит ?

– А у нас люди не бедствуют, прииски еще работают.

Якимов, соглашаясь с этим аргументом, понимающе кивнув, спросил:

– Я хотел бы завтра переговорить с родственниками Невинного.

– Не рановато ли ? Люди, мне кажется, еще не в духе, чтобы отвечать на вопросы.

– У нас мало времени, я и так сегодня их не стал трогать, а они пока у нас первая ниточка к Росомахе, не может быть, что они ничего не знают о его делах.

Ерохин тяжело вздохнул:

– Пойми , Якимов, сбором оперативной информации здесь не обойдешься: все что ты узнаешь от здешних жителей, я тебе и сам смогу рассказать. Это тайга и люди здесь своеобразные. Ты правильно сегодня заметил: они живут здесь как общиной, одной семьей и никто, даже под пыткой, ничего не расскажет, если даже что – то и знает.

– Ты хочешь сказать, что все ваше село – пристанище бандитов Росомахи?

– Нет, просто люди своеобразные. Мне кажется, что нужно начать с леса, с тайги, вот там мы может что–то найдем, тот же прииск хотя бы.

– Возможно ты и прав, в этом что–то есть, по окрестностям мы пошарим обязательно. Но все-же с родственниками Невинного я завтра переговорю.

Якимов поднялся, мать Ерохина спросила гостя:

– Ты куда сынок ?

– Спасибо вам за угощенье, пойду подышу воздухом перед сном.

Владимир поднялся следом, Якимов остановил его.

– Посиди пообщайся с родителями, я тут рядом, во дворе, недолго, подумать надо на счет завтрашнего.

На улице было темно, но большая луна старалась будто компенсировать всю эту темноту, освещая деревню своим светом, висела низко, будто большой прожектор. Полная тишина непревычно давила на уши. Якимов застегнул пальто, под подбородок поднял воротник, спустился с крыльца и вышел со двора на улицу. Где-то неподалеку завыла собака, невольно Якимов подумал, неплохое место для съемок триллера, вдохнул через нос морозного воздуха, в носу приятно защекотало. Он вытащил из кармана сотовый телефон, циферблат показывал поиск сети, подумал:

– Теперь ты до меня не дозвонишься, Танюшка, да и я дурачок, так и не допытался твоего номера телефона, уж что–то ты слишком загадочная, даже телефон твой не определяется, хотя, если мне очень захотеть, я тебя вычислю две секунды, приеду, обязательно займусь этим: вот и будет тебе сюрприз.

Якимов решил пройтись до фонарного столба, метрах в тридцати и вернуться в дом. В голову ничего не лезло о Росомахе, и он опять предался воспоминаниям о Татьяне. Поэтому он вздрогнул от неожиданности, когда перед ним вырос здоровенный детина. Он хотел вытащить руки из карманов пальто, но его схватили за руки сзади. Якимов не успел рассмотреть стоявшего перед ним парня, так как свет от фонарного столба светил ему в глаза. Он открыл рот, чтобы проговорить стандартную речь в таких случаях, но в этот момент незнакомец брызнул ему в лицо каким-то раствором из баллончика, он инстиктивно вдохнул полными легкими, и тут-же образ незнакомца стал сливаться с лучами фонаря, он даже не успел о чем-то подумать, потеряв сознание.

ГЛАВА 3.

Исправительно-трудовая колония номер пять находилась, как говорили сами заключенные, у черта на куличках. Кругом за деревянным забором с колючей проволокой раскинулась пышная, непроходимая Уральская тайга. Рядом с колонией расположился ближайший кусочек цивилизации-деревня Медведьевка. В ней проживали старший офицерский состав со своими семьями в одноэтажном деревянном бараке и сто дворов коренного населения – челдоны, люди на вид европейской расы, что вообще для данной местности редкость, так как изначально эти места населяли Татары и Ненцы. Сами Челдоны о своем происхождении отвечали заученной фразой, что они из родни казакам, которые когда – то проходили в этих местах еще с Ермаком и оставались в этих местах жить с Татарами и Ненцами. Конечно советская энциклопедия об этой, малораспространенной нации говорит следующее: Челдон – человек данной местности. Но об этом никто ни в колонии, ни в самой деревне, никто не знал. Челдоны в основном занимались охотой, выделыванием шкур, которые продавали весной и летом на реке Вишера, где заключенные сплавляли лес, заготовленный за зиму. Мужчин в деревне было всего шесть человек: четверо крепких старика за шестьдесят, хорошо стоявших на ногах и чувствовавших в руках мужицкую силу и два молодых – пятнадцатилетних парня, не по годам взрослых, они были братьями близнецами: Митрофан и Кузьма Демидовы. Почему в деревне было так мало мужчин? Причина была простой, шел 1944 год. Декабрь полностью вошел в свои права, через неделю все и охрана Зоны, и местные жители готовились к новому году. Было шесть часов утра. В лагере за забором горнист протрубил подъем. Семья Демидовых жила в доме рядом с бараком администрации колонии. Мать – Евдокия Кирилловна уже испекла в печи пресные лепешки, ведь сыновья уходили в тайгу. Митрофан спрыгнул с печи, одетый в белое солдатское белье, прошел к печи, ковшом зачерпнул из ведра воды, жадно осушил ковш наполовину, бросил его в ведро, повернулся к матери суетившейся у стола, спросил:

– Где Кузьма то, спит еще?

Мать усмехнулась.

– Кузьма то уже дров мне принес, он не ты – соня.

Митрофан накинул на себя, поеденный молью, полушубок, сунул босые ноги в прошитые валенки, вышел на улицу. Кузьма стоял у сарая, ладил лыжи, с утра сильно морозило и Митрофан довольно прокряхтел.

– Эх, хорошо, братуха. Ты куда вечером опять ходил ?

Кузьма, по сравнению со своим братом, был молчалив, относился к любому делу с большим усердием, любил рыбалку и охоту, тайга для него была все: без нее он себя не представлял. Ему не хотелось отвечать брату на этот вопрос, так как он скрывал от своих близких одну тайну. Он сделал вид, что будто не услышал вопроса брата. Митрофан был человеком задиристым, сильным: он мечтал о власти над людьми и как говорится спал и видел когда сможет уехать в город из этих лестных дебрей. О жизни в городе он слышал от старшего лейтенанта Брючкова Леонида, который работал в лагере старшим Кумом, на тюремном сленге, а по официальной должности – начальник оперативной части. С офицерами колонии местная молодежь встречалась в местном клубе, где товарищи офицеры очень часто приносили патефон и проводили танцы, на которых собиралось много местных девушек и вдов, еще в полном рассвете сил. Всего офицеров, работающих в колонии было пятнадцать человек, и только один из них был женатым – это начальник колонии Шляхтин Павел Петрович. Ему было уже за пятьдесят а жене всего тридцать и она была большая любительница танцев. Благодаря ей, они и проходили, она была не прочь пофлиртовать с офицерами, и если получалось, наставить мужу рога. В клубе проходили танцы и грандиозные пьянки, которые заканчивались мордобоем, одним словом, по вечерам в деревне было весело: почти все пили горькую, и вели беседы о войне и городах, в которых кому приходилось жить. Митрофан мечтал добраться хотя бы до Соликамска, до которого было 350 верст по непроходимой тайге. Митрофан толкнул кулаком Кузьму вплечо, грубо с издевкой, проговорил:

– Что, глухой?

– Нет, не глухой, на танцах был.

Митрофан изучающе посмотрел на брата.

– Может ты какую-нибудь кралю присмотрел?

Кровь ударила в лицо Кузьме.

– Может и присмотрел, тебе то что?

Митрофан рассмеялся.

– Что , Кузька, женилка выросла ?

Кузьма промолчал, поставил лыжи к стене сарая, пошел в дом. Митрофан крикнул ему вслед:

– Не вздумай ее в дом тащить!

Кузьма через плечо бросил:

– Тебя не спрошу.

– Нам нищенки не нужны.

Кузьма хлопнул входной дверью. Митрофан сплюнул на снег, вслух проговорил:

– Женишок хренов, бати нет, он бы тебе показал любовь.

Митрофан поежился, пошел к деревянному туалету.

В лагерной столовой, пропахшей гнилой картошкой было до тошноты душно, но,

несмотря на это, столовая была забита битком. Голод толкал в столовую каждого и все ждали от нее чего – то нового, лучшей похлебки или хотя бы, несырой хлебной пайки. Осужденный Столеров, от роду сорока пяти лет, стоял в очереди в хлеборезку за своей пайкой хлеба. Ему было трудно дышать вдвойне: у него была открытая форма туберкулеза, и он понимал, что «Старая» рано или поздно придет за ним и очень скоро. Столеров отбыл уже половину своего срока – десять лет и все здесь, в пятой колонии. Он считался первоклассным вальщиком и мог положить дерево в любую сторону при любом ветре. Но туберкулез брал свое, у него становилось все меньше и меньше сил, и он уже еле-еле тянул со своей бригадой до нормы. Столеров взял свою пайку хлеба и его в этот момент обуял сильный приступ кашля. Его кто-то толкнул в спину, он не удержался на ногах и упал на колени, выронив хлеб, который сразу кто-то подобрал из пидерастов, и скрылся в толпе осужденных. Столеров хотел выкрикнуть в адрес петуха оскорбление, но кашель сковал горло, он даже не мог вдохнуть воздуха: в глазах потемнело и Столеров потерял сознание. Очнулся Столеров на койке в санчасти колонии. Рядом стояли еще три кровати, но на них никого не было, вокруг было тепло и чисто, в воздухе чувствовался запах хлора. Дверь в палату открылась и вошел начальник санчасти капитан Горошев, он же – единственный доктор на всю колонию, они со Столеровым были примерно одного возраста, да и жили, как знал по слухам Столеров, раньше в Москве. Горошев присел рядом со Столеровым на соседнюю кровать, спросил без особого энтузиазма, погладив свои пышные усы:

– Что, Столеров, отыгрался? Тубик тебя грызет основательно?

Столеров беспомощно согласился.

– Да, товарищ доктор, скоро копыта откину.

Столеров знал, что Горошев никогда не скрывал от зэков шансы того на жизнь и задав сейчас этот вопрос, Столеров, надеялся в глубине души, на хоть маленькое снисхождение со стороны медицины. Горошев усмехнулся в усы.

– Копыта ты пока не откинешь, Столеров, организм у тебя крепкий. Кем на воле был? Небось в цирке акробатом?

– Нет, учителем был, преподавал историю и географию.

– Из интеллигентов значит?

– Ага, как будто, только порой мне кажется, что это было не со мной. Жаль что не увижу, наверное, больше Москвы, сгнию здесь.

– Я, ведь тоже москвич, Столеров.

– Я в курсе, товарищ капитан.

Горошев удивился:

– Откуда знаешь?

– Мы ведь, товарищ капитан, живем в спичечной коробке, в зоне все про всех знают.

Горошев понимающе протянул:

– Ну-ну. Что ж, Столеров, постараюсь тебя немного подлечить, у меня есть барсучий жир, берег для исключительного случая, тебе пригодится.

Столеров безнадежно спросил:

– Может впустую все это? Что толку растягивать? Может вздернуться и все?

Горошев похлопал его по плечу, улыбнулся.

– Ты еще на свадьбе своих внуков попляшешь, есть у тебя дети?

Столеров отвел в сторону взгляд.

– Нет , доктор, мне не повезло, я свою единственную и ненаглядную вместе с любовничком пристукнул.

– Поэтому и здесь?

– Да.

– Что ж, в жизни всякое бывает, знай одно, землячок, в лес я тебя больше не пущу, поговорю с кумом, чтобы оставил тебя при лазарете санитаром, не возражаешь?

Столеров искренне обрадовался. Работать на кухне и в медсанчасти было мечтой каждого заключенного. Это считалось раем по сравнению с изнурительной работой лесоповала.

– Если все так и будет , товарищ доктор, то тогда я еще поживу.

Горошев поднялся со своего места прошел к двери, проговорил:

– Не переживай, увидишь еще столицу, скоро война кончится, глядишь, амнистия выйдет.

– Вашими бы устами доктор…..

Горошев закрыл за собой дверь. Столеров подумал, может следующий раз спросить его о Демидовых, ведь они как не как приходились ему родственниками: Евдокия ему была двоюродной сестрой, конечно он лично никогда не видел ее, а его отец встречался с этими родственниками еще сразу после гражданской войны, когда попал в эти места в качестве геологической экспедиции. Столеров подумал, все же с этими местами его что-то связывает серьезное, и неспроста он здесь, и он знал, что неспроста. Если он здесь, он обязательно воспользуется тем сокровищем, которое ему оставил отец. Евдокия попала сюда в эту глушь случайно, ее сюда притащил еще девчонкой ее муж Валерий, который вскружил молодой девушке голову в городе Перьми. Тогда шла гражданская война и Валерий оказался в Перьми, где служил в ВЧК, рядовым. После свадьбы он увез девушку с собой в тайгу, в свою деревню подымать советскую власть. Так девушка больше и не видела своих родственников, о ней Столеров знал только от отца, который переписывался с родителями бедной девушки. Мысли Столерова прервали тяжелые шаги в больничном коридоре, кто-то крикнул:

– Товарищ капитан, куда этого?

Голос Горошева торопливо проговорил:

– Несите в операционную! Что с ним? Крови как со свиньи.

Столеров узнал второго, говорившего, это был старшина Спиридонов, очень свирепый в колонии начальник караула, все святое было неприсуще ему. Он опять пробасил:

– Этот боров с этапа, его по дороге пырнули, видать блатной, лучше бы сразу завалили наглухую, теперь возись с этой падалью.

Дверь в палату открылась, вошел старшина Спиридонов, оскалил прокуренные желтые зубы.

– Ты что, Столеров, здесь разлегся, почему не в лесу?

Столеров кашлянул в кулак.

– Готовлюсь к праотцам, таварищ начальник.

– Я тебе ,скотина, не товарищ! Если подыхаешь, то давай быстрее, нечего тебе здесь пайку задаром жрать.

– Хорошо.

Спиридонов заводил сам себя.

– Что хорошо?

Столеров промолчал, он за десять лет изучил полностью нрав Спиридонова, если с ним поддерживать долго разговор, он обязательно придерется, и тогда дело плохо, забъет до потери сознания, а в его положении и вовсе убъет. Из коридора кто-то позвал, и Столеров облегчено вздохнул, когда Спиридонов вышел в коридор. И где- то на выходе из лазарета выкрикнул:

– Смерть фашистким оккупантам, смерть всем зычарам поганым, да здравствует вождь мирового проллетариата, товарищ Сталин!

Братья Демидовы уже одетые, с винтовками за спинами и лыжами вышли со двора. В этот момент их окликнул солдат, подбежавший со стороны колонии, тяжело дыша выкрикнул:

– Вас Брючков в штаб зовет!

Митрофан спросил:

– Что случилось? Мы на охоту, нам некогда.

Солдат восстанавливая дыхание, выдохнул.

– ЧП, трое зэков сбежало. Ваши мужики уже в штабе собрались.

Митрофан с Кузьмой оставили лыжи и оружие дома, и направились к штабу колонии. Начальство колонии всегда вызывали в штаб местных охотников Челдонов, когда кто-то из заключенных бежал в тайгу. Охотники знали лес и без проблем всегда находили беглецов, им всегда говорили одно, не обязательно беглецов возвращать в лагерь, достаточно подтверждения того, что беглецы мертвы. Чаще всего охотники, в подтверждение, приносили нагрудные знаки заключенных, бирки, чаще всего это происходило зимой, так как по тайге беглецов тащить обратно живыми тяжело. За эту работу, как правило, охотникам платили по несколько килограмов крупы, давали муку и тушенку, одну банку на человека. Митрофан и Кузьма уже через пять минут были в штабе, в кабинете начальника колонии Шляхтина. Действительно, все деревенские мужики уже были здесь и курили ядреный самосад, дым стоял коромыслом. Начальник колонии и начальник оперчасти сидели за столом, Брючков проговорил:

– Так, все в сборе, приступим. Короче говоря, мужики, побегушников трое, все они расконвоированные, этим и воспользовались: убили часового продовольственного склада, завладели его винтовкой, набрали продовольствия и ушли в бега, дело сами видите – опасное, они вооружены, будут наверняка отстреливаться, знаю что вы рискуете, но без вас мы не сможем обойтись.

Калистрат, старый, сухожилистый, бородатый Челдон спросил:

– Что даете?

Брючков посмотрел на Шляхтина, ответил:

– Даем каждому по десять килограммов перловой крупы, муки, по килограмму табака, литр водки на новый год, по две банки тушенки. Ну как мужики, беретесь?

За всех ответил Митрофан:

– По две пачки патронов, и , кажется, все будет ладно.

Вмешался Калистрат.

– Вас – то, птенцов, не берем.

Митрофан усмехнулся.

– Они, как я понял, ушли ночью, значит далеко, без нас с братом не управитесь.

– Убить ведь могут.

– Ну это мы еще посмотрим.

Брючков заключил:

– Хорошо, мужики, мы добавляем патроны, будьте осторожны. Живыми брать их не обязательно.

Когда все вышли из здания штаба на улицу, Кузьму окликнул опер Брючков:

– Кузьма, подойди на минуточку.

Кузьма подошел к оперу.

– Ну?

Брючков пытался улыбаться, но все-же Кузьма заметил в его глазах злость. Он грубо сказал:

– Если еще раз, Кузьма, я увижу тебя возле Маши Клюкиной, считай, что у тебя появятся проблемы, понял?

Кузьма махнул рукой, развернулся, не сказав ни слова, и пошел догонять мужиков.

ГЛАВА 4 .

Леонид Медведев по прозвищу «Лохматый» был уголовником со стажем. Из своих сорока лет – он двадцать провел в лагерях. Первый раз его привлекли еще в царские времена, но по чистой случайности его не посадили: у его единственной родственицы и матери, которая занималась в Казани проституцией, оказался знакомый адвокат из числа постоянных клиентов, он и смог вытащить мальчика из- за решетки, которого обвиняли в краже и драке. Через два года грянула революция 1917 года, в период которой, перед ним открылись умопомрачительные возможности всеобщей неразберихи: можно было грабить и даже убивать на всю катушку, но Казань для него казалась городком маленьким и он нераздумывая, еще через год двинулся покорять Петроград, где даже вступил в интернациональный полк имени Клары Цеткин. Под маркой красноармейца ему удалось провернуть несколько удачных дел, но произошло непредсказуемое: полк отправили на битву с белой контрой и ему опять повезло. За три дня до отправки полка на фронт, он заболел гнойной ангиной, которую в первую очередь приняли за брюшной тиф, который тогда начинал свирепствовать в Петрограде. Его положили в военный лазарет, через неделю, в котором, ему поправили здоровье. Удача преследовала молодого уголовника буквально по пятам: ему удалось в лазарете познакомиться с товарищем Коганом, который был командиром отряда народной милиции, и навещал в лазарете жену, больную тифом. Тому приглянулся здоровенный малый и он сразу, после выздоровления Лохматого, забрал его к себе. Вот тогда-то и началась у Лохматого жизнь как в сказке, теперь он мог грабить на полных правах молодой власти, под него попадали дантисты, бывшие банковские служащие, и все те, кто при старом режиме имел дело с деньгами или хороший гонорар. Одним словом, через месяц Лохматый стал заместителем Когана и его доверенным лицом по части конфискации у буржуев награбленного. Они неплохо делили награбленное на троих: Лохматый, Коган, и молодая власть народа. Тогда это устраивало молодую власть, так как она ничего не контролировала и довольствовалась тем, что ей представляли подобные камиссары народного фронта. Жаль для них обоих, что этот кураж все-таки продолжался недолго и на Когана донесли самому железному Феликсу. Брать Когана явился сам Лохматый, тогда он уже был в доме Когана на провах зятя. У Когана была семнадцатилетняя дочь Мария, которая буквально была помешана на революции и богатстве всех буржуев. Она даже не стала препятствовать Лохматому, в тот момент, когда Лохматый разрядил в Когана весь свой наган, мотивировав свой поступок тем, что Коган хотел бежать и оказал сопротивление. Через неделю после этих событий Лохматый сладко зажил в доме Когана с его очаровательной дочерью. Конечно было следствие в отношении и его, но ему все – же везло, ничего в отношение его доказать не удалось, и он с гордостью занял место своего тестя, но уже его отряду конфискацию запретили, железный Феликс прибрал все в свои руки. В милиции Лохматый проработал до тридцатого года и все же судьба отвела ему должное: в пьяном угаре он зарубил свою Марию топором, за что получил двадцать лет и конечно с конфискацией всего имущества. Так Лохматый оказался в тайге и, отсидев добрых четырнадцать лет, ушел наконец-то в бега, предварительно конечно, прихватив с собой двух своих корешей. Лохматый повернулся к Рогу, пыхтевшему за его спиной.

– Молодого пора пускать на колбасу.

Они оба покосились на Крысу, на молодого парня двадцати пяти лет, пришедшего недавно в лагерь с небольшим сроком. Он не знал , бедняга, что его взял Лохматый в качестве продовольствия. Рог посмотрел по сторонам, тяжело выдохнул.

– Через час стемнеет, потом его грохнем.

Отряд деревенских охотников, облачившись по всей форме для охоты, на лыжах двинулись за беглецами. Через полчаса поиска, отряд разделился на две группы по три человека. Одну группу возглавил Колистрат, он всегда выделялся из всех деревенских стариков рвением покомандовать, с ним ушли два старых охотника. Вторую группу взял на себя дед Пантелей, с ним ушли братья близнецы – Митрофан и Кузьма. Через несколько минут пути дед Пантелей указал молча, взмахом руки на две кривые лыжни, рядом с ними примятый снег, третий явно бежал рядом с лыжниками, верней пытался бежать, так как увязал в неглубоком снегу. Дед Пантелей изучив следы вслух высказал свою мысль:

– Сдается мне, что это наши гаврики. Быстро двигаются, сразу видно зажравшиеся зэки, расконвоированные, отличаются от тех, кто лес валит.

Кузьма заметил:

– Далеко , наверное, не ушли. Один без лыж.

Митрофан вставил свое мнение:

– У них было преимущество во времени – целая ночь.

Дед Пантелей заключил.

– К утру достанем, может ночью, кто знает, но судя по следу, пошли к Кваркушу.

Дед Пантелей двинулся по следу. Кузьма рядом с ним спросил :

– Деда Пантелей, а какой им резон идти к Кваркушу, там ведь река не замерзает – быстрая, горная?

Пантелей усмехнулся в седую бороду. Ответил вопросом:

– А ты сам подумай, ведь река горная.

Кузьма сразу догадался и ему стало стыдно, что он не сразу понял, почему беглые направились к Кваркушу, вслух произнес:

– Урал, горы, переход через перевал и их уже никто не достанет.

Объезжая толстую сосну Пантелей проговорил:

– Смышленый ты , Кузьма, учиться тебе надо. Могу добавить к этим побегушникам вот еще что, они идут именно туда, куда нужно, они знают дорогу, другие ведь по незнанию бежали всегда в сторону Коми, к ненцам, о которых слышали через десятое коромысло. А эти идут наверняка, мне даже интересно посмотреть на этих умников, хрен их раздери в десятом колене.

– Эту ведь дорогу знают только наши, деревенские.

– В том – то и дело, Кузьма, в этом весь мой интерес.

В разговор вмешался Митрофан:

– Что на этих выродков смотреть, деда Пантелей, на продовольственных складах они ошивались, их сам Шляхтин выкормил на свою голову. Что, ниразу их не замечал , деда Пантелей?

– Не в этом дело , сынок, видеть – то я их видел, мне узнать хочется, кто их надоумил идти к горам.

Кузьма резко остановился, поднял к верху руку, давая понять остальным, чтобы остановились и молчали, впереди, среди кустов и деревьев виднелась поляна. Был уже полдень и поляну заливали солнечные лучи, на поляне стояла Лосиха с Лосенком и аккуратно срывали своими большими зубами тонкие веточки молодой березы. Со стороны казалось, что мать Лосиха учит свое дитя как нужно есть побеги молодой березы. На солнце их рыжекоричневый цвет отливал золотом и слепил глаза. Все трое стояли как зачарованные, наблюдая за таким идеальным семейным обедом. Для охотников, повстречать Лося, было большой удачей. Спецально для этого деревенские мужики сбивались в артели и по несколько дней, отматывая по Тайге не один десяток километров в поисках корабля Тайги. Митрофан вскинул свой карабин и прицелился. В этот момент его движение заметил Кузьма и неожиданно ужаснулся от его затеи , в нем почему – то не сработал инстинкт охотника, хотя в другой ситуации он бы постарался пристрелить обоих лосей, так как это бы было большой добычей для всей семьи, о нем бы долго говорили мужики в деревне, но он поступил иначе. Напрягся весь, как пружина вытянулся во весь рост, чтобы дотянуться до брата и повалился на него в тот самый момент, когда тот собирался нажать на спусковой крючок. Оба брата повалились в снег, ружье Кузьмы перевернулось за спиной и он прикладом со всего маху ударил Митрофана в лоб, от чего тот чуть было не потерял сознание и пришел в бешенство вдвойне. Сразу перевернул Кузьму на спину и ударил кулаком брату в нос, и стал его лупить кулаками по лицу, приговаривая: