Жирные Боги

– А стоило бы! – упрекнула меня Таня и перевела взгляд за окно.

Я соврал. На самом-то деле, я почувствовал изменения. Слишком они были явные, чтобы закрывать на них глаза и притворяться, будто смог остаться в стороне.

Если раньше я просто жил и совершал поступки, не задумываясь о последствиях, то сейчас буквально всей душой ощущал, как любое действие или даже слово влияет на жизнь – мое настоящее и будущее. Дело не в том, что мне стыдно перед Творцом, или не дай Боже, я Его боюсь. Страх должен иметь лицо, а добродушного бородача в потрепанной белой рясе, довольно сложно бояться. Скорее я понял, что есть правильные и неправильные поступки. Дело не в морали – не в «хорошо» и «плохо», записанных в огромном свитке где-то на Небесах. Дело исключительно в личных переживаниях и оценке своих дел. Я чувствовал, как должен поступать, а как не следует. И никто меня не накажет за проступки. Лишь я сам буду считать себя куском дерьма, если пойду в разрез с «честным» решением.

Это чувство правильного было всегда. Но когда-то очень давно, сам не знаю как и почему, я перестал его слышать. И с тех пор, словно назло суровому родителю, все делал не так. Когда брал чужое, или шел по головам, или спал с теми, на кого было плевать, или совершал еще десятки «как бы не мерзких» поступков.

Хуже всего, мне не казалось такая вот моральная глухота чем-то плохим. Все так живут, не обращая внимания, что Голоса внутри не разобрать за стеной желаний и страхов. Все так живут, и я так жил. Это я сейчас понимаю, что подобная «тишина» сродни уродству. Но, что сделал зрячий из той притчи, попав в царство слепых? Выколол себе глаза! Прям, как и я. Как и каждый, кого я встречал на своем пути.

Многое изменилось у меня внутри. Я стал чувствовать что-то, что сложно описать. Это как… направление, которое невозможно игнорировать. Когда пытаешься плыть в потоке воздуха, обволакивая себя белой пеленой, но тяжесть притяжения напоминает кто ты на самом деле. Значило ли это, что моя мечта о жизни в ритме беспечности растворялась? И облако обретало очертания человека? Пока об этом рано судить, но с недавних пор, я не только стал наблюдать за проплывающими мимо пейзажами, но и смотреть вперед, пытаясь понять, куда меня несет ветер.

– Бог отвернулся от нас! – плакала с экрана исхудавшая, серая женщина. – Он больше не даст нам шансов. Это даже не наказание за грехи. Это конец! Он больше не хочет, чтобы мы изменились или что-то поняли. Поздно! Он плюнул на нас и ушел… – Женщина демонстративно сплюнула, показывая Божественный плевок на род человеческий. Но попытка оказалась неудачной – вязкая слюна предательски повисла на подбородке. Вмиг праведный гнев женщины сменило смущение. Бледность скрылась за стыдливым румянцем.

Видимо оператору надоело издеваться над героиней репортажа – оплеванное лицо исчезло, а на весь экран, в винтажном обрамлении, появилась известная цитата Ницше:

«Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц! Самое святое и могущественное Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами – кто смоет с нас эту кровь?» Фоном для пущей трагичности играла мелодия Fabrizio Paterlini с говорящим названием «Темнота – не противоположность света». Честно признаться, получилось довольно эмоционально. По телу пробежал неприятный озноб.

– Черт бы вас побрал! – выругался я, и спешно выключил телевизор. Не вставая, дотронулся до сотового и набрал Танин номер. Она долго не брала трубку.

– Давай коротко. У меня люди… – деловито обрезала она еще до того, как я произнес хоть слово.

– Ты как? Все в порядке? – спросил я, немного растерянно.

– Да, все в порядке. Как обычно. А в чем дело? – складывалось впечатление, что я ее раздражал. Таня вообще не любила, когда мы созванивались во время работы.

– Просто опять сдохлосов показывали. На этот раз какая-то тетка кричала, что Бог обиделся и сбежал от нас. А потом Ницше цитировали под пианино. Вот и стало не по себе.

Таня выдержала паузу, думая о чем-то своем, а затем, довольно холодно посоветовала:

– Не смотри телевизор. Там одну ахинею показывают.

– Я его уже выключил, – почему-то оправдывался я.

– И перестань их «сдохлосами» называть. Это мерзко и тупо.

– Их все так называют.

В трубке повисла неприятная тишина.

– Мне нужно идти. Клиенты ждут.

– Хорошего дня, – пожелал я. Получилось неискренно.

– Ага, – и повесила трубку.

Бросив телефон рядом, постарался поудобнее улечься на диване. Руки сложены на животе, взгляд устремлен в потолок, словно я попал на прием к психоаналитику. Мне бы сейчас действительно не помешало. Хотя… Всему миру сейчас бы не помешало – на Земле творится черте что.

Буквально через полгода после объявления о том, казалось бы, судьбоносном, а на деле, самом посредственном открытии, появилась какая-то бактерия или вирус (ученые до сих пор пытаются разобраться), от которой люди высыхают, постепенно превращаясь в мумии. Зрелище, конечно, жуткое. Всего за пару месяцев из упитанных, заплывших жиром красавцев люди превращаются в кожу да кости. Казалось, не хватает всего одного касания, чтобы несчастные рассыпались по полу грудой пыли. Один журналист в прямом эфире назвал таких людей «сдохлосами». То ли потому, что они довольно быстро умирали. То ли потому, что инфицированные – «дохлые», то есть худые, как сама смерть. В итоге, неосторожного журналиста либеральное общество линчевало за пару дней, а бедных мумий все стали называть не иначе, как сдохлосами. Название прижилось и по мере нарастания эпидемии становилось все более популярным. Чуть позже стало известно, что ученые эту странную болезнь назвали «Синдромом Дефицита хромосомочегототам». Сокращенно СДХ. Поэтому и «СДоХлосы». По-моему, что бы Таня не говорила, а название очень даже подходит.

Шутки шутками, а эпидемия грозила стереть с лица Земли все человечество. Ученые никак не могли разобраться, что это за ерунда происходит с людьми. Вирус или бактерия – первое, о чем они подумали. Но эту гипотезу опровергало сразу два факта. Ни у кого из больных не выявили в организме ничего подозрительного – это раз. Второе – СДХ захлестнула всю Землю в одночасье. Если бы недуг вызывал вирус, то он бы имел очаг распространения. Сначала кто-то где-то заражается. Потом кто-то переносит болезнь в другое место, пока количество заболевших не достигает критической массы. Но не может такого быть, что в один день большая часть земного населения стали иссыхать. Раз, и болеют люди, как в Португалии, так и в Канаде. Единовременно, на всех континентах.

Течение болезни тоже происходит довольно любопытно. Сначала сдохлосы жалуются на плохое самочувствие, общую слабость, как, например, во время гриппа. Постепенно слабость перерастает в бессилие. Они быстро теряют в весе и в итоге достигают того момента, когда уже просто не могут стоять на ногах, превращаясь в живых мумий. А там и мучительная смерть не за горами. Жуть! Период от заражения до смерти у всех занимает разное время. Одни иссыхают всего за неделю. Другие вообще, начав «худеть» и достигнув опасного веса, вдруг, чудесным образом, исцеляются. Правда, это единичные случаи. В основном исход печален.

А есть еще третий вариант. Такие, как я. Мы с тревогой наблюдаем за десятками тысяч смертей в родном городе. Миллионами по всей планете. Катастрофа грозит нешуточная. Какой-то статист подсчитал, что, если болезнь будет развиваться с той же скоростью, то нам останется жить не более десятилетия. Десять лет – вот, сколько осталось человечеству до полного исчезновения. По-моему, всем пора собирать чемоданы.

Но злит даже не это…

Мы стоим на пороге вымирания, а общество изо всех сил пытается жить прежней жизнью, отвергая неизбежную кончину. Мне это напоминает попытку бьющегося в агонии заказать пиццу. Люди все так же продолжают ходить на работу, искренне удивляясь, когда очередное место за соседним столом оказывается пустым. Правительства призывают сохранять спокойствие, попутно обвиняя друг друга: русские – алчное ЦРУ, американцы – «советскую Россию». Без передышки, то проклиная друг друга, то в унисон клянясь, чем только можно, что каждый ученый на планете (от нобелевских лауреатов по астрофизике до учительницы химии – Анны Васильевны из школы № 3 города Елатьма) занят поиском лекарства.

Время на исходе, но пока «лучшие умы» смогли лишь выяснить, что энергия, вырабатываемая организмом сдохлосов, просто исчезает. Если совсем просто, то пища расщепляется на органические вещества, которые поступают в клетку. При этом клеткой должна высвобождаться энергия химических связей. Но энергии нет. Клетка жрет, как не в себя, а энергии для работы обратно не поступает. Ученые все исследуют и исследуют, пытаясь выяснить, как в том анекдоте, куда из запертой комнаты исчезли сломанная табуретка, три металлических шара и пьяный русский. И пока они разгадывают ребусы, очередная порция загадочных мумий готова. Нам же, тем, кто еще не заразился, приходится быть подопытными кроликами. Мне даже отпуск дали. Кстати…

Я глянул на часы – меньше, чем через час, нужно ехать в больницу. В который раз медики сделают мне томографию всего, возьмут все на анализ, чтобы опять не узнать причину, по которой меня стороной обходит болезнь СДХ. Но выбора все равно нет.

Я сидел в очереди к терапевту. Еще месяц назад, когда нас обязали ходить на осмотры, ждать приходилось долго – толпа везунчиков, миновавших участь называться сдохлосами, еле помещалась в коридоре. Лица были одни и те же. Постепенно, коротая время за непринужденной болтовней, мы перезнакомились. Знали кого как зовут, кто где работает, семейное положение. Случались даже быстротечные романы с пересудами, расставаниями и вторыми шансами. В общем, скучать не приходилось.

Но очередь постепенно мелела. Если кто-то из нас выходил из кабинета опустив глаза в пол, мы знали – список «везунчиков» стал чуть легче. Больше мы его не увидим. С каждым выбывшим, лица вокруг мрачнели все сильней. Мы понимали – заболеешь ты СДХ или нет, неизвестно. Сегодня здоров, а завтра врач разочарованно отметит, что вес уходит слишком быстро.

Как сказал один мной знакомый, услышав приговор: «Хотя бы не придется таскаться сюда каждый день.» Оно и понятно. Как только появляются симптомы СДХ, врачи теряют к тебе всякий интерес. Они не знают, что делать с больными, поэтому изучают здоровых, пытаясь понять, как нам это удается. Больных – много (исследуй не хочу), здоровых все меньше.

Закинув ногу на ногу, я прислонился головой к прохладной стене, и дремал, гоняя по кругу тяжелые мысли. В очереди осталось всего 7 человек. Минут через 40 буду уже на пути к дому.

Мужской голос назвал мою фамилию. Я открыл глаза. Надомной возвышался врач, пристально разглядывая мое лицо и дожидаясь хоть какой-то реакции. Я кивнул, давая понять, что врач не ошибся.

– Пойдемте! – приказал он и зашагал по коридору. Коллеги по очереди с интересом наблюдали за событием – незначительным, но все же выходящим за рамки привычного. Я поспешил за доктором.

Мы поднялись на этаж выше, подошли к кабинету без таблички. Щелчок замка и мы внутри.

– Садитесь! – мужчина махнул рукой в сторону кушетки, а сам направился к столу, заваленному какими-то папками. Я послушно сел и стал с любопытством разглядывать врача.

За время походов в больницу, я, кажется, успел повидать и запомнить весь персонал, в изобилии обитающий в этих стенах. Со скуки, особенно последнее время, я вглядывался в лица пробегающих мимо людей. Человека, увлеченно перелистывающего бумажки, я однозначно видел впервые.

Молодой. Возможно мой ровесник или чуть старше – года тридцать три. Темные волосы, выразительные скулы, слегка небрит, поджарый. Лицо можно назвать приятным. Смущали лишь мешки под глазами, какие бывают у всех, кто весело провел ночь в клубе. Хотя этот не похож на гуляку, скорее наоборот, а значит, это лицо сильно уставшего человека.

Врач оторвал взгляд от бумажек и посмотрел на меня. Я рефлекторно отвернулся.

Мужчина встал, подошел, протягивая маленький кусок картона. На визитке написано, что передо мной Дмитрий Михайлович Федоров, врач-анестезиолог, спасающий людей в стенах пятой клинической больницы.

Что он тогда делает здесь, на другом конце города?

– Зови меня Димой, – он протянул руку. Я на секунду замешкался и, кажется, невольно поморщился. Мне это знакомство нравилось все меньше. Не люблю, когда происходит что-то непонятное. А сейчас именно такой случай.

Получив свое рукопожатие, врач взял стул, поставил напротив и сел. Кушетка высокая и получилось, что я сижу на голову выше. Меня это немного успокоило. Появилось ощущение, что я снова контролирую ситуацию или, как минимум, понимаю мотивы этого странного человека. Хотя это не так.

– Зачем я здесь? Это какое-то новое обследование?

Врач словно не слышал мои вопросы:

– Давай сразу к делу. Что ты знаешь о болезни… СДХ?

Я рассказываю все, что слышал по телевизору: о потере энергии клетками, о слабости, похудении и, как итог, смерти. Врач удовлетворенно кивнул, явно ожидая от меня меньшего.

– Хорошо, но почему это происходит с людьми? Какова причина? Ты назвал симптомы, но не причину.

– Дмитрий Михайлович…

– Дима, – поправил он.

– Дима, – соглашаюсь я, хотя не понимаю к чему эта фамильярность. Друзей я не ищу. Особенно здесь. – Почему вы меня спрашиваете? Разве я не обязан сюда ходить именно для того, чтобы вы выяснили это.

Врач усмехнулся:

– Тогда мне жаль твоего времени. Ты тратишь его напрасно.

Повисла неприятная тишина. Я ждал, что Дмитрий продолжит, но он молчал, вновь уткнувшись в папку с результатами моих исследований. Как реагировать-то? Когда я уже хотел попросить объяснений, врач продолжил:

– Представь: десятки тысяч ученых во всем мире каждый день ковыряются в пробирках, исследуют миллионы больных и здоровых людей с единственной целью – найти причину СДХ, и все впустую. О других смертельных болезнях нам известно намного больше. В случае СДХ никто не понимает причин. Как она появляется? Как распространяется? Как выбирает цель? Вирус это, инфекция, химикаты, радиация? Что это вообще такое – СДХ? Если ВИЧ – это вирус, карцинома – неконтролируемый рост клеток, то СДХ – это ничего. Просто исчезновение энергии из организма человека. Что-то с работой митохондрий связано, но и это больше гипотеза. Ты можешь сдать анализы еще тысячу раз, но причину, почему ты до сих пор здоров, а другие умирают, мы так и не найдем.

Молодой врач замолчал, давая мне возможность обдумать услышанное. Меня конечно посещали мысли, что походы в больницу – затея бесполезная, но я отмахивался от них, надеясь, что забор крови и разглядывание моих слизистых хоть как-то поможет приблизиться к разгадке. Но каждый раз, приходя сюда, в глазах врачей я не находил веры в результат. Казалось, с каждым днем они все больше отчаивались, хватая руками воздух. Призванные спасти человечество умирали также, как и мы, их лабораторные мыши. Отсутствие результатов тушит пламя горящего сердца. Рутина поглощает даже желание жить.

Новый знакомый был честен. Он произнес вслух то, в чем ни мы, временные «везунчики», ни врачи, не решались признаться – чем больше проходит времени, тем меньше шансов спастись. Никто не знает, откуда взялась СДХ и как ее остановить. Паршивый расклад.

Врач все это время неотрывно следил за моим лицом. Дождавшись финала моих размышлений, он произнес, медленно и четко – так, чтобы я по-настоящему услышал:

– Кажется, я знаю, почему возникает болезнь…

Что чувствует человек, нашедший решение сложнейшей задачи? Счастье, гордость, благоговение? В голосе Дмитрия не было ничего из этого. Лишь многоточие – знак еще непроизнесенных слов, забот, о которых мне пока неизвестно.

– Это же хорошо! – попытался улыбнуться я, но выражение его лица звонкой пощечиной сбило мою улыбку.

– Если я прав, это очень плохо…

Врач встал. Меряя шагами комнату, он пытался подобрать правильные слова. Так выглядит хирург только что покинувший операционную. Вот он мнется, не решаясь зайти в комнату, где ждут жена с дочкой, родители. Как сообщить им, что мужа, отца и сына больше нет? Что он лежит на столе, накрытый с головой простынями. Какие слова подобрать, чтобы сгладить боль? Нет таких слов. Всего один шаг, одна дверь отделяет хирурга от потока чужого горя.

– На мысль об истинных причинах болезни, я натолкнулся случайно. Эпидемия еще не началась, и мы тогда не понимали насколько все серьезно. Я отправился женой в отпуск. Стамбул. Шел третий или четвертый день. Мы уже набегались по достопримечательностям, и теперь никуда не торопясь, сидели в кафе возле Гранд базара. Десятки магазинов, нескончаемый поток людей, шум огромного мегаполиса – мы наслаждались его ритмом. Пили крепкий кофе с пахлавой. Со стороны мечети Нуросмание раздался призыв муэдзина к зухру, обеденному намазу.

Я окинул взглядом улицу. Никто из прохожих не реагировал на песнь служителя Аллаха. За соседним столиком стали чуть громче вести беседу. Лишь старик в сувенирной лавке расстелил коврик и встал на колени. Возводя ладони к небу, он шептал о чем-то сокровенном. Жена задала какой-то вопрос и я отвлекся, а когда мой взгляд вновь вернулся к старику, он уже лежал – обессиленно рухнув на пол. Я бросился к нему. Сердце мужчины билось, а губы продолжали шептать. Крикнул продавцам соседних лавок, чтобы вызывали скорую. Старика увезли, а мы, немного придя в себя, двинулись дальше.

Тогда я не придал этому случаю какого-то значение. Так, старику стало плохо. Ничего особенного.

– Но потом это повторилось? – догадался я.

– Да, – кивнул врач. – Несколько раз я видел, как после молитвы люди с трудом могли встать, будто на нее уходили последние силы.

Окончательно я убедился в существовании закономерности между молитвой и болезнью, попав на службу в Собор Святого Георгия, что в районе Фенер. Приехала группа туристов, под завязку заполнив зал. Мужчины и женщины стояли в окружении икон, дожидаясь начала. Когда вышел священник и запел псалмы, люди склонили головы, послушно накладывая крестное знаменье после каждого «аминь». Мы с женой тоже были среди них.

Обычно мы не ходим в церкви. Да и о боге особо не задумывались до того момента.

Я почувствовал, словно земля уходит из-под ног, голова закружилась и появилась тошнота. Перед глазами сам собой возник образ того старика, обессилено лежавшего на коврике. Я схватил побледневшую жену за руку и потащил к выходу. Мы спасались от священных слов, звучащих из уст бородатого церковника, словно животные от лесного пожара. Несколько часов нам понадобилось, чтобы восстановить силы.

Весь оставшийся отпуск я не мог думать ни о чем другом, пытаясь осмыслить этот неприятный опыт, выстроить логику между СДХ и молитвой. Я – врач, человек науки, исследователь. Внутри я сопротивлялся мысли, что вера может так нагло, так откровенно влиять на наши тела. Эта страшная болезнь – на эфемерное обещание лучшей жизни после смерти. Это и есть смерть. Как такое может быть?!

Лишь на обратном пути, сидя на борту самолета, я перестал бояться своего открытия и принял его. Десять километров над землей – ближе к богу только космонавты. Мысли чисты, как никогда. Я вдруг увидел всю картину целиком: признание учеными существования Творца; как следствие, небывалый всплеск религиозности, и лишь затем появление болезни.

– Вы хотите сказать, все связано?

– Я знаю, как это выглядит. Похоже на теорию заговора.

– Да уж, не без того.

Я понимал, зачем врач решил рассказать историю своего открытия с самого начала. Так у меня будет меньше шансов для сомнений. Все звучало достаточно логично, хотя и слишком эмоционально. Дима словно заново переживал свое путешествие.

Он не просил верить ему на слово. Он хотел, чтобы я не верил, а знал наверняка – то, о чем говорит этот малознакомый человек – правда. Или хотя бы на нее очень похоже.

– Прилетев домой, я кинулся искать доказательства своей гипотезы. Обратился к коллегам, пытаясь раздобыть статистику по распространению СДХ от самого первого случая по сей день. Не буду рассказывать всех сложностей, главное, мне это удалось. Цифры были у меня на руках. Мне требовалось больше данных, чтобы понять не ошибаюсь ли я. Именно цифры и процентное соотношение должны были указать на точку соприкосновения больных и их главное отличие от условно «здоровых». Может быть, все заболевшие ели один и тот же продукт. Или побывали в одном и том же районе города. А может быть у всех – одна и та же модель телефона, а выздоравливать начали те, кто от телефона избавился…

– Или они чаще обращались к Высшим Силам, – догадался я.

– Верно! – Диму явно радовал неподдельный интерес с моей стороны. Он словно один в поле воин, против грозного врага – устоял, но обессилел. И в самый последний момент, когда над головой занесен меч для рокового удара, а душа смерилась с неминуемой гибелью, затрубили горны. Подмога прибыла. И эта подмога – я. Глаза врача выражали радость. Теперь он не один.

– Статистика призвана найти закономерность.

Дима протянул мне стопку листов, исполосованную столбцами цифр, дат и названий стран.

– Что я должен здесь увидеть? – спросил я.

– Открой последнюю страницу.

На листке была изображена карта мира, где каждая страна выделялась одним из трех цветов.

– Красным я отметил территории, где зафиксировано больше всего случаев заболеваний и смертей от СДХ. Синим цветом закрасил умеренное количество. Зеленым – минимальное. Что ты видишь?

– Скопление красного на Ближнем Востоке и Африке. И? Неужели это заметил только ты?

Врач усмехнулся:

– Нет, конечно. То, что болезнь захватила весь мир, но более остального выкосила территории от Гамбии до Казахстана, ученые смекнули довольно быстро. И что они сделали, когда это стало очевидным? Кинулись исследовать гены, предположив, что все дело в расовых особенностях. Но мы с тобой уже знаем, что разгадка причин СДХ кроется не внутри, а…

– Снаружи, – закончил я за врача. – Молитва.

Он удовлетворенно кивнул и протянул еще один лист бумаги с точно такой-же картой. Первый лист был подписан «Количество зафиксированных случаев СДХ», второй – «World Muslim population».

Я бегло сравнил два изображения. Карты почти полностью дублировали друг друга: те же страны, те же цвета. Я некоторое время размышлял, пытаясь понять, что может быть общего между исламом и болезнью. Ничего в голову не приходило. Я вопросительно глянул на Диму.

– Что отличает ислам от других религий? – не став дожидаться моих предположений, он ответил сам. – Намаз! Ни в одной другой религии мира нет такого количества ежедневных обращений к Богу! Пять раз в день в строго отведенное время.

Мне этот разговор нравился все меньше. Нет, конечно, теория врача была интересной. Он привел цифры, пытался меня убедить (зачем – это еще предстоит выяснить). И не то чтобы я ему не хотел верить. Скорее, мне казалось, что само это знание грозит серьезными последствиями. Будто нас подслушивают и, стоит лишь выйти за дверь, как меня подхватят под руки крепкие молодцы в рясах, да поволокут на суд за богохульство. Не хотелось ступать за черту, пусть и мнимую.

Я молча вернул Диме листы, но уйти не решался. Или не хотел.

– Не веришь? – раздосадовано вздохнул он. Я виновато пожал плечами. – Не веришь, – констатировал врач. – Ладно. Можно пару вопросов?

Мне правда было интересно, к чему он ведет. И зачем Диме так важно меня убедить.

– Вопрос первый. Ты болен СДХ? Или хотя бы симптомы болезни есть? – приступил он.

– Нет. Все, вроде, хорошо. Вы же видели мою карточку.

– Когда ты последний раз молился или ходил в церковь?

Я попытался вспомнить, но ничего конкретного в голову не приходило:

– Очень давно.

– Дальше. – Все пока шло по замыслу нового знакомого. – Твоя девушка или родители больны СДХ?

– Все то же самое, – избавил я его от лишних вопросов.

– Теперь вспомни кого-нибудь из своих знакомых, кто умер из-за болезни и кого ты хорошо знал. И ответь на те же вопросы.

Я сразу вспомнил Антона – моего коллегу и хорошего товарища, почти друга. Он всегда был человеком довольно религиозным, и заболел практически сразу, как в новостях стали трезвонить о загадочной болезни. Но в отличие от остальных святош, кричащих, что болезнь – кара божья, он довольно быстро решил послать Бога к черту. «Если Создатель отвернулся от меня, почему я не могу поступить также?» – обиженно объяснял Антон свою позицию. Болезнь отступила. Тогда я, да и никто вокруг, не связали два этих явления. Решили, пронесло.

А вот баба Тася, что убирала офис, до последнего ставила свечи и верила – Бог ее спасет. Когда сил на обряды уже не хватало, тихо молилась. На похороны я не пошел. Просто скинулся с коллегами. Никто не ходит на похороны уборщиц.

Дима понял по моим глазам, что я ему верю и… меня это пугает. Он сел рядом.