Преображение

Развернув наизнанку свои собственные мысли, она позволила себе высказывания, дающие не очень приятную оценку словам и действиям Ольги, коллеги-психолога, заметив ей, что в отношении одного и того же вопроса она имеет разнящуюся и кардинально отличающуюся друг от друга позицию, в зависимости от ситуации. Так называемое поведение хамелеона. Ольга была обижена и возмущена, ведь с ее точки зрения, совершенно нормально и допустимо иметь разную точку зрения в отношении одного предмета или вопроса.

Разница, выходит, лишь только в том, кто перед тобой. Какая в данный момент позиция выгоднее, удобнее, той и стоит придерживаться. Таково учение психологии, видимо. А Надежда – человек с простой, незамысловатой душой, как думает, так и говорит. Так вон оно как, оказывается, надо жить среди людей, подумала она позднее. Все, что происходило с ней в дальнейшем, научило ее надолго. В тот же вечер Ольга решила начать процесс обучения Надежды. Раз человек в психологии не разбирается, видимо, решила Ольга, я ей помогу. И перестала здороваться, для начала.

На следующий день Надежда пришла на работу и как обычно поприветствовала Ольгу, но в ответ звучала тишина. Она повторила еще раз, но снова молчание. Тогда она задала вопрос, понимая, что кабинет на работе у них все-таки один, а их в нем двое, да и люди все-таки, работать вместе, одна работа, как-то по-человечески хотелось бы. Но так как Ольга видела перед собой не начальствующее лицо, лицо не руководящей должности, то свое обучение психологии она решила продолжить.

Надежда, видя, что в буквальном смысле слова между ними выросла стена по несущественной, на ее взгляд, причине, обратилась за советом как раз к той коллеге, которая стремилась жить и все успевать, с которой у нее были теплые, дружеские отношения. Но вмешиваться в этот конфликт она не захотела, да и не знала она, что подсказать. Разрешение должно было произойти само собой, судя по всему.

Но с открытой душой, с радостью или грустью, со всем, что там есть, со всей гаммой эмоций, жила Надежда и не разделяла жизнь на части, на работе и вне ее, оттого считала, что худой мир лучше доброй войны, как сказал Цицерон, была согласна с этим и не могла находиться в конфликте. Она купила небольшой подарок, сувенир и, придя на работу, рассчитывала как-то сгладить ситуацию, но с ней и не поздоровались. Она стала просить прощения:

– Прости меня, пожалуйста, что я вызываю в тебе столько неприязненных ощущений. Прости, что сказала тебе в лицо то, что думала, не пошла шушукаться за твоей спиной, а сказала тебе в глаза. Возможно, я не права, но я ведь готова выслушать и твою точку зрения, может быть, если я пойму, что не права, я сменю ее.

На что Ольга, выслушав, сказала:

– Мне неприятно с тобой здороваться. И общаться тоже. Поэтому честнее будет вести себя так.

– На человеке, пока он жив, нельзя ставить точку, Оля, я ведь не покойник, я – живой человек. У всех есть недостатки, ты ведь тоже не идеальна. Ведь пока человек жив, он может все исправить. Я высказала тебе свою точку зрения. Если она неверна, я готова изменить ее, только объясни мне, в чем моя неправота.

Ольга молча слушала, но было видно, что продолжать диалог не входило в ее планы, поэтому она решила закончить:

– Нет смысла, так будет продолжаться каждый раз.

– Прости меня, Ольга, что я родилась на этот свет такая, какая родилась. Прости, что так тебе неприятна и вызываю столько неприятных чувств, – сказала Надежда, поняв, что прийти к миру она исчерпала все существующие возможности.

А рука, достававшая подарок в виде купленного сувенира, тем временем остановилась, а затем вернула его на место.

Психология, видимо, очень сложная наука, подумала Ольга, Надежде ее никогда не освоить. О том, что творилось в душе Надежды, узнала позднее та женщина, которая так же как и она, живет обычной, простой жизнью и пытается все успеть. На вопрос, как быть, она пожала плечами, сказав:

– Время рассудит, мы ведь не психологи. Что-то в этом мире не так. Кто бы нам подсказал?

Надо сказать, Россия многотерпеливая страна и женщины ее из поколения в поколение, на генном уровне, бесчисленным страданием своим укрепили характер, оттого терпение и выносливость в любых ситуациях всегда являлось спасением.

Но есть еще одна черта наших женщин – доброта. Теплом широкой своей души и добротой женщины могут растопить лед самого холодного сердца. И если частичка доброты, частичка света, пусть самая маленькая, живет внутри, она сделает все, чтобы дать возможность расчетливому уму отступить.

Прошло некоторое время, и эта самая частичка доброты, жившая в Ольге, позволила ей взглянуть на ситуацию с другой стороны, и она, переоценив сложившуюся ситуацию, повернула ее вспять. Примирение наступило. И скрепив его теплыми объятиями, Надежда и Ольга стали жить в мире. А это ведь самое главное.

Икона

Трудно понять, эта мысль возникла в ее голове спонтанно, сама собой, неведомым образом, или все-таки эта мысль была рождена ею. На многие вопросы, которые мучали ее и не давали покоя, ответ стал приходить во время молитвы. Рождение ответа происходило не в голове – в душе, на каком-то очень тонком уровне, когда мысль еще не сформулирована в слова, но когда есть точечное, мгновенное озарение, понять тогда ей было сложно. Та мысль, которая привела в действие целый ряд последовательно идущих друг за другом шагов, была рождена явно не ею, считала она сама. Она появилась готовой, словно данной кем-то.

Сильно волнуясь и переживая по поводу болезни папы и никак не желая принять своим сознанием, своей душой, что у всякого есть своё отведённое время, и оно рано или поздно подходит к концу, металась Настя в поиске чуда для него. Были бесчисленные вечера, когда с зажженной свечой перед иконой Богородицы, она стояла на коленях часами, читая Богородичное Правило, пытаясь пережить, прочувствовать каждое слово и, произнося, не впустить в себя более ни одной мысли, кроме одной единственной, мысли о папе, о его исцелении.

Плакало ее сердце, плакала ее душа, и когда за окном шёл дождь, ей казалось, с ней плачет вся вселенная. Кто есть человек в масштабах вселенной, только он для нее родной человек, плоть и кровь которого была она, словно невыразимая часть этой вселенной.

Воспоминания тех лет, когда они жили вместе, были сотканы из их с папой поездок на разные красивейшие озёра, где они плыли на лодке рыбачить, как мокли под дождём вместе, потом приезжали и вместе чистили рыбу. Он научил свою Настеньку терпению и рассудительности. И был для нее самым настоящим гением. Сколько идей он сумел воплотить за одну свою жизнь, удивительно, но если призадуматься, обычному, заурядному человеку для этого понадобится несколько жизней. Из-за своей природной скромности, свои достижения он не рекламировал и не патентовал.

Многие из его изобретений появились потому, что он очень любил своих детей, вообще свою семью. Он был обеспокоен тем, что, приходя в вечернее время домой, его дети будут заходить в темную, пугающую квартиру и, чтобы избежать неприятной возни с включателем света, он придумал некий механизм, автоматически включающий свет при открытии двери, дающий возможность любому вошедшему в дом в течение десяти секунд сориентироваться и спокойно включить свет при необходимости. Это касалось и некоторых других комнат в квартире. Удобная вещь, которая сейчас воспринимается, как нечто обыденное, а тогда, в детстве Насти это было нечто необыкновенное и впечатляющее.

Из необычных придуманных им идей особенно нравился ей механизм, бесшумно раздвигающий шторы при нажатии кнопки. Это были его фантазии, воплощенные в жизнь. Об этом знали и на его работе, где он отработал всю свою жизнь, и неслучайно его называли там местным Кулибиным: то, что было неподвластно многим, легко давалось ему.

Наточка, как он ее называл, довольно часто вспоминала невероятное множество поездок в лес за грибами и ягодами, ведь это был совсем другой мир, который казался ей тогда сказкой.

Все, к чему он прикасался, имело значение, и все, чем он занимался, увлекало его целиком, без остатка, оттого и плоды его усилий вызывали всегда восторг, для своей дочери он был победителем.

Папа был рыбаком до самой глубины своей души. И однажды Настя решила посвятить стихотворение этому его увлечению:

В весенний разлив родного ДнепраПораньше встаёт, ни свет ни заря,С удочкой за спиной спешит на уловАзартный и бодрый наш рыболов.В рыбной ловле он точно знает толк,Изучил ее он вдоль и поперёк,Хитрый мастер и очень умный рыбак,Для него это искусство, не просто так.Детство, папа, множество разных озёр,Сколько времени прошло с тех пор,Только помню также как сейчасНаше озеро, лодку и блеск его глаз.Там туманом над гладью прозрачной воды,Словно тайной, окутаны чьи-то следы,Это плывут осторожно, сквозь воду глядятЛебедь с лебедкой и семь лебедят.На восходе прекрасно слияние сил,Зелень посох невидимый оросил,Лес очнулся, и его лесное братствоНачинает в домах своих прибираться.А на озере тишина, лучше всякого лекарства,Незаметно пробуждается рыбное царство,Мы немножко нарушим количественный его счёт,Но так ведь и в жизни, кому-то не очень везёт.Мне остался на память из детства запах, Запах свежей ухи, сваренной папой.Эти наши поездки в мир сказки и чудаВ сердце бережно хранить всегда я буду.

Потом он читал, и у него на глазах появились слезы, он улыбнулся, сказав, что ему никто и никогда не посвящал стихов. Поняла тогда Настенька, что оно ему понравилось. Она была счастлива. Этими воспоминаниями наполовину было заполнено ее существо. С мамой они были невероятно близки, поэтому вторая половина, безусловно, была заполнена ею, но как и у всех девочек, плотность отношений с мамой немного иная.

И хоть молитву перенимала Настя не от папы, несмотря на отсутствие каких-либо шагов в этом направлении с его стороны, довольно часто пыталась она так или иначе, мягко подвести к мысли о том, что нужно готовиться к причастию, что для этого нужно, пытаясь раскрыть для него это священное таинство так, как она сама тогда это понимала. Но, видимо, ее знаний и убедительности было для него недостаточно или потому, что родителям сложно пойти вслед за своими детьми, ведь, как правило, наоборот.

Поняв, что ее попытки не увенчались успехом и все же будет лучше, чтобы не вызвать полное отторжение этой темы, сделать небольшую паузу. И она стала молиться за него сама, как могла. Не понимала она тогда, почему на протяжении молитвы периодами задыхалась, все внутри сжималось и воздуху было некуда войти.

Позже узнала Настенька из рассказа одного священнослужителя о его молитвенном опыте прочтения Богородичного правила, которое он проводил в уединении под руководством старого монаха. Он рассказывал о соединении на краткий миг с духом того, кому молишься, а также того, о ком молишься. Поняла она, что ей было дано на мгновение почувствовать и побывать в состоянии папы, который был болен воспалением легких. Но успокоение не приходило, было море слез во время молитвы, был бурный поток, так она не плакала никогда раньше. Но тогда, в те мгновения, не понимала она еще и того, что с ней происходит, отчего это, почему.

Только закончив читать Правило, она осознавала, что совсем не чувствовала колен, а чуть позже, когда начинала их чувствовать, была такая дикая боль, которую телу перенести можно только в случае полного от него отключения.

Постепенно вырисовывался силуэт мысли. И вот однажды, посреди прочтения утреннего молитвенного Правила, мысль сложилась полностью. Нарисовать Икону. Икону Богородицы. С этого момента и началось все то загадочное и невероятное, что разгадать она долгое время не могла. Нарисовать Икону для исцеления папы. Но зачем? Можно ведь купить готовую, освященную. На этот вопрос ей еще предстояло самой себе ответить. ю

Живя в разных городах, почти за тысячу километров друг от друга, они общались по телефону. В один из телефонных звонков мама осторожным тоном, аккуратно, чтобы не испугать Наталочку, сказала, что нужно быть готовыми ко всему: состояние тяжелое.

Написать Икону нельзя просто по прихоти, по внезапному желанию. Настя стала много читать об этом, ей хотелось разобраться, понять, сможет ли. Для начала она решила купить дерево для Иконы, мысленно решив, что оно обязательно должно быть из липы. Она нашла его, купила. Вскоре появился эскиз в карандаше, но на этом она пока остановилась.

Утром, когда все домашние разошлись, она, оставшись одна, остро ощутила присутствие чего-то или кого-то еще в доме. Это жуткое чувство страха настолько захватило ее, что, казалось, парализовало тело. Кое-как совладав с собой, она решила, что то, что не видят глаза, возможно, было ее мистическим отношением к реальности. Но в то же время, выходя из комнаты, она осмотрелась по сторонам. И дальше где бы в доме она не находилась, чувство страха, вошедшее в нее, заставляло вздрагивать от скрипа пола, от непонятных звуков, доносившихся из противоположной части квартиры. Как будто она и эта неведомая сила ходим по кругу.

Приехав на работу, Настя нашла в интернете информацию о том, что необходимо выполнить и выполнять постоянно, что бы процесс написания Иконы проистекал правильным образом, не оскорбляя и не нарушая установленных Правил. Видимо, пойдя наперекор правилам, которых она на тот момент не знала, она вызвала недовольство каких-то высших, невидимых сил, поэтому все происходящее в квартире так сильно ее напугало, словно отталкивая от задуманного.

Ей стало известно, что необходим пост, Причастие святых Христовых тайн, а также разрешение священника в виде Благословения на написание Иконы, прочтение Канона всякий раз прежде, чем начинается работа. И самое главное, Икона, написанная с соблюдением всех Канонов, так и останется просто художественным произведением, если не будет по завершению освящена в Храме с прочтением над ней особых Молитв священнослужителем.

Вечером того же дня она практически бежала на вечернюю службу в Казанский кафедральный Собор Санкт-Петербурга. Волнение шло изнутри дрожью. И страх остаться непонятой, и чувство ответственности за то дело, которое так стремилось воплотить в жизнь все ее существо, все это двигало ею, не оставляя ни секунды на другие размышления.

По окончании вечерней службы, Отец Георгий молниеносно удалился, и ей не оставалось ничего другого, как пригласить его вернуться через охрану. Народ смотрел на нее со стороны, как на умалишенную… Но все же, выйдя к ней Отец Георгий посмотрел на Анастасию хоть и утомленным взглядом, но полным доброты и сочувствия. Она попросила благословения на написание Иконы, пояснив, что хотела бы написать ее с глубокой верой в то, что она поможет отцу в исцелении. Последовала продолжительная беседа, в процессе которой батюшка подробно расспрашивал по поводу поста, Причастия, знаний относительно соблюдения довольно сложных Канонов. После получения ответов на вопросы, ей было дано благословение написать Икону, которая поможет отцу.

Так началось ее погружение в Мир чуда. Когда пишешь, художники знают, происходит отключение от существующей реальности, открываются двери в некий Мир, где есть только ты и постепенно оживающие образы из твоей головы, где исчисление времени отсутствует совершенно. В этом Мире ты бесконечно счастлив. Когда же началось писание Иконы, после прочтения необходимых Молитв, у нее было ощущение легкости руки. Происходило абсолютное погружение в Мир, заполненный святостью и Молитвенным пением, оно звучало безостановочно. И мельчайшие детали Лика Богоматери, и Лика маленького Иисуса Христа на Ее коленях словно и не ее рукой писались.

Для полного соответствия подлинной Иконе нашлась и иллюстрированная подлинниками Икон книга в нужное время и нужный час. Заметила Анастасия одно очень странное и в то же время крайне удивительное обстоятельство: до того, как было получено Благословение, Лик у Богородицы вышел немолодой, уже пожилой женщины, что Нату, несомненно, огорчило, однако, после полученного Благословения, каким-то невероятным, чудесным образом, в красках он видоизменился и приобрел добрые черты молодой, приветливой и все понимающей Богородицы. Глаза ее смотрели, словно живые, и безмолвно согревали своим тёплым светом. Вышла красивая икона, Настя смотрела на неё, только законченную, любуясь и наслаждаясь, думая о том, что если ей позволили ее закончить и, если так красиво получилось, она поможет папе, поможет, поможет…

Утром необходимо было ее освятить, так как вечерним поездом она должна была ехать к папе, на свою малую родину, в красивейший, небольшой, но очень дорогой для нее город, в котором она родилась. Освящение могут провести в любом Храме, подумала она, поэтому и направилась в ближайший, тот, который находился рядом с домом. Однако, каково было её удивление, когда оказалось, что в будний день служба происходит по особому расписанию и никого из священников уже нет. Время неумолимо шло вперёд, а дело было не завершено до конца, и это сильно ее волновало. Настенька поехала в тот самый Собор Казанской Божьей Матери и, пока ехала, чувствовала, как какая-то часть ее летит впереди, вырвавшись из тела, желая ускорить материю. Но все в физическом мире подчинено законам, неподвластным вырвавшемуся невидимому «я».

Подобное произошло с ней еще раз, но об этом чуть позже. Примчавшись в Собор, она поняла, что буквально на считанные минуты прибудь позже, никого уже не застала бы, так как утренняя служба уже заканчивалась. Она подоспела на последних ее словах, после чего Отец Игорь благословил прихожан крестным знамением. Со своей драгоценной Иконой, именно таковой она для нее была, стояла Анастасия в ожидании подходящего момента, чтобы подойти. Пока она везла ее, настолько бережно ее держала, аккуратно уложенную в пакете, что прохожие невольно расступались, словно понимая, какая там ценность, и давали пройти.

Она подошла к Отцу Игорю. Да, это был другой священник, и Настя была взволнована ещё сильнее, чем в тот раз, когда просила благословения. Она достала из пакетика свою Икону и попросила ее освятить. Отец Игорь взял ее в свои руки, сказав при этом:

– Что же вы ее вниз головой положили, так ведь нельзя.

– Нет, все совсем не так, она лежала у меня на дне пакета в горизонтальном положении. – успела сказать Анастасия.

Эта небольшая словесная дуэль, встревожила её ещё сильнее, стало ясно, что этот батюшка очень строгий. Но он взял Икону и ушёл в Алтарь. Его не было минут десять, и это была целая вечность. Она стояла в ожидании с ощущением, что над ней совершается суд, боясь, что она, сама того не зная, нарушила Каноны и ей вернут сейчас её работу с отказом. Но вот, наконец, из Алтаря вышел иерей, Отец Игорь, держа в руках дорогую для Натальи вещь. Пока он не подошел, не знала она ещё, в ту секунду, могла ли она называть ее, эту вещь, это художественное произведение, этот рисунок, – Иконой. Подойдя к ней, Отец Игорь начал беседу, продолжая держать ее в своих руках:

– Где вы учились писать Иконы? – спросил он.

Настенька была удивлена его вопросом, но честно ответила:

– Нигде.

Этот ответ, видимо, удивил его не меньше.

– Как – нигде? – спросил он, обдумывая что-то дальше про себя. – Вы, что, сами Икону написали? – недоумевал он.

Внезапно ей пришла в голову мысль, что необходимо рассказать о полученном Благословении, рассказать о том, кем оно было дано и вообще с какой целью она взялась за это дело.

В глубине своего сознания появились путанные ощущения. С одной стороны, ей казалось, что, беседуя с ней, такой маленькой песчинкой в человеческом океане, ей была оказана большая честь, а с другой, было странное ощущение, что с ней разговаривают очень строго, как бы пытаясь в чем-то уличить, за что-то отчитать.

– Да. – ответила я.

Потом она размышляла над тем, что ответила слишком буквально, возможно от нее требовался ответ более глубокого осмысления. Ведь, по сути, писала не она, как ей казалось. Но в ту минуту она была слишком взволнована, поэтому просто не догадалась так ответить.

– Хорошо бы вам пойти в Иконописную школу, я ее сам заканчивал, правда, десять лет назад, но школа хорошая. А вашу Икону я освятил. Вот, – сказал он, протягивая ее, – пусть она поможет в исцелении вашего папы, для чего вы ее и писали.

Анастасия взяла Икону из его рук и, увидев, что она вся окроплена святой водой, почувствовала, что счастью ее в это мгновение не было предела, так сильно она была обрадована.

Прежде, чем уйти, она успела задать пару вопросов по поводу иконописной школы. Из ответа стало понятно, что многие нюансы, которые необходимо знать, не прочесть в учебниках по иконописанию, только опытный Мастер, Наставник, сможет подсказать, рассказать и научить.

Уходила она из Храма с массой непонятных и понятных чувств, распознать, какие из них были радостные, а какие внутри словно поставили точку по завершении начатого дела, она тогда не могла. Но почему-то где-то там, на тонком плане, появилось очень странное, необъяснимое чувство, очень похожее на чувство ничтожности. Оно вошло в нее и больше не покидало. Почему, она не понимала. Ответ на этот вопрос мне предстояло найти.

Приезд Насти очень ждали, она это чувствовала, это невозможно не почувствовать. В то утро она ехала с вокзала на такси. Попросила не тревожиться в такую рань, решив, что взрослая уже, доедет и сама, и это было бы впервые, когда ее не встречал никто. Родительская квартира от вокзала в пятнадцати минутах езды. Но все же встретила мама, как всегда очень трогательно, с долгими объятиями и приятными приветственными словами.

Папа в этот раз не встречал. Он уже три дня лежал в больнице. И Настенька это знала. Состояние его было стабильно тяжелым. Теперь, когда она приехала и привезла свое Чудо, ей казалось, все потихоньку образуется и папа обязательно поправится.

На кухне они попили чай с пирогом, который мама испекла к приезду своей Настеньки, и поехали к папе в больницу. Пока они ехали мама рассказала о том, как утром, до того, как она приехала, мама звонила узнать, как папа себя чувствует, и папа неожиданно для мамы произнёс: «А дочка ещё не приехала? Что-то я за неё волнуюсь…»

Настю это несколько удивило, ведь всегда считалось, что она родилась под счастливой звездой, поэтому за нее никто и никогда особенно сильно, как ей казалось, не переживал, в особенности папа, как человек очень рационально мыслящий.

Приехав, они вошли к нему в палату, он пытался завтракать. Увидев их, своих родных и любимых, оставил, встав, пересел из-за стола на кровать. Настя обняла его, прижавшись к его худому, изможденному тяжелой болезнью телу. Он стал худым, тонким как ниточка, почти прозрачным. Из упаковки, не спеша, он извлекла, наконец, Икону – спасительницу.

– Всецарица, – сказала она, протягивая Икону папе, – она тебя спасёт.

Папа взял ее в свои руки, внимательно посмотрел на неё, и, не говоря ни слова, приложил ее к своей груди. Некоторое время подержав так, вновь внимательно, изучающе стал смотреть на неё.

– Красивая, – наконец, произнёс он.

Немногословный, но всегда очень точный в высказываниях, папа тронул тогда Настю невероятно. Она была очень рада, что Икона ему понравилась. Она вкратце рассказала ему о том, какой был проделан путь для того, чтобы сначала из простой деревяшки стать чем-то более важным, значимым, о своей вере в помощь ее, а теперь она попала к нему в руки. Папа мысленно проследовал за мной в моем рассказе.

– Заберите ее домой. – неожиданно произнёс он.

Этого Настя, конечно же, не ожидала, поэтому тут же наотрез, категорически заявила:

– Нет, папа, она останется здесь, и когда тебя выпишут из больницы, ты заберёшь ее с собой домой.

– Хорошо, – согласился он.

Через некоторое время пришла медсестра ставить капельницу, Наталью с мамой попросили выйти из палаты. Они вышли.

Пользуясь моментом, она попросила ручку и на оборотной стороне Иконы написала несколько молитв из Акафиста. Когда же они вернулись в палату, она почувствовала внутри себя необъяснимое желание прочесть весь Акафист Богородице, читаемый перед Иконой «Всецарица». В глубине своего сознания она понимала, что папа, как человек далекий от всех этих религиозных моментов, может воспротивиться и ему это не понравится, но как же она была удивлена, когда не услышала ни единого слова протеста.

Анастасия стала потихоньку читать. Он слушал и даже несколько раз перекрестился вместе с ними. Вообще сколько помнила Наталья, папа всегда говорил, что он атеист.

– Не верю, – говорил он, – ни в Бога, ни в черта. Верю в то, что глаза мои видят.

И оттого ещё более была удивительной эта картина, видеть, как папа, с совершенно искренним выражением лица осенял себя крестным знамением.

Когда закончили читать молитвы, как-то так само собой вышло, что Наталья с мамой поменялись местами. Мать, сидевшая на кровати, вдруг оказалась на стуле, где только что сидела дочь. Теперь Настя видела папино лицо прямо. И где-то внутри нее, в каком-то неведомом пространстве, вновь не ею рождённая, как ей показалось, пронеслась вихрем мысль: