Альянс

Но не только показная гиперопека миссис Трейд выводит меня из себя. Каждый день приходят полицейские. Они задают одни и те же вопросы. Я рассказал всё уже тысячу раз, но им этого недостаточно. Вижу по их лицам, что они хотят услышать совсем не то, что я говорю. Всякий раз, когда я говорю, что ОН схватил нож и ударил маму, детектив делает такое недовольное лицо, будто это я виноват в том, что его дело не движется с мёртвой точки. Но всё было именно так, как я говорю. Я помню всё. Когда детектив придёт сегодня, пошлю его к чёрту.

– Джейсон, к тебе пришла Кэтти. Может быть, всё-таки выйдешь, хотя бы ненадолго? – заглянула в комнату миссис Трейд.

– Нет. Не сегодня. Пожелайте ей хорошего дня и попросите больше не приходить.

Миссис Трейд покачала головой и ушла. В коридоре открылась соседняя дверь. Стук спешных шагов скатился по лестнице.

– Я ей всё передам, мам! – крикнул Лютер где-то внизу.

Кэтти. Она приходит каждый день. Я уверен, что придёт и завтра, даже несмотря на то, что я просил её не делать этого. Как же она меня бесит. Мне очень хочется, чтобы она не приходила. Хочется больше, чем чего бы то ни было сейчас. Я не могу позволить ей жалеть меня, хотя и не уверен, что Кэтти станет так поступать. Вообще не уверен ни в чём относительно неё. Даже не уверен, что ненавижу её. Такое ощущение, что она намеренно пытается всем понравиться, навязывает свою помощь, которая, может, и вовсе никому не нужна. Кто она такая? Откуда эти матьтерезовские замашки? Кэтрин Де’Нёв. У неё фамилия с вывески того ресторанчика, в котором любили бывать родители. Интересно, совпадение ли? Думаю, я был прав, назвав её тогда избалованной пустышкой. Привыкла получать всё, что ей хочется, вот и лезет ко мне, прикрываясь своими соболезнованиями. Не стоит её подпускать, всё равно я наскучу ей так же быстро, как и Лютер.

Запись № 2

12 июня 2009

За прошедшие дни дом Трейдов успели посетить едва ли не все жители нашего района. Они делают вид, что приходят невзначай, но я-то знаю – приходят в надежде увидеть меня, пожалеть, прикоснуться к горю, которого им никогда не испытать. Я словно местная достопримечательность. Поймал себя на мысли, что мне приятна эта жалость. Это отвратительно. Больше ничего не буду сегодня писать.

Запись № 3

13 июня 2009

Снова пришёл детектив. Он снова недоволен. Послал его к чёрту.

Запись № 4

14 июня 2009

Лютер. Ненавижу Лютера. Ненавижу за то, что не знаю, за что ненавижу. Может, он и правильно делает, что старается не давать мне с головой уйти в себя с этим дневником. Всякий раз, когда я выливаю всю эту черноту из себя в тетрадь, мне хочется вымыть руки. Лютер стремится меня расшевелить, пытается выглядеть бодрым и весёлым, но я-то знаю, что он боится подниматься ко мне и каждый раз его заставляет Анджела.

Миссис Трейд разрешила называть её просто по имени. Это было единственным, что я попросил у неё за всё время, и я знал, что она не откажет. Никакая она для меня не миссис. Просто Анджела.

Лютеру это не нравилось, но он ни разу об этом не заговорил. Он вообще никогда не озвучивает то, что его не устраивает. Угрюмый тихушник. За это его и ненавижу. Ни разу он не оспорил мои слова, хотя по его лицу видно, что он бывает ими недоволен. Ненавижу его и за то, что он пытается мне подражать. Демонстрирует перед Кэтти мои привычки, говорит с ней о моих увлечениях, а потом ещё обижается, что она мной интересуется. Двуличный болван. Такой же, как и его мамаша. Видит во мне соперника и пытается меня копировать. Неужели он думает отвлечь от меня Кэтти, став лучшей версией меня? Думаю, не играй он перед ней, а предстань таким, каков есть на самом деле, и у него бы шея затекла от её объятий. Они чем-то похожи. Та мечтает видеть целый мир улыбчивых и беззаботных людей, этот грезит такой же семьёй. Плевать на них, пусть сами разбираются, лишь бы меня оставили в покое. Приземлённые миролюбивые люди, пусть такими и остаются. Хотел бы я быть таким, как они. Лютер, наверное, на пол бы осел, узнав, что я с радостью готов поменять свою жизнь на его. Не нынешнюю. Сейчас мы практически в одинаковом положении. Я бы согласился обменяться нашими прежними жизнями, казавшимися такими несовершенными тогда и такими идеальными сейчас. Никогда не знаешь, когда ты счастлив. Понимаешь это, только когда время безвозвратно уходит. И всё же мне кажется, Лютеру бы не понравилось то, что он так неумело пытался копировать тогда. Я бы не пожелал и врагу своих мыслей, сомнений и страхов. Почему я не родился таким беспечным, как Лютер? За это его и ненавижу.

10

– Понять замысел божий нам не суждено, – проговаривал заученную фразу священник, сдвинув округлые очки на кончик носа. Он держал в подрагивающих руках библию, раскрытую на случайной странице.

Белые стулья, аккуратно выставленные в три ряда меж ровных гранитных памятников, были заняты все до единого. Многие из пришедших проститься стояли, устремив задумчивые взгляды на священника. Неподалеку сгрудились работники похоронной службы в неприметных костюмах и тихонько что-то обсуждали. Их глаза то и дело возвращались к Герберту Форсу, который недвижимо сидел в инвалидном кресле и смотрел сквозь миры пустым взглядом. За креслом стояла невысокая старушка – Гретта Вудс, ежеминутно промокающая белую махровую салфетку в слюне Герберта, сочащейся из уголка его рта тонкой тягучей струйкой. Эта же салфетка впитывала в себя слёзы старушки и пробегалась по кончику её влажного носа.

– Господь ведёт нас за руку от рождения к смерти, – продолжал священник, – и только ему одному известно, как долго продлится этот путь.

Поодаль от святого отца стояла Анджела Трейд в траурном платье и чёрной шляпе с вуалью, закрывающей половину лица. Она прижимала к себе рыдающего Джейсона, который пытался вырваться из её рук, облачённых в чёрные перчатки, и броситься к маме.

Священник смачивал высыхающие губы кончиком языка. Пот мелкими каплями выступил на его лысине, обрамленной остатками седых волос, а голос едва заметно подрагивал.

– Слетел с катушек и прибил жену… – шепнул один из могильщиков, вытягивая тугой сигаретный дымок. – И ребёнка чуть не убил…

Пара коллег многозначно кивнула, остальные молча закурили.

– Но мы не вправе судить или оправдывать его, – священник прикрыл библию, что послужило знаком, призывающим посетителей церемонии приблизиться к гробу с покойной и попрощаться, – ведь Бог, которого дано понять, – уже не Бог.

Анджела Трейд подвела Джейсона ближе, принимая из рук Лютера букет белых орхидей. На глаза навернулись слёзы, и она подняла руку, удерживающую Джейсона, чтобы достать платок. Сжав кулаки, Джейсон исподлобья глядел на отца. Гретта подхватила в одну руку стойку с капельницей, а другой подтолкнула кресло, парализованный Герберт при этом едва не выпал из него. Голова мужчины повисла, уткнувшись подбородком в грудь, а правая рука слетела с колена. Он с неимоверным усилием поднял оживающий взгляд на лежащую в гробу Дженнифер.

– Д… жен… ни-и-и… – лёгочным хрипом слетело с его обезвоженных бледных губ.

Слёзы тяжело поползли по щекам Герберта, и его лицо приняло обыкновенно-отсутствующий вид. Среди присутствующих пробежал шёпоток отвращения.

Гретта положила цветы на грудь Дженнифер и, с трудом развернув кресло, задела подножкой одетого в неброский чёрный костюм мужчину средних лет.

– Позвольте, я вам помогу, – с едва заметным немецким акцентом проговорил он и, не дожидаясь одобрения, взялся за ручки.

– Вы знаменитость? – удивлённо спросила старуха.

– Простите?

– У вас голос, как у моего мужа, – улыбнулась Гретта, забыв, что находится на похоронах, и снова переключившись на мирок своих грёз, – а мой муж был знаменитостью.

– Боюсь, что нет. Я знаменитость лишь в узких кругах.

– Но всё же знаменитость! – Гретта просияла. – «Возьми моё сердце и, пожалуйста, не разбивай его…» Это ведь ваша песня?

– Вы меня не совсем правильно поняли, миссис…

– Мисс Вудс. Я мисс и никогда не была замужем, – продолжала улыбаться Гретта.

– Я расследую… Трагедию в семье Форсов. Я детектив. Вас невозможно застать дома…

– Детектив? – разочарованно протянула Гретта. – Мой муж тоже был детективом. Погиб на одном из секретных заданий. Пусть земля ему будет пухом. И вы тоже погибнете. Бросите старую женщину на произвол судьбы.

– Хотелось бы надеяться, что нет. – Детектив остановил кресло и посмотрел в глаза Герберта. – Вы ведь не позволите мне скончаться от старости, распутывая это дело, мистер Форс? Я рассчитываю на вас.

– Он вас не слышит, стал совсем плох от горя.

– Он меня слышит и прекрасно понимает, да и плох он стал далеко не от горя. – Детектив осмотрел бинты, перевязывающие голову Герберта. – Мисс Вудс, возьмите визитку и, как только сможете, позвоните мне. Хотелось бы услышать, как вы нашли Джейсона.

– Ой, это не столько моя заслуга… – Она взглянула на визитку. – Детектив Маркус Кёнинг! У вас необычное имя. Вы знаменитость!

Старушка прижала визитку к груди и снова засияла.

– Был рад с вами познакомиться. – Детектив в первый раз улыбнулся и скрылся в толпе покидающих церемонию людей.

11

Запись № 9

19 июня 2009

Вчера были похороны. Я надеялся, что хотя бы в эту ночь мне приснится мама. Но этого снова не произошло. Зато приснился ОН. В последнее время я старался больше времени проводить в комнате, больше спать, хотел увидеть маму, но она так ни разу и не пришла. Всякий раз вместо неё приходил ОН и пытался закончить начатое во сне. Я боюсь спать, боюсь в той же степени, в какой мечтаю увидеть маму. Кажется, единственную возможность с ней повидаться я упустил вчера. Вместо того чтобы как следует попрощаться, я на протяжении всей церемонии собирался с силами, планируя наброситься на НЕГО, задушить, впиться зубами в горло – сделать всё возможное, чтобы его не стало. И когда я уже был готов это сделать, появился чёртов детектив. Я испугался. После того как он ушёл, моей решимости, возможно, хватило бы на задуманное, но её остатки испарились с появлением того гиганта-незнакомца. А впрочем, мне это могло померещиться. Всего одно мгновение я видел краем глаза песочный плащ, мелькнувший в гуще пришедших на похороны. Когда же я повернулся, его уже не было. Однако и этой ничтожной доли секунды наваждения хватило, чтобы окончательно вывести меня из равновесия…

– Эй, Джейсон, – Анджела постучала в дверь, – тут детектив пришёл!

– Не хочу его видеть.

Снизу послышался приглушённый бас.

– Но он уже здесь, – как бы извиняясь, произнесла она. – Может, всё-таки спустишься?

– Если ему это так нужно, пусть сам поднимается.

Заскрипела лестница, и послышалось сухое тяжёлое дыхание детектива. Раньше я его не замечал. Кажется, у него не всё в порядке с лёгкими.

– С вами всё хорошо? – спросила Анджела, глядя на побледневшее лицо детектива. – Может, вам воды?

– Спасибо, не люблю воду, – скривился он и шагнул в комнату, бегло окидывая её взглядом. – Вижу, играешь в бейсбол? Твоя бита?

– Это Лютера. – Она убрала биту.

Детектив подошёл ко мне и наклонился к окну. Я услышал едва уловимый посвист его вдохов.

– Отсюда хорошо виден твой дом. – Он повернулся к Анджеле. – Точно ничего не видели в тот день?

– Это комната мужа, она обычно пустует.

– Ах да, простите, я забыл. – Он повернулся ко мне и впервые протянул руку. – Трудно добиться твоей аудиенции.

Я пожал её с такой силой, с какой только мог. Шрам жутко взвыл. Я улыбнулся, представляя, что эту боль чувствует и он.

– Ну что, может, присядем? – Он развернул ко мне стул, а сам уселся за письменный стол. – Надеюсь, ты вспомнил какие-нибудь подробности?

– Джейсон рассказал вам уже всё, – сказала Анджела из дверей.

Детектив повернулся к ней, и ремни его наплечной кобуры коротко скрипнули.

– Знаете, а всё же принесите мне воды. С лимоном и сахаром, если вас не затруднит. – Он дождался, пока она спустится. – Уверен, ты и сам можешь отвечать на вопросы.

– Мне нечего сказать.

– Тогда начну я. – Он достал ручку и пододвинул к себе мой дневник, открывая чистую страницу. – Позволишь? Итак, в тот день ты проснулся… Во сколько?

– Часа в три, я же говорил уже. – Детектив сделал пометку, держа дневник на весу обложкой ко мне.

– Ты спустился вниз по лестнице. Увидел что-нибудь необычное?

– Ничего.

– Ни-че-го-о-о, – протянул он и снова что-то написал. – Обед. Ты сидел напротив отца, мама по правую руку ближе к кухне. Во что они были одеты?

– А разве имеет какое-то значение, во что они были одеты? – Он снова начал выводить меня из себя.

– О чём вы говорили?

– Я не помню, кажется, собирались идти играть в гольф.

Детектив продолжал записывать наш разговор.

– Ты хорошо держишь клюшку?

Какая, к чёрту, клюшка? Какая разница, как я её держу?

– Неплохо, – ответил я. – Может, ещё спросите, что я ел? Я ел мясной рулет и салат из овощей…

– С подсолнечным маслом или майонезом? – Он занёс ручку над листом, глядя мне в глаза.

– А знаете что, катитесь-ка вы к дьяволу со своим салатом!

– Ладно, – он положил открытый дневник обложкой вверх, – на сегодня, пожалуй, хватит.

В дверях появилась Анджела со стаканом.

– Уже уходите?

– Спасибо за воду, – улыбнулся он и сбежал по лестнице.

– Анджела, можно я побуду один?

Она молча прикрыла дверь. Я подлетел к столу и развернул дневник к себе.

Запись № 10

Знаешь, Джейсон, а ведь главный подозреваемый – это ты.

– Постойте! – крикнул я, распахивая окно. – Вернитесь и объясните, что это значит!

– На сегодня у меня нет времени, Джейсон, – покачал головой детектив, – мне нужно ещё раз опросить соседей.

Он двинулся дальше.

– Я слышал голоса.

На очередном шаге его нога ткнулась в асфальт, и он остановился.

Запись № 10

Запись № 11

Я рассказал ему всё, что помнил на самом деле. И даже то, что казалось мне плодом моего воображения. Он не задал ни одного глупого вопроса. У него был свой собственный блокнот. Был изначально. Он меня провёл. Он мне начинает нравиться и этим бесит ещё больше.

12

Впервые за две недели осмелился настолько близко подойти к собственному дому. Пёстрые полицейские ленты, огораживающие двор, виднелись и отсюда, через дорогу из-под раскидистого вяза, на суку которого когда-то давно мы с Ним подвесили старую автомобильную покрышку вместо качелей. Глядя на желтеющие печати, облепившие входную дверь, я гадал: хватило бы у меня решимости войти внутрь, не будь дом под охраной полиции? Скорее всего, нет. Да и незачем туда идти. После всего, что произошло, это место уже никак нельзя было назвать домом. Однако что-то в нём притягивало, как иногда воспоминания возвращают тебя в те упущенные моменты, когда тебе стоило сказать лишь слово или, наоборот, о чём-то умолчать, чтобы всё случилось иначе.

Я провёл пальцами по шелушащемуся ожогу от шнурка на шее. Нет, всё же была одна вещь, из-за которой стоило попытаться пробраться в дом. Любым способом. Мне был нужен мой сейф. Но проблема в том, что ключ остался где-то внутри, и скорее всего, полицейские его либо забрали как улику, либо зашвырнули так далеко, что найти его будет невозможно.

Очередной порыв ветра принёс знакомый персиковый запах духов, и я понял, кому они принадлежат, раньше, чем обернулся. Кэтти. Она подошла незаметно, и неизвестно, как долго была здесь. Наверное, с самого начала. Прислонившись к стволу дерева, она смотрела на меня так, будто совсем не хотела, чтобы я её заметил.

– Джейсон… – Она подступила на шаг и остановилась, не решаясь подходить ближе.

Ещё вчера я был уверен, что без неё мне будет легче, что будет лучше, если она вообще забудет о моём существовании, если оставит меня в покое, но теперь эта уверенность вдруг куда-то исчезла. Мне стало всё равно. Не играло роли, будет она и дальше меня преследовать или нет. В любом случае я скоро всё это закончу. Найти бы только способ открыть сейф.

– Привет… – Кэтти шагнула ещё немного, заслонив солнце. Её лица не было видно – лишь силуэт с развевающимися на ветру волосами. – Я просто… Хотела тебя увидеть.

Она нерешительно присела рядом.

– Догадывалась, что ты придёшь сюда, и хотела тебя как-то поддержать, но… Теперь даже не знаю, что должна говорить.

Ей ничего не нужно было говорить. Ничто уже не имело значения. Ни она, ни Лютер, ни Анджела с детективом, ни даже я сам. Всё, что происходило вокруг с того самого дня, утратило существенность, стало зыбким. Действительность предстала в виде неустойчивого нагромождения запрограммированных на самоуничтожение элементов. Достаточно было всего одной детали, чтобы она развеялась без следа. И эта деталь лежала в сейфе. Хотелось поскорее отделаться от Кэтти и продумать дальнейшие действия.

– Лютер говорил, ты совсем не выходишь из комнаты. – Она словно намеренно оттягивала начало разговора, в необходимости которого сама сомневалась. – Он переживает…

– Ты хотела поговорить о Лютере? – перебил я.

– Не только. – Она облегчённо выдохнула и расслабилась. – Ты как?

Я пожал плечом. Не было желания говорить о родителях, и пока Кэтти не затрагивала так явно эту тему, её общество не вызывало сильного раздражения. Теперь же разговор начинал досаждать. Нужно было скорее от неё избавиться.

– Мне неинтересно, что у вас с ним.

– Зачем ты себя так ведёшь? – пробормотала Кэтти, приобнимая собственные колени.

– Как именно?

– Будто ничего не происходит.

– А разве не так?

Она попыталась что-то сказать, но осеклась на полуслове и отвернулась. Кэтти не могла собраться с духом, а может, и вовсе пыталась заговорить о том, что ещё сама толком не успела обдумать. В любом случае ей была нужна помощь, чтобы продолжить разговор, но я по-прежнему молчал. В конце концов, в нём не было никакого смысла.

– После того, что с тобой случилось, Лютер меня избегает, – наконец сказала она.

– Он выходит к тебе каждый день.

– Да, но… Он просто отсылает меня домой. Совсем ничего не рассказывает. Я не знаю, что у вас происходит. У вас обоих. Вы оба закрываетесь. Такое ощущение, что Лютер снова потерял семью. Прости, что говорю такое, но он ведёт себя точно так же, как и тогда…

– Чёрт, а я ведь так до сих пор и не признался ему, что видел в тот день его отца. Должен сказать, но не хочу… – Я не договорил, но для себя отметил, что не хочу его лишний раз ранить. Кэтти незачем было это слышать.

– Меня до сих пор дрожь берёт, как вспомню, что стояла рядом с человеком буквально за минуту до его смерти. Всё настолько внезапно, я не знаю…

– Ему нравились мои родители, – сказал я, надеясь, что на этом откровении беседа закончится. – Его отец на работе постоянно пропадал, а мать… В общем, он почти вырос в нашем доме. Вся эта ситуация для него кажется невозможной.

– А для тебя разве…

– Мы говорим о Лютере, – оборвал я.

Кэтти не стала продолжать и посмотрела на небо. По дороге медленно проехал старый пикап. Водитель-толстяк неотрывно глядел на нас и, перед тем как свернуть на соседнюю улицу, смачно плюнул в окно.

– Облака бегут так быстро, – сказала она, – будто хотят поскорее пройти это место.

– Ветрено, – сказал я. – Ничего мистического.

– Я в этом не уверена. В последнее время здесь стало происходить столько всего ужасного. Сначала отец Лютера, теперь твои родители. Я не могу отделаться от ощущения, что грядёт что-то по-настоящему опасное. Ну, знаешь, для всех нас, для всех-всех.

– Дурь. И хватит уже о моих родителях. У тебя всё?

– Прости, Джейсон, не хотела тебя задеть, но ты сам ведёшь себя как козёл. Я пытаюсь помочь, а ты продолжаешь сидеть с хмурым лицом и источать злобу, вместо того чтобы как следует выговориться. Окружающие не виноваты в том, что случилось с твоей мамой. Можешь продолжать всех ненавидеть, но лучше тебе от этого не станет.

– Тебе-то откуда знать, что значит потерять родителей?

– Ниоткуда! – бросила она. – Так же, как и тебе не известно, что значит не иметь родителей, а только… – Её глаза заблестели, голос надломился. – Только эти идиотские фальшивые улыбочки на обложках. Ты не знаешь, каково видеть родителей только на официальных встречах в окружении лицемеров и обслуги… Что значит впервые остаться дома с мамой, когда она уже не твоя мама… – Кэтти старалась не плакать. У неё это плохо получалось. – Когда мы познакомились, ты говорил, что поездки в капсулах могут постепенно менять пассажира. Ты сказал, что человек, который садится в капсулу, и человек, который выходит из неё, – это разные люди. Это было так похоже на то, что случилось с моей мамой. Мне показалось, ты способен понять, что я чувствовала, когда у неё начались изменения… А ты оказался обыкновенным невежей.

– Я не набивался к тебе в друзья, да и родителей твоих не знаю.

– Я и сама их толком не знаю. – Она теребила в руках ремешок своей сумочки, проводя большим пальцем по золотистой застёжке с выгравированной фамилией «Де’Нёв». – Два года назад мы узнали, что она больна. Мама. У неё наследственное заболевание, хорея Хантингтона. Обычно у больных сначала проявляются физические симптомы, проблемы с координацией, ну ты понимаешь, судороги. Но у мамы всё началось иначе, болезнь затронула когнитивные функции. Она менялась буквально на глазах, сначала начала себя странно вести, не могла работать, не знала, что делать в какой последовательности, потом стала вести себя неадекватно, как-то даже въехала на машине в торговый центр прямо через витрину, закрыла дверцу и пошла за покупками. Перестала узнавать нас, считала, что мы силой её держим дома, наверное, из-за этого у неё появилась навязчивая идея уехать. Она не говорила, куда, может, и сама этого не осознавала, для неё важен был сам факт отъезда. В общем, это был настоящий кошмар.

– А потом? – спросил я, изумлённый внезапной догадкой. Мне хотелось ошибиться, но всё же произошедшее с её мамой наталкивало на мысль о неприкрытой закономерности в судьбах наших родителей, точно для них существовал какой-то общий, заранее прописанный сценарий.

– Начали проявляться физические симптомы, причём очень стремительно. Судороги разбили её буквально за недели. Она не могла ни ходить, ни говорить, ни даже есть.

– Да уж, – скривился я, вспомнив Его с неподвижным лицом мертвеца, сидящего на похоронах в инвалидном кресле. Ведь с Ним произошло что-то подобное, только гораздо быстрее – всего за пару мгновений. Мама Кэтти и Он. Спусковые пружины для каждого из них были свои, но приводили в действие один и тот же механизм. Такие изменения не случайны – они служили определённой цели, вот только какой? В этот момент мне искренне стало жаль Кэтти. – Хреново.

– Нет, это было даже к лучшему. Хорея не лечится, а так нам хотя бы больше не нужно было искать её по всему городу. Она же выходила по ночам на автобусную остановку, пыталась пешком выбраться из города… Хорошо, что тогда ещё не было транспортных капсул, и она не успевала далеко уйти. Самое ужасное, что всё это происходило постепенно, день за днём она становилась чуточку другой, ещё чуточку другой, пока однажды этих изменений не накопилось столько, что она уже перестала быть собой. Всё, как ты сказал тогда.

– И что с ней теперь?

– Она всё ещё жива, я иногда её навещаю, правда, она об этом не знает. Маму держат на каких-то парализующих препаратах, она лежит в кровати, подключённая к аппарату искусственного дыхания. – Голос Кэтти задрожал ещё сильнее, и она разрыдалась уже по-настоящему. – Врачи говорят, что живо только тело, а мозг уже настолько сильно повреждён, что…

– Кэт, извини, я не знал. Давай не будем об этом…

– Отец забрал её из клиники, нанял целую кучу врачей, дом превратился в настоящую больницу, – продолжила она, будто совсем не замечая, что я сказал. – Когда у мамы начались гримасы и проблемы со сном, он настоял, чтобы я переехала к сестре. Так что для меня было шоком однажды прийти домой и застать маму неподвижной, обвешанной всей этой аппаратурой… А отец, он совсем ушёл в себя, передал бизнес совету, чтобы быть с ней. Они оба жили своими работами, папа ездил в одни страны, расширял сеть, мама возила коллекции в другие. Они годами растворялись в своих детищах, совсем не видя друг друга. От семьи было одно название. Меган они некоторое время ещё растили самостоятельно, а я всего пару раз видела их вместе. Сиделки были моей роднёй, но не мама с папой. Больнее всего для меня, что только болезнь мамы их заставила остановиться. Они жертвовали семьёй, чтобы обеспечить её уже давно не нужными средствами. Чем больше они зарабатывали, тем дальше становились друг от друга, и снова оказались рядом, только когда это уже стало бессмысленно, когда мама исчезла. Но знаешь, я надеюсь, что где-то в глубине она всё ещё жива. А вдруг Дети Альфреда правы? Джейсон? Ты же сам говорил, ты сказал, вдруг душа и вправду существует? Я об этом постоянно думала, даже в тот момент, когда ты это сказал, ты точно мысли мои прочитал. Если так, то мама ведь всё ещё с нами, правда?