Шутки дебильные

Мастер с виду был похож на разбойника, этакий Кудеяр, очень уверенный и грозный.

В квартире, где предстояло трудиться, нас встретила маленькая суровая женщина – хозяйка.

– А это кто? Больно юный, – спросила она, недоверчиво меня разглядывая. – Ученик, – коротко

пояснил мастер, – где кухня? Нам предстояло поменять кухонную дверь. Мастер снял с себя клетчатую рубашку и повязал ее вместо фартука. Он был строг и нетороплив, как опытный хирург. – Не переодевайся, работа чистая.

Я радовался удаче.

Старую дверь мы сняли довольно легко – мы ее просто выломали. Скорость дела вселила в меня уверенность, что тысяча сама катится в руки. Немного огорчило то, что мой новый джемпер запачкался, как половичок у нас в общежитии, но мастер меня укоризненно пристыдил, добавив, что с «халтуры» я могу себе и новый купить.

– Вот, смотрим сюда, видишь – пузырек воздуха посередине, значит, все верно,– поучающим тоном говорил он мне. Мастер устанавливал дверную коробку и без конца прикладывал к ней уровень. Зашла хозяйка. – Верх надо чуть в комнату повалить, вот так. Я очень вредная, – добавила она уходя. – Кокетничает баба, ровно дверь стоит, – буркнул мастер.

Я взял уровень и, стесняясь, приложил его к двери. – Уходит пузырек, – ужасаясь собственной наглости, прошептал я. Мастер выхватил у меня уровень и стал прикладывать его разными сторонами. – Врет, все врет – не умеют делать! Да и пошел ты, игрушка китайская! – мастер открыл окно и, как дротик, метнул уровень во двор. Со двора донеслись чьи – то стоны и брань.

– Хозяюшка! – закричал он в полный голос, – принеси – ка нитку! Нитку принесли. – Поглядим

теперь – ровна ли дверь или уже и Ньютону не поверим? Мастер привязал к нитке отвертку

и, пользуясь таким отвесом, стал проверять качество работы.

–Ну? Теперь ровно?

Я смотрел на качающуюся нитку и боялся признаться – я абсолютно ничего не понимал.

Зашла хозяйка.

– Верх чуть наружу повалить, вот так. Вредная я. Очень. Она ушла с поджатыми губами, а в глазах ее уже вспыхивали огоньки недоверия. Я изнывал от паузы, которая тянулась и тянулась.

– Кокетничает, внимание привлекает, а у самой ноги кривые. Ладно, не хотите по-науке, пусть

будет по-народному!

Мастер мощно шлепнул своею широкой ладонью по верху незакрепленной двери.

– Держи, мать твою!

Дверь грохнулась на пол. Стекло, украшавшее центр двери, раскололось на тысячи изумительно сверкавших, но бесполезных осколков.

– Что же ты, студент, не держал? Для чего тебя тут учат?

Вошла хозяйка.

– Дверь две тысячи стоила, теперь новую брать.

–Возместим, не на улице, – мастер достал деньги. – А ты что? Убытки пополам.

Я полез за деньгами.

На улице я спросил мастера: – Часто платить приходится?

– Когда как. Да тут хозяйка больно вредная. А вообще, двери устанавливать выгодно – чистая

работа.

Тогда я был юн и наивен. Теперь, когда мне предлагают «чистую» работу, я прячу подальше банковскую карточку.

Я стал свидетелем чуда. Чуда экономического. Нет, на меня не сошло озарение свыше, просто

мне открыл глаза мудрый и добрый учитель, наставник – Иван Кузьмич, слесарь – сантехник

обслуживающий здание, где расположена наша фирма.

Был канун праздника, а я все мучился со своей работой. Я работаю в рекламном отделе фирмы, которая торгует туалетной бумагой. На рулончике этой бумаги изображен скромный зайчонок – наш товарный знак, не менявшийся уже лет десять. Мне подумалось, что неплохо бы вставить этому зайчонку в лапки елочку, и я подошел к начальнику отдела с эскизами. Сергей Петрович – угрюмый ворон – выслушал ехидно мое предложение. – Елочка на туалетной бумаге! Да вы, Леня, садист. И потом, что это вам приспичило вдруг работать, Странно даже. Пойдемте – ка к директору, он что-то всех собирает. «И пойдем, может, там меня

услышат», – подумал я.

У директора сидели все наши. Директор прохаживался по кабинету, оглядывая нас орлиным взором. – Вот что, коллеги, – начал он, – сегодня у нас корпоратив. Хватит, поработали, подняли, так сказать, ВВП. Мы решили провести корпоратив совместно с «колготочницами» – так он называет соседнюю фирму – будут дамы, музыка. Вот, Николай Иванович, возьмите – ка, – он протянул начальнику отдела логистики пачку жевательной резинки, – раздайте своим.

– Вы отвечаете за тосты, вы за музыку, Сергей Петрович, а кого мы пошлем за вином? – Кого

послать? Да Леонида послать. И меня послали за вином, не дав поговорить о работе.

На улице в первые секунды я оторопел. Днем я обычно сижу в офисе, поэтому не ожидал увидеть такие толпы народа. Все тротуары были заполнены людьми – одни шли в моем же

направлении, другие навстречу. У всех на лицах было суровое и торжественное выражение

– как будто они только что опровергли Карла Маркса. Проезжая часть улиц была забита автомобилями, тоже движущимися в обоих направлениях, лица у водителей имели общее со

всеми выражение. Но что творилось в гастрономе!

Толпа кипела. Был самый разгар рабочего дня, но народу было столько, сколько не приходит

и на средней величины завод. Тележки стремительно заполнялись деликатесами, а мужчины

особенно усердствовали возле винных полок. Бралось все подряд. Меня поразил один

покупатель, мужчина с усами, делающими его похожим на бобра. Он уложил целый ящик с шампанским в тележку, а сверху пытался установить ящик с водкой. Лицо его было озверелым,

радостным, как у солдата, одерживающего победу. – Корпоратив? – Он понимающе взглянул на мою тележку: – Меня тоже шеф с работы отпустил. Шпроты, шпроты успевайте взять, а то расхватают. Не мы одни ВВП – то подняли.

Возле шпрот была битва.

Люди толкались, бранились, отшвыривали чужие тележки. Я оробел и отступил. Отступая, я прошел мимо полочки с нашей туалетной бумагой. Она стояла пыльная, никому не нужная, и робкий зайчонок с этикетки смотрел жалобно и укоризненно – он ВВП не поднимал.

Вернувшись на работу, я пошел в бухгалтерию, чтобы отчитаться за потраченные деньги -

весь стол оплачивала фирма. Бухгалтерша сидела, свернувшись перед компьютером и подремывала. «Ей что ли сказать? Она же запросто входит к директору». Мне очень хотелось

протолкнуть свою идею с елочкой. Я покашлял.

– Вот я подумал, как бы улучшить рекламу нашей бумаги.

Бухгалтерша распрямилась и вытаращила на меня немигающие глаза. Выслушав, она опять свернулась и сердито ответила: – Это сколько же вкладывать надо, работать, – дурацкая затея.

Начался корпоратив. Сначала тихонько, вежливо, но постепенно набирая силу и уже чувствуя

тесноту в рамках приличия, уже приближающийся к удалому деревенскому празднику. Улучив момент, я среди общего гама, подобрался к шефу и стал торопливо рассказывать ему про свою задумку. Но шеф только хохотал, как безумный, а потом объявил, что туалетную бумагу положено раскупать после праздников.

Мне стало душно от общего веселья, и я вышел погрустить. В туалете слесарь-сантехник Иван Кузьмич, похожий на медведя, разговаривал с писсуаром.

– Не хочешь смывать по-хорошему, заставим по-плохому. – Вот, – обратился он ко мне, – фотоэлемент «полетел», а я воду на проток пустил – пусть бежит.

–А заменить? – зачем то спросил я.

Слесарь кратко охарактеризовал писсуар, затем оценил все здание в целом, а потом присовокупил:

–Раз ты менеджер, так не лезь, не мешай людям работать.

Обалдевший от свалившейся на меня правды, я вышел на улицу. Да, именно не мешать – вот в чем задача.

День катился по земному шару. Китайцы уже поработали и подняли свой ВВП, европейцы

работали вовсю, тоже стараясь поднять ВВП, американцы набирались сил, чтобы начать работу

и поднять свой ВВП. И только в нашей благословенной стране существовали десятки миллионов менеджеров, чьей задачей было одно – не мешать. Они почти звериным чутьем угадывали, как избежать работы и тем самым подымали ВВП. Это было чудом, но это было так. И я был частью их. Я с гордостью посмотрел на себя в зеркало и улыбнулся радостно и свободно, обнажив при улыбке два верхних зуба, из-за которых меня дразнят «зайчонком».

…

Ловушка для королей.

Глава первая. Я тоже встал.

В старые времена мудрые люди говорили, что предназначение человека – возделывать землю или, говоря их языком, Божий Сад. Под «землей» они понимали весь материальный мир, под «возделыванием» – преобразование и сбережение.

Окажись эти люди в наши дни, поглядев на теперешний «рыночный коллектив», они бы сказали, что спилить десяток сосен, чтобы сделать себе шкафы – дело благое, тем более что десяток сосен человек может, да и обязан заново посадить. А вот спиливание гектаров – это зло, это какое-то нечеловеческое, «иноземное» разрушение.

Зло вдвойне страшное тем, что причиной его – желание «покушать».

Страшнее десятикратно, когда причина – блажь обладания «лакомством» – забавой.

Сжигание газа и угля для отопления городов, по их мнению, было бы оправдано тогда, когда города есть пристанища науки, промышленности и искусств, то есть, порождают новое-ценное. Если же жизнь в городе – это бегство от напряжения, бесконечная череда взаимных услуг и только видимость «пота» – такие города просто лишние в правильно устроенной жизни.

Лишние до отвращения, потому что развращающе легко удовлетворяют желание «покушать».

Лишние, как болезни, потому что перекладывают трату энергии ума и мышц, энергии «возделывания земли» на роботов-автоматов и роботов-гастербайтеров, предоставляя толпе «имеющей право голоса» сказочный досуг, а праздность – мать болезней. Речь не о насморке.

Этим старым мудрецам было бы очень трудно объяснить, что предназначение современного человека иное. Ему давно не интересен космос, устройство атома, жизнь клеток, способы мышления, любовь между характерами или душами, да все, что интересовало пращуров. Ему интересно хоть на полшага обойти, обыграть соседа.

В квартире, одежде, еде, машине, даче, собачке, уровню крика и величине кулака. Внешнем.

Цена – любая.

Современный человек весь проникнут духом соревнования, соперничества за ступень пьедестала. Смысл жизни – спорт, и спорт – это весь мир, а жизнь – бесконечный чемпионат.

В течение последних десятилетий жизнь рыночных коллективов, благодаря спорту, стала намного ярче. Балаганнее.

Например, теперь страны соперницы, не разрушают собственные территории и не чересчур насилуют экономики, а вооружив примитивным железом несчастных «не спортсменов», не воюют, нет, а лишь соревнуются между собой, кто больше и аккуратнее тех, невезунчиков, ухлопает. Выясняют – кто на сегодня первый.

«Ты только десять тысяч разбомбил, а я – десять с половиной, значит, сегодня я выиграл!»

И телезрители-победители целую неделю в прекрасном настроении:

«Лихо мы им нос утерли!»

Из политики незаметно ушли за ненадобностью и партии и идеологии – остались лидеры соревнований и команды болельщиков.

Личность лидера, в старом понимании, не интересна и никому не нужна – интересен успех, а в формуле успеха нет особенных личностных качеств, качеств героя, а есть только те, что присущи любому из толпы. Личность лидера, его портрет – эта сиюминутная маска толпы. Плюс удача. Случай. Это и манит.

Современного человека волнуют вопросы, вынесенные в заглавия бестселлеров: «Как заработать первый миллион и не спятить», «Как стать префектом района и не сесть сразу», «Как начать свое дело «с нуля», полученного в наследство от папы-ватника».

Ответы на них так понятны и просты, что спортивный азарт становится властелином сознания.

Тем более что других вариантов рыночный коллектив не предлогает.

Рвущийся в Чемпионы не думает о завтрашнем дне (это я о соснах опять), он думает о теперешнем миге, когда все мчатся в переполненном до отказа вагоне метро, и, чтобы пройти вперед, к выходу на воздух, нужно орудовать локтями.

Вот так или примерно так я и раздумывал и полеживал на клетчатом канапе.

Причиной столь грустных мыслей был, возможно, просмотренный накануне мультфильм.

Он назывался длинновато, но бойко:

«Ужасные приключения храброго лягушонка Кваки-Ку, отличного ныряльщика и рекордсмена».

Дело там происходило в старом, живописном, поросшем, как водится, травой, деревенском дворе. Что такое деревенский двор многие, наверное, подзабыли, а это, я вам скажу, и есть суть России.

В Русских деревнях хозяин обустраивался обычно так. С одного боку изба, рубленная из толстенных сосен, каких теперь и не встретишь, шагов через двадцать-тридцать от нее конюшня или коровник с маленькой печкой, а между ними парадный забор с дивными воротами с перекладиной из неподъемной лиственницы и скрипучей калиткой, висящих на толстых, кованых петлях, а в глубине, метров через тридцать, от задника дома до конюшни тянется амбар или двухъярусный сеновал с воротами попроще для выезда в огород.

Получался огороженный со всех сторон четырехугольник земли, двор, место, где даже раб беспорточник чувствовал себя господином. Хотя бы и над курами.

Теперь на этих дворах обычно стоят тяжелые и запыленные машины дачников, но мне это не нравится – двор должен быть пуст, как сцена перед выходом.

Двор предполагает, что ты можешь отойти вглубь и лечь на землю. Или сесть на бревно. И начать смотреть. И начать думать.

Иногда, теперешние хозяева вместо конюшен ставят бани, но это как-то не то. Классическая баня должна быть в конце огорода. Почему? А вот почему.

В баню ведь, главное, не зайти, из бани, главное, выйти.

Выход из бани всегда напоминает мне парадный выход царя Алексея Михайловича к боярам в Грановитую палату. Встречающие умилены, народ за забором ликует, выходящий по-отечески добр, ласков и строг.

Потому и важно – куда ты выходишь.

Выходя в огород, если дело происходит зимой, ты попадаешь на белую пуховую тропку меж тихими сугробами и можешь нырнуть в них и растереться обжигающим снегом, а можешь и просто постоять долю секунды, посмотреть на светящееся тайной звездное небо.

Человек обязан хоть раз в году смотреть на звезды – чистить сердце от гноя и копоти.

А если летом? Летом после бани прогуляться по огороду тоже приятно. Идешь себе, лучок сорвешь или огурец, так, на пробу. Козявку какую увидишь или кузнечика и опять задумаешься.

«И этот ведь зачем-то живет!»

Живя в России, человеку не думать нельзя, если он, конечно, не пролетарий с отверткой. Рабочий класс. Ему-то что думать? За него партия думает. Вожди.

Потому-то Вождями и не любим «идиотизм сельской жизни». Баньки в конце огорода. Мы ведь любим тех, у кого рассчитываем на успех. А успех легче всего получить у нищих.

А еще легче у нищих разумом.

А земля, которую возделываешь, даже «один цветочный горшок», будит в человеке разум.

Да, был двор, стало быть, был и дом. А рядом с домом, у свеса ржавой, бренчащей под дождями кровли была деревянная бочка, последняя из той, некогда великой армии бочек и кадушек, когда их было полным-полно, куда ни загляни, когда они просто на каждом шагу валялись – в них народ квасил капусту и солил огурцы для закусок к бесконечным зимним посиделкам, не ведая гигиеничности китайской пластмассы.

Вот возле этой самой бочки, с той поры, когда хозяева – дедушка Вася и бабушка Лукерья – уехали на заработки в город (дедушка Вася устроился работать в ток-шоу представителем Эстонии – он походил на эстонца, когда молчал и приподнимал брови на вопросы, а большего ведущим и не требовалось, а бабушка Лукерья не вылезала из съемочных павильонов, участвуя в рекламе сыров, пельменей, сметаны – да всего, что производит наша химическая промышленность, бабушка изумительно говорила на настоящем русском языке, то есть, неграмотно), стали собираться звери из соседнего леска.

Собирались они, чтобы поглазеть на соревнования ныряльщиков – лягушат и лягушонок. Сделать ставки – Патрикеевна держала почтенную букмекерскую контору, погалдеть о новостях, принесенных Белобокой, да просто почесать мохнатую, ноющую спину о шершавые бревна избушки – в берлоге-то бокам тесно. А тут массаж – от пролежней хорошо.

В один из дней известный всему лесу тренер по прыжкам в воду «с головой» Кваку Ха объявил, что в результате многочасовых, изнурительных тренировок его подопечный, юный ныряльщик Кваки Ку, готов установить новый мировой рекорд – нырнуть в воду на глубину камышинки.

Мировой рекорд – это, прежде всего, бизнес.

Ведь каждый зритель – это клиент, а клиентура – основа твоего благосостояния.

Тут тебе и торговля грибами, и медом, и мухами. Патрикеевна с лап сбилась – ведь кроме ставок, ей пришлось возглавить антидопинговый комитет. А это уже две бухгалтерии. Это даже, оказывается, и политика еще! У Белобоки хвост к вечерам немел от усталости, и глаза делались нехорошими, чересчур уж круглыми и честными, и только наш старый друг Серый Бочок невозмутимо отводил и отводил нарушителей порядка в дровяник для выяснения личности.

И вот «волнительный» миг настал.

Филологи требуют употреблять слово «волнующий», но мы-то с вами слышим музыку речи народной, слышим «джаз», и говорим так, как «позволительно» по высшим правилам словообразования.

К концу камышинки прилепили ягодку-земляничку, Потапыч медленно опустил камышинку в бочку с водой, Кваки приготовился (ему нужно было донырнуть до ягодки, отцепить ее и предъявить, вынырнув, уважаемому жюри – Сохатому, Рогатому и Бородатому) и нырнул!

Зрители, а тут собралась лучшая половина леса, не говоря уж о зайцах и ежах, были даже Барсук с женой, зрители замерли в ожидании. Тишина стояла изумительная! И только мух (он был мужчина) Бзз нахально вился прямо над бочкой и жужжал неприлично громко, но Потапыч отмахнул его свободной лапой, а потом перехватил камышинку – тоже, постой-ка над бочкой с вытянутой лапой, поглядим на тебя.

И вот этот-то перехват камышинки и чуть не оказался роковым событием на этом празднике спорта.

Ягодка земляничка, болтавшаяся в зеленой глубине на кончике стебелька, оторвалась и, прямо перед носом изумленного Кваки Ку, который изо всех сил греб своими ластами и уже видел цель, опустилась на дно бочки. Сантиметров на тридцать глубже.

Что творилось в душе бедного Кваки Ку, сказать не берусь, художники пытались какие-то гримасы нарисовать, да где уж там. Им ли понять чемпионов, у которых из-под носа уходит ягодка!

Но он не сдался. Он еще сильнее заработал лапками и, почти теряя дыхание, достиг дна бочки, подхватил ягодку и взмыл ввысь, к рукоплещущим зрителям.

Рекорд – камышинка – был торжественно внесен в летопись леса.

А о дополнительных тридцати сантиметрах лягушонок застенчиво промолчал.

Я лежал на канапе, и, уже не слушая телевизор, думал: «Да, чемпион обязан иметь запас на лишний рывок, на эти «тридцать сантиметров» плюс к рекорду, которые никто не увидит».

Но, возможно, причиною грусти был наш последний разговор с Шурой.

Я лежал на канапе, заложив руки под голову, смотрел вверх и разглядывал всю свою суетливую жизнь.

Мысли были горькие и жестокие, как дежурный доклад премьера:

«Как? Почему? Я, я, Перепелкин Анатолий Иванович, тридцатилетний, в чистых носках, с запасным дипломом философа, невысокий, но крепкого телосложения, лысый (по поводу лысины я теперь совершенно успокоился – одна порядочная девушка мне доверительно сообщила, что женщин мало заботят лысины мужчин, их больше заботит, как они сами выглядят, мужчин же красят манеры, а тут у меня, сравнивая с людьми публичными, Виндзорская школа), не конфликтный, любящий умных собак и такую же музыку, которая тоже почти разговаривает, да просто хороший, именно просто хороший!» – тут я тихо застонал и перевернулся на бок, – «Опять поддался на соблазнительные, бесовские уговоры своего дружка, и встал на темную и скользкую тропу интеллектуального бизнеса».

Я отлично помнил тот жутко тоскливый, одинокий вечер, когда из каждого темного угла комнаты доносились ядовитые голоса: «Встань, оденься, выйди на улицу и заработай миллион!»

Шура зашел, отперев дверь своим ключом.

Он сел в кресло, с минуту смотрел на мои тапочки, лежащие под канапе и начинающие от скуки порастать щетиной, потом прокашлялся и сказал:

– Я думаю, нам надо украсть Федора Федоровича.

Человек, обладающей деловой хваткой, никогда не удивляется парадоксальности иных предложений.

Я даже не пошевелился. Я думал – в чем фишка?

Федор Федорович Алатырев был крупный олигарх, недавно благополучно почивший в бозе и похороненный на …ском кладбище.

– Я случайно узнал подробности его завещания, – продолжал Шура.

– Подожди, дай-ка я заварю кофе, – и мы прошли на мою крохотную кухню.

Сидя на одичавшей от безделья кухне и прихлебывая, оживляющий отупелый ум, кофе, я выслушал свежую, как улыбка ребенка, Шурину задумку. В завещании Федора Федоровича указывались два наследника: племянница, госпожа Нинон Торбаева и фонд защиты озера Байкал. Первая обязывалась следить и ухаживать за имением и могилой покойного, фонд же должен был пропихивать законопроект о запрещении хозяйственной деятельности в стокилометровой зоне вокруг озера. В случае несоблюдения условий, права наследования переходили к одной из оставшихся сторон. Если же обе стороны «хлыздили», все уходило …

– Надлежащий уход за могилой – вот, где можно проверить удачу на вшивость, – закончил Шура.

Я думал.

И госпожа Нинон и парни из фонда, в принципе, должны быть живо заинтересованы: где тело покойного благодетеля? Пожалуй, ни одна из сторон в полицию не обратится – шумиха раньше времени только мешает и играет на руку противника.

– Сколько же теперь может стоить Федор Федорович? – подумал я вслух.

– Четверть доли – или четверть или теряешь все.

Шура порой жесток, но только так и делаются реальные деньги.

А вам что, они не нужны?

Я знаю, многие меня осудят, многие скажут, что воровать покойников не этично! Многие под страхом смерти запретят своим дочкам со мной вечерами встречаться, а сыновьям будут указывать на меня, как на пример изгоя, кощунника и аморала. И первыми это скажут те, кто громче всех требовал народного суда над олигархами. Но вы, судьи, скажите, каким еще продуктивным бизнесом заниматься в России человеку с честью, сердцем и умом, кроме как разграблением могил олигархов, тем более, если у него нет «мохнатой лапы»?

И я согласился стать расхитителем могилы, согласился украсть тело покойного олигарха, сулящее неплохую прибыль на аукционе стяжательства, именуемом жизнью.

– Я думаю, – сказал, поднимаясь, Шура, – в конце концов, нам поставят памятник.

– Это лишнее, и потом, какой бы грандиозный памятник люди не воздвигали, на его макушку всегда гадит голубь.

…

Глава вторая. Рекогносцировка.

Когда, наконец, выбираешься со скользкой, тесной и полной коварных ловушек тропинки добродетели, бредя по которой, не одно поколение подвизающихся так и сгинуло, не достигнув призрачной калитки, на интуитивно понятный, широкий, как гостеприимное фойе народного университета, и хорошо утоптанный, без рытвин и холмов, как предвыборная речь, путь порока, чувствуешь себя просто дома. Какая свобода рукам! Какое необыкновенное облегчение в усталой от вопросов душе, а вопросов много! Например, если ты верующий, можешь ли утвердительно сказать, где Гитлер – в аду или в раю? А вдруг успел и покаялся? А если ты историк-атеист, что скажешь – Сталины благо для России или зло? И какая свежесть диалога с жизнью! Ты слышишь голоса с небес, и земли, и даже из преисподней, радостно приветствующие тебя: «Ты ожил! Ты воскрес к делам! Начинай!»

Ни одна сфера человеческой деятельности не имеет столько толковых учебников для самообразования, ярких, поучительных жизнеописаний, завораживающих легенд, милых сказок и научных теорий, как деятельность греховная.

И это не случайно: «грех», нарушение правил – локомотив цивилизации.

Стоял мягкий, летний день, день один из тех, когда так хочется чего-нибудь нарушить. Под видом скорбящих друзей или родственников, мы с Шурой прибыли на …ское кладбище и шли теперь по приятной аллее меж могил без надоевших уже до презрения рекламных стендов, без гнусных торговых ларьков и вонючих автопарковок, испытывая почти эротическое возбуждение от предстоящего.

Наши спины были прямы, с оттенком горя, лица были строги и задумчивы.

Шура кавалергардски нес букетик белых хризантем.

Я нес печаль.

На хризантемах настоял я, мне нравятся белые хризантемы, и я с удовольствием дарю их даже и малознакомым девушкам, когда они внезапно случаются в моей, столь редкой радостями, жизни. Мне нравится наблюдать их реакцию.

Когда-нибудь я спрошу у девушки, что испытывает женское сердце в этот миг. Радость от учтивого подарка или страх от неясного пока для нее самой продолжения? К тому времени я обзаведусь необходимой для таких разговоров ажурной беседкой у реки, полной луной и чирикающими соловьями. Без них, где-нибудь в душном автобусе, задавать такие вопросы опрометчиво. Могут расценить, как сексизм и вульгарность.