Шутки дебильные

«Этот оператор надо убрать, и цикл из середины «тела» перенести в конец», – тихо-мирно размышлял Толик, глядя на крутящееся колесико в центре экрана, – «почему ей рубашка мешает? Висит себе и висит».

– Ты не слышишь меня? – Вика задала вопрос с апломбом, но больше «учительским», а не искренним. «Он что же, «свое» получил и теперь можно меня не замечать? И плевать на то, что я прошу!»

Она вспомнила вдруг, как на «посиделках» у Шапкиных Толик обидно и при всех назвал ее глупой. Пусть не назвал, но дал всем понять, что он ее глупой считает. Да, он сказал, уже и неважно что, но сказал, будто сам умнее всех! И сказано было обидно и уничижительно!

Ей захотелось обидеться. Мужчина это почувствовал загривком.

– Хорошо, хорошо, вот, убрал.

«Было бы правильнее вставить маленький код на «ассемблере» – будет быстрее», – Толик был программистом.

«Как он раздраженно захлопнул дверцу шкафа, как будто я придираюсь и требую чего-то необыкновенного. Как они врут, господи, как врут, что готовы на все, что звезды с неба достанут и на стол высыпят, а сами получат – и забыли!»

Вика обиженно достала из-под стопки полотенец из шкафчика маленькую шоколадку.

Обертка зашуршала.

– Викуся, дай кусочек.

«Откуда у девчонок всегда припрятаны конфеты? И, главное, где?»

Шоколад был горьким и пах.

«Ладно уж, пожалею тебя. Сам-то никогда не догадаешься сделать сюрприз и что-нибудь сохранить. Вот конфеты – их же на видном месте нельзя держать! Всю коробку готов за раз съесть, если не уберу».

– Только кусочек, – Вика убрала шоколадку.

– Я хотела испечь «шарлотку».

«Если он уткнется сейчас в «комп» и скажет: «пеки», значит, я его умнее».

– Пеки. А чего ты от смеха киснешь?

– Ничего. А потом я подумала, может, ты сходишь и купишь мороженое?

«Проверить или нет? Почему бы не проверить? Глупый …и такой милый».

Вика обняла сзади Толика за плечи и коснулась тихонько губами его уха.

– Мы поедим мороженое, выключим свет…

«Вообще-то, только что было, не хочется, да и не получится. Цикл не забыть перенести. А вдруг, ей не хватило? Вдруг, я, как партнер, никудышный – слабенький, вяленький. А если получится – о! А «прогу» тогда ко вторнику сделаю».

Мороженое продавалось недалеко и прошло минут двадцать.

Они съели по кусочку, легли, и Вика посмотрела на стул. Стул стоял аккуратно задвинутый, без рубашки, которая висела в шкафу и больше не отвлекала.

И Вика блаженно закрыла глаза.

…

Зов короля.

Если вы спросите какого-нибудь вислогубого историка: сколько жен было у Английского короля Генриха Восьмого, он, нагло и бесстыже светясь глазенками, обученными врать по первому приказу (а врать для историка – первейшая задача! Сегодня князь Мстислав Удалой – чудо что за парень: и вояка, и неглупый весьма, а завтра этот же князь – гнида, своих же бил, единоверцев), историк этот начнет, загибая пальцы пересчитывать: Екатерина Арагонская, Анна Болейн, Джейн Сеймур… – шесть! Проклятые фальсификаторы истории человечества!

Вам повезло – вы встретили меня, я открою вам истину.

Дело было в мае 1509 года. Юный принц Генрих вместе со своим приятелем Чарльзом Брэндоном и совсем юным сэром Эдуардом графом Честерским – они были втроем – отправился на охоту. Молодых людей влекла конечно же королевская добыча – королевский олень, а олени в то время в большом количестве водились в лесах графства Глостершир, что на границе с Уэльсом. Погода была отличной: дубы и буки поэтично сверкали молодой листвой, поляны между деревьев были покрыты словно гобеленами цветущими колокольчиками и ирисами, дрозды, естественно, пели.

Молодые джентльмены, смеясь и рассказывая друг другу свежие придворные сплетни, ехали на благородных, кормленных овсом, конях, загонщики, в шитых золотом куртках, шли поодаль, но звуки их рогов были слышны, слышен был и лай собак. Вдруг погода стала кукситься. Небо затянула британская серая мгла, стал накрапывать противный, тихий дождик, звуки охоты стали приглушеннее, а вскоре и вовсе стихли, и молодые охотники остались втроем – без слуг, без пищи, без укрытия. Тетивы на арбалетах отсырели – об охоте уже нечего было и думать, думать надо было о месте ночлега, и тут до их ушей донесся слабый звук колокола.

Звонили к вечерней службе в аббатстве Тьюксбери. Охотники поспешили туда. Их приняли со всеми полагающимися почестями: накормили вареными бобами, напоили слабеньким монастырским вином и уложили спать. Генриху досталась большая, холодная келья с широкой лежанкой (на кой ляд там была такая – ума не приложу), без камина и с узеньким окном, куда свет и днем не проникал.

Генрих ворочался на лежанке, сна не было – бобы мало насытили молодого принца, да и вино было кислятиной, вдобавок, от каменного пола дуло. Принц позвонил в колокольчик, открылась дверь, и в келью вошел молоденький послушник.

– Мальчик, принеси еще одеяло, – приказал Генрих.

Послушник ушел и вернулся с одеялом.

– Как холодно, – пожаловался принц, – где сэр Чарльз?

– Они почивают, мой принц.

– Тогда ляг со мной ты, согреешь мне постель.

Послушник молча улегся рядом с принцем. Через некоторое время Генриху стало теплее, и он начал задремывать. В полусне он повернулся на бок и обнял послушника. И тут сон сдуло с Генриха! – его рука явственно ощутила на груди послушника два приятных упругих холма. Замирая от предвкушения, Генрих продолжил свои исследования и на известном месте обнаружил удобную скважину для своего ключика. Будучи уже в юности человеком решительным, Генрих, даже не читая «Патер ностра», в односекундье изготовился, и проскакал, считая лошадиной меркой, добрых мили две – три.

Угомонившись, принц встал с постели, подошел к двери и крикнул, чтоб ему сей же час привели капеллана. Явился старичок священник.

– Святой отец, немедля обвенчай меня с этим монашком! – заявил принц обалдевшему капеллану. Меч принца и его арбалет лежали на лавке, а нравы знати той поры были круты.

Священник, крестясь, раскрыл библию, зажег свечи.

Генрих с любопытством разглядывал свою избранную – это была очаровательная юная особа с белокурыми волосами, девушка лет пятнадцати.

– Кто вы, леди? – спросил влюбленный принц.

– Мэри Стаффорд, дочь лорда Стаффорда герцога Бэкингемского, – прошептала проказница.

Они были повенчаны прямо в этой же келье, возле этого же ложа…

Если бы не желчный характер царствующего короля – Генриха Седьмого, возможно, этот брак осчастливил бы Англию – ведь леди Мэри Стаффорд была прямым потомком Эдуарда Третьего Плантагенета, и права на престол сына ее и Генриха ни у кого бы сомнений не вызывали, но в дело вмешалась большая политика (будь она неладна). Папа король и думать запретил о леди Мэри, через месяц ее отправили на материк в Гиень, а принца Генриха женили на Екатерине Арагонской. Брак же в аббатстве Тьюксбери признали шуткой, каких немало потом откалывал Генрих, став королем.

Фокус в другом. У леди Мэри родился мальчик – первый и законный сын Генриха Тюдора.

Мальчик этот рос сперва при дворе французского короля, а потом, в период религиозных войн, перебрался в Италию, где его следы теряются…

Я долго думал – где же обитает теперь законный король Англии, где-то ведь он живет?

И вот вчера, покупая курицу в гастрономе, я увидал свое отражение в зеркале витрины, и меня будто током стукнуло! Он – это я! Во-первых, фамильное сходство – я очень похож на прадеда Генриха, во-вторых, необъяснимое обычной человеческой логикой, с детства присущее мне желание не работать, а царствовать, наконец, третье – у меня постоянный, чисто королевский зуд где-нибудь повоевать. Неважно где, неважно с кем.

Я с гневом швырнул курицу обратно продавщице:

– Как подаешь, женщина!

Окружающие притихли и начали боязливо расступаться. Ага! Они тоже почувствовали присутствие короля! До курицы ли было мне теперь. Я вернулся домой – я понял, наконец, что я должен делать.

Мне следует вернуть себе престол моих отцов.

Этих несчастных Виндзоров я не буду казнить, просто укажу им на дверь. Парламент распущу – мой добрый английский народ от него слишком устал. Моих славных крестьян я освобожу от всех налогов – моей казне хватит поступлений, что приносит купечество. Мои рыцари будут веселиться вместе со мною за круглым столом, в окружении прекрасных дам, отлучаясь иногда для совершения подвига – зла еще очень много на Земле.

Царствование мое будет долгим и счастливым. Я утешу сирот, протяну руку одиноким и поддержу влюбленных. Мой корабль под пурпурными парусами отходит к берегам Англии в Пасху.

Вы скажете: «Безумец, тебя сожжет огнем береговая артиллерия!»

Пусть так. Рыцарю лучше сгореть, чем киснуть в каморке и ждать неизвестно чего.

Рыцари, кто верен мне – за мной!

Ваш король Генрих Девятый.

…

Он ее муж, она его жена.

Миша и Маша были в браке уже целый год. Миша был женат на Маше и был ее любимым мужем, а Маша была замужем за Мишей и была, соответственно, его любимой женой. Понятно?

Миша очень любил Машу. Маша была красивой. (Здесь автор двадцать минут страдал, не умея описать девичью красоту, ибо он не филолог, а филексист). Еще она была не вредной и часто смеялась. Просто, закатывалась. Мише нравилось, как смеется Маша.

Маша так сильно любила Мишу, так сильно, и даже ревновала его к подругам – ведь Миша был такой мужественный, такой хороший, правда! и подруги должны были завидовать Маше и хотеть Мишу охмурить. Просто из подружечной вредности.

Миша ласково называл Машу «Белочка», а Маша Мишу «Зайчик».

На этом закончим валять дурака, и расскажем историю.

Миша работал на стройке, и был он монтажником сплит систем. «Лепил» кондиционеры. Тяжелая, неуютная работа, на мой взгляд. Работа на стройке, как почти и везде, поделена на простенькие, внятные кусочки, такие, чтобы человек ритмично делал оплачиваемое хозяевами дело «не задумываясь». Как автомат. Почему скобки? А вот почему.

Это произошло давно, когда еще люди верили в неминуемое завтрашнее счастье.

Мы все были не добрее, а отходчивее – мы проще оставляли обиды и не помнили зла.

Мы без раздражения слушали других, и иногда, открывали для себя в этих других мудрость.

Я принес известное лакомство для дружка – бутылочку «беленькой», и в прекрасном настроении ждал его – он, не торопясь, солидно доделывал свои делишки, чтобы мы сели на штабеля фанеры и спокойно пообщались. Например, потрепались бы о Тарковском. Все это происходило в помещении ремонтируемого кафе (вот, почему фанерные штабеля) – дружок мой был крутым мастером-дизайнером и умел ваять стеклянные подиумы. Для чего-то в кафе такой подиум понадобился. Может, для стриптиза или показа коллекций одежды от кутюрье.

Я ждал и разглядывал мужичка, укладывающего керамическую плитку на стену. Разглядывал даже не его самого, а его движения – они были точны и лаконичны.

– Привет, – обратился я к нему, когда он чуточку отвлекся, – сложно, должно быть, класть плитку?

– Нет, – отвечал мастер (он говорил с легким акцентом, выдававшим приезжего из деревни), – главное, не думать. Начнешь думать – ошибешься.

Это с виду удивительное правило применимо к любой деятельности.

Миша или, уж давайте правильно – Зайчик, долбил перфоратором отверстия в крепком бетоне. Целый рабочий день.

Напарник его, Федя, подменял его на перфораторе, когда у Зайчика начинали уж больно выразительно трястись руки, кисти рук, особенно, но не часто.

Федя был послабее и в руках и в голове – он все-таки думал о чем-то. Возможно, об автокредите, который третий год выплачивался напополам с мамой, работающей уборщицей в офисе, или о вонючках, не желающих работать хотя бы монтажниками кондиционеров и только и умеющих вякать против. Против «всех». Не знаю точно о чем, но думал, а это, оказывается, мешает качеству.

Да, погоня за идеальным качеством изделия – вот суть последних столетий капитализма.

Это в принципе его суть.

Качество или идеал достигается за счет минимизации человеческих ошибок. Их не много, когда работают (и думают) машины.

Отсюда и дешевизна товаров. Но не она цель.

Роботизация и наука в каждом шаге – служат только для достижения новой ступени комфорта.

Зайчик был почти идеальным работником – он ритмично сверлил и сверлил отверстия, не встревая дерзко со своим узкочеловеческим «я», а позволяя перфоратору спокойно, не напрягаясь проходить толщу стен, оставляя ровные ходы для трубок и проводов.

Как же, спросите вы, может человек не думать?

Тут дело вот в чем. Зайчик не совсем не думал, когда тарахтел перфоратором. Он думал, но думал легко и не мешающе. Вгрызаясь в бетон, думал он о жене своей, Белочке, и думал, как муж, страстно. До тихого рычания.

«Вечером поужинаем, и я уж тобою овладею», – примерно так он думал, живо представляя свою красивую Белочку в постели, в его, Зайки, клетчатой рубашке – такой возбуждающей! А перфоратор только подначивал.

В паузах, меняя группу мышц, и готовясь долбить не отверстия, а штробы, Зайчик звонил Белочке и сообщал ей о своих мечтаниях. О рубашке и прочем.

Хотел убедиться, что любим и желанен.

Та слушала и смеялась.

Она работала на выкладке товара в супермаркете и таскала громоздкие тележки на резиновых колесиках по бесконечному залу меж витрин. Выложить товар на витрину – тут требовалась женская тщательность. Свежее молоко или сосиски следовало положить поглубже, а «истекающие» поближе. Ценники нужно было расставить по возможности хаотично, но как бы не нарочно. Много разных тонкостей. Причем и тут задумывающийся ум мешал – будил что-то лишнее для нашей торговли. Что-то забытое уже.

Белочка никогда не задумывалась.

Видя пакеты с соком, голова ее фиксировала – «сок», а глядя на подложки с куриными желудочками, голова отмечала – «потрошки».

И так до конца смены.

О своем Зайке Белочка изо всех сил старалась не думать – очень слабела тогда.

Признаю, и Зайчик и Белочка – идеальная пара граждан для рыночного общества.

Рыночное общество хочет, чтобы люди покупали с каждым месяцем все больше холодильников.

Зайчик и Белочка уже и копили на новый.

Рыночное общество беспокоится – кто будет покупать все больше и больше холодильников через двадцать лет?

Зайчик и Белочка намеревались «настрогать» столько детей, сколько здоровье позволит.

Будущих клиентов рыночного общества.

Рыночное общество не одобряет, когда кто-либо не пользуется холодильником.

Зайчик и Белочка использовали холодильник на всю катушку. Припасов в нем хранилось не счесть. На ядерную зиму.

Причем, когда съедалась какая-нибудь консервированная сайра, тотчас покупалась такая же и ставилась на освободившееся место. Про запас.

Мне печально, что ни рыночное общество, ни Зайчик с Белочкой не чувствовали – время их ушло почти. Капитализм на наших глазах в очередной раз испытывал трансформацию, и рынок барахла заменялся свободным обменом идей, не требующим бесконечного расширения клиентуры.

Идеи не прилично продавать, а покупать и вовсе смешно. Их глупо копить и сберегать. Да и вообще, понятие материального сокровища, кучи золота, лежащей в темном подвале, «газет-пароходов», уходит в историю.

Планета начинает самоочищаться.

От нас, разборчивых потребителей. И слава Богу, без войн и эпидемий.

Начну ли, нет?

Пятничным вечером Зайчик особенно долго задержался на своей чертовой работе – они с Федей не успевали смонтировать вредный кондиционер в одной богатенькой квартире, а директор тогда сказал им: «Как хотите, можете валить».

Парни понимали, что «свалить» им не простят.

Директор был редкостная гнида, но с заказами, и Зайчик и Федя отработали по полной. До десяти вечера.

И именно в этот же вечер пятницы менеджер по залу капитально подзадержала девочек, работающих на выкладке – в субботу у народа был какой-то праздник (у меня раньше тоже бывал праздник – Новый Год, а сейчас что-то и в этот день не весело), и ожидался наплыв посетителей-покупателей. Что еще в праздники-то делать?

Муж и жена встретились без четверти одиннадцать, и тот и та еле ноги волокли.

Они помыли руки, поужинали сардельками с макаронами (спорный выбор для ужина, но дело их), одним глазком посмотрели, как там Америка мается со своим президентом, несчастная, и, рухнув на кровать, мгновенно заснули. Ни о каких рубашечках в клетку и речи не было – всё на завтра, на утро.

Утром случилось неожиданное. Во всем доме отключили электроэнергию до обеда, и отключили, когда Зайчик и Белочка спали.

Они проснулись и захотели попить кофе – опа! А чайник-то и не работает.

В ванной темно и не романтично. Как в посудомоечной машине.

«Фоны» сели и не подзарядишь, а с вечера не догадались. Даже не позвонить!

И во всем доме стояла такая оглушающе непривычная тишина, как в пустом гробу, что захотелось не мужнину рубашку примерять, а сбежать.

И они сбежали.

Очень быстро, чтобы не разморозить холодильник, Белочка достала копченые колбаски, мясо, хранимое к случаю, лук, помидоры (я закончу, а то на нервы действует) и уложила их в большой Зайчиков рюкзак. У Зайчика был еще и скутер, но он к делу не относится.

Зайчик в этот же рюкзак положил ножик, пакет с углем, складной мангал и все-все, что необходимо для культурного шашлыка.

Пара решила тупо съездить на природу – мясца поесть. А там, если людей рядом не будет, возможна и рубашка в клеточку.

Мясцо на природе – дело стоящее. Даже и без дополнительных развлечений.

Я предупреждаю – фабула моя крутится вокруг понятного и невинного желания двух любящих сердец – погрузиться в тихую радость юных супругов. Все.

Никаких проломленных голов, ограбленных банков, череды загадочных убийств и будоражащих фантазию таинственных красавиц с иностранным говором и на черных «мерсах» в моей скромной истории нет.

Я, признаться, плохо запоминаю подобные истории.

Вот мой старинный товарищ, летный капитан Земцов Паша, тот вам чего только не расскажет под настроение.

Как-то мы с ним выпивали слегка, и, чтобы скрасить дегустационные паузы, он припомнил случай, произошедший у них в части.

Случай под названием: «Старая шинель полковника».

Командиром части, где служил капитан наш, Паша, был опытнейший, матерый офицер – полковник Григорович.

Был он крепок телом, в движениях энергичен и слегка седоват, а еще имел он дочь Марину, девушку настолько красивую, что у молодых офицеров усы сами собою шевелились, а портупеи нежно скрипели.

Но открыто и без согласования с руководством ухаживать за дочерью командира мешала субординация.

Среди них, молодых, то есть, офицеров, находился и такой лейтенант – Соколов, и был он в любви к женскому полу ненасытен, а неизбежных трудностей не боялся.

Был он ловок и собой хорош, и так, не прошло и месяца, как у них с Мариной установились по определенным дням свидания. В одно такое свидание дело лейтенанта Соколова настолько продвинулось, что еще чуть-чуть и садись, пиши эротику, но как раз чуть-чуть не преодолевалось.

Дело происходило глухой зимой. На улицах с черного, бездонного неба и, кажется, с самих крыш, деревьев и от прохожих снег валил мириадами снежинок, и ничего не было видно. Лейтенант и его возлюбленная находились у нее в жаркой квартире, точнее, в квартире ее папы, полковника Григоровича. Молодые люди были в Марининой комнатке и были уже полураздеты, они были уже во власти тех ощущений и переживаний сильнейших, заставляющих разум отключаться, и всё подчиняющих телесному. Лейтенант изнемогал. Он трудился над застежкой лифчика.

– Нет, не могу! – жалобно воскликнула Марина и оттолкнула его, – мне кажется, что папа рядом и следит за нами!

– Какой папа? Как он может быть здесь, когда сегодня он всю ночь в штабе – у нас учения на днях.

– Ты не понимаешь! Не сам папа, а его вещи. Его китель, например. Он просто кричит мне: «Марина! Дочь!»

Девушка села, обхватив руками колени. Пряди волос упали на лицо, а в нем светился стыд – она была удивительно прекрасна в эту минуту, просто модель для скульптуры «Совесть».

Лейтенант раздраженно вскочил с дивана, на котором протекала описываемая часть свидания, прошел в прихожую и снял с вешалки полковничий китель.

– Вот, это «папа»? Тогда пусть погуляет!

И лейтенант резким движением, как хулигана, выставил китель на балкон.

Он подсел к Марине и обнял ее.

– В шкафу еще один китель. Парадный. Пусть тоже погуляет, – смущенно попросила красавица.

Парадный китель отправился вслед за повседневным.

Лейтенант обнял милую.

– Нет, поверь, не могу. В той комнате, за дверью, еще висит папина шинель. Убери уж и ее.

Шинель последовала к кителям.

– Все? Нету «папы»?

– Кажется все. Была, правда, еще одна шинель, старая, да ее не найдешь.

– Еще одна?

Лейтенант прошелся по квартире.

Где-то в накопленном за годы гарнизонной жизни хламе болталась старая полковничья шинель и не давала молодым покоя.

Лейтенант рассвирепел.

Он стал открывать все шкафы и кладовые, хлопать дверьми, и был весьма воинственен.

– Нет, и тут нет! Где же ты, старуха латаная?

Внезапно, открыв очередную дверь, лейтенант обнаружил прямо перед своим носом старенькую, но добротную шинель.

– А! Попалась вонючка! Ступай на балкон! Проветрись!

И он потянул шинель на себя.

– Лейтенант Соколов! Смирно! – услыхал шедший от шинели голос, и тут только увидел, что шинель была на владельце, полковнике Григоровиче, который стоял в дверях своей квартиры.

– Что делаешь у меня в квартире, лейтенант? – прозвучал строгий вопрос.

Ответ был экспромтом.

– Господин полковник! Разрешите доложить?

– Докладывайте.

– Ваша дочь, Марина, получила нынче со склада отрез шерсти на пальто, а нес сюда этот отрез рядовой моего взвода Фитюлькин. Позже этот же Фитюлькин обратился в санчасть по поводу зуда, и военврач капитан Матеус обнаружил у него полотняных вшей.

Чтобы не предавать дело огласке, я лично прибыл к вам на квартиру, и в целях профилактики вымораживаю верхнюю одежду. Белье ваша дочь проглаживает лично.

– Молодец, лейтенант! Благодарю за службу!

И лейтенант ответил, как положено.

… …

Зайчик и Белочка доехали на машине до поворота к озеру и обнаружили, что дорогу, ведущую к берегу, ремонтируют. Ремонт дорог – обычное дело в черте города, я бы сказал: штатная процедура, потому что какой же дурак поедет ремонтировать дорогу за сотню верст. Работа тогда приятна, когда она в шаговой доступности от жилья работающего.

Зайчик свернул направо, потом еще направо, а потом они немножко заблудились.

Неожиданно они выехали на хороший еще асфальт, проехали метров сто меж высоких кустов акаций и очутились на площадке перед полуразрушенным зданием.

Это были белые торжественные развалины какой-то старинной княжеской усадьбы.

Высокие арочные окна были пусты и не в пример нынешним «квадратикам» величавы, а широкие стены, показывающие мощную стародедовскую кладку, нависали, как скалы и были тоже спокойны и надменны. Даже и без кровли.

– Что это? – спросила Белочка, – кто тут жил? Какие-нибудь господа?

Они вышли из машины и пошли вдоль фасада. Возле пролома, где раньше были двери, на стене оставалась табличка. «Городская психиатрическая больница» – еще можно было на ней разобрать.

– Тут раньше психи жили, – объявил Зайчик.

Молодые люди зашли внутрь здания и с робким интересом посмотрели в мрачную глубину пустых коридоров со светящимися дверными порталами в палаты.

Не было никого, но было жутко.

– А у психов тоже есть души, – сказала Белочка.

– Само собою, – подтвердил Зайчик, – их и лечат.

Они прошли еще чуточку и остановились в большой комнате, видимо, бывшем вестибюле.

На стене была намалевана стрелка, над нею бегущий человечек, спешащий к единственной двери, а выше была надпись: «План эвакуации».

– Зайчик, – спросила Белочка, – а отчего говорят, что души болеют? Они же вечные?

Зайчик думал не долго. Он вспомнил, как у него как-то ломался перфоратор, когда Федя вставил в него не родные «щетки». «Щетки» – два графитовых стерженька, по которым к вращающемуся двигателю поступает электрический ток – искрили, будто бенгальские огни, а потом инструмент замер и больше не работал.

– Болеют, потому что собраны впопыхах, не правильно, с чужой деталью.

Он подумал еще, и опять о перфораторе.

– Или когда через силу заставляешь. Не рассчитано если на такую нагрузку. Понятно?

Белочке было все очень понятно.

И Зайчик с Белочкой вернулись к машине.

Белочка уселась, Зайчик «газанул», и они через мгновение выехали к берегу того самого озера, куда притащился и я, собственной персоной.