Лирическая летопись

Лирическая летопись

Валерий Красовский

© Валерий Красовский, 2020

ISBN 978-5-4483-6257-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1962 – 1986

Родство с окружающим миром можно в полной мере чувствовать только в детстве. Помню, как приятно было лежать ночью на чердаке, наполненном свежей высушенной травой, излучающей тысячи ароматов, слушать стрекотание кузнечиков и предаваться грезам о тайнах мироздания. В небольшое окно на фронтоне загадочно посматривали звезды, казалось, что они совсем рядом, что они тоже живые и способны общаться. И представлялось, что я, уже не я сам, а нечто большое и бесконечное. И в этом умозрительном пространстве можно было перемещаться мгновенно в любых направлениях и на любое расстояние, воплощаться, во что пожелаешь, в душе воцарялась сказочность.

В периодических изданиях для детей школьного возраста тогдашнего времени часто публиковались фантастические рассказы. В газете «Пионер» я увлеченно читал, из номера в номер, печатавшийся довольно длинный рассказ своего сверстника о путешествии на луну. А кто из детей в те времена не мечтал стать астронавтом?! Свою первую записную книжку с неопытными рифмами я считал давно пропавшей без вести. После увольнения в запас я прихватил с собой несколько газет с моими ташкентскими публикациями и показал их своим родителям, но те отнеслись к этому без особого внимания, усмотрев в этом одно из моих увлечений. Не впечатлила их и лирическая подборка, вобравшая последние два года работы с литературными консультантами. Отец даже спросил:

– Хранить или в печку?

Я с чувством некоторой досады рассеянно ответил:

– Можно и на растопку.

Спустя некоторое время в душе появилось сожаление об этом решении, поэтому при следующей встрече с родителями я решил забрать свои бумаги, но они уже почти все вылетели в трубу. В течение нескольких дней мне удалось почти все восстановить по памяти, а возрожденные тексты я припрятал до лучших времен. Через год, посетив квартиру в Ташкенте, я забрал также свои черновики. Ну, а после того, как я все-таки издал сборник лирики и афоризмов, отец откуда-то извлек мою случайно сохранившуюся записную книжку, где на первой страничке было написано:

«Звездочка далекая моя…»

Звездочка далекая моя,Ты где-то мерцаешь вдали,Там – в вышине, вне землиБлещешь ты, свет струя.А вокруг тебя тысячи звезд,Ты не одна в миллиардах верст,Ведь у каждого своя звезда.

Когда я с интересом пролистал свои давнишние записи, старик спросил:

– Ну, а мое мнение хочешь знать про свое издание?

– Конечно! – ответил я.

– В общем, неплохо, но афоризмы лучше.

Затем отец попросил у меня несколько экземпляров книги для своих бывших и действующих коллег-учителей. Вот такая история.

Учителя словесности в то далекое время моей юности, требуя знаний по конкретным литературным произведениям программы обучения, постоянно предлагали своим юным поглотителям информации проявить творческие задатки в виде написания сочинений, стихотворений, или даже драматических произведений к праздничным спектаклям. Мой реальный мир в начальных классах зиждился на маршруте от деревни Белое, места работы и проживания родителей, до деревеньки Синицы, где обитали дед с бабушкой по материнской линии. Сфера моего деятельного воображения включала также несколько ближайших весей, а также воспоминания о поездках в Бешенковичи, Витебск и Москву к двоюродной сестре. По побуждению наставников и собственным душевным порывам мы дружно всем классом рисовали, писали, клеили, строгали, мастерили, в общем творили. Листочки со своими «шедеврами» никто не пытался сохранить, и они имели судьбу осенних листопадов. Мой отец, видимо, заинтересовавшись с профессиональной педагогической целью, припрятал несколько текстов, дав им шанс выжить в океане письменности.

«Я вышел еще до восхода…»

Я вышел еще до восхода;Стелился в низинах туман;Дышала прохладой природа,И птичий молчал балаган.Тропинка до Репища быстроНизиной меня довела.Рассыпав звучаний регистры,Промчались два быстрых крыла.Шоссе изогнулось дугою,Крупенино спит до поры.Быть может, я встречусь с тобою,Минуя деревни дворы.Сквозь леса зеленые аркиВдруг солнце явило свой лик.Роса лучезарно и яркоУкрасилась блеском на миг.

Уже в зрелые годы я внес незначительные изменения в это стихотворение. Литература была и остается одним из моих главных увлечений. Хобби – прекрасный способ отдохнуть от основной работы.

Заготовка дров – один из прозаических компонентов сельской жизни, но и в нем присутствуют рифмы бытия. Когда под навесом и возле стен сарая живописно желтеют аккуратно сложенные поленницы, и, постоянно попадая в поле зрения, напоминают о будущем теплом благополучии, а первый снежок с морозцем, изгнав пенициллиновую слякоть, внушает бодрость и оптимизм, душа хозяина начинает петь и возвышаться над обыденностью жизни.

«Ольхи обледенелые сережки…»

Ольхи обледенелые сережки,Березки, хаты, дальний шлях,Узором заячьи дорожкиНа снегом запорошенных полях.

Несколько раз в своем несмышленом детстве я видел, как бабушка и некоторые из ее подруг гладили своими шершавыми ладонями с искривленными от постоянных нагрузок пальцами, словно детишек по голове, колосья пшеницы или ржи на своих небольших земельных наделах. При этом они о чем-то разговаривали с ними, как с живыми существами. Их чувства – людей переживших голод и страдания войны, иногда прятавшихся в наспех вырытых землянках, где основным продуктом порой были лепешки из лебеды, – мне были непостижимы.

«Солнце греет янтарные зерна…»

Солнце греет янтарные зерна,Дарит свет свой крестьянскому полю,Чтобы был хлеб и белый, и черный,И не знал мир голодную долю.

Мне выпала удача в восьмом классе четыре месяца проучиться в городской школе в Люберцах Московской области. На уроке немецкого языка учительница предложила всем сделать стихотворный перевод «неизвестного» автора на русский. Первое место, по мнению учительницы, заслужил текст ученика, который всерьез увлекался поэзией и мечтал о поступлении в литературный институт. Задумалась она и над моими строчками, но сказала, что не хватает точности. А надо было так:

«Горные вершины

Спят во тьме ночной;

Тихие долины

Полны свежей мглой;

Не пылит дорога,

Не дрожат листы…

Подожди немного,

Отдохнешь и ты».

Певучесть строк поражала. Весь класс знал это стихотворение, но никто не догадался, что нам дали перевести оригинал строк Гете. В тот же день я рассказал об этом уроке своей двоюродной сестре. Она меня с интересом выслушала, а затем достала с полки небольшую книжечку о жизни Михаила Лермонтова. Я ее в тот же день прочитал и впервые узнал о том, что великий поэт владел стенографией и многие свои экспромты фиксировал скорописью. Как пример, была приведен стих: «Как ныне сбирается вещий Олег» в стенографическом варианте. Эта строка овладела моим сознанием и стала, если использовать современный язык программистов «командной», обязывающей, побуждающей на определенные действия. От сестры я также узнал, что в Москве есть специальные платные заочные курсы скоростного письма. Но четверть заканчивалась, и я готовился к отъезду. Любопытно, что итоговые оценки по всем предметам нам было доверено выставлять самим себе самостоятельно. Потом учителя сверяли их со своими решениями и уже сообща выводили итоговые. У меня не совпала самооценка с учительским мнением по двум предметам: по биологии мне поставили четверку, а я оценил себя в пять баллов; по труду мне поставили отлично, а я себе лишь хорошо. Уже возвратившись в родную школу своей деревушки, я решил все-таки сотворить что-нибудь в поэтическом размере знаменитого перевода. Позже, издавая свою вторую книгу, мне удалось из сохранившегося материала слепить следующий вариант, который я рискнул отдать на суд читателя.

Посередине зимы

Белая равнина,Рощицы полей.На пути рябина,Ягоды на ней.Слаще от морозовСделались они.Снег, сверкая, множитИскорки-огни.Избы вереницейВышли на холмы,Друг-соперник мчитсяЛихо с крутизны.Не качнутся ели,Не вздохнет сосна,В думу об апрелеВся погружена.

Следуя однажды запущенному впечатленным сознанием душевному механизму «командной» строки, Государственные центральные курсы заочного обучения стенографии «ГЗОС» я окончил в ноябре одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года, о чем получил свидетельство Министерства просвещения РСФСР. То есть это было во время преодоления десятого класса Островенской средней школы.

Мне неоднократно приходилось помогать родителям в древесно-заготовительных походах, как во время обучения в школе, так и в студенческие годы. Если это происходило зимой, то надевались валенки, фуфайка, соответствующий головной убор и пешком по рыхлому снегу преодолевалось немалое расстояние, прежде чем очутиться в ольховых зарослях. В развилках веток застревало немало снежных хлопьев, а утренние солнечные морозы любили повеселить взор узорами инея. При первом же ударе по стволу с него свергалась белая лавина прямо на порубщика, словно защитный залп от нападения. На месте срубленной ольхи в последующие годы стремительно появлялась новая поросль, так что местное население всегда было обеспечено топочным материалом. Ольха – довольно мягкое дерево, легко рубится, хорошо отдает тепло, мало оставляет сажи. Через несколько минут работы становилось жарко и приходилось снимать верхнюю одежду, а иногда и свитер. Когда куча древесных стволов подрастала до двух-трех стандартных санных возов, наступала отрада от завершения работы. Можно было возвращаться домой и готовиться к отъезду в институтское общежитие.

«Делится щедро ольха серебром…»

Делится щедро ольха серебром,По лесу ходит мужик с топором.Хочет она от него откупиться,Некому ведь за нее заступиться.Гордому дубу она не нужна,Инея блещет на нем седина.Рядом возросшие с нею соседиСрублены были все вместе намедни.Делится щедро ольха серебром,Но его много повсюду кругом.

Когда я гостил у бабушки в Синицах, она меня угощала самостоятельно испеченными хлебами. И пока они доходили в печи до готовности, в доме стоял удивительный аромат. Вставала бабушка Кристина летом рано, еще до восхода солнца. Запах хлеба встраивался в мой сон, и представлялось, что с востока по небу вместо солнца движется желтый хлебный каравай. От него исходило нежное тепло, и оно чувствовалось рукой, лежащей поверх одеяла и лицом. Мне хотелось поднять руку и отломать коричневатую сухую хрустящую внешнюю часть светила и съесть ее, но неподъемная тяжесть в теле делала невозможными любые движения, не удавалось даже открыть глаза. И только голос друга, слышимый со двора, выводил меня в реальный мир восприятий. С той эпохи память извлекла ниже приведенные строчки.

«Солнце выпеклось в оконце…»

Солнце выпеклось в оконцеКруглым желтым караваем,Голос лета ласки полныйСлышался над краем.Берег речки подружилсяС рыбаками, ребятней;День веселый закружилсяВ пляске жизни разбитной.

В девятом и десятом классах мне пришлось очень интенсивно работать над учебниками, во-первых, потому, что ликвидировался одиннадцатый класс, и снова вводился десятилетний срок обучения; программа была уплотнена; во-вторых, я хотел окончить школу с медалью, чтобы легче было поступать в институт. Мне удалось осуществить свои планы.

Среди студентов было много эрудированных, талантливых ребят и девушек. Кроме основных медицинских дисциплин им были под силу и другие роли. Стихосложением владели практически все, но с душой увлекалось лишь несколько человек. Мы писали песни собственного сочинения, эпиграммы друг на друга, посвящения своим избранницам. Спустя многие годы, между записями в своих медицинских конспектах, которые шли на растопку дров, я выудил несколько более или менее сносных текстов.

В нашем молодежном коллективе будущих врачей царили не только дружба, товарищество и взаимопомощь. Мы соперничали, так как этот инстинкт никто не отменял, иногда конфликтовали и ссорились, но дело до драк и физического насилия над слабейшими соперниками никогда не доходило – ограничивались спортивными состязаниями, силовыми единоборствами на руках, умственными потасовками.

Однокурснику

(дружеский шарж)Глаза его на выкате,А неуклюжий ротВ смешном гориллы прикусеБез устали жует.Как негра, кожа темная,Курчавый бег волос,Лицо припухло скромное…Где вырос он – вопрос?Сообщество звериноеДля Homo не пример,Пусть даже сердце львиное,Суждение змеиное, —Он все-таки не зверь.

Свои конспекты лекций на первом курсе я начал писать с помощью стенографии, изредка вставляя слова с привычными буквами. Я не испытывал никаких проблем, чтобы успеть за речью преподавателя. Потом начались экзаменационные сессии. Вот тут то и вскрылся подвох моего навыка. Если привычные для зрения буквенные тексты запоминались быстро и легко, то стенографические не с первого раза и значительно медленнее. А некоторые сложные термины мне не удавалось расшифровывать. Пришлось обратиться за помощью к однокурсницам. Одной из таких была студентка, жившая в городе в частном секторе. Возле ее дома в саду росло много разнообразных цветов, которые посадила ее мать. Ранней весной первыми начинали веселить территорию подснежники, затем незабудки, потом покрывался белыми узорами весь сад, пробивались тюльпаны, рядами выстраивались розы. И так все лето до глубокой осени. Мне нравилось туда приходить. В последующем я стал оформлять свои записи, как и все студенты, прибегая к стенографическим приемам лишь в те моменты, когда намечалось отставания от лектора.

«В твоем саду хочу остаться…»

В твоем саду хочу остаться,Цветочным вырасти кустом,Чтоб восхищенно любоватьсяФигуркой стройной и лицом.Чтоб ты ко мне склонялась ниже,На розы тонкий аромат,И, не заботясь о престиже,Носила ситцевый наряд.

По субботам, студенты, которые поступили в институт из ближайших районов и весей, выезжали к своим родителям, чтобы запастись продуктами на очередную неделю. Село, как всегда кормило город. Я не был исключением и, если не имел заблаговременно купленного билета на автобус, спешил на автовокзал. Посадка в общественный транспорт пригородного назначения в предвыходные и предпраздничные дни в те годы напоминала сюжеты из фильмов Чарли Чаплина. Происходило все примерно так. Когда пассажиры видели, что к посадочной площадке приближается автобус с табличкой маршрута их направления, то с десяток человек бросались прямо под колеса, так что водителю приходилось резко тормозить и останавливаться, не доезжая до края платформы метра полтора. Камикадзе тут же сплоченной группой устремлялись к двери, за которой в полной боевой готовности стоял контролер, готовый ко всему. Едва створки двери расходились, в них сразу по двое, как гуттаперчевые, начинали протискиваться счастливчики из числа пассажиров, предъявляя билеты и занимая наиболее удобные места. В билетах, хоть и была указана диспозиция, но эта привязка осознанно не соблюдалась. Иногда в дверь проскальзывал безбилетник. В такой момент начиналась дуэль между контролером и пойманным за уши «зайцем». «Косой» клялся, что потерял билет, и что он заплатит водителю, но контролер, а в девяноста девяти процентах случаев контролерша, своей грудью преграждал дальнейший путь. Образовывалась пробка. В толпе пассажиров начиналось брожение и закипание. «Зайца» сообща стаскивали со ступенек транспортного средства. Посадка возобновлялась. Автобус наполнялся до предела. Пока контролер был занят, группа безбилетников успевала договориться с шофером о месте дополнительной строго засекреченной посадки за зданием автовокзала в двадцати метрах от выезда на главную улицу. Наконец со скрежетом включалась первая передача перегруженного «ЛАЗа», и он с трудом трогался с места. Я никогда не старался сесть, поэтому в отряд штурмовиков не входил. Расплатой за такое спокойное поведение было стояние все дорогу, а на первых километрах, до первой остановки нередко на одной ноге. Итак, автобус поехал, но в условленном месте его уже ждали безбилетники. Как они втискивались внутрь, трудно представить, но водитель забирал всех, так как ему нужна была наличка для срочных ремонтов своей кормилицы. Потихоньку автобус разгружался, и становилось вольготнее. В Островно выходил и я. Дальше три километра шел пешком.

Шла последняя декада марта. Снег стремительно таял. Небо ласкало глаза синевой и бесконечностью. Начинали обнажаться возвышенности и на них устремились зимовавшие птицы в поисках пропитания. Ноги пружинили, подтаявший снег крошился, душа пела.

«Я в роще…»

Я в роще                 на первом                                     грачином                                                       концерте.На редких                   проталинах                                         пашня видна.Поляна под снегом,как в белом конверте,ушедшего годахранит письмена.Без устали                   радуют                                 вешние                                               вести,я чувствую снова порывы души,сердечной мне хочется ласки и лести,и майские манят уже рубежи.

Неизгладимые впечатления остались после работы в студенческом строительном отряде летом после второго курса. Новые невиданные ранее степные полупустынные пейзажи, марева и миражи впечатляли и будоражили воображение.

«Романтиков строительный отряд…»

Романтиков строительный отряд…Ну, как не вспомнить Азии просторы,Где летом в знойном мареве парят,Голландцами таинственными моря,Кочующие вечно миражи.Там в хижине, единственной до края,Ютились люди редкостной души,Гостеприимно нас всегда встречая.А мы ударно делали саман,В степных равнинах строили кошары,Лепешки обожали и айранИ покрывались золотом загара.Концерты посвящали Фатиме,Красавице из ближнего аула;Гитара наша слышалась во тьмеИ голос подпевающего мула.Потом владела нами, как гипноз,Безумная отрада лунной дали.А после на прощание совхозВручил нам самодельные медали.

Снова годы учебы и осенние поездки в колхозы. Молодость неизменная спутница романтики.

«Порой начальной осени…»

Порой начальной осениСтуденческий заезд.Картофельные площадиЗасеяны окрест.Копалки не соперницы —То вязнут, то ремонт;Лишь мы и наши сверстницы —Страды ударный фронт.Под лексику народнуюИ реплики коняКрошилась многоплоднаяБороздами земля.И слышалась латиницаВ наречиях дворов:То ulna, то сангвинится,То vale – будь здоров.Мы вдохновенно слушалиГудение в печиИ с аппетитом кушалиБорщи и калачи.И помнятся моленияСтарушек у икон…Сынам погибшим нет забвения,По ним церковный звон.А вечерами раннимиМы приходили в клуб,Стоящий на окраинеДобротный крепкий сруб.Надеждами лучистымиВлекла нас жизни суть,Ее авангардистамиМы начинали путь.

За недолгое время работы на селе мы привыкали к хозяевам, у которых временно проживали, а они к нам. Расставались грустно, как родные.

«Мы у черта на куличках…»

Мы у черта на куличкахМесим дней осенних грязь,Учим местные привычки,Уловив событий связь.Здесь застряли в прошлом векеЛюди, вера и судьба.Мы сегодня дровосеки, —Не остудится изба.Тут студенты ненадолго.Улетит веселья шум.У печи в фуфайке волглойДед сидит во власти дум.

Следующее стихотворение связано с воспоминаниями о поездках на пароходе по Западной Двине. Когда-то по ее фарватеру курсировала «Ракета» на подводных крыльях, а еще ранее, в мои студенческие годы, небольшой белый катер с палубой, на которой можно было стоять, дышать воздухом проплывающих мимо боров и любоваться окрестными береговыми пейзажами. Когда мне не удавалось достать билет на автобус, я садился на этот пароход и выходил на берег между Лучками и Пушкарями. Далее шел до дома пешком. Об этом маршруте узнали мои однокурсники, и стихийно организовалась группа заядлых туристов, в число которых я входил с первого курса. Состоялась поездка с ночевкой, рыбной ловлей, костром и ночным купанием. Было много шуток, смеха и веселья. Назад возвращались на автобусе через Островно.

Ночевка

Мы убегаем от забот,Покинув город, смог и флоксы.Везет нас белый пароход,А разум тешат парадоксы.Взлетели искры от костра,Лесное озеро уснуло,А ели ветви-веераНад водной гладью изогнули.Под звездной люстрой полумрак.Послышалось дыханье зала:Приемник выловил «Маяк»,Чудесно музыка звучала.Горящих веток слышен треск;Стояли сосны ровным строем;Волны дремотной тихий плеск;И бабочек круженье роем.В закатном плавились огнеНа тучах светлые полоски;В ночной, пугливой тишинеВзлетали стаей отголоски.Забытый миф был снова жив.Беззвучно танцевало пламя;Себя легендой окружив,Ее мы частью стали сами.

Фиксацию событий своей жизни я любил больше всего производить с помощью фотоаппарата. Первым чудо-прибором, который мне подарили еще в школьные годы, была «Смена». С фотоделом я не расстаюсь до настоящего времени. С удовольствием использую в этом увлечении современные цифровые форматы. С помощью лирики отображается совсем иной душевный пласт.

Однажды в читальном зале я познакомился с интересной студенткой. Она была на два курса младше. Поступала в литературный институт, но неудачно. В итоге решила посвятить себя медицине. Она знала множество стихов Александра Сергеевича Пушкина, да и других авторов, наизусть и была очень интересной собеседницей. На вершине увлечения я для нее написал целую тетрадь всевозможных шуточных рифмованных тирад, среди которых было следующее четверостишие:

«О, наглость твою не измерить!..»

О, наглость твою не измерить!И нет единицы такой,Которой мне можно поверить —Они все от мили морской.

В результате все мои подаренные ей творения оказались в мусорном ящике, а мы поссорились. Потом при встречах, правда, всегда вежливо приветствовали друг друга.

Позже вместе с одним мастером гитары с младших курсов мы сочинили песню уже для другой студенческой красавицы. Первоначальный текст канул в Лету. Остался только небольшой фрагмент.

«Словно соткалось из света…»

Словно соткалось из светаПрекрасное имя твое,Дарю тебе нежность букета,В нем каждый цветочек поет.

Следующие три стихотворения – результат моей обработки студенческих черновых записей.

«Ты из морозного сиянья…»

Ты из морозного сиянья,Из синевы и белизныВнесла огонь очарованьяИ ощущенье новизны.Стряхнула хрупкие снежинкиС воротника и рукавов,Скатились таянья слезинки,Был слышен гул восторгов, слов.Оставив зимние одежды,Предстала в белом платье ты.Казалось, я не видел преждеТакой внезапной красоты.

Меня всегда изумляла способность женщин к перевоплощению. У девушек студенток в силу их способности к импровизации это проявлялось с особой выразительностью. Сидя на лекциях или практических занятиях рядом с ними, привыкаешь к их природным проявлениям внешности, незатейливым прическам, простым и практичным нарядам. А когда на студенческом музыкальном мероприятии сталкиваешься лицом к лицу с какой-нибудь сказочно красивой принцессой и узнаешь в ней свою однокурсницу, с которой сидишь вместе на занятиях, то в голову приходит мысль о том, что морфологическая трансформация, существующая у некоторых видов, унаследована и даже развита прекрасным полом.

«Ты – вечера очарованье…»

Ты – вечера очарованье;Значеньем наполняешь час.В других не ищешь пониманья,А просто покоряешь нас.Тебе не трудно зло заставитьПожить в обличье доброты,Ты целым миром можешь правитьИ тешить робкие мечты.Ты нынче королева бала;И подданным внушаешь страх:А вдруг случайная опалаВсе превратит надежды в прах?Устав наш бал разнообразить,К себе вернешься ты домой.Померкнет сразу светлый праздник —Отрада всех в тебе одной.

Годы студенчества пролетели в одно мгновение. На выпускном вечере определялись последние медицинские семейные пары, была дана воля чувствам, преподаватели становились коллегами. Потом наступал серьезный день осознания прав и ответственности.

«О, дивный торжественный бал…»

О, дивный торжественный бал,Ты – праздник, волнующий души влюбленных,Уверенных, радостных и вдохновленных,Нарядами красящий зал.Прощания близится грусть.Взаимность открыта, а ты так прекрасна.Над нами звучащая музыка властна…Но время назад не вернуть.Едва ли все встретятся вновь,Но с нами надежда грядущих свиданий.Готов я на бремя суровых страданийЗа встречную в сердце любовь.

Я был призван на два года, но в силу сложившихся обстоятельств решил продолжить службу. Пробовал поступать по инерции своих побуждений в адъюнктуру. Не поступил. Меня обещали взять в следующем году, но этой перспективе я не поверил и решил заняться практической хирургией, то есть тем, к чему себя готовил и чем любил заниматься. В институте я посещал несколько хирургических кружков, писал студенческие научные работы. Бывая на кафедрах, четко уловил, что талант и знания там были не всегда на первом месте. Нужно было еще обладать способностью к интриганству и подхалимству. Эти задатки у меня были не развиты, значит, и перспектива была в тумане. Осознание этого стало одной из причин, что я не решился оформлять документы в адъюнктуру повторно с шансами попасть на кафедру эндокринологии при Военно-медицинской академии.