Нет мира в конном мире. Часть 1. Вход

Маршал Буденный – большой знаток и любитель лошадей, решил поквитаться с немцами. Ценных маток с жеребятами и часть племенных жеребцов конного завода «Тракенер» немцы эвакуировали, но значительная часть поголовья завода досталась русским войскам. Трофейные лошади отправились в Ростов, в Сальские степи. Часть табуна не выдержала долгого перегона, часть – не смогла акклиматизироваться в России. Но выжившие дали потомство, и СССР получил некоторую компенсацию утраченным в годы войны растопчинцам. Тракенов активно использовали в классическом спорте, и практически все крупные олимпийские и европейские победы были одержаны советскими спортсменами на лошадях именно этой породы. Ихор Ивана Кизилова и этот самый Пепел Елены Кочетковой были у всех на слуху.

Эта черная лошадь и сердитая «тетя» и заразили меня болезнью, под названием «лошади». История моего дебюта в седле быстро распространилась среди прокатчиков. Раиса Ивановна Хомутова дала мне кличку «позолоченная попа».

Хомутова тем временем втерлась в доверие не только ко мне, но и к моему мужу, сыграв, в первую очередь, на гигантском его самолюбии и тщеславии. Невысокий, физически крепкий и хорошо скоординированный, мой супруг был буквально создан для верховой езды, но ему не хватало терпения и упорства. Филиппенко вообще все давалось очень легко. Он рьяно брался за новое дело, добивался невиданных успехов и быстро терял все завоеванное. В основном благодаря своему скверному характеру.

Хомутова методично «кормила» нас байками о том, что конный спорт – самый демократичный. Дескать, можно начать в любом возрасте и добиться умопомрачительных успехов. Нужно только найти правильную лошадь. В пример приводилась Лиз Хартель, которая переболела полиомиелитом и всю жизнь хромала. Конным спортом Лиз начала заниматься после тридцати, но смогла выиграть Олимпийские игры. Какой пример для подражания!

А вот Елене Кочетковой от Хомутовой частенько доставалось. По ее словам, Кочеткова была лишь хорошим демонстратором. Готовили Пепла к Большому призу совсем другие люди, но у Кочетковой был папа – министр сельского хозяйства СССР, поэтому она и получила Пепла, который позволил ей стремительно ворваться в мировую конную элиту. Принижение достоинств заслуженной всадницы явно придавало Хомутовой уверенности в себе.

Нужная лошадь все никак не находилась. Одна была слишком маленькая и хрупкая, другая не подходила по здоровью, третья – слишком молодая и неопытная, четвертая обладала дурными привычками, пятая от рождения была непригодной к выездке. А я уже считала добытые розетки с лентами в своих мечтах! Пятая была настолько горяча и неуправляема, что сидеть на ней было просто страшно. Второго Дуката мне не хотелось.

Для тех, кто не в курсе, расскажу, что такое выездка или высшая школа верховой езды. Изначально это один из военных навыков лошади. Для того, чтобы всаднику-воину удобно было наносить удары сверху по врагу, лошадь должна была идеально слушаться седока, уметь разворачиваться на месте, идти назад, вставать на дыбы и многое другое. Такие элементы выездки, как пируэт, осаживание и лансада имели чисто практическое назначение – развернуться, подобраться к врагу и встать так, чтобы всаднику было удобно колоть-рубить врага. Со временем выездка превратилась в развлечение офицеров, а потом и совсем перешла исключительно в область спорта.

Лошадь для выездки должна выглядеть своеобразной лошадиной супермоделью. Она обязана быть правильного сложения, иметь длинную шею с удлиненным затылком, небольшую голову, правильные и свободные движения. Выездковая лошадь парит, едва касаясь земли, буквально пожирая ногами пространство. Тогда лошадь «судится», то есть получает у судей высокие баллы. Выездка так же необъективна, как бальные танцы или фигурное катание. Идеальная масть для выездки – вороная, желательно без отметин. Тогда она сочетается с черным фраком и цилиндром всадника и смотрится монументально. Впрочем, спортсмены ездят и на гнедых лошадях, и даже на рыжих и серых, но картинка получается уже другая. Менее четкая.

Хомутова смаковала каждую отсмотренную лошадь и пускалась в длительные и пространные объяснения, почему именно эта лошадь нам с Филиппенко не подходит. Я уже начала терять терпение, но услышала от тренера, что хорошие лошади достаются тому, кто умеет ждать.

Лошадь для меня неожиданно нашла Катя, та самая, что ездила на Венике. После того, как с Веника ее сняли, было решено, что «Алька купит большую лошадку и Катя будет на ней заниматься спортом». Конечно, Катька хотела прыгать, но для начала ее большой спортивной карьеры выездка тоже сгодится. Алькины интересы в расчет не брались. Зачем? Алька – денежный мешок.

Итак, присмотренный Катькой для себя, любимой, конь семи лет, караковый без отметин, тракененской породы звался Хуторок. Катя увидела его на соревнованиях по выездке и вызнала, что хозяйка готова Хуторка продать. Мне показали плохого качества видеозапись, на которой я вообще мало что рассмотрела. Требовалось ехать в Гатчину, в клуб «Верхний парк». Смотреть коня надо было быстро, поскольку хорошие лошади мгновенно продавались. В ближайшую же субботу мы с мужем, подхватив по дороге Хомутову и Катю, поехали в Гатчину смотреть коня.

На соревнованиях Анфиса заняла семнадцатое место из восемнадцати участников. Катя рассказала, что Анфиса очень жестко выезжала Хуторка, а на соревнованиях хлыстом ни-ни, вот Хуторок и отомстил хозяйке и не выполнил нужные элементы. Сейчас-то я понимаю, что это чушь собачья, но тогда такое объяснение показалось мне вполне убедительным.

Навстречу нам вышла большая женщина. Если сложить вместе меня, Хомутову и, может быть, еще хватило бы места для Филиппенко, вышла бы одна Анфиса. Меня, конечно, предупредили, что Анфиса – женщина крупная, но «коня под ней видно», то есть Хуторок – лошадь большая и солидная, и даже Анфиса не смогла затмить его собою…

– Мы хотим купить у вас лошадь, – смело сказала я. Анфиса смерила меня оценивающим взглядом и сперва вывела на корде небольшую серую кобылу. Кобыла была интересной лошадью хобби-класса, но решительно мне не подходила. Я поблагодарила Анфису за труды, похвалила серую кобылу, но твердо заявила, что меня интересует только Хуторок.

– Хуторок… – сказала кавалергард-Анфиса и завела кобылу в конюшню. Она отправилась чистить и седлать того, кто станет моей первой и самой большой любовью, моей гордостью, моей болью, моим САМЫМ КРАСИВЫМ КОНЕМ.

Глава 3

На мгновение мне показалось, что это какое-то де-жавю. Большая черная лошадь, виденная в детстве, вышла на грязный неухоженный плац. Та же кошачья грация движений. Только вороной Пепел словно забрел на поле одуванчиков и перепачкал морду в цветочной пыльце. И стал караковым, то есть вороным с желтыми подпалинами. Я зажмурилась и снова открыла глаза. Ну конечно нет, это совершенно другой конь!

Крупный, удивительно гармонично сложенный конь повернул ко мне небольшую голову с легкой горбинкой. Он посмотрел на меня пристально и внимательно. Анфиса крякнула и села в седло. Конь крякнул тоже – у него на спине вместе с седлом лежало полтора центнера живого веса. В седле Анфиса держалась удивительно хорошо. Она уверенно собрала лошадь, то есть двинула ее шенкелем или внутренней частью ноги и как бы сжала лошадь в тугую пружинку между рукой и ногой. Сбор – это как первая позиция в балете. Без сбора лошадь не может принять исходное положение, из которого делаются все элементы выездки. Конь был красив на свободе, но в сборе он оказался великолепен. Длинная шея с красиво очерченным затылком и длинный волнистый хвост, которым он отмахивался от Анфисиных шпор.

Хуторок двигался собранной рысью, прибавлял ее, выбрасывая ноги почти до самой морды, делал «принимание» на всех аллюрах, то есть двигался вбок, перекрещивая ноги, делал перемену ноги на галопе. Это удивительно красивый элемент выездки, когда лошадь словно перебирает ногами в воздухе, как танцует. Хуторок ходил назад, разворачивался на месте на передних и задних ногах. В общем, он почти отъездил программу Малого приза. Но удовольствия от такой езды он явно не получал. Конь скрипел зубами. С мундштука капали хлопья пены на широкую черную грудь и передние точеные ноги.

– Крытого манежа у нас нет, – жаловалась Анфиса, отхаживая коня. – Нет грунта – лошадь стоит. Поэтому и умеет меньше, чем положено по возрасту. Ему семь лет, пора уже и Большой приз ехать.

Анфиса спрыгнула с коня и бросила мне повод:

– Общайтесь!

Мне позволили немного поездить на Хуторке самой. Как же это было здорово! То же, видимо, чувствует автолюбитель, пересевший с «Запоржца» на «Мерседес». Я ощущала широкий, просторный шаг, видела большое колесо шеи перед собой. При малейшем напряжении шенкеля лошадь подбирается и ловит команду. Не скажу, чтобы конь был «диванистый», как раз довольно тряский, но когда Хуторок в сборе, сидеть на нем достаточно удобно. Рысь очень широкая, просторная. Хуторок будто зависал над землей. Хотя на самом деле не зависал, просто так бежал. И сам он глубокий и широкий, после узкогрудых, «селедочных» прокатных коней – это было непривычно. Коня подо мной было очень много.

Но самое главное в Хуторке оказалось не это. Да, он красив, изумительно сложен. Но помимо всего прочего, это была сильная лошадиная личность. Яркая конская индивидуальность. Лошадь, исполненная силы и не злоупотребляющая этой силой. Эти определения появились позже, а в тот момент в голове мелькала только одна мысль. ЭТО МОЯ ЛОШАДЬ. Я наконец-то ее нашла!

Я наклонилась вперед, обняла коня за шею и сказала присутствующим:

– Вы можете делать со мной что хотите, но с этой лошади я не слезу, стащите, если сможете.

Хомутова довольно улыбалась. Алька «запала» на Хуторка.

Мы дошли до самого главного – до цены. Анфиса спросила, на какую сумму мы рассчитываем. Хомутова не велела называть больше семисот долларов, что я и брякнула. Анфиса возмутилась и бросилась заводить коня в конюшню.

– Пять тысяч, пять тысяч, не меньше! – негодовала она. Хуторок посмотрел на меня внимательно и грустно и зашагал в конюшню. Мы уехали, не солоно хлебавши.

Хомутова дорогой ворчала, что пять тысяч – это слишком дорого. Хуторок, конечно, жеребец отличный, но денег таких не стоит.

Жеребец! Хуторок – жеребец. И при этом спокойный и адекватно реагирующий даже на такого неопытного всадника, как я. Уже не помню, как мы все разъехались в тот день. Я впала в жесточайшую депрессию. Даже неудачи на любовном фронте, которые у меня, как у любой нормальной девушки, периодически случались, не выбивали из себя так бесповоротно.

Это словно у ребенка отняли любимую игрушку, будто разлучили влюбленных, будто у нищего отобрали последнюю корку хлеба. Да, эта лошадь мне не принадлежала, но мне так хотелось, чтобы она была моей. Наверное, то же чувствует маленький уродливый пацанчик, мечтающий о диве с журнальной обложки. Казалось, меня впустили в какой-то удивительный мир, а потом грубо вытолкали за ворота. Все случилось так же, как и в детстве, когда неожиданно появилась хозяйка вороного Пепла. Мне было горько и обидно! И мне опять было четыре с половиной года.

Ночью мне приснился Рафаил. Он ничего не сказал, только улыбался. Нет ничего более приятного, чем смотреть в лицо улыбающегося ангела…

Это было полное фиаско. Ничто не радовало, на работе все из рук валилось. Впрочем, на службе у меня действительно было неважно. До такой, что просто ноги туда не несли.

Медленно, но верно ситуация накалялась и с каждым днем двигалась к трагическому финалу. Я работала в огромной империи, созданной сильной бизнес-леди Светланой Львовной Андреевой. Фирма была ее детищем, любимой игрушкой, светом в окошке. Светлана Львовна дневала и ночевала на работе, постоянно совершенствовала механизм зарабатывания денег, и без того исправно функционирующий. Меня она определила на роль арбитра, доверяла безгранично и советовалась по всем вопросам, начиная от презентационных материалов и заканчивая ее личными взаимоотношениями с сыном и гражданским мужем.

Муж, как положено, значительно моложе, красавец и карьерист. Николай работал маркетологом до меня, но ушел в другую компанию. Светлана Львовна постоянно приводила его в пример. Авторитет Николая регулярно портил мне жизнь в фирме Светланы Львовны.

Однажды я не выдержала и задала ей откровенный вопрос:

– Светлана Львовна, когда вы избавитесь от «комплекса вдовы»?..

От такой наглости у нее чуть не выпала сигарета изо рта. Начальница уставилась на меня огромными карими глазищами, в которых было и удивление и любопытство.

– Это как? – наконец выдохнула она.

– Очень просто, – отозвалась я. Если у женщины умирает муж, которого она очень сильно любила, то потом она не может выйти замуж, всех последующих мужчин она сравнивает с бывшим. Светлана Львовна, или увольте меня или перестаньте, пожалуйста, сравнивать с Николаем. Начальница долго молчала. Сильная женщина, она справилась с гневом, взяла себя в руки, оценила мой ответ и уже больше никогда не сравнивала меня с предшественником и не ставила его в пример.

После этой истории я почти все рабочее время проводила в кабинете руководителя, участвовала практически во всех разработках рекламного, маркетингового характера и всего, что касалось не только имиджа ее компании, но и лично начальницы. Для того, чтобы я не травилась табачным дымом, был куплен прибор, фильтрующий воздух. Хитрая техника не выдержала и вышла из строя через месяц. Курила Светлана Львовна как паровоз. Она просто не могла думать без сигареты.

Иногда откровенность начальницы даже пугала, поскольку была чрезмерной. Я ценила степень доверия, которую она мне оказывала и хранила многие ее тайны. И сейчас не смогу подробно рассказать о том, каким образом пришла к решению уволиться. Скажу лишь, что на мое место человека номер три в империи существовал еще один претендент. Назовем его Леонид Рождественский. Старейший сотрудник компании. Но его всякий раз обходили в борьбе за должность зама генеральши. Сначала красавец Николай, потом я. Леониду пришла пора доказать, кто на самом деле достоин быть Арбитром в компании. Рождественскому было хорошо за сорок, и надо было делать карьеру любой ценой. Это был его ПОСЛЕДНИЙ ШАНС.

Он не знал, что Светлана Львовна уже дала ему определение и в своем сознании навесила на него бирку, понимая, чего стоит Рожественский и где его место. Он же искренне считал, что я просто перешла ему дорогу, и решил объявить мне войну. А мне так хотелось спокойной, мирной жизни. Я, наверное, была прирожденной пацифисткой. Рождественский меня открыто ненавидел. Но тщетно. Мое положение в компании и мой авторитет были непоколебимы.

Дефолт грянул как гром среди ясного неба. Казалось бы, ну заигралось государство в краткосрочные облигации, ну обанкротилось. А я-то при чем? Но тогда пострадали все. Помню, как курс в «обменниках» менялся каждые десять минут, как стремительно таяла моя шикарная по тем временам пятисотдолларовая зарплата. Как доллар подорожал в пять раз, а зарплату подняли всего процентов на двадцать.

Светлана потеряла счет в банке, на котором, по слухам, лежало все ее состояние – двести пятьдесят тысяч долларов. Когда вклад еще можно было забрать, Светлана Львовна находилась на турецком курорте Мармарисе и не могла вернуться в Россию. Деньги сгорели. Светлана Львовна, и без того не очень сдержанная в выражениях, превратилась в настоящую фурию.

Муж мой тогда работал в стабильной инофирме, платили там долларами по реальному курсу, да и кризис их рыночного сегмента практически не коснулся. Меня же дефолт зацепил, и очень больно. Взбунтовалась няня, потребовав за работу доллары, а не рубли. У нее был пьющий муж и четверо детей, один из них совершенно глухой. Мы договаривались на зарплату в двести долларов, платила я ей рублями по курсу. Ее двести долларов после дефолта превратились в пятьдесят.

Ее проблемы были ясны. Самое простое в ее ситуации – просить у меня больше денег. Светлана индексировать мою зарплату отказалась.

Это была формальная причина моего ухода. Настоящую же я никогда никому не расскажу. Хотя бы из уважения к этой мужественной женщине, сидя в кабинете которой я научилась управлению компанией. Не могу сказать, что копирую ее стиль управления. Я училась тому, как делать надо, и как делать не надо. И неизвестно, что в итоге оказалось более ценным.

Не хочу вдаваться в подробности той неприятной истории, которая случилась тогда в компании, но неизвестно, как повела бы себя я под грузом ТОЙ ответственности. Светлана Львовна держалась мужественно, как настоящий боец. Но принятое ею решение вызвало в моей душе бурный протест, оставаться в компании далее мне не хотелось.

Я дала понять Рождественскому, что проиграла. Написала заявление об уходе, которое моя начальница, подумав, подписала. Рождественский был доволен… Оставалась единственная опасность – что он станет отыгрываться за все былое на моей подчиненной и верной соратнице Кире. Та пребывала в шоке. Она не понимала, почему я проиграла бой Рожественскому, даже не успев толком в него вступить. Сама отдала ему отдел, должность. Я не могла объяснить ей мотивы поступка. Для меня это походило на тактическое отступление Кутузова из Москвы. Попытка сохранить остатки уважение к сильной женщине-руководителю. И Рождественский тут ни при чем. Зарплата – только повод. Я сама хотела покинуть уйти…

Рождественскому так и не удалось ничего добиться. Отношение руководства к нему не изменилось. Не помог даже нетривиальный поступок – женитьба на совладелице компании. Он так и не поднялся до роли Арбитра в империи. Но свято место пусто не бывает. Вскоре у Компании появился новый Арбитр…

Итак, с каким багажом я заканчивала 1998 год? Я безработная. Карьера рухнула. Лошадь моей мечты купить не удалось. Я по-прежнему ездила на Анжаре и боролась с его цирковыми привычками.

Мои беды неожиданно встретили поддержку и понимание со стороны мужа. Скандалы в семье прекратились. Ну, почти прекратились. Сначала неприятности на работе у него, потом у меня. Мы утешали и поддерживали друг друга, и это сплачивало семью. Пожалуй, это было самое счастливое время нашей совместной жизни.

Неожиданно мне выпадает ШАНС. Боссу мужа Алексею Слатвинскому срочно нужен был переводчик. У него тогда было четверо деловых партнеров, и они одновременно приехали на осеннюю строительную выставку. Их полагалось «развести по разным углам», чтобы они не встретились «нос к носу». Англоговорящих в фирме Алексея не хватало, и Филиппенко предложил мою кандидатуру.

Мне достался молодой, лет тридцати, весьма импозантный швед по имени Бьен. Встретились мы в ресторане на последнем этаже «Прибалтийской», где он остановился, и за ужином повели неспешную беседу – вначале о разнице русского и шведского менталитетов, потом и о кризисе в России, о рынке кровельных материалов, о перспективах развития рынка. Из ресторана мы переместились в лобби отеля, где сидели рядышком на мягком диванчике, потягивая коньяк. Швед расслабился и даже доверительно хлопнул меня по коленке.

– Скажи, Аля, что сделать, чтобы завоевать этот рынок?

– Все просто, Бьен. Дай Алексею низкие цены и через год сможешь праздновать победу.

Вечер пролетел незаметно, и я заторопилась домой. Казалось, ничто не мешало продолжить знакомство… Но Бьен молчал. Но пристально вглядывался в меня, словно ждал какого-то приглашения. И не дождался. Я замужняя женщина. Каков бы ни был мой Филиппенко, мысли наставить ему рога у меня не возникало ни разу. Сидя рядом с Бъеном, я не испытывала ничего, кроме неловкости. Почему? Не могу ответить на этот вопрос даже себе. До сих пор помню: он смотрит вопросительно, я опускаю взгляд.

Швед не спеша расплачивается, подает мне пальто. Садясь в такси, я сдержанно улыбаюсь. Он благодарит за приятный вечер. На прощанье дает визитную карточку с номером мобильного телефона, по которому я так и не позвоню. Я и так счастлива, что провела чудесный вечер. Отвыкла от мужского общества, проводя каждый день со Светланой Львовной в ее кабинете. Рождественский не в счет. Он, по-моему, и не мужчина вовсе. Повадки у него не мужские… И смех бабский. Не к ночи будь он помянут!

Но, сидя в такси, я мечтала о караковом Хуторке. Ненормальная я все-таки, не иначе.

На следующий день позвонил Филиппенко. Заявил, что босс поражен, насколько грамотно я «раскатала» Бьена. Слатвинский еще ничего не успел сделать, а Бьен уже выкатил ему такой низкий ценник, от которого у того даже очки запотели. Мне передали гонорар за работу и приятный подарок – коробочку духов «Джой». Неплохой заработок за вечер и приятная награда за супружескую верность. Теперь я знаю, чем пахнет верность. У нее запах ландыша…

Через неделю босс мужа решил посетить шведский город Карлстад и посетить производство своего второго партнера, Йоргена. Слатвинский решил взять с собой Филиппенко и… меня. Целый день в Стокгольме и три дня в Карлстаде. Здорово! Это ли не повод сменить обстановку и развеяться?

Сам Слатвинский оказался еще импозантнее Бьена. Но, в отличие от теплого и довольно открытого шведа – холодный и малодоступный. Точнее, замороченный. Во всем видел только темную сторону. Сидя в уютном купе шведского поезда, уносившего нас из Стокгольма в Карлстад, я вслушивалась в мужские разговоры. Это большой бизнес, и мне надо было срочно усвоить его законы. Но для моего бизнес-развития эта поездка была совершенно бесполезна. Роль, отводившаяся мне, была всего лишь настроить шведа на позитивный лад. Думаю, я хорошо справилась с задачей, но кое-какой бонус был приготовлен и лично мне. Выяснилось, что дочь Йоргена Линда занимается выездкой и держит собственную лошадь. На следующий день мужчины удалились на переговоры, переводил на них мой муж. А меня ждали на конюшне для персональной тренировки!

Лошади уже поймали меня в свои сети и крепко держали, не желая отпускать.

Линда оказалась классной девчонкой. Я поняла, что все мы, лошадники, независимо от национальности, немного чокнутые. И отлично понимаем друг друга. Линда трещала про свою Леди Джейн, не умолкая. Как ее купили в Англии после скакового сезона, как долго отучали лошадь нестись сломя голову, как Линда «летала» с нее на поворотах. Только через два года кобыла оказалась пригодна к прогулкам в поле и занятиям выездкой.

На Линдиной кобыле мы не поехали. Копыта у Леди Джейн были недавно расчищены, и подковы сняты. Как женщины делают маникюр, так и лошадям снимают лишний роговой слой с копыт. На воле копытный рог снашивается естественно, а спортивным лошадям расчистку делает кузнец-коваль раз в полтора месяца. Линда вывела Леди Джейн, но потом отвела назад, увидев ее разъезжающиеся на гололеде ноги. Мне достался шведский теплокровный по кличке Тай Пон. Он оказался подкован на шипы, и за устойчивость его хода можно было не волноваться. Огромный рыжий верзила, сто семьдесят пять сантиметров ростом. Карабкаться на него пришлось с табуретки. На спине у коня лежало удобное английское седло, и подкован он был на подковы с шипами, которые позволили передвигаться по заснеженному плацу без малейшего неудобства.

Сразу стало ясно, насколько хорошо выезженная лошадь полезна для начинающего всадника. Лучший учитель. Тай Пону было около двадцати лет. Он был большой и добрый. Сколько же новичков вывез он в спортивную жизнь на своей широкой спине? Линда – прирожденный тренер. Тонкий и деликатный. Она то берет меня на корду, то бежит рядом по снегу, поправляя посадку. Она показала, как важно сохранять положение ноги у бока лошади, не «хлопать крыльями», посылая лошадь вперед. Часовая тренировка сразу двинула меня вперед из прокатного «болота». И тут я осознала, что Хуторок мне необходим. И что за него надо бороться.

В ту ночь мне снилось, что вокруг моей кирпичной девятиэтажки на проспекте Ветеранов бегает большая черная лошадь и просится ко мне жить… С тех пор мне снился только Хуторок, а ангел Рафаил надолго меня покинул. На произвол судьбы.

Переговоры с Йоргеном прошли на «ура». У Слатвинского появились два шведских поставщика кровельных материалов, что впоследствии позволило ему занять на рынке лидирующее положение. А я получила должность в его компании. Оклад в пятьсот долларов, и проценты от заключенных сделок. Сумма в пять тысяч долларов, которую Анфиса просила за лошадь, уже не казалась заоблачной. Кроме того, мне предоставили в рассрочку машину. Прекрасный белый джип Нисан Террано достался мне после жены одного из директоров фирмы. Машина была в полной «обвеске» – фаркоп, пороги, «кенгурятник». Как-то жена не рассчитала силы и снесла будку сторожей на автостоянке. Так что машина оказалась боевой. И мощной – таскать прицеп-коневозку ей вполне по силам. Будем ездить на соревнования!

Когда я помогала отцу чинить машины в Абхазии, поняла, что машина – это просто кусок железа. Она так никогда и не стала для меня настоящей ценностью, предметом восхищения или гордости… Это был просто механизм для перемещения тела – из точки А в точку Б. За руль я не рвалась. В автошколу меня погнал Филиппенко. Сказал, что пора получить права. Что ж! Надо так надо! Я послушно поплелась в автошколу. Вождение преподавал желчный инструктор Михалыч, который за малейшую оплошность орал: