Нет мира в конном мире. Часть 1. Вход

Нет мира в конном мире

Часть 1. Вход

Жанна Стафеева

Редактор Надежда Залина

© Жанна Стафеева, 2020

ISBN 978-5-4490-0097-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Когда я вижу лошадь, не важно где – на фотографии, на телеэкране, в жизни – я автоматически оцениваю ее стати, подготовку, племенную ценность, темперамент. Но у меня не возникает желания ею владеть. Это просто взгляд со стороны.

Глава 1

Эта история началась очень давно. В декабре 1974 года, если быть абсолютно точной. Мне четыре с половиной года. Мои родители никоим образом не связаны с лошадьми. Отец – автомастер, мать – водитель трамвая. Но у отца имелся друг детства, который подрабатывал плотником в школе верховой езды. Тем зимним питерским утором у мужчин нашелся повод встретиться. Они вспоминали детство – улицы и подворотни Петроградской стороны, игры и драки. Я, в цигейковой шубке и валенках с калошами, забыта на трибунах крытого конного манежа. Прошло столько лет, а в памяти засели малейшие подробности того дня…

Я помню сладковатый запах опилок, звук гонга при старте очередного всадника, женский голос в громкоговорителе: «На старт приглашается …на лошади по кличке…». На спортсменах красные пиджаки. Разноцветные лошади взлетают над препятствиями… Пока идет выступление, публика молчит, но ближе к финишу, когда препятствие взято чисто или случился повал, трибуны взрываются эмоциями.

Лошади прыгают по-разному. Кто-то птицей пролетает над препятствиями, не уронив ни одной жерди, и трибуны взрываются гулом и восторженными криками. Кто-то менее удачлив. Порой жерди летят на землю с глухим стуком, и трибуны разочарованно гудят. Иногда падают всадники, и тогда люди вскрикивают и вжимаются в кресла.

Этому всаднику лошадь удается поймать. Он садится в седло и продолжает соревнования. А у другого лошадь не хочет прыгать – после двух объездов препятствий его лишают дальнейшего участия в турнире. Всадник, убитый горем, уезжает. В конце – награждение в конном строю. Пятерым лучшим всадникам вручили грамоты, лошадям прикололи цветные розетки, и они совершили круг почета под аплодисменты и одобрительные крики публики.

Именно так все и запомнилось. Это – стандартная схема проведения соревнований по конкуру – преодолению препятствий. Тогда, в детстве, я лишь фиксировала события, а осмыслить их могу только сейчас. Но всякий раз, оказавшись на конных соревнованиях, я чувствую тот же эмоциональный подъем, тот же живейший интерес. И сердце колотится так же быстро, как тогда, когда этот мир, далекий и манящий, предстал передо мной впервые. У него, как и в любой области жизни, имелась парадная сторона и закулисье. И для входа за кулисы требовалось иметь там своего человека. Им и стал папин друг дядя Толя.

Соревнования закончились, трибуны опустели, про меня вспомнили. Дядя Толя повел нас с отцом на конюшни. Лошади стояли за решетками, как пленники, и тянули к нам усатые морды, от которых валил пар. Они были рыжие, коричневые и черные. У одних – маленькие белые звездочки, у других – большие белые полоски-проточины, третьи – вообще без белых отметин, самые красивые. Бархатными губами они брали сухари с ладони и шумно хрустели ими. Мы ходили по конюшне, кормили лошадей, но мне хотелось так же, как эти всадники, летать на спинах у лошадей.

За конюшнями по опилочному кругу большая девочка водила за уздечку огромную черную лошадь, и моя рука сразу же вцепилась в ладонь отца и стала тянуть его туда. Вблизи удалось разглядеть больше. Черное седло и белая подкладка. Ноги лошади красиво забинтованы белым. Грива заплетена в косички, и каждая косичка закручена бараночкой, а челка, наоборот, пушистая, как у школьницы. Лошадь блестела и переливалась на зимнем солнце. Она то ли бежала, то ли летела, то ли танцевала.

– Это наш знаменитый Пепел, – с гордостью произнес дядя Толя, – только вчера из Москвы приехал. Лиза! Надо посадить девочку в седло, покатать хоть в поводу.

– Не, дядь Толь, Лена Владимировна заругает. Вы что!

– Не заругает. Она не увидит, мы чуть-чуть.

Меня закинули в седло, и сразу стало высоко-высоко. Впрочем, ничего другого я не успела ни увидеть, ни почувствовать, поскольку где-то сзади послышался истошный крик. Кричала круглолицая тетя в смешном черном пальто, спереди коротком, а сзади длинном. Она подбежала и дернула меня за ногу, которая оказалась ближе к ней. Я сползла с седла и заплакала, оказавшись на земле. Тетенька забралась на коня, потянула за ремешки и вонзила в бока коня железки, привязанные к сапогам. Конь весь подобрался и заплясал под ней, храпя.

– Ходят тут всякие… – прошипела круглолицая и сердито уехала, всем своим видом демонстрируя презрение. А я смотрела вслед удаляющейся лошади и плакала от обиды и разочарования, что все так плохо закончилось. Я же ничего плохого не сделала. Плакала всю дорогу домой, а потом еще дома, и только ближе к вечеру щипать в носу перестало. Уже лежа в постели, все думала – почему он Пепел? Он же не серый, а черный…

Я сидела на лошади всего несколько секунд. Их хватило, чтобы пленить меня навсегда. В этом было нечто, не поддающееся анализу. Но это «нечто» лишило покоя и потянуло к себе со страшной силой. То ли кровь заиграла, поскольку со стороны матери во мне течет кровь уральских казаков, а стороны отца – офицеров-кавалеристов, то ли звезды так расположились, однако с этого момента вся моя жизнь вокруг них, лошадей, и завертелась.

На моих рисунках везде были лошади. Они скакали по кругу, прыгали через препятствия, паслись на лугу. Все изображалось вполне правдоподобно – ноги лошадей забинтованы, из громкоговорителя льются звуки, и препятствие «каменная стенка» выглядит как настоящее, и уздечка нарисована правильно, с трензельными кольцами. В моих альбомах появились вырезки из журналов, календарики, марки с лошадками. Настольными книгами стали «Самый красивый конь» и «Прощайте и здравствуйте, кони» Бориса Алмазова. Если бы в них автор написал, как все непросто в этом самом конном мире, как много в нем зависти и интриг, может, я была бы осторожнее, не совершила бы массы ошибок, не набила бы шишек. Впрочем, я не жалею. Это часть моей жизни и мне не за что себя винить. Я любила лошадей всей душою, а они меня. Это был взаимный роман по большой любви. А большая любовь всегда приносит страдания, в которых мы очищаемся и крепнем…

В первый класс меня повела мама. Отец уехал в конце августа за грибами в Псковскую область. Шли проливные дожди, дорогу развезло, машина сломалась, и отец просидел под Псковом целую неделю. Он вернулся со связками сушеных грибов и ведрами брусники, из которой наварили вкуснейшего варенья. Но вернулся уже после первого сентября. Мама потом долго на него дулась и пилила при каждом удобном случае.

Класс наш оказался большим, сорок с лишним человек. Школа была «блатная», с преподаванием ряда предметов на французском языке. Училась я неважно, перебивалась с «тройки на четверку», с французским вообще была беда. Тяги к учебе не наблюдалось.

В первом классе для ребенка вообще много непонятного и нового, я часто отвлекалась, пропустила несколько важных объяснений, получила несколько неважных оценок… И как-то само собой получилось, что репутация троечницы прочно закрепилась за мной. «Француженка» Алина Алексеевна билась со мною насмерть, но без толку. Моей целью была единственная на весь Ленинград конно-спортивная школа. Она находилась на улице Марата, и все мои мысли бродили где-то там. Принимали с десяти лет, конкурс – огромный. Поэтому я упорно готовилась к экзаменам – занималась фехтованием, плавала, прыгала на батуте.

Не скажу, что я была в классе хуже всех.. Но на фоне ярких личностей вроде музыкальной Лены Михайловой и вундеркинда Даши Цивиной смотрелась не особенно выигрышно. С математикой все обстояло сносно, но почерк сформировался отвратительный, словарный запас был маленький, да и читала я медленно. Складывание букв в слова первые два года учебы давалось тяжело.

Куда приятнее мечтать о будущем, в котором обязательно есть место лошади. Как в чешском фильме «Три орешка для Золушки». В старых пружинах мне мерещились стремена, в оторванных ремешках – поводья, в отпечатках чьих-то ног – следы копыт. Наверное, это была болезнь. Но самая сладкая и приятная болезнь на свете. Предавалась она контактным путем, имела короткий инкубационный период. Будущее показало, что болезнь стала хронической и лечению поддавалась мало.

Родители не на шутку обеспокоились этим непонятным увлечением. Один раз ребенок попал на конюшню и стал буквально бредить лошадьми! Но в этом увлечении нашлась и полезная сторона. Книжки про лошадей, которые я поглощала в больших количествах, сослужили добрую службу. Сначала про лошадей, потом и про все остальное. Чтение открывало удивительный мир, и скоро оно уже стало для меня совершенно необходимо.

Нелюбовь к чтению сменилась горячей любовью: книжку вечером у меня отбирали уже с боем. Иногда я читала под одеялом с фонариком, потому что не могла уснуть, не дочитав книгу до конца. Учебный процесс пошел теперь гораздо веселее.

Но мечты поступить в конную школу так и не сбылись. Родители надумали сменить место жительства. Решено: мы переезжаем из Ленинграда в Абхазию.

Отец родился в Ленинграде в мае 1940 года. Перед самой войной бабушка вывезла детей в деревню, в Псковскую область. Она оказалась в оккупации. Бабушка рассказывала потом, что папа еще долгое время после войны старался держать в карманах сухари – боялся, что опять будет нечего есть.

Война подорвала здоровье отца. После тридцати он стал чувствовать себя совсем уж плохо и по настоянию врачей был вынужден сменить питерский климат на благодатный абхазский.

Отец купил половину ветхого саманного домика у вредной старухи бабы Клавы, и олимпийским летом 1980 года мы уехали в село Хейвани Гагринского района. Первой на новоселье посмотрела мама и сообщила, что места там райские – море в ста метрах от участка, отличный сад, а позади дома – горы. Я же мечтала только об одном – чтобы там оказались лошади…

Прощайте конноспортивная и художественная школа! И с друзьями – Максимом и Наташкой – придется расстаться. Но лошадей, конечно, жаль сильнее…

Помню горячий южный воздух, который я вдохнула, выйдя из поезда Ленинград-Адлер, как мелькали в окне машины диковинные деревья – платаны с плешивыми стволами, с которых клочьями слезала кожа, магнолии с белыми одуряющими цветами и темными лакированными листьями, белые и розовые олеандры. Как долго ехали на машине по петляющей дороге. И вдруг где-то справа, совсем близко, появилось море…

Живности на юге оказалось много. В поселке по улицам ходили индюки и гуси, роняя перья. После наступления темноты протяжно и жалобно кричали павлины. Наблюдались и другие представители фауны. Но меня интересовала совсем другая ее разновидность. Большая и четвероногая.

И к моей бурной радости, одна лошадь там все же нашлась. Меня послали за хлебом и сахаром в ближайший магазин. Это была лавочка, где можно было купить все, что угодно – кильки в банках, тетрадки в клеточку, югославские кожаные перчатки и яблочную пастилу, сливочное масло и велосипедные шины. Заправляла магазинчиком странноватая семья – маленький юркий грузин Валико в кепке «аэродром» и его тихая, почти безмолвная жена. Которая была на голову выше мужа и в два раза толще. Сельмаг являлся чем-то вроде сельского клуба. Вокруг него всегда было многолюдно. Здесь встречались, делились новостями. Я могла только догадываться, о чем велись долгие и эмоциональные беседы. Внутри магазина пахло хлебом, сахаром и дегтем.

Выйдя из магазина, я заметила, позади него мелькнуло что-то каштановое. Сомнений не было – конечно же, это лошадь! Гнеденький горбоносый ме-ринок сонно щипал траву, внимательно обходя куски арматуры, торчавшие из земли… В сумке у меня лежали три буханки душистого белого хлеба (такого хлеба в Ленинграде не найти) и двухкилограммовый бумажный пакет сахара. Жаль, сахар не кусковой – он был бы сподручнее для знакомства. Подойти к незнакомой лошади еще страшнее, чем к собаке. Но надо же с чего-то начинать…

Я отломила кусок корки и протянула хлеб на вытянутой руке. Конь оторвался от поедания травы и втянул воздух ноздрями. А потом сам пошел мне навстречу. Как же восхитительно от него пахло – конским потом и пережеванной зеленой травой! Гнедой взял хлеб бархатными губами и принялся пережевывать корочку. Я знала, что мягким хлебом кормить лошадей нельзя и потому ободрала с буханки все корки. Объев каравай, гнедой невозмутимо удалился. Но мне хватило и этого. Я неслась домой, хлопая себя по коленкам тяжеленным пакетом.

– Мама! Мама! Лошадь!

Я просто захлебывалась от переполнявшего меня счастья!

Жаль, что родители моих восторгов совершенно не разделяли. Отец в мастерской, оборудованной прямо на участке, чинил битые машины. Трамваи по Леселидзе не ездили, только автобусы, большие желтые «Икарусы», поэтому мама превратилась в домохозяйку. У нее быстро появились приятельницы. Одна из них приносила изумительные душистые «шампанские» яблоки из своего сада. Шампанскими они назывались потому, что при падении с дерева на яблоке образовывался «синяк», где шипел и бурчал сок, словно шампанское.

Первое лето в Абхазии – беззаботное, наполненное яркими впечатлениями. Мы считались гостями из Ленинграда. Местные жители с гордостью показывали достопримечательности: Голубое озеро и озеро Рица, дачу Сталина на мысе Пицунда, монастырь и пещеру в Новом Афоне. Пальмы и платаны, олеандры и магнолии… После блеклой питерской природы – это выглядело так ярко, сочно и буйно.

Надо ли говорить, что самым ярким и памятным эпизодом стало для меня фотографирование на лошади. У меня сохранился снимок. На нем – замученная туристами пожилая лошаденка, а сверху я – в папахе и бурке. При этом вид у меня на фото лихой и абсолютно счастливый.

Море не стало для меня диковинкой. Все-таки в Петербурге тоже есть свое море – Финский залив. Странным казалось название «Черное». Оно на самом деле было разного цвета в зависимости от погоды – когда серое, когда зеленое, но никогда – черное. Иногда, безветренным ранним утром, даже далеко от берега просматривалось дно – вода словно застывала. Ходить по галечному берегу оказалось страшно неудобно, но говорили, что очень полезно для здоровья. Этакий точечный массаж ступней.

Плавать я училась еще в ленинградском бассейне, однако вода упорно отказывалась меня держать. В море все получилось само собой. Может быть, потому, что в море вода была соленой, выталкивала меня на поверхность сама. Мама – исключительно сухопутная птица – в приобретенные навыки не верила и сильно дергалась, если я отплывала далеко.

– Не смей плавать на глубину, – ворчала она. Впрочем, мама и в первое лето на море ходила редко, а потом и совсем перестала.

Она хлопотала по хозяйству, ворчала по поводу нашей бытовой неустроенности и изредка ругалась с соседкой бабой Клавой.

Об этой старушке хочется сказать пару слов, поскольку это весьма колоритная фигура. Среднего роста, крепкая, веснушчатая, в неизменном платочке, надвинутом на лоб. Глаза ее, как маленькие узенькие щелки, бегали туда-сюда, замышляя новые козни.

Кубанская казачка, дородная и ушлая, Клавдия вышла замуж за вдовца – грузина Вано. Она как-то умудрилась оставить двоих его детей без наследства, когда его не стало. Имущество состояло из ветхого дома

И запущенного сада – они и стали источником невиданного дохода для хитрой тетки. Сначала она продала отцу половину дома, а потом, пользуясь тем, что и со второй половиной дома надо было решать вопрос, «загнала» оставшуюся часть дома втридорога вместе со старой мебелью, источенной жучками, рассохшимися винными бочками и старым самогонным аппаратом. Гнали самогон и делали вино в поселке буквально в каждом дворе. Сначала виноград дробили в специальной кадке с роликом, утыканным гвоздями. Ролик вращали за ручку, и дробилка выплевывала раздавленные ягоды – синие кожурки и зеленую мякоть. Из свежего виноградного сока делали чурчхелу – нанизанные на нитку орешки, которые макали в кашу из виноградного сока и кукурузной муки. Верхний хвостик нитки оставался для подвешивания. Все это высыхало, и получалась резиновая темно-красная колбаска с орешками внутри. Орехи, кукуруза и виноград для нее росли в нашем саду.

Дробленый виноград перегружался в чаны, где сок бродил вместе с мездрой, а когда вино отцеживалось в бочки, из забродивших виноградных шкурок и косточек в каждом дворе гнали чачу или виноградную водку. Это трудоемкий и длительный процесс. Надо поддерживать постоянный огонь под самогонным аппаратом, чтобы он не остыл. Мама сутками дежурила у этого костра, по капле нацеживая то, что потом целое лето потребляло наше отдыхательное братство. Чачей расплачивались с работниками, ею давали взятки, ее употребляли и как горячительный напиток, использовали для растирания больных с высокой температурой, шла она и для приготовления настоек. Виноградная водка должна была гореть, если поднести к ней спичку. Тогда она считалась хорошей.

Отец хотел, чтобы в саду было абсолютно все! И принялся за дело со свойственным только ему размахом. Одних мандариновых и лимонных деревьев было высажено штук пятнадцать, а также по нескольку саженцев персиков и абрикосов, хурма и фейхоа, вишня и черешня, слива, шелковица, груша, мушмула. Все это великолепие наливалось и плодоносило. К моей бурной радости…

На целебном абхазском воздухе отец поправился и окреп. Настолько, что захотел произвести на свет наследника. Но все время получались девочки. Сначала – близнецы, а потом и еще две незапланированные девочки-погодки. Семья выросла, как на дрожжах, поэтому отец затеял строительство нового дома. Взялся он за дело с жаром, присущим всем энергичным дилетантам, но без проекта, по эскизу, потому было много недоработок и несостыковок. Когда же дело дошло до устройства новой беседки для винограда, отец насмешил всех наших соседей. Он сварил из труб огромные арки, метра по три высотой и закинул на них виноградные лозы. На вопрос соседей:

– Женя, а ты как виноград-то с такой высоты собирать будешь? – он гордо ответил:

– Привешу люльку и буду в ней кататься.

Надо ли говорить, что люлька так и не была привешена, и сбор винограда каждую осень превращался в верхолазание?

В сентябре я отправилась в четвертый класс. Формально школа была русской, то есть преподавание велось на русском языке, но с обязательными уроками грузинского языка и истории Грузии. Класс собрался интернациональ-ный – русские, армяне, грузины, мингрелы, греки, эстонцы, украинцы и, конечно, абхазы, коренное население. Мальчишек – хулиганистых и задиристых, оказалось значительно больше. Девочки – все на подбор воспитанные, учились старательно, но слабо. Я оказалась в новой школе на особом положении. Лавры «ленинградской девочки» свалились нежданно-негаданно на мою голову, и это было приятно. Они привлекали повышенное внимание и требовали быть первой. Лучшей. Впрочем, скоро нашлись и завистники. Старшеклассницы непонятно за что дразнили меня «ленинградской крысой». Потом они разобрались, что я нормальная девчонка и даже извинились. Но поначалу было очень обидно.

Я попробовала учиться на пятерки и быстро оценила преимущество быть отличницей. Учиться стало легко и приятно. Защищая честь школы на олимпиадах и слетах, объездила всю республику, участвуя в школьных мероприятиях. Именно благодаря своей школьной активности я побывала в Сухуми, Очамчири и даже в Тбилиси. Директор школы Надежда Ивановна была неутомимой энтузиасткой и умудрилась собрать превосходный педагогический состав. Нас учили выпускницы университетов страны, и по многим предметам учебный процесс был организован исключительно интересно. Физик Виктор Павлович вел уроки с множеством наглядных пособий, а учитель истории Римма Васильевна всегда использовала массу дополнительной литературы. Уроки физкультуры проходили прямо на море весь сентябрь. Мы плавали на время, при этом мальчишки норовили стащить незаметно с девчонок купальники. И еще на гражданской обороне на пляже мы стреляли из «мелкашки». Тут уже никто не баловался – оружие – серьезная вещь! Но это уже в старшей школе.

Любимым предметом стала, естественно, биология. Для глубокого изучения этой науки в школе имелся настоящий биологический музей, с чучелами птиц и зверей нашего края и богатейшей коллекцией растений со всего света. Каждый вечер дежурили. Мальчики таскали воду, девочки хозяйничали с лейками. Было весело…

Мы проводили экскурсии по музею для всяких заезжих делегаций, и даже порой на английском языке. Помню, однажды нагрянула делегация детей английских шахтеров. Худенькие подростки в узеньких джинсах-дудочках

и футболках с ненашенскими надписями, жующие дефицитную жвачку… Они слегка боялись нас, а мы – их.

Но подлинный ужас я испытала, когда школу посетил лидер коммунистической партии Бахрейна, настоящий чернокожий человек. Мне, как председателю Совета Дружины пионерской организации, положено было приветствовать почетного гостя. Конечно, я пожала ему руку, но на моем лице отразилась вся гамма испытываемых чувств. Высокий гость отлично все понял и все повторял мне по-английски:

– Не бойтесь меня, не бойтесь…

Потом произошел обмен значками – моим пионерским на значок компартии Бахрейна, и моя трудная ми-сия завершилась. Конечно же нам твердили тогда в школе, что все люди – братья и что у нас интернационал. Но этот «брат» был такой непохожий на нас, с белоснежными зубами, сверкавшими на черном лице. И потом, у него такие непривычно светлые ладошки… А значок бахрейнского коммуниста до сих пор лежит в шкафу в коробке со старыми фотографиями…

Кроме биологического, в школе располагались: краеведческий музей, в котором были собраны редкие палеонтологические экспонаты, музей Ленина с маленькими моделями домиков, где когда-то жил вождь мирового пролетариата, Клуб интернациональной дружбы с коллекцией национальных костюмов всех пятнадцати советских республик. Все эти школьные заведения я в разное время возглавляла. Первый опыт такой работы пришел ко мне именно в школе. Если ты умеешь собрать для выполнения какого-то задания детей, которым это не особо нужно, можешь увлечь своей идеей и организовать их для выполнения каких-то конкретных задач, то руководить взрослыми потом – проще простого. У взрослых всегда есть заинтересованность, чаще всего материальная. Детей же нужно просто увлечь, и тогда дело пойдет! Второй полезный навык – публичных выступлений – сформировался у меня тоже в школе. По натуре я стеснительна, но школа приучила к тому, что на меня обращают внимание и ждут каких-то особенных мыслей. И я с радостью их генерировала! И двигала в массы.

Умные мысли можно было почерпнуть из книг. В то время я читала уже запойно, стремительно расширяя кругозор и словарный запас. Читала все подряд – от книг по виноградарству до «кирпичей» местных авторов, посвященных тяжелой доле абхазского народа до революции. Скоро все имеющиеся книги оказались перечитанными, и возник настоящий голод. В старших классах учительница русского языка и литературы Александра Леонидовна пришла на помощь – она снабжала меня книгами из домашней библиотеки. У нее был замечательный литературный вкус, поэтому я быстро перешла на образцы другой прозы и произведений местных авторов больше не читала.

Но самым увлекательным чтением для меня был конечно журнал «Коневодство и конный спорт», который прочитывала его от корки до корки, включая статьи про нормы выжеребки в расчете на сто кобыл и списки двухминутных рысаков. Второе означало, что рысак преодолел дистанцию 1600 метров рысью за 2 минуты.

Особенно запомнился материал о маленькой девочке Оксане Духовской, которая на соревнованиях по выездке заняла первое место. И фотография – девочка в кружевной кофточке с жабо едет на большом соловом коне испанским шагом. Как же мне хотелось оказаться на ее месте!

Я решила стать зооинженером по коневодству, буду выводить новые породы, бороться за резвость орловского рысака и заниматься высшей школой верховой езды. Но отец авторитетно заявил, что ЕГО дочь «кóням хвосты крутить не будет, а будет изучать иностранные языки». Масла в огонь подлили отдыхающие. Они тоже твердили, что для девочки иностранные языки – самое лучшее занятие. Но мне в «иняз» совсем не хотелось, я втайне все равно мечтала о Тимирязевской сельхозакадемии.

Отдыхающие населяли наш дом и двор с мая по октябрь. Свободные комнаты сдавались покоечно. Три рубля в сутки. Кого-то мама находила на вокзале, это были случайные люди. Им сдавалась спальное место и давалась возможность что-то сварить на плите в летней кухне. Другая категория – постоянные отдыхающие, которые приезжали из года в год – многочисленные знакомые и приятели родителей, приезжавшие в гости.

В то время Абхазия была местом паломничества простого советского народа. «Апсны – страна души!». Это было более экзотично, чем Сочи или Одесса. Любой советский инженер мог накопить рублей сто на железнодорожные билеты и отдых в частном секторе. Члены партии отдыхали в специальных пансионатах, где жили в комфортабельных номерах, получали изысканный по совковым меркам сервис и черную икру на ужин. Народ попроще бегал с кастрюльками, в которых варился «суп-письмо» – концентраты из бумажных пакетов – и булькали незатейливые сосиски. Вкупе со свежими огурцами и помидорами и местным ноздреватым белым хлебом они и составляли пищу наших отдыхающих.