Мировая борьба. Англосаксы против планеты

Нельзя не согласиться с английским историком Д. Ливеном, автором работы «Империя: Российская империя и её соперники» (Lieven D. Empire: The Russian empire and its rivals. L., 2000), который заметил, что в современных работах по сравнительной истории и политологии господствует превращённая в догму – «странная версия англо-американского самопоздравления-самовосхваления (self-congratulation), написанная в немецкой манере».

И ведь действительно: практически вся история современности, вся история капиталистической эпохи написана по сути с англо-американских позиций, на основе англо-американских ценностей (права человека, понимаемые как права индивида, рынок, демократия и т. д.), провозглашённых универсальными, в понятиях и терминах, отражающих реалии буржуазного общества, основанного на англосаксонских по происхождению капитализме и либерализме (отсюда, кстати, европоцентризм и капиталоцентризм современной науки об обществе), а следовательно, на основе англосаксонских интересов, т. е. интересов двух сменивших один другого гегемонов мировой капиталистической системы – Великобритании и США, «англо-американского истеблишмента» (К. Куигли) – экономико-политическо-интеллектуального.

Когда-то Тацит заметил, что поражение в битве терпит тот, кто первым опускает глаза. Смотреть на себя и на мир чужими глазами – ещё хуже, чем опустить глаза в бою. Это значит проиграть битву до её начала. История современности написана победителями, они назначали её героев (англичане, американцы, протестанты, либералы и т. д.) и антигероев (католики, православные, мусульмане, французы, немцы, русские, марксисты, консерваторы и т. д.); они определяли, как и что исследовать и, главное, оценивать, причём по двойному (по-разному для себя и для остального мира) стандарту. На повестке дня – ревизия подобного подхода и основанных на нём интерпретаций истории вообще и капиталистической эпохи с её борьбой государств за гегемонию, в частности – переосмысление (или осмысление заново – unthinking, как предпочитает выражаться отец-основатель мир-системного анализа И. Валлерстайн). Такого рода ревизия, или осмысление заново – необходимое, хотя и недостаточное условие не победы даже, а участия на равных в Большой Мировой Игре, в разворачивающихся на наших глазах новом мировом переделе, новой Пересдаче Карт Истории, которая определит расклад сил на бóльшую часть XXI века. В игре, в которой Россия, если говорить всерьёз, пока что даже не субъект.

VII

Вывод? Учиться, учиться и ещё раз учиться, в том числе и на своих ошибках – за одного битого двух небитых дают. Учиться быть сильным, потому что слабых бьют. Учиться у тех же англосаксов. Например, их замечательному принципу – right or wrong, my country, с помощью которого, начиная с XVI в., они последовательно, с запада на восток, устраняли всех своих противников – сначала полуостровных европейских (Испанию, Францию, Германию), а затем евразийских – Россию и СССР, «дотопав» сегодня до Восточной Азии (Китая). Именно указанный победительный государственно-патриотический принцип, окрашивающий англосаксонский либерализм в тона национализма и имперскости, с большим трудом воспринимался русской/советской/постсоветской интеллигенцией, либерализм которой был в подавляющем большинстве случаев устремлён в сторону Запада, в сторону от своей страны, от своего народа, а то и просто повёрнут против страны и народа, логически оборачиваясь русофобией. Прав Достоевский: либерализм в России – это нерусский либерализм. А вот либерализм в Англии и Америке был всегда англо-американским либерализмом, и в том была его созидательная, а не разрушительная сила – по отношению к своим странам, разумеется. Разрушительным политико-экономическим и идейным (психоисторическим) оружием этот либерализм становился по отношению к странам – противникам англосаксов, особенно когда обрастал в них местной либеральной «пятой колонной», которая объективно (по идеализму, глупости, подлости, холуйству перед Западом – причина не важна, важен результат) работала «на чужого дядю». Кстати, в англосаксонских странах работников «на чужих дядек», как правило, нейтрализуют быстро и жёстко, причём как по закону, так и создавая вокруг них определённую моральную атмосферу. Вот этому у англосаксов тоже надо поучиться.

Нужно учиться быть адекватными современному миру. Одна из причин крушения СССР заключалась в том, что советская властная верхушка («элита») в 1980-е годы проиграла западной, а её интеллектуальная обслуга – своему западному контрагенту, глазами которого (т. е. чужими глазами) она начала смотреть на мир как минимум с 1970-х годов.

После наступления «Тет» вьетнамских коммунистов в 1968 г., мировых студенческих волнений 1968-1969 гг. и экономических потрясений первой половины 1970-х годов Запад делал выводы и перестраивался в политическом и интеллектуальном плане (Римский клуб, Трёхсторонняя комиссия и многое другое), готовясь к фронтальному наступлению 1980-х. Хочу особо подчеркнуть интеллектуальную составляющую западного истеблишмента. Я полностью согласен с Ч. Джонсоном, заметившим в своей последней книге «Отдача»: эйзенхауэровский термин «военно-промышленный комплекс» надо заменить на «военно-промышленно-интеллектуальный комплекс». «Холодная война» определённым образом и в определённом направлении деформировала развитие многих американских университетов (например, Стэнфордского, чему посвящено специальное исследование Р. Лоуэн «Создание университета Холодной войны: Трансформация Стэнфорда. Lowen R. Creating the Cold war university: The transformation of Stanford. Berkeley, 1997) или привела к созданию исследовательских «фабрик мысли» специально под «холодную войну» (например, «РЭНД корпорейшен», «Гудзоновский институт по изучению будущего» – подробнее см. книгу П. Диксона «Фабрики мысли». М., 1976).

Общественная наука не была нейтральной не только в СССР, но и на Западе; здесь эта «нейтральность» просто скрывалась хитрее и изощрённее, по крайней мере, до крушения СССР. Да и наивно было бы даже предполагать противоположное. В 1970-е годы Запад перестраивался, готовясь к новому туру борьбы, а сытая, тупая и трусливая советская верхушка проматывала на нефтедоллары будущее страны и – признак системного упадка – растила в своём чреве и двигала вверх горбачёвых, яковлевых и прочую бездарь, проигравшую/сдавшую в 1980-е всё, что только можно было проиграть и даже более того, а затем представила свои бездарные действия как заранее планировавшийся демонтаж коммунизма и СССР à la Плохиш («Радуйтесь… Это всё я, Плохиш сделал… Обрадовались тогда буржуины, записали поскорее Мальчиша-Плохиша в своё буржуинство и дали ему целую бочку варенья да целую корзину печенья. Сидит Мальчиш-Плохиш, жрёт и радуется»).

Не буду разбирать здесь вопрос о соотношении роли некомпетентности и предательства советской верхушки в качестве факторов поражения СССР. Президент Клинтон, выступая в октябре 1995 г. перед Объединённым комитетом начальников штабов, назвал самоуверенность Горбачёва и наличие в его окружении проамериканских фигур (т. е. агентов влияния) главными факторами того, что США в 1991 г. мирным путём добились реализации военных планов Трумэна. В данном контексте для меня важнее некомпетентность советского руководства и превосходство над ним западных лидеров, а западных «фабрик мысли» – над советскими.

Во второй половине 1980-х годов сбылось давнишнее опасение «любимца партии» Николая Бухарина. З. Ю. Арбатов вспоминает, как, выступая во время гражданской войны в Екатеринославе, Бухарин рассказывал: «Сижу я частенько в кабинете Чичерина… Пугнём, говорю, Францию… Пусти-ка по прямому ноту в Варшаву!.. И Чичерин пугает… Мы с Чичериным хохочем, а из Варшавы устами французских империалистов летит к нам по радио встревоженный и серьёзный ответ… Мы, значит, в шутку, а они всерьёз!.. Мы для забавы, а они за головы хватаются, и пупы у них дрожат!.. А что наш Красин в Лондоне выделывает! – заливался Бухарин, – Чудеса, да и только!.. Англичане и во сне видят наши леса, нашу руду и наш Урал… Международные политики, товарищи, – перешёл на серьёзный тон Бухарин, – в годы большого исторического сдвига, проделанного Российской Коммунистической Партией, оказались неподготовленными к тем формам дипломатии, которые выдвинул наш Ильич и которые так исчерпывающе полно и тонко схватил и понял наш Чичерин, хотя тоже старый царский дипломат… Вся ошибка и самое страшное для мировых дипломатов это то, что мы говорим определённым языком, и слово «да» на языке нашей коммунистической дипломатии означает исключительно положительную сторону дела, т. е. чистое, утверждающее событие «да»; они же, выжившие из ума мировые дипломаты, в нашем открытом «да» ищут каких-то несуществующих в нём оттенков уклончивости, отрицания, и до глупого, до смешного бродят меж трёх сосен… Вся, товарищи, суть дипломатии заключается в том, что кто кого околпачит!.. Сейчас, товарищи, мы колпачим!.. Может быть, настанет час, когда и нас будут колпачить, но сейчас, товарищи, повторяю, мы колпачим всю Европу!.. весь мир!.. и на седой голове Ллойд Джорджа красуется невидимый для мира, но видимый нам, большой остроконечный колпак, возложенный нашими славными товарищами, Красиным, Литвиновым и Чичериным…».

В 1980-е годы советские лидеры оказались, в свою очередь, неподготовленными к тем формам борьбы, которые выдвинул глобализирующийся Запад, и «славные товарищи» Рейган, Тэтчер, Буш и другие возложили «остроконечные колпаки» на лысые и седые головы советских руководителей, для которых настал «час околпачивания» (за которым придёт час ещё большего позора – рекламы пиццы).

В начале ХХ в. большевики победили, помимо прочего, и потому, что сделали верные выводы из внешнеполитических поражений России в современную им эпоху и выработали знание, идеи и стратегию, адекватные миру того времени. О них можно сказать то же, что К. Поланьи в своей великой книге «Великое преобразование» (Great transformation. L., 1944) сказал о нацистских лидерах. В потерпевшей в 1918 г. поражение Германии, писал он, нашлись люди, способные понять скрытые изъяны мироустройства XIX в. и, более того, использовать это знание в разрушительных целях. «Некое зловещее интеллектуальное превосходство было выработано теми её (Германии. – А.Ф.) государственными деятелями тридцатых годов, которые сконцентрировались на задаче разрушения (существующего порядка – А.Ф.). Эта задача, которая диктовалась необходимостью подчинить ход событий своему политическому курсу, предполагала развитие новых методов финансовой деятельности, торговли, войны и социальной организации».

Хочу обратить внимание читателя на формулу «интеллектуальное превосходство». Последнее вырабатывается как «практикой», особенно поражениями, так и «теорией» – анализом современного мира в его историческом развитии, прежде всего, долгосрочных системных тенденций развития. И вот здесь тоже есть много чему поучиться у англосаксов, особенно альбионских. Когда-то замечательный русский геополитик Е. А. Вандам (Едрихин), зафиксировав необычайную искусность англичан в жизненной борьбе (что не помешало ему отметить: хуже вражды с англосаксом может быть только одно – дружба с ним), особо подчеркнул интеллектуальную составляющую англосаксонских побед и их проекта.

Позволю себе привести длинную цитату из работы Е. А. Вандама: «Простая справедливость требует признания за всемирными завоевателями и нашими жизненными соперниками англосаксами одного неоспоримого качества – никогда и ни в чём наш хвалёный инстинкт не играет у них роли добродетельной Антигоны. Внимательно наблюдая жизнь человечества в её целом и оценивая каждое событие по степени влияния его на их собственные дела, они неустанной работой мозга развивают в себе способность на огромное расстояние во времени и пространстве видеть и почти осязать то, что людям с ленивым умом и слабым воображением кажется пустой фантазией. В искусстве борьбы за жизнь, т. е. политике, эта способность даёт им все преимущества гениального шахматиста над посредственным игроком. Испещрённая океанами, материками и островами земная поверхность является для них своего рода шахматной доской, а тщательно изученные в своих основных свойствах и в духовных качествах своих правителей народы – живыми фигурами и пешками, которыми они двигают с таким расчётом, что их противник, видящий в каждой стоящей перед ним пешке самостоятельного врага, в конце концов, теряется в недоумении, каким же образом и когда им был сделан роковой ход, приведший к проигрышу партии?

Такого именно рода искусство увидим мы сейчас в действиях американцев и англичан против нас самих». (Кстати, в том, как немец Дехийо написал об англосаксах, тоже проявляется их искусство мировой борьбы, в данном случае – интеллектуальной.) Сказано в начале ХХ в., а оказывается актуальным и сто лет спустя, в начале XXI в.

Какой же из всех видов анализа для нас наиважнейший? Поскольку, как говорил ещё Гераклит, «борьба/война – отец всего», анализ именно долгосрочных тенденций борьбы за власть в европейской/мировой системе является одним из необходимых, хотя и недостаточных факторов понимания состояния современного мира и прогнозов его будущего развития.

В этом плане книга Дехийо, несмотря на все предыдущие критические замечания в её адрес, представляет значительный интерес. Хотя она и написана почти полвека назад, ни своих качеств, ни своей актуальности эта книга не утратила, а по коэффициенту соотношения объёма материала и сжатости/ясности его изложения превосходит многие книги по данной тематике. «Хрупкий баланс» – хорошее введение, затравка к истории борьбы за господство в Европе и мире, красочная историческая иллюстрация к одной из проблемотем махиологии (науки о борьбе), плотная информация к размышлению. Ну а о том, что в работе Дехийо представляется не совсем верным (или совсем неверным), что требует сопоставления с иными точками зрения или просто уточнений, дополнений, особенно в том, что касается экономического, социального и военно-технического аспектов международно-политической борьбы, специфики политико-оперативной обстановки в тот или иной период борьбы за господство в Европе, мы отдельно поговорим в послесловии к интересному тексту немецкого учёного, обещающего нам, помимо прочего, увлекательное интеллектуальное чтение и приключение.

Надеюсь также, что труд Людвига Дехийо станет первым в серии книг о современном (modern) мире и его истории, о том, какая наука нужна, чтобы выживать, жить и побеждать в этом мире. Особенно когда это приходится делать, поднимаясь после поражения и провала перед лицом превосходящего по силам противника. «В таком положении находится теперь наше отечество, – писал И. В. Вернадский после Крымской войны (а сегодня положение похуже будет). – Мы не станем пророчить ему несомненный и полный успех, как этого желает наше сердце, но не можем не заметить вероятность такого успеха; и если борьба будет продолжительна, то она докажет неприятелю, что русский народ обладает такою же тягучестью, силою и настойчивостью характера, как в прежнее время, что враг пред собою имеет не изнеженные слабые племена, над которыми легка была для него победа, а народ, готовый для спасения своего политического положения на самые крайние жертвы, и в своей земле, и своём числе могущий найти все нужные средства, хотя бы для вековой борьбы с нападающими на него».

Присоединимся к мнению учёного и постараемся взять из «Хрупкого баланса» то, что нужно и важно именно нам, чтобы избежать неизъяснимой хрупкости государственного бытия России в XXI веке.

Мировые геополитические шахматы: чемпионы и претенденты (вместо послесловия к «Хрупкому балансу» Людвига Дехийо)[3]

Предварительные замечания. Перевернута последняя страница книги Людвига Вильгельма Дехийо, книги, вместившей четыре столетия борьбы за господство в Европе и потому весьма насыщенной. С автором есть о чем поспорить – как в общем, так и по частностям. Кроме того, поскольку автор, к сожалению, практически не затрагивает такие сферы и факторы как экономика, техника, демография, то необходимы некоторые дополнения.

Разумеется, чтобы развернуть дискуссию по большей части вопросов или основательно дополнить Дехийо, нужно писать книгу, что со временем я и намереваюсь сделать. Здесь же ограничусь некоторыми наиболее важными проблемами, особенно теми, что связаны с мировыми войнами ХХ в. Ну и поскольку Дехийо довольно много рассуждает о немцах и двух их попыток объединить Европу и стереть Ластиком Истории систему государств, придётся обратиться к немецкому аспекту борьбы за господство в Европе. Хотя меня интересуют общие проблемы долгосрочной борьбы за господство в Европе, сходство и раз личие нескольких попыток объединить её, начну я с нескольких замечаний частного характера.

Частности. Например, сомнительным представляется утверждение Дехийо о том, что в XI–XIII вв. пульс европейской экономики бился слабо. Как показывают исследования (например, Ж. Гимпеля и других) в XI–XIII вв. произошла по сути первая промышленная революция в Западной Европе, технический взрыв, который сменился застоем XIV–XVII вв. Правда, то был застой в развитии мирной, но ни в коем случае не военной техники, последняя, напротив, бурно прогрессировала с XIV в. по конец XVII, а вот после наступил застой на полтора столетия.

Когда Дехийо пишет, что в основе неудачи Карла V лежало недоверие к папам, коренившееся в многовековом конфликте империи и папства, он прав лишь отчасти. Есть и другая сторона дела: попытка Карла V, а затем и Филиппа II создать общеевропейскую империю бежала против времени. В XVI в. стало формироваться новое международное разделение труда, возник мировой рынок, адекватной политической формой международной организации которого была именно система государств, получившая, таким образом, мощную международную основу неполитического и неимперского типа. Поэтому, например, выводить напрямую систему европейских государств из системы итальянских государств и прочерчивать прямую линию от Венеции к Голландии едва ли правомерно. Между ними – качественное изменение: возникновение мирового рынка в XVI в. О военной революции XVI–XVII вв. и экономическом кризисе XVII в. я уже и не говорю.

Новоевропейская система государств не является просто расширением итальянской системы – между ними качественное различие, у них разные основы. «Длинный XVI век» (1453-1648 гг.) отделил старую эпоху от новой и в то же время задал некие векторы развития этой новой эпохи – генезис определяет функционирование системы. И одним из важных векторов был тот, на который обратил внимание Дехийо – роль внеевропейского (азиатского, евразийского) фактора в определении судеб Европы: сначала – Османы, в союз с которыми против Габсбургов вступил Франциск I, затем – Россия, в союзе которой против Франции, а затем Германии выступали англосаксы.

Прав Дехийо: если бы Европа (западный мир) оставалась замкнутой, то тенденция к её (его) объединению в рамках новой империи – «второго издания» империи Карла Великого – возобладала бы. Европа, однако, размыкалась, и размыкалась на экономической основе, к середине XVI в. эта тенденция уже миновала точку возврата. Весьма символично, что в том же 1519 г., когда Карл стал императором Священной Римской империи, Фернандо Магеллан отправился в кругосветное плавание, а Эрнандо Кортес – на завоевание Мексики. И дело здесь не просто в заморской экспансии, а в формировании мирового рынка – внеевропейского экономического каркаса европейской системы государств. К семисотлетнему юбилею Верденского договора (843 г.), похоронившего империю Карла Великого и давшего жизнь Франции Карла Лысого, Германии Людовика Немецкого и Италии Лотаря, уже сформировалась та мировая («атлантическо-индийская») основа, которая объективно, извне Европы и не политически, как Османы или Россия, а экономически подрывала имперское панъевропейское объединение.

Подрывала, но не могла остановить, исключить вообще. Любой европейский претендент на борьбу с Главным Контролером мирового рынка (в течение короткого периода времени – голландцами, а с XVIII в. – англосаксами) мог противопоставить ему прежде всего объединённую Европу. Так, с XVIII в. имперское объединение Европы стало, помимо прочего, функцией борьбы континентального противника Великобритании за контроль над мировым рынком, за гегемонию в мировой системе, т. е. имперски единая Европа стала постоянным ответом Франции, а затем и Германии британскому морскому и рыночному могуществу. И первым континенталом, бросившим вызов морскому могуществу был, конечно же, Людовик XIV.

От частного – к общему: подобия и различия шести попыток объединить Европу. Дехийо прав, сводя вместе шесть попыток имперского объединения континентальной Европы – Карла V, Филиппа II, Людовика XIV, Наполеона, Вильгельма II и Гитлера. И в то же время он не прав, поскольку попытки Карла V и Филиппа II отличались от того, что происходило позже. Карл и Филипп боролись за гегемонию в Европе и за объединение последней с другой континентальной державой – Францией. П. Кеннеди даже назвал вторую главу своего научного бестселлера «Взлёт и падение великих держав» (1989) «Габсбургские притязания на власть». Правда, его датировка – 1519-1659 гг., на мой взгляд, это стосорокалетие – активная фаза, но были также начальная и затухающая, поэтому правильнее фиксировать франко-габсбургскую борьбу 1477-1750 гг. (Версальский франко-австрийский договор) по сути оформивший антианглийский союз. Эта антифранцузская борьба была словно передана Габсбургам по наследству бургундским двором – главным и весьма успешным противником французской короны в XV в., который в истории Франции не случайно именуют «бургундским».

Габсбургско-(испанско-)английское противостояние в конце XVI в., история с «Армадой», при всей её важности – лишь эпизод. В XVI в. Англия ещё не была ни морской державой, ни империей. Таковой она стала в середине XVII в. (вехи здесь – первый Навигационный акт, 1651 г.; первая англо-голландская война, 1652-1654 и захват англичанами Ямайки в 1655 г.) и вот в этом качестве ей (и Голландии) и бросил впервые вызов Людовик XIV. Разумеется, конфликт между морским островным и континентальным принципами организации европейской политики вызревал именно с «Армады», однако вызревал медленно, пунктирно. Связанные с ним конфликты долгое время были вплетены в качестве лишь одного из элементов в главный – франко-габсбургский, национально-(монархическо-)имперский конфликт эпохи. Типичный пример – Тридцатилетняя война (1618-1648 гг.).

В попытке Людовика XIV так много связано с франко-габсбургским противостоянием, что её можно считать промежуточным, переходным этапом от внутриконтинентальной борьбы за объединение континентальной Европы и борьбы за такое объединение в качестве стратегического элемента противостояния морской державе, борьбе с ней за мировую гегемонию. Ещё более сложно-промежуточный характер эпохе войн Людовика XIV придавали войны между самими морскими державами – Англией и Голландией (1652-1654, 1665-1667, 1672-1674), завершившиеся победой Альбиона и «уходом» Льва из Голландии в Англию.

Первой по-настоящему континентально-морской европейской (мировой) схваткой, освобождённой от внутриконтинентального соперничества как главного, была Семилетняя война (1756-1763) – первый раунд англо-французского мирового противостояния. В то же время Семилетняя война была предпоследней крупной войной эпохи «Старого Порядка», т. е. эпохи XVI–XVIII вв. (Э. Леруа Ладюри назвал бы точные даты, по крайней мере, для Франции: 1610-1770 гг.) и, будучи принципиально новой, по-настоящему мировой войной, отрицающей этот порядок в значительной степени несла на себе его отпечаток (последней была война 1778-1783 гг.; в ней США, Франция, Испания и Нидерланды нанесли поражение Великобритании, которая впервые за весь XVIII в. на какое-то время утратила господство над морями. Однако, как повторил вслед за Мишелем Бенье Фернан Бродель, хотя Англия «проиграла войну, но сразу же после этого выиграла мир….она не могла его не выиграть, потому что в её колоде уже были все главные козыри», т. е. она уже была ядром формирующейся капиталистической мир-экономики).

По названной выше «старопорядковой», традиционно-внутриконтинентальной линии Семилетняя война была всего лишь продолжением войны за австрийское наследство (1740-1748). Дело, однако, в том, что не эта линия, а мировая, континентально-морская была главной, но чётко зафиксировать эту новизну мешала эпоха, ещё скрывавшая новое содержание в старых формах. В связи с этим задачей следующей мировой войны была и отмена этой эпохи – так сказать, «взять и отменить», что и было исполнено.

Полное обретение новым содержанием новой формы произошло во втором раунде англо-французского противостояния – во время революционных и Наполеоновских войн (1792-1815). Это уже был настоящий Модерн, а не архаика Старого Порядка, сметённого во Франции и ослабленного в значительной части Европы Великой Французской революцией, а затем её «экспортным вариантом» – Наполеоновскими войнами.