Тигран Великий

Купец продолжал молчаливо улыбаться.

– Уговор наш помнишь? Я беру её даром.

– Бери, достойнейший, – без особого сожаления ответил работорговец.

– Ну что, Соломон? – обратился Мецн уже ко мне, – сумел договориться?

– Да. Караванщик согласен, – ответил я.

– Отлично! Тогда до утра. Эту рабыню мы берём с собой, – произнёс Мецн и вместе с девушкой исчез в своём шатре.

С первыми лучами солнца наш караван тронулся в путь. Мецн сидел на высоком верблюде, и голову его защищал навес. Лицо по-прежнему было строгим и властным, по-прежнему источало уверенность и решительность.

– Почему ты не бросил меня в пустыне, юноша? – вдруг спросил он, не поворачивая головы.

Я молчал, не зная, что ответить.

– Ведь мог бы спастись в одиночку, а предпочëл остаться с умирающим стариком.

– Там, где я родился, не принято бросать людей в беде.

Мецн с удивлением посмотрел на меня.

– И где же ты родился?

– На берегу реки Иордан.

– Уж не в Самарии ли?

– Верно, в Самарии

Мецн с улыбкой посмотрел на меня.

– Выходит, что все самаритяне добрые люди, не ведающие о коварстве и зависти? А разве бывают такие на свете?

Не зная, что ответить, я тоже заулыбался.

– Самария тут не при чём, – продолжил мысль мой попутчик, – просто ты добрый малый и будешь по достоинству оценён.

Есть неписаное правило: когда идёшь по жаркой пустыне, чтобы сберечь силы, предпочтительней хранить молчание и изъясняться языком жестов. Наши караванщики поступали именно так, и только ближе к вечеру, когда жара начала спадать Мецн опять оживился.

– Мы с тобой – как те иудеи из вашего Писания, – вдруг заговорил он, вспомнив почему-то сюжет из священной книги, хранящейся в главном иерусалимском храме.

– Ты читал наше Писание? – удивился я.

– Представь себе, да! Причём на греческом.

– А что, уже есть перевод? – спросил я.

– Имеется. Литературное произведение, которое претендует на успех, должно быть непременно переведено на греческий, ибо язык этот наиболее распространён в мире и, без сомнения, способствует популяризации трактата. Перевели же Писание иудеи Александрии – города, где библиотек больше, чем синагог.

Упоминание об Александрии вызвало во мне приятные чувства. Побывать в городе, основанном Александром Великим, во втором мегаполисе после Рима, было давней мечтой лекаря Мафусаила. Мой хозяин с воодушевлением рассказывал про широкие городские проспекты; про набережную с многочисленными тавернами, по которой прогуливались богатые горожане; про огромную синагогу, способную вместить до ста тысяч человек; про иудейскую диаспору, которая посылала щедрые пожертвования в Главный иерусалимский храм.

– А в Армении изучают греческий? – спросил я.

– Да! В царских школах мегаполисов, – ответил Мецн.

– А латынь?

– Латынь в Армении знают лишь исключительные люди, так что – считай, Соломон, ты один из них. Для своего возраста ты отлично образован.

– Этим я обязан хозяину, – сказал я, вспомнив Мафусаила.

– Не скромничай, юноша. Не обладай ты врождённой смекалкой и определёнными способностями, никогда бы не осилил столько языков.

– А где ты получил образование? – поинтересовался я.

В глазах Мецна мелькнула грусть.

– В Парфии, – ответил он.

– В Парфии?

– Да, юноша. Я до сорока лет жил там, – ответил Мецн задумчиво.

– Ну, и чем же ты занимался?

– А ничем. Просто жил во дворце парфянского царя. Получил образование, много читал. Кстати, там и ознакомился с вашим Писанием.

– Что же тебя привлекло в нём?

– Ну, во-первых, описание праотца Ноя, который спасся от всемирного потопа на горе Арарат. Да будет тебе известно, что это гора находится в Армении.

– Слышу об этом впервые.

– При случае обязательно покажу тебе это место.

– Рад буду увидеть. Что же ещё тебе понравилось в священном Писании?

– В иудейской вере мне нравится образ Бога. Он один на всех иудеев – и это их сплачивает, делает единомышленниками. Таким народом легко управлять. Один Бог – один народ – один властитель.

Я, привыкший к тому, что Яхве только возвеличивали, теперь с интересом выслушал мнение человека со стороны.

– Но наряду с этим у него есть один существенный недостаток.

– Какой? – удивился я, ибо слово «недостаток» применительно к иудейскому Богу сильно резало слух.

– Плох тем, что он безликий. А человек, по своей натуре, привязан к зримым образам. Разве я не прав?

– Сказать по правде, хотя я и иудей по матери, но эллинские боги мне больше нравятся, – ответил я почему-то, понизив голос.

Мецн уловил это и сказал с улыбкой:

– Можешь говорить об этом смело. Маккавеи тут не услышат тебя. Ну и чем же они тебе нравятся?

Я призадумался над ответом, но Мецн опередил меня:

– Они тебе нравятся, потому что похожи на живых людей, хотя и бессмертны, правильно? Так же влюбляются, так же завидуют друг другу, и ничто людское им не чуждо. На самом деле, их не существует. Они придуманы, согласен со мной?

– Да, согласен. Мне всегда нравились красивые истории про Зевса, Апполона, Афродиту.

– Ну конечно, и будут нравиться. Людям во все времена интересно слушать про людей, тем более – облачённых в тоги богов.

– А кому преклоняется народ в Армении? – вдруг спросил я.

– Одна из богинь – Анаит, вроде Артемиды. А вот Арамазд подобен Зевсу. Есть ещë мужественный герой Ваагн и богиня любви Астхик.

Мецн замолчал, и только равномерный шелест верблюжьих шагов нарушал знойную тишину пустыни.

На закате седьмого дня путешествия мы достигли цели. На горизонте показались крепостные стены Антиохии.

– Ну, Соломон, сегодня ты заночуешь во дворце Антиоха, – сказал с восторгом Мецн, – в городе, который отстроил один из полководцев самого Александра Завоевателя – могучий Селевк.

– Меружан мне говорил, что сейчас здесь находится трон армянского царя.

– Не только трон, но и сам царь своим присутствием осчастливил южную столицу Армении.

– А какой он из себя этот царь Армении?

Мецн почему-то заулыбался моему вопросу, но потом ответил:

– Описать тебе его – у меня не хватит слов. Лучше дождись завтрашнего дня. Увидишь собственными глазами.

Тем временем мы достигли главных ворот города, и стража нас строго окликнула.

– Открывай быстрее, – зычным голосом приказал Мецн, – сам посланник царя царей пожаловал.

Загремели тяжёлые ворота, и мы вместе с караваном переступили за городскую черту.

Царский дворец располагался в живописной роще, где росли высокие кипарисы и лавровые деревья. К дворцу примыкал высокий храм. Я сравнил его с Главным иерусалимским и понял, что последний намного проигрывал по красоте. С той поры и по сей день, все храмы эллинского стиля завораживали меня своим великолепием. Причиной, как я потом догадался, служило их правильное месторасположение. Храм в Иерусалиме, хотя и был самой высокой постройкой города, однако находился в окружении невзрачных городских домов. Храмы же греческого образца сооружались в живописнейших местах и входили в дворцовые комплексы.

Перед высокой колоннадой главного портала нас встретила вереница слуг во главе с дворецким. Последний собрался, было, восторженно поприветствовать нас, однако Мецн опередил его.

– Караван и людей устроишь надлежащим образом, – приказал он. – Этот юноша – гость царя царей. Отведёшь его в самые роскошные покои.

Дворецкий молча кивнул головой.

– Ну, Соломон, прощай,– сказал вдруг Мецн, – благодарю тебя за всё.

– Надеюсь, мы ещё увидимся? – спросил я.

– Боюсь, что нет, – произнёс задумчиво Мецн.

– А Меружан? Он уже прибыл? – забеспокоился я.

– Нет,– мрачно нахмурил брови Мецн и бросил небрежно, – всё, прощай юноша.

Сказав так, он исчез в темноте дворца.

Я остался один в недоумении. Столь странное расставание с человеком, с которым я за короткое время неоднократно разделил испытания судьбы, удивило меня.

– Попрошу тебя следовать за мной, – учтивый голос дворецкого вывел меня из оцепенения.

Мы пошли по длинному коридору среди мраморных колонн, великолепие которых я смог разглядеть даже при тусклом свете лампады. Вскоре дворецкий открыл двери покоев, и мы вошли в просторное помещение. В центре зала нежно журчал фонтанчик. Недалеко от него стоял маленький резной столик с яствами. Справа, вниз по лестнице моему взору представилась чудесная купальня с маленьким бассейном, а слева в глубоком алькове располагалось широкое спальное ложе.

– Не хочешь ли ты принять омовение после долгой дороги? – спросил дворецкий.

– Не откажусь, – ответил я и, начал спускаться к воде, на ходу скидывая пыльную и изрядно износившуюся одежду.

Ступеньки уходили на дно бассейна, и вскоре я погрузился в приятную тёплую воду. Не успел я как следует окунуться, как почувствовал, что рядом очутились две очаровательные купальщицы. Улыбаясь и смеясь, они принялись натирать моё тело рукавицами из грубой шерсти. Вскоре я, посвежевший и будто заново родившийся, вышел из воды, и рабыни накинули на меня мягкое покрывало. Я подошёл к столу с едой, улёгся на софе и с наслаждением вкусил выпечку, сдобренную мёдом и орехами, запивая нежным ароматным вином.

Тёплая вода, вкусная пища и вино сделали своё дело. Меня стало клонить ко сну. Я вошёл в альков, сбросил на мраморный пол влажное покрывало и с наслаждением скользнул в шёлковую постель. За долгие дни путешествия по жаркой пустыне, где нашим ложем был раскаленный песок, о такой постели я мог бы только мечтать. Я почувствовал под головой непривычное мягкое возвышение. В кроватях иудеев оно было на стороне стоп спящего. Здесь – наоборот.

– Будет ли ещё что-нибудь угодно? – спросил учтиво дворецкий, указав взглядом на улыбающихся прелестниц.

– Я очень устал и мечтаю только об одном – вдоволь поспать, – сказал я и с наслаждением вытянулся в прохладной постели.

Дворецкий с рабынями удалились, и вскоре Бог сна Гипнос пронёсся надо мною, оросив маковым соком и погружая в мертвецкий сон.

Ранний солнечный луч ласково разбудил меня. Я открыл глаза и долго не мог понять, где нахожусь. Постель из шёлка, просторное ложе в огромной комнате с высоченными колоннами – всё это было настолько необычно для меня, что почудилось, будто я ещё сплю. Однако постепенно я стал припоминать события прошедших дней и понял, что вся эта радужная картина – явь.

Вдруг я с горечью вспомнил Лию, вспомнил тот страшный крест, и бессильная ярость заклокотала в груди. Я вскочил со спального ложа и гневно замахал колокольчиком, который предусмотрительно оставил дворецкий. Двери покоев распахнулись и две рабыни вошли, неся с собой одежду. Увидев моё рассерженное лицо, они удивлённо переглянулись. Я опомнился и, успокоившись, приказал одеть себя.

Вместо износившихся лохмотьев меня облачили в коричневую опрятную тунику и подпоясали широким кожаным ремнём. На ступни надели добротные сандалии с мягкими кожаными застёжками. После чего я омыл руки и лицо водой, освежённой ароматом роз. Почувствовав лёгкий голод, я подошёл к столику с яствами и принялся есть. Рабыни стояли поодаль и внимательно наблюдали за мной, боясь пропустить какое-либо моё желание. Я жестом пригласил их присоединиться, на что они, улыбаясь, отрицательно покачали головами.

Спустя некоторое время, в покои зашёл дворецкий.

– Тебя хочет видеть повелитель Армении царь царей Тигран Великий, – произнёс он высокопарно.

Я встал и взволнованно последовал за ним. Предстоящая встреча с царём огромной державы смущала мою юношескую душу. Отчего это вдруг он пожелал увидеть меня, человека, который для него ничего не значил? Вероятно, Мецн рассказал обо мне много хорошего и расположил царя. В таких раздумьях я молча шагал за дворецким, переходя из одной роскошной комнаты дворца Селевкидов в другую. Достигнув тронного зала, мы остановились и стали ждать, пока стража распахнёт высокие двери. Наконец, по чьему-то приказу двери открылись, и моему взору представился огромный зал с арочными сводами и мраморными колоннами. Казалось, я вхожу в храм к божеству. Сам царь-бог сидел на высоком ажурном троне, в полукруглой нише, пронизанной со всех сторон солнечными лучами, так что лицо царя было невозможно разглядеть. Всё это было сделано специально, чтобы создать побольше таинственности и помпезности.

Мы вошли, и дворецкий положил руку на мою спину, давая понять, чтобы я пал ниц. Прошло достаточно времени, а мы, упёршись лбами в мраморный пол, всё ещё находились в неудобном положении, и это было неотъемлемой частью придворного этикета.

– Можете встать, – повелел владыка, и его голос эхом отразился от высоких каменных стен.

Мы поднялись, и я начал внимательно всматриваться в царя. Разглядеть его отчётливо я не мог, но голос показался очень знакомым. Царь вдруг встал со своего места и медленно начал спускаться вниз. По мере приближения, ослепляющий эффект солнечного света пропал, и когда повелитель снизошёл до моего уровня, я смог ясно различить черты его лица. Это был Мецн!

Его коротенькая бородка была начисто выбрита, обнажив белую кожу, которая резко контрастировала с загоревшим под солнцем пустыни лбом. На голове у него была великолепная золотая диадема, а пальцы рук по-прежнему украшали многочисленные разноцветные перстни. От неожиданности я на мгновение растерялся. Мецн подошёл поближе и, лукаво улыбаясь, произнёс:

– Да, Соломон, я царь Армении Тигран Великий. А это значит, что я повелитель Большой и Малой Армении, Киликии, Комагенны, Сирии, Каппадокии, Осроэны, Софены, Мидии, Антропатены, Кордуэны. Я царь всех этих царств. Я тот, кто разорил царство могучих Селевкидов, последователей Александра Великого, и сейчас живу в их дворце, а город Антиохию превратил в свою южную столицу. Ты же по-прежнему можешь звать меня Мецн Тагвор – Великий царь. Именно так обращаются ко мне приближённые, к числу которых с сегодняшнего дня я тебя причисляю. Во время путешествия я должен был скрывать своё истинное имя, хотя, как помнишь, даже это не уберегло бы меня от гибели, если бы не твоё своевременное вмешательство. Боги Олимпа вовремя послали тебя. Стрела, выпущенная из твоего гастрофета, спасла мне жизнь. И я это никогда не забуду.

Он хлопнул два раза, и в тронный зал явился человек с маленьким сундучком в руках. Царь достал оттуда тяжёлый мешочек, расписанный золотым вензелем, и передал его мне со словами:

– Здесь сто талантов чистого золота. Возьми их. Отныне ты богатый человек.

Я стоял неподвижно, не в силах что-либо ответить.

– Но это ещё не всё. С сегодняшнего дня я назначаю тебя своим придворным лекарем.

– Благодарю тебя за награду, Мецн Тагвор, – наконец, ответил я, – но как ты можешь назначать лекарем человека, которого ещё не попробовал в деле?

– В том, что ты уже должным образом обучен, я нисколько не сомневаюсь. И к тому же в лекаре, хвала Богам, у меня нет особой нужды. Тут дело в другом. Как говорили в древности: человек проверяется дорогой, любовью и золотом. То, что ты верный попутчик – уже доказано, несчастье в любви тоже познал, ну а золотом мы тебя ещё успеем проверить.

– Ты забыл про власть, мой царь, – сказал я, давая понять, что и мне известно это древнее изречение.

– Власть? – задумчиво повторил Тигран, – власть – это самое трудное испытание для человека, труднее даже, чем золото, ибо тот, кто стал обладателем богатства, безудержно стремиться к власти, и ничто не способно его остановить.

Сказал он искренно, и я понял, что именно это тяготит его душу.

– А что Меружан и остальные? Нет ли каких новостей? – спросил я.

Тигран потупил взор и с грустью произнёс:

– Никаких. И я дорого бы отдал, чтобы узнать, где они.

Мы стояли оба в напряжённом молчании.

– Возьми у казначея столько золота, сколько обещал караванщику, и заплати ему, – приказал царь.

Я склонил голову в знак послушания.

– Скажи ему, чтобы перед отъездом непременно явился ко мне, – добавил царь.

Я уже собирался уходить, но Тигран остановил меня.

– Сегодня ночью будет пир в честь моего возвращения. Я хочу, чтобы ты сидел рядом со мной.

– Слушаюсь мой повелитель, – ответил я уже тоном новоиспечённого царедворца.

Весь последующий день я прогуливался по Антиохии. Построенная в эллинском стиле, она сильно отличалась от Иерусалима. Множество великолепных храмов, посвящённых богам Олимпа, не могли не радовать глаз. Потомки одного из военачальников Александра Завоевателя, Селевка, постарались на славу. Город был поделен на четыре части, каждая из которых окружена своей крепостной стеной. Отдельно стоял царский дворец вместе с храмом Артемиды, обсаженным целой рощей лавров и кипарисов.

В Антиохию стекались ремесленники и мастеровые со всей Эллады. Лучшие зодчие возвели храмы Афродиты и Аполлона, а живописцы украсили их стены.

После того, как Тигран сделал Антиохию южной столицей Армении, здесь мало что изменилось. Он не разрушил ни одного дома, не передвинул ни одну стену и даже обстановка во дворце Селевкидов осталась им не тронутой. Всё здесь было сделано с таким мастерством и умением, что не нуждалось в исправлении. Мастеровых, зодчих и художников армянский царь увёл в глубь страны, в свою новую столицу, Тигранакерт, желая воссоздать там великолепные образцы архитектуры и искусства.

Обо всём этом я узнавал постепенно за время моего пребывания в Антиохии. А сейчас я расхаживал по городу, вглядываясь в лица прохожих и присматриваясь к домам.

С сегодняшнего дня я вдруг стал богатым и знатным, и эта мысль никак не укладывалась в моей голове. Разве мог я, парень из простой деревенской семьи, ученик иерусалимского лекаря, даже мечтать о том, что через каких-нибудь полмесяца волею насмешницы-судьбы стану богатым вельможей при дворе царя царей и буду жить в роскошных покоях дворца грозных Селевкидов? Мне даже показалось, что жители города уже узнали об этом и потому кланяются при встрече. Это отнюдь не выглядело маловероятным, ибо свежие известия быстро просачиваются за пределы дворцов, опережая своих героев.

Я проходил мимо кузнечных мастерских и удивлялся, что нигде нет выставленного на продажу готового оружия. Впервые в жизни у меня в кармане соблазнительно звенели золотые монеты, и мне не терпелось попробовать их всесокрушающую силу.

Моё внимание привлекла железная ограда, которую я сумел разглядеть через приоткрытые двери одной мастерской. Я незаметно вошёл туда и принялся внимательно рассматривать это странное изделие. А странным было то, что на ней не было ни одного узора. Одинаково торчащие толстые железные прутья с острыми краями.

– Господин хочет что-то приобрести? – спросил меня подошедший мастер.

Это был пожилой грек с хитрым пытливым взглядом, какие бывают у осторожных людей.

– Нет, нет, – ответил я и поспешил удалиться, ибо не имел никакого желания покупать столь примитивную вещь.

Наконец, устав бродить по жаркому городу, я вернулся обратно в свои покои и проспал там до вечера. Когда совсем стемнело, дворецкий прибыл за мной, и мы направились в трапезную.

За огромным столом разместилось множество незнакомых мне людей. Трапеза только начиналась: блюда с едой были нетронуты.

Здесь я впервые в жизни увидел жареного поросёнка. Чудно было смотреть, как это диковинное животное с оттопыренными ушами, зажаренное до манящей ароматной корочки, лежало на длинном подносе. В Иерусалиме увидеть свинью даже вживую было просто невозможно. Баранина – вот основное мясо, которое шло в пищу. Маккавеи строго следили, чтобы эллинская любовь к свинине не привилась в священном для каждого иудея городе.

Я сперва осторожно попробовал неведомое мясо, но затем, почувствовав его нежный вкус, принялся уплетать за обе щеки. Оно мне так понравилось, что, казалось, ничего вкуснее я не ел. Как могли мы, жители Иерусалима, лишать себя такого аппетитного мяса, розового на вид, чрезвычайно нежного и приятного на вкус! Впоследствии я настолько пристрастился к этому блюду, что и дня не мог обойтись без свинины. Особенно мне нравилось её есть в виде копчёностей, в изготовлении которых армяне превзошли даже таких любителей свинины как греки.

Царь сидел в центре, несколько обособленно. Увидев меня, он знаком приказал устроиться рядом, по левую руку. Присутствующие принялись откровенно разглядывать: кто вопросительно, а кто – с неприкрытой завистью.

– Представляю вам своего нового лекаря, – произнёс царь, положив левую руку мне на плечо, – зовут его – Соломон по кличке Бахтеци.

Услышав это, я вопросительно посмотрел на царя, а во взглядах присутствующих засветилась недобрая зависть.

– Это тот самый Соломон, который прибыл с тобой из Иерусалима? Не то араб, не то иудей? – послышался звонкий насмешливый голос, – тогда откуда у него армянская кличка?

Я увидел человека, разодетого в разноцветную тунику, сзади которой был прицеплен собачий хвост. У него была большая голова со взъерошенными волосами и кривые ноги. Глаза были размалеваны сурьмой, что в сочетании с его огромным орлиным носом придавало лицу комичное выражение.

– Не каждому выпадает счастье иметь собачью кличку – Шанпоч, – ответил царь и расхохотался, – а ну докажи, что ты честно заслужил это имя.

Шут запрыгал на четвереньках и залаял, как настоящая псина. Хохот царя смешался со смехом присутствующих.

Шут подбежал ко мне и, по-собачьи скуля, сказал:

– О, достойный Соломон Бахтеци! Предскажи собачье счастье. В какой пустыне судьба мне подарит красивую сучку?

Хохот в трапезной усилился, и царь по-прежнему смеялся громче всех.

Из сказанного я понял, что шут был до мелочей посвящён во все подробности нашего путешествия. Я знал, что шуты многих правителей пользуются большим доверием, и этот тоже не составлял исключения.

– Не твоё собачье дело, – сказал, не то серьёзно, не то шутливо, царь, – сунь свой хвост между ног и укороти язык.

Шут всем на потеху поступил именно так.

– Что-то не получается, – ответил он и высунул язык, – то ли хвост у меня дурной, то ли язык хвоста не слушается.

Присутствующие опять разразились хохотом.

Шут подбежал ко мне и принялся разглядывать почти в упор с глупой щербатой улыбкой. Не выдержав его взгляда, я отвернулся.

– Я знаю, почему ты стесняешься, – произнёс Шанпоч громко, – тебе наш царь собственноручно сделал обрезание.

Сказав это, он начал деланно-громко смеяться, а за ним загоготали остальные. Шут вытащил кончик хвоста между ног и жестом изобразил момент обрезания. От этого хохот ещё более усилился, я же почувствовал себя неловко.

– Ну, ты, пёс щербатый! Небось, завидуешь? У тебя у самого уже обрезывать нечего? – парировал за меня царь.

– Ой, ты прав, повелитель, и в правду, нечего, – шут решил подыграть царю и ухватился за низ живота.

Все уже достаточно выпили, и потому непристойные шутки Шанпоча вызывали бурный восторг. Виночерпии без устали подливали вина, и гости быстро опорожняли кубки. Я пил наравне со всеми и вскоре захмелел.

– Где ты был сегодня днём? – поинтересовался Мецн.

– Разгуливал по городу.

– Ну и как? Понравилось?

– Да, мой царь. Я впервые увидел великолепные храмы Богов Олимпа.

– Много Богов? Хорошо это или плохо? Например, в вашем городе один главный храм и на всех один Бог, – задумчиво произнёс Тигран.

– А я думаю – это даже лучше, когда есть выбор, – философски заметил я.

– Не уверен, – задумчиво сказал царь, – народу вредно выбирать. Он должен поклоняться тому, на кого укажет правитель.

Я понял, что мы опять начинаем дискуссию теологического свойства, но тут царь сам поменял тему разговора:

– Что ты ещё успел увидеть в этом городе?

– Очень странную ограду. Такую безвкусицу не делают в Иерусалиме. Без единого узора, с толстыми железными прутьями, заостренными на конце.

– Ты слыхал, Шанпоч? – с тревогой произнёс царь.

– Уж не глухой, – ответил шут, который, вдруг, откуда-то очутился рядом с нами, – пускай новый лекарь сегодня ночью укажет нам эту мастерскую.

Я с недоумением посмотрел на них.

– Веселись, Соломон Бахтеци. Сегодня твой день, – с громким хохотом произнёс шут.

В трапезную вошли музыканты, и заиграла приятная музыка. Вслед за ними бесшумно проскользнули изящные танцоры и танцовщицы. Они закружились на мраморном полу, и их полупрозрачные одежды взвились, обнажая стройные тела. Царедворцы, с восторгом разглядывали танцующих, затем подходили и приглашали к столу. Вниманию удостаивались не только особы женского пола. Я заметил, что молодые танцоры пользовались у придворной публики большим спросом, нежели танцовщицы.

В этой обстановке веселья пир продолжался до глубокой ночи и прекратился лишь тогда, когда царь в компании нескольких прелестниц направился в свои покои. После этого остальные тоже удалились.

То ли от большого количества выпитого вина, не то ли от близости прелестниц, почивавших со мной на ложе, но спал я беспокойно. Перед глазами стоял образ Лии. Она была ещё жива и тихим голосом молила меня о помощи. Я бросился к ней, но тут почувствовал, что меня самого распинают, и вскоре я, пригвождённый по рукам и ногам, висел на кресте рядом с Лией.