Держи марку! Делай деньги! (сборник)

В общем, вокруг всей этой истории витало чувство некой предопределенности. Люди только и ждут, чтобы их обвели вокруг пальца. Они всерьез верят, что под ногами валяются золотые самородки, что на этот раз они угадают правильный наперсток, а стекляшка в кольце в кои-то веки окажется бриллиантом.

Слова сыпались из Гроша, как скопившиеся письма из трещины в стене. Иногда аппарат выдавал тысячу копий одного и того же письма, а иногда переполнял сортировочную письмами следующего вторника, месяца, года. Иногда это оказывались письма, которые так и не были написаны, или только могли быть написаны, или собирались быть написаны, и даже письма, которые на самом деле не были написаны, хотя люди уверяли, что точно-точно их написали, чем они и заслужили себе сумрачное существование в каком-то странном, незримом мире писем и обрели жизнь благодаря этому механизму.

Если где-то существует каждый из возможных миров, значит, где-то существует и каждое из возможных писем. Где-то были предъявлены все эти квитанции на оплату.

Они шли потоком, письма из настоящего времени, которые на поверку оказывались письмами не из этого настоящего времени, а из того, которое могло бы иметь место, случись какая-нибудь мелочь в прошлом по-другому. Волшебники сказали, что, если отключить агрегат, ничего не изменится. Он существовал во множестве других настоящих времен, поэтому работал и тут, вследствие… длинного предложения, которого почтальоны не поняли, но там были слова «портал», «множественные измерения» и «кванты» (дважды). Они ничего не понимали, но нужно же было что-то делать. Доставить всю эту почту было просто невозможно. И так помещения начали заполняться…

Волшебники из Незримого Университета подошли к вопросу с энтузиазмом докторов, завороженных новой жуткой болезнью: пациент благодарен за интерес к теме, но предпочел бы, чтобы они или придумали лекарство, или перестали тыкать пальцами.

Агрегат невозможно было остановить и ни в коем случае нельзя было разрушать, заявили волшебники. Уничтожение машины вполне могло привести к тому, что вселенная в тот же миг прекратит свое существование.

Тем временем Почтамт продолжал переполняться, так что однажды старший почтовый инспектор Ропотам отправился в сортировочную, прихватив с собой лом, прогнал всех волшебников и отдубасил агрегат, пока шестеренки не перестали вращаться.

Письма прекратились. Хоть какое-то облегчение. Но, как ни крути, у Почтамта был свой Устав, так что старшего почтового инспектора вызвали на ковер к почтмейстеру Дрыгуну и поинтересовались, с чего это он удумал ставить под угрозу целую вселенную.

Как гласит легенда Почтамта, господин Ропотам ответил: «Во-первых, сэр, я решил, что если вдруг вселенная уничтожится в тот же миг, то никто ничего и не заметит. Во-вторых, когда я звезданул по этой дуре в первый раз, волшебники разбежались, так что я подумал: или у них есть запасная вселенная, или они не так уж и уверены в том, что сказали. И наконец, сэр, оно у меня уже в печенках сидело. Всегда терпеть не мог технику, сэр».

– Такая вот история, сэр, – закончил Грош, когда они вышли в коридор. – Но вообще-то я слышал, будто волшебники заявили, что вселенная все же была уничтожена в тот же миг, просто она сразу вернулась обратно. Дескать, это им видно невооруженным глазом. Так что все обошлось, а Ропотаму ничего не было, хотя бы потому, что, основываясь на Уставе Почтамта, сложно наложить на человека взыскание за то, что он чуть не уничтожил вселенную. Хотя, хе-хе, иные почтмейстеры были бы не прочь попробовать. Но тогда, сэр, нас здорово подкосило. С той поры все пошло под откос. Персонал упал духом. Это нас надломило, сказать по правде.

– Стоп, – сказал Мокриц. – А письма, которые мы только что раздали ребятам, они не из какого-нибудь другого измерения?

– Будьте спокойны, я вчера все проверил, – сказал Грош. – Они просто старые. Это всегда видно по штемпелю. Я очень хорошо разбираюсь в том, где наши письма, а где не очень, сэр. Годы практики. Сноровка, сэр.

– Остальных научить сможешь?

– Рискну предположить, да, – ответил Грош.

– Господин Грош, письма разговаривали со мной, – выпалил Мокриц.

К его изумлению, старик схватил его за руку и крепко пожал.

– Поздравляю, сэр, – сказал он, и слезы выступили у него на глазах. – Я же говорю, сэр: сноровка! Нужно слушать шепот, вот в чем секрет. Живые они, живые, говорю! Не как люди, а… вот как корабли. Все эти письма, они здесь так близко друг к другу, столько… чувства в них, сэр, я даже думаю, у этого места есть душа, сэр, вот что…

Слезы текли по щекам Гроша. Это безумие, никаких сомнений, подумал Мокриц. Но как же оно заразительно.

– Ага! Вижу, по глазам вижу, сэр, – воскликнул Грош, улыбаясь сквозь слезы. – Почтамт нашел тебя! Он объял тебя, сэр, точно говорю. И никогда его уже не покинешь, сэр. Есть семьи, которые работали тут не одну сотню лет, сэр. Стоит Почтамту поставить на тебе свой штемпель – и все, сэр, все, назад дороги нет…

Мокриц как можно вежливей высвободил свою руку.

– Кстати, – сказал он, – расскажи мне о штемпелях.

Шлеп.

Мокриц взглянул на лист бумаги. Смазанная красная надпись, отпечатанная щербатыми стертыми буквами, гласила: «ПОЧТАМТ ГОРОДА АНК-МОР-ПОРК».

– Вот так, сэр, – сказал Грош, размахивая увесистым штемпелем из дерева и металла. – Сначала шлепаем штемпель на чернильную подушечку, а потом шлепаем – шлеп – на письмо. Готово, сэр! Видите? Еще один. Каждый раз одно и то же. Проштемпелевано.

– И это стоит пенни? – сказал Мокриц. – Какой кошмар, для подделки тут хватит одной сырой картофелины – даже ребенок справится!

– Да, сэр, такая проблема всегда имела место, – согласился Грош.

– И вообще, почему почтальон должен маркировать письма? – спросил Мокриц. – Почему бы просто не продавать штемпели?

– Тогда они заплатят один пенни, а пользоваться будут хоть всю жизнь, – справедливо заметил Грош.

В механизмах вселенной шестеренки предопределенности встали на свои места…

– Тогда… – Мокриц задумчиво уставился на бумагу, – тогда… почему бы не продать им штемпель, который можно использовать… лишь единожды?

– В смысле, чернил зажать? – Грош нахмурился, и его парик соскользнул набок.

– В смысле… маркировать бумагу много-много раз, а потом нарезать ее на получившиеся… марки… – Мокриц сосредоточился на своей идее, пусть даже для того только, чтобы не обращать внимания на парик, тихонько ползущий на место. – Доставка по городу стоит один пенни, да?

– Кроме Теней, сэр, туда – пять пенсов из-за вооруженного стражника, – сказал Грош.

– Ага. Ясно. Кажется, я кое-что придумал… – Мокриц посмотрел на господина Помпу, который тихонько тлел в углу кабинета. – Господин Помпа, будь другом, сходи к Наседке-с-Цыплятами, найди там «Козла и Ватерпас» и спроси у трактирщика «ящик господина Робинсона». Трактирщик может потребовать доллар. И раз уж будешь там поблизости, зайди заодно в печатню Цимера и Шпулькса. Дай им знать, что главный почтмейстер города хочет обсудить с ними очень крупный заказ.

– Цимер и Шпулькс? У них очень дорого, сэр, – сказал Грош. – Они делают все важные заказы для банков.

– Зато их чудовищно сложно подделать, мне ли не знать… мне рассказывали, – поправился он тут же. – Водяные знаки, бумага с уникальным узором, куча разных хитростей. Кхм… короче… марка за пенни и марка за пять пенни… как насчет междугородних пересылок?

– Пять пенсов до Сто Лата, – сообщил Грош. – От десяти до пятнадцати в другие места. Кхех, три доллара, если до самой Орлеи. Тогда мы делали отдельные выписки.

– Значит, нам понадобится марка за доллар. – Мокриц принялся царапать что-то на бумаге.

– На доллар! И кому же такое нужно? – сказал Грош.

– Тому, кто захочет отправить письмо в Орлею, – ответил Мокриц. – Впоследствии для этого нужно будет три марки, но потом, а пока я снижаю цену до одного доллара.

– Один доллар! Это же тысячи миль, сэр! – запричитал Грош.

– Ну да. Вроде все по-честному.

Судя по лицу, Грош разрывался между восторгом и отчаянием.

– Но у нас в распоряжении только несколько пенсионеров, сэр! Они шустрые, конечно, но… как говорится, сначала научись ходить, а потом уже бегать!

– Нет! – Мокриц стукнул кулаком по столу. – Никогда так не говори, Толливер! Никогда! Не иди – а беги! Не ползи – а лети! Двигайся вперед во что бы то ни стало! Ты говоришь: наладим почтовую службу в городе. Я говорю: попробуем наладить ее во всем мире! Потому что, если мы потерпим неудачу, я бы предпочел проигрывать по-крупному. Все или ничего, господин Грош!

– Ого, сэр! – ответил Грош.

Мокриц сверкнул лучезарной улыбкой, почти не уступавшей его костюму.

– Не будем сидеть сложа руки. Нам понадобится больше персонала, почтовый инспектор Грош. Намного больше. Веселей, приятель. Почтамт снова в деле!

– Так точно, вашеблагородь! – воскликнул Грош, опьяненный энтузиазмом. – Мы… мы будем делать то, чего раньше не делали, и как-то по-новому!

– Схватываешь на лету, – сказал Мокриц, закатив глаза.

Десять минут спустя Почтамт получил свою первую доставку.

Ею оказался старший почтальон Бейтс. Его, с перепачканным кровью лицом, втащили в здание на самодельных носилках два офицера Стражи.

– Подобрали на улице, – объяснил один из них. – Сержант Колон, господин, к твоим услугам.

– Что с ним стряслось? – в ужасе спросил Мокриц.

Бейтс разлепил глаза.

– Прошу прощения, сэр, – пробормотал он. – Я держался изо всех сил, но они тюкнули мне по темечку здоровенной такой штукой!

– На него напали двое громил, – пояснил сержант Колон. – А сумку выбросили в реку.

– И часто такое случается с почтальонами? – спросил Мокриц. – Я думал… о, нет…

Это вернулся старший почтальон Агги, душераздирающе медленно подволакивая одну ногу с прицепившимся к ней бульдогом.

– Извиняюсь, сэр, – сказал он и, хромая, подошел ближе. – Кажется, мои форменные штаны порвались. Я стукнул поганца сумкой по голове, но от него так просто не отцепишься.

У бульдога были закрыты глаза. Он, похоже, думал о чем-то своем.

– Повезло, что на тебе броня, – сказал Мокриц.

– На другой ноге, сэр. Но ничего страшного. У меня от природы голяшки нечувствительные к боли. Сплошные шрамы, сэр, хоть спичку чиркай. А вот у Джимми Тропса неприятности. Он сидит на дереве в Гад-парке.

Мокриц фон Липвиг шагал по Рыночной улице с гримасой мрачной сосредоточенности на лице. «Трест Големов» был по-прежнему заколочен досками, которые, впрочем, успели покрыться новым слоем граффити. Краска на двери была обожжена и вспузырилась.

Он открыл дверь и, повинуясь инстинкту самосохранения, пригнулся. Стрела просвистела прямо между крыльев фуражки.

Госпожа Ласска опустила арбалет.

– Это что, ты? А то мне на секунду показалось, что солнце вышло из-за туч!

Мокриц осторожно выпрямился, и она отложила арбалет в сторону.

– Вчера нас угостили зажигательной смесью, – сообщила она вместо объяснений, почему чуть не прострелила ему голову.

– Сколько големов в данный момент доступны для найма, госпожа Ласска? – спросил Мокриц.

– Хм? Ах… примерно дюжина…

– Превосходно. Беру. Можно не заворачивать. Буду ждать их у Почтамта как можно скорее.

– Что? – к госпоже Ласске вернулось привычное раздраженное выражение лица. – Знаешь что, нельзя просто войти, махнуть рукой и заказать таким манером дюжину человек…

– Они считают себя собственностью! – вставил Мокриц. – Ты сама мне так сказала.

Они посверлили друг друга взглядом. Потом госпожа Ласска рассеянно порылась в бумагах.

– В данный момент я могу про… предложить услуги четырех големов, – сказала она. – Это Дверь 1, Пила 20, Звонница 2 и… Ангхаммарад. Говорить сейчас может только Ангхаммарад, вольные еще не успели научить остальных…

– Научить?

Госпожа Ласска пожала плечами.

– Во многих культурах при создании големов считалось, что орудия не должны разговаривать. У них нет языков.

– А траст, значит, добавляет им немножко глины? – пошутил Мокриц.

Она многозначительно смерила его взглядом.

– Все немного более сакрально, – мрачно ответила она.

– Ничего, сойдут и неразговорчивые, лишь бы не глупые, – сказал Мокриц, стараясь сохранить серьезный вид. – А у Ангхаммарада имя вместо описания?

– У многих совсем древних големов есть имена. Скажи мне, зачем они тебе? – спросила девушка.

– Разносить почту, – ответил Мокриц.

– Работа на людях?

– Вряд ли почтальоны могут работать тайком, – ответил Мокриц, мельком представив темные фигуры, крадущиеся от двери к двери. – А что, какие-то проблемы?

– Нет, вовсе даже нет! Просто люди нервничают и поджигают мою лавку. Я приведу големов, как только смогу.

Она помолчала.

– Ты в курсе, что несвободным големам положен выходной раз в неделю? Или ты не читал буклет?

– Э… выходной? – переспросил Мокриц. – Зачем им выходной? У молотков не бывает выходных, например.

– Затем, чтобы побыть големами. Не знаю я, чем они занимаются, может, сидят где-нибудь в подвале. Это… это чтобы было ясно, что они не молотки, господин фон Липвиг. Многие это забывают. Свободные големы учат их. Зато все остальное время им не нужен даже сон.

– Получается… у господина Помпы скоро выходной? – спросил Мокриц.

– Разумеется, – ответила госпожа Ласска, и Мокриц отложил это в папочку «полезно знать».

– Превосходно. Большое спасибо, – сказал он. Может, поужинаем сегодня?

Обычно у Мокрица не возникало проблем со словами, но эти отчего-то застряли в горле. Было что-то в госпоже Ласске… колючее, как ананас. Что-то в ее глазах как бы говорило: Тебе меня ничем не удивить – я вижу тебя насквозь.

– Что-нибудь еще? – спросила она. – А то ты просто стоишь с открытым ртом.

– Кхм, нет… больше ничего. Спасибо, – пробормотал Мокриц.

Она улыбнулась ему, и у Мокрица защекотало в отдельных местах.

– Иди уже, господин фон Липвиг, – сказала она. – Озари этот мир своими лучиками.

Четверо из пяти почтальонов, как выразился Грош, сошли до станции и теперь чаевничали в заваленной почтой каморке, которую в шутку называли комнатой отдыха. Агги отправили домой после того, как бульдога отодрали от его ноги. Мокриц решил угостить почтальонов корзиной фруктов. Корзина фруктов всегда кстати.

По меньшей мере она произвела впечатление. Как и бульдог. Но часть писем удалось доставить, приходилось это признать. Приходилось также признать, что с многолетним опозданием, но все же почта пришла в движение. Оживление буквально витало в воздухе. И Почтамт больше не казался склепом. Сейчас Мокриц удалился в свой кабинет и занялся творчеством.

– Чайку, господин фон Липвиг?

Он оторвался от работы и увидел перед собой Стэнли со странным выражением на лице.

– Спасибо, Стэнли, – он отложил перо. – Я вижу, на этот раз почти все осталось в чашке! Отличная работа!

– А что это вы рисуете, господин фон Липвиг? – спросил юноша, вытягивая шею. – Похоже на Почтамт!

– Верно подмечено, Стэнли. Это будет изображено на марке. Ну-ка, взгляни на остальные, что скажешь? – он протянул ему несколько рисунков.

– Ого, да вы хороший рисователь, господин фон Липвиг. Так похоже на лорда Витинари!

– Это однопенсовая марка, – объяснил Мокриц. – Я перерисовал рисунок с пенни. Городской герб на двухпенсовой, Морпоркия с вилкой на пятипенсовой, Башня Искусств на большой долларовой марке. Я еще подумываю насчет десятипенсовой.

– Очень красиво, господин фон Липвиг, – сказал Стэнли. – Все в подробностях. Как маленькие картины. Как называются эти мелкие полосочки?

– Штриховка. Чтобы сложнее было подделать. А когда письмо с маркой попадет к нам на Почтамт, мы возьмем наш старый штемпель и поставим печать на новых марках, чтобы нельзя было использовать их во второй раз, и…

– Точно, они ведь, получается, как деньги, – бодро подхватил Стэнли.

– Прошу прощения? – переспросил Мокриц и замер с чашкой на полпути ко рту.

– Как деньги. Такие марки будут как деньги. Потому что марка за пенни и есть пенни, если так посмотреть. Вы в порядке, господин фон Липвиг? Вы какой-то странный сделались. Господин фон Липвиг?

– Да… что? – спросил Мокриц, который уставился в стену с загадочной отрешенной улыбкой.

– Вы в порядке, сэр?

– Что говоришь? А, да, да, лучше не бывает. Хм… как думаешь, пригодятся ли нам марки подороже? За пять, скажем, долларов?

– Ха-ха, да за такие деньги можно отправить очень большое письмо до самого Четвертого континента! – рассмеялся Стэнли.

– Это стоит иметь в виду на будущее, – сказал Мокриц. – Раз уж мы тут рисуем марки и вообще…

Но Стэнли уже любовался «ящиком господина Робинсона». Он был верным товарищем Мокрицу. Мокриц использовал псевдоним «господин Робинсон» только тогда, когда сдавал ящик на хранение какому-нибудь относительно порядочному торговцу или трактирщику, чтобы с вещами ничего не случилось, даже если самому Мокрицу придется покинуть город досрочно. Для мошенника и фальсификатора содержимое этого ящика было что набор отмычек для вора – только Мокриц предпочитал проникать в чужие головы, а не в дома.

Ящик был настоящим произведением искусства: когда он открывался, его отделения выезжали наверх и раскладывались веером. Тут были перья и чернила, баночки с красками и тушью, морилками и растворами. А по днищу была бережно разложена бумага тридцати шести видов, включая и весьма редкие. А без хорошей бумаги никак нельзя. Другой вес, другая прозрачность – и все, никакое мастерство тебя не спасет. Даже неверный почерк не так страшен, как неверная бумага. Неидеальный почерк, кстати, зачастую срабатывает даже лучше, чем несколько бессонных ночей, проведенных в попытке отточить его до безупречности, потому что есть что-то у людей в голове, что заставляет их обращать внимание на мельчайшие детали, которые чуть-чуть не на своем месте, но в то же время само дорисовывает те подробности, которые лишь намечены парой удачных росчерков. Характер, надежда, подача – и дело в шляпе.

Это прямо как я, подумал он.

В дверь постучали и одновременно повернули ручку.

– Да? – бросил Мокриц, не поднимая глаз. – Я занят вообще-то, рисую день… марки!

– Там женщина, – выпалил Грош. – С ней големы!

– А, это госпожа Ласска, – сказал Мокриц и отложил перо.

– Так точно, вашеблагородь, и она говорит: «Передай Солнечному Зайчику, что я привела ему почтальонов»! Сэр, вы решили сделать големов почтальонами?

– Почему бы и нет? – Мокриц наградил Гроша строгим взглядом. – Ты ведь нашел общий язык с господином Помпой?

– Да, он ничего, сэр, – пробубнил Грош. – Порядок всегда наводит, уважительный – я говорю как есть… но людям не всегда по нраву големы, сэр, у них ведь глаза светятся, и вообще, а еще они никогда не останавливаются. Народ может их не принять – вот что я хочу сказать, сэр.

Мокриц уставился на него. Големы были исполнительными, надежными, ей-богу, они подчинялись приказам. И, может, госпожа Ласска снова ему улыбнется… думай о големах! Големы, големы, големы!

Он улыбнулся и ответил:

– А если я докажу всем, что они настоящие почтальоны?

Десять минут спустя первый из големов, тот, которого звали Ангхаммарад, превратил в щепки почтовый ящик и доску толщиной в несколько дюймов.

– Почта Доставлена, – сообщил он и застыл. Глаза потухли.

– Прошу обратить внимание на расплющенный роликовый конек, господа. И на горстку толченого стекла там, где была бутылка. И не могу не отметить, что господин Ангхаммарад проделал все это с мешком на голове.

– Да, но он прожег в нем дырки своими глазами, – заметил Грош.

– Никто не в силах изменить собственную природу, – поучительно заметила Дора Гая Ласска.

– Сознаюсь, у меня аж на душе потеплело, когда он расколошматил эту дверь, – сказал старший почтальон Бейтс. – Это бы отвадило народ делать такие низкие и такие острые щели.

– И с собаками, похоже, проблем не будет, – сказал Джимми Тропс. – Он-то уж точно не выпрыгнет из штанов, когда его покусают.

– Вы убедились, что голем подходит для должности почтальона? – спросил Мокриц.

В ту же минуту их лица скривились, и почтальоны заговорили нестройным хором:

– …дело-то не в нас, вы поймите…

– …люди могут не понять, э, почтальонов из глины…

– …начнется, что мы отбираем рабочие места у настоящих людей…

– …ничего против них не имею, но…

Все замолчали, потому что собрался что-то сказать Ангхаммарад. В отличие от господина Помпы, у него это получилось не сразу. И когда его голос наконец прозвучал, казалось, что он долетает из далеких времен и мест, как звук прибоя в окаменелой раковине.

Он спросил:

– Что Такое Почтальон?

– Гонец, Ангхаммарад, – сказала госпожа Ласска. Мокриц отметил, что с големами она разговаривала иначе. В ее голосе слышалась неподдельная теплота.

– Господа, – обратился он к почтальонам, – понимаю, вам кажется…

– Я Был Гонцом, – пророкотал Ангхаммарад.

Его голос не походил на голос Помпы, равно как и его глина. Он весь был как грубая мозаика из разных глин, от почти черной до красной и светло-серой. Глаза Ангхаммарада горели ярким рубиновым светом, а не тлели как угольки у других големов. Он казался старым. Он чувствовался старым. Словно возраст его был осязаем.

На одной руке, прямо над локтем, у него крепился металлический ящичек на проржавленном обруче, врезавшемся в глину.

– Был посыльным? – беспокойно поинтересовался Грош.

– Моим Последним Исполненным Заданием Было Доставить Декреты Короля Хета Из Тата, – сказал Ангхаммарад.

– Никогда не слышал о таком, – сказал Джимми Тропс.

– Полагаю, Это Оттого, Что Страна Тат Ушла Под Воду Девять Тысяч Лет Назад, – мрачно пояснил голем. – Такова История.

– Батюшки! Тебе девять тысяч лет? – воскликнул Грош.

– Нет. Мне Без Малого Девятнадцать Тысяч Лет. Я Родился В Пламени От Рук Жрецов Упсы Третьего Ниня Козлиной Стрижки. Мне Был Дан Голос, Дабы Я Мог Доносить Послания. Так Сотворен Этот Мир.

– Об этом тоже впервые слышу, – сказал Тропс.

– Упса Была Уничтожена извержением Горы Шипуту. Два Столетия Я Провел Под Горой Пемзы, Пока Ее Не Размыло, И С Коих Пор Я Стал Гонцом Королей-Рыбаков Святого Ульта. Могло Быть И Хуже.

– Ты, верно, многое повидал на своем веку! – сказал Стэнли.

Горящие глаза повернулись в сторону юноши, освещая его лицо.

– Морские Ежи. Я Повидал Много Морских Ежей. И Морских Огурцов. И Мертвых Кораблей, Которые Продолжали Плыть. И Один Якорь. Все Проходит.

– Как долго ты провел на дне моря? – спросил Мокриц.

– Без Малого Девять Тысяч Лет.

– Хочешь сказать… ты просидел там столько времени и ничего не делал? – спросил Агги.

– Мне Не Было Велено Поступать Иначе. Я Слышал Песнь Китов Над Моей Головой. Было Темно. Потом Были Сеть, Движение И Свет. Всякое Случается.

– И тебе не было… скучно? – поинтересовался Грош. Почтальоны смотрели на голема во все глаза.

– Скучно, – повторил Ангхаммарад бесцветным голосом и повернулся к госпоже Ласске.

– Он понятия не имеет, о чем вы, – сказала она. – Они этого не понимают. Даже те, кто помоложе.

– Тогда, думаю, ты будешь рад снова доставлять послания! – сказал Мокриц неестественно бодро. Голем снова повернулся к госпоже Ласске.

– Рад? – переспросил Ангхаммарад.

Она вздохнула.

– И снова трудное слово, господин Мокриц. То же самое, что и «скучно». Ближе всего будет вот что: «Ты удовлетворишь потребность исполнять полученные приказы».

– Да, – сказал голем. – Послания Должны Быть Доставлены. Так Написано У Меня На Плате.

– Это свиток в голове голема, на котором записаны его команды, – объяснила госпожа Ласска. – Конкретно у Ангхаммарада это глиняная табличка. Тогда еще не было бумаги.

– Ты и правда доставлял послания королям? – спросил Грош.

– Многим Королям, – ответил Ангхаммарад. – Многих Империй. Многих Богов. Все Прошло. Все Проходит, – голем заговорил глухо, как будто зачитывал по памяти. – Ни Потоп, Ни Лед С Небес, Ни Непроницаемое Молчание Нижних Сфер Да Не Воспрепятствуют Гонцу В Исполнении Его Священного Долга. Не Задавай Вопросов О Саблезубых Тиграх, Смоляных Ямах, Больших Зеленых Зубастых Тварях И О Богине Цоль.

– У вас тогда уже были большие зеленые зубастые твари? – спросил Тропс.

– Больше. Зеленее. Зубастее, – прогремел Ангхаммарад.

– А богиня Цоль? – спросил Мокриц.

– Не Задавай Вопросов.

Все задумчиво замолчали. Мокриц знал, что нужно сказать.

– И вы считаете себя вправе решать, может ли он быть почтальоном? – тихо сказал он.