Тайная магия Депресняка

Мефодий принюхался. У него с детства было обостренное обоняние, тревожившее Зозо своей уникальной, совсем нечеловеческой верностью. Так, когда Зозо возвращалась со свидания, он по запаху ее волос мог сказать не только какие сигареты курил очередной несостоявшийся папахен, но и что они заказывали в ресторане, и как потом Зозо добиралась домой – наземным транспортом или в метро. «У метро запах свой, немного резиновый. А такси пахнет стерильностью поверх грязи и всякими там освежителями помойки… Ну такими, в форме елочек…» – говорил он.

Теперь же Мефодий заявил:

– Паленой проводкой пахнет!.. И почему-то чебуреками.

Улита втянула носом воздух, ничего не почувствовала и пожала плечами.

– Ерунда. Здесь нет проводки, – заметила она.

– Я и не говорю, что есть. Но когда пахнет паленой проводкой или туманом – материализуется джинн. Когда серой и тухлым яйцом – кто-то из темных стражей. Когда мылом, шампунями или духами – суккубы. Только комиссионеры не пахнут. Они воняют.

Меф не ошибся. Внезапно в Канцелярию втянулась через форточку струйка дыма. Дым расползся, затем сгустился, и вот уже посреди приемной возник молодой улыбчивый восточный джинн, толкавший перед собой вокзальную тележку, нагруженную множеством старинных книг.

– Привет, Омар! Маму слушал, чебуреки кушал? – приветствовала его Улита.

– Вах! Откуда про мэня знаешь? – встревожился джинн.

– Я про тебя все знаю. Все твои проделки! Глаз с тебя не спускаю, изменщик коварный! – сказала Улита.

Джинн смутился и, хотя существовал только до пояса, ниже пояса превращаясь в струйку дыма, принялся подтягивать штаны.

– Что за книжонки привез? – поинтересовалась Улита.

– Нэ знаю. В Канцелярии сказали «нэси» – я нес. Со всэх ног лэтел! Так лэтэл – прям вэтер в мэнэ дул! – отвечал джинн, обволакиваясь вокруг Улиты шлейфом молочного дыма. Его выпуклые глаза маслянисто поблескивали.

– Но заскочить за чебуреками это тебе не помешало! А, Омарчик? – продолжала насмехаться Улита, одаривая его дразнящей и вместе с тем бесконечно спокойной улыбкой кустодиевской красавицы.

– Зачэм за чебурэками? – оскорбился Омар. – К тэбе одной летел! Как тэбе зовут?

На мятом лице джинна появилось выражение человека, случайно забывшего о какой-то своей заслуге и теперь внезапно спохватившегося и вспомнившего о ней.

– Сейчас вспомнишь, как тэбе зовут, как мэнэ зовут! – пригрозила ему Улита.

– Улита, кто там? Курьер? Я его жду! – донесся требовательный рык Арея.

Джинн всполошился и заспешил, толкая тележку рыхлой грудью. В отличие от Улиты, Арей сразу разобрался, какие книги доставил курьер.

– Меф! Иди сюда! Лигул прислал новые учебники! – крикнул он.

Выразив одной емкой гримасой все возникшие у него по этому поводу чувства, Меф скрылся в кабинете. Улита и Даф остались в приемной вдвоем.

– Чего ты кокетничала с этим джинном? А как же Эссиорх? – с обидой за своего хранителя спросила Даф.

Улита удивленно заморгала.

– Кто кокетничал? Я? Ты о чем? Это так, мелочи: типа как новую ручку расписываешь на бумаге – проба лопат и карандашей… Что такое джинн? Смазливый радостный дурачок. Сегодня Омара, завтра Юсуфа, а послезавтра Али пришлют… А Эссиорх – это другое, настоящее. Я ведь Эссиорха за что, может, люблю? Он такой весь чистенький, стерильный, прям как из аптеки!

Даф наклонилась и осторожно коснулась губами лба сидящей ведьмы:

– Жара как будто нет. Во всяком случае, я его не наблюдаю.

– Ты не понимаешь, светлая! Ты еще маленькая!

– Пусть маленькая. Разве я спорю? – мягко согласилась Даф, вспоминая, какая сырость была во время Всемирного потопа.

– Пройдет лет тридцать, и люди вообще не смогут касаться друг друга! – продолжала Улита. – Будут приходить друг к другу в гости и сразу сканировать на компьютере сетчатку глаза. А компьютер будет говорить противненьким голоском: «Герпес – у номера 1. Гепатит-С – у номера 2. Степень опасности – А. Можете взяться за ручки и посидеть на диване!» Или: «У номера 1 – аллергия на попугайчиков и изжога, у номера 2 – плоскостопие и стригучий лишай на правой передней части левой задней конечности. Степень опасности – В. Можете поцеловаться через специальную пленку».

– Что-то у тебя все мысли об поцеловаться, – сказала Даф.

Ведьма кивнула.

– Есть такой момент в личной жизни. Сплошная филематология.

– Что, прости?

– Правильное название поцелуя как процесса – филематология… Я женщина скромная, но филематологично зависимая. И вообще один короткий «чмок» сжигает пять калорий, а минута ходьбы всего четыре! Ну а о том, что приятнее, вообще вопрос не встает, – продолжала Улита.

– Ты просто как Меф. Разве недостаточно общаться просто глазами? Взглядом можно сказать гораздо больше, – сказала Даф.

Теперь уже Улита коснулась губами ее лба.

– А вот теперь жар у тебя! Мы передаем его друг другу как эстафету! – сказала она убежденно.

* * *

Мефодий с тоской посмотрел на вокзальную тележку с книгами. Книги громоздились по двадцать штук десятью рядами, и если не падали, то лишь потому, что удерживающей их магии эта идея не казалась блестящей.

– И это все мне? – спросил Меф.

Арей потер рукой разрубленную переносицу.

– Думаю, что лишь первая партия. Полная библиотека Тартара несколько больше. По самым скромным подсчетам, раз эдак в миллион.

– И что я должен сделать со всеми этими книгами? – продолжал допытываться Меф.

Арей молчал, и у Мефодия возникло нехорошее ощущение, что он уже получил ответ. Меф неосторожно коснулся одной из книг, и с ее страниц на пол закапала кровь. Другая книга, Меф это точно видел, заложена была желтым пальцем с грубым, как панцирь черепахи, ногтем.

– Некоторые читатели ошибочно думают, что это они заглатывают книги. На самом деле это книги заглатывают их, – пояснил мечник.

– Угу… Я так и понял, – сказал Меф, пытаясь не смотреть на палец. Ему казалось, что тот шевелится. Арей нахмурился.

– Мрак смотрит на тебя с надеждой и ожиданием. А что ты умеешь? – продолжал Арей.

Не меняясь в лице, он едва заметно моргнул левым глазом, и тотчас за спиной у Мефа возник двойник Арея с коротким кривым кинжалом. Он коротко шагнул и ударил, метя под лопатку.

Не оборачиваясь, Меф сомкнул руки и мгновенно окутался плотным фиолетовым полем. Приняв и отразив удар кинжала, поле сформировалось в узкий луч и мгновенно, не дав двойнику разорвать дистанцию, атаковало его в горло. Пронзило шею и вышло сзади. Двойник Арея грузно упал и исчез. Меф даже не обернулся. С недавних пор он видел все, что происходило за его спиной.

– Дилетантство! Ты позволил ему ударить себя! А не должен был дать вообще замахнуться! Будь там не жалкий клон, а я сам, одним недоучкой на свете стало бы меньше, – раздраженно сказал Арей.

– Ну не все дерутся так, как вы! – заметил Мефодий.

Арей нахмурился. Неведомая сила отбросила Мефа на стену. Он даже не успел сгруппироваться. От сильного удара перехватило дыхание. Перед глазами запуржили темные точки. Меф стремительно вскочил, готовый защищаться. Правило первое: «Когда тебе больно, не подавай виду, потому что когда добивают, это еще больнее».

Повторной атаки не последовало.

– Ненавижу лесть, особенно если она граничит с хамством! – произнес мечник.

– Почему с хамством?

– Не все дерутся так, как я? Вслушайся и пойми, что ты сказал! НИКТО НЕ ДЕРЕТСЯ ТАК, КАК Я! – рявкнул Арей.

Меф внутренне улыбнулся, внешне сохраняя почтительный вид. Он знал, что если губы его хотя бы немного шевельнутся, выдавая улыбку, Арей снова его ударит. Самолюбие – один из пунктиков стражей мрака. Каждый страж считает себя первым хотя бы в чем-то. Пусть даже в одной бесконечно узкой и даже где-то скользкой области, вроде режиссуры женских снов.

Но мечник мрака уже утих. Он был столь же отходчив, сколь и вспыльчив.

– Малютка Лигул, да хранит мрак его благородный горб!.. – Арей поклонился парадному портрету Лигула, который передернулся от такой наглости, – считает, что твои занятия в теперешнем их виде не дают эффекта. Чему можно научить человека, который бегает от знаний, как от бешеной собаки? Отныне, синьор помидор, ты будешь заниматься исключительно самообразованием.

Меф просиял. Ура! Самообразование! Больше никаких плохо прожаренных учителей из Тартара! Никаких заикающихся духов, разложившихся профессоров юридического права и тоскливых лекций от полуночи и до первых петухов. «Где они только выкапывают таких педагогов?» – вздыхал иногда Меф. «А вот этого тебе лучше не знать!» – говорила Улита, косясь на комнату, где у них лежали лопаты.

И хотя теперь Меф старался, чтобы лицо его осталось равнодушным, каким оно и должно быть у истинного стража, от Арея ничего не укрылось.

– Ты рад? – удивился он.

– Правда, больше никаких уроков и лекций? – выпалил Меф.

– Я же сказал. Так ты рад?

– Служу мраку! – отрывисто выкрикнул Меф. С недавних пор он усвоил, что Арей любит мужские ответы – ясные и четкие, несколько с армейским уклоном.

Однако мечник в данный момент не был настроен на муштру. Его узкие глаза смотрели на Мефа, пожалуй, не без сожаления. Правая бровь ближе к виску была рассечена давним сабельным ударом.

– Ну служи, служи!.. – загадочный прищур. – Но на твоем месте я бы не радовался. Посылая эти книги, крошка Лигул оказал тебе услугу сомнительного свойства. Хотя, сдается мне, что других услуг он никому и никогда не оказывал.

– Почему сомнительного?

– Посмотри на переплеты книг. Ты не замечаешь ничего подозрительного?

Меф посмотрел, стараясь думать, что кожа, которой они обтянуты, все-таки телячья. Хотя бывают ли у телят заросшие ножевые шрамы? В центре каждого переплета помещалась жирная руна, похожая на раздавленного, но еще живого жука, вяло шевелящего лапками.

– Везде одна и та же руна… Недавно начертили, да? – спросил он.

– Именно, запомни ее хорошо. Мы в свое время называли ее «руной выпотрошенного школяра». Всякий раз, как ты не сделаешь домашнее задание или будешь читать книгу невнимательно, пропуская строки, руна выпотрошенного школяра сделает тебе, скажем так, замечание.

Руна нетерпеливо зашевелилась. Было похоже, она готова сделать его прямо сейчас, не дожидаясь начала занятий.

– Выпотрошит? – забеспокоился Мефодий.

Арей смягчился.

– Выпотрошит, конечно, сильно сказано. Твои внутренности останутся на месте, но ощущение при этом будет такое, будто они уже готовы тебя покинуть. Я бы даже сказал, что у тебя волей-неволей проявится… э-э… болезненный интерес к учебе… В общем, отныне и до тех пор, пока все эти книги не будут прочитаны, четыре-пять часов здорового чтения в день тебе обеспечены.

Мефодий посмотрел на портрет Лигула. Он был уверен, что научился контролировать свои эмоции и внешне ничем себя не выдал. Арей, однако, оказался прозорливее.

– Но-но, мягче на виражах, синьор помидор! Конечно, полезно поедать начальство глазами, но перед этим его лучше оглушить. Вживую это слишком болезненно. Не правда ли, братец Лигул?

Лигул на портрете поморщился, будто выпил разбавленного уксуса и закусил трухлявым грибком. Меф в который раз задумался, что заставляет горбуна мириться с существованием Арея? Должно быть, глава Канцелярии мрака исходит из того, что Арей – фигура карьерно и политически несуществующая. Это кувалда, которой можно лишь просаживать стены. «Ничего, – говорит себе Лигул, – еще немного, и я заменю его кем-то другим». Однако время идет, а надобность в кувалде не пропадает. Да и кому бедняга Лигул может верить абсолютно? Не тем же льстецам из его Канцелярии, что, внешне истекая сахарным сиропом, готовы сплясать лезгинку на его трупе.

Неожиданно дверь распахнулась, и из приемной в кабинет, рыдая, ворвался Тухломон. Улита и Даф пытались его задержать, однако страдающий Тухломон был неостановим, как летящий под горку отцепившийся вагон. Дафна и ведьма-секретарша только и смогли, что вбежать следом за ним.

Комиссионер был весь в расстроенных чувствах. Красный нос его шмыгал. Из глазок мутным водопадом извергались слезы. Воду для слезок Тухломоша, видимо, брал непосредственно из крымского водопровода, потому что она была ржавая.

– Короче! – рявкнул Андрей прежде, чем Тухломон успел открыть рот.

Комиссионер не обиделся. В том месте, которым другие обижаются, у него, по всем признакам, высверлена была большая дыра.

– Я… – начал он.

– Без «я»! Короче!..

Тухломон с интересом уселся на тележку с книгами.

– Куда уж короче, начальник?.. Краткость – любовница спартанца! Первые двадцать томов за полцены!

Арей вопросительно покосился на Мефа. Тот пожал плечами.

– Ну хорошо, давай длинно! – сказал мечник мрака устало.

– Возвращаюсь я сегодня с работы…

– Ты у нас еще и работаешь, трудяга? Я думала, ты больше по части эйдосов промышляешь, – перебила Улита.

Тухломон одарил ее смиренной улыбкой.

– Ах, матушка, пчелку-то крылышки кормят! А когда времечко свободное выдастся, хоть с часок, помогаю сектантам раздавать листовочки о конце света и спасении души. Больше всех раздаю, между прочим! В пример меня ставят другим раздатчикам!..

Арей нахмурился.

– ТЫ? О спасении? С какой стати?

– Так сектантам же! Выгодное дельце, командир! Истерия есть – есть! Вопли есть – есть! Значит, наши они со всеми потрохами. Так уж радуются, что никто другой не спасется и только они одни запрыгнут в трамвай… Многим не столько самим спастись хочется, сколько других наказать. Прям трясутся все и конец света едва не пинками торопят! Тут если с умом, эйдосы можно лопатой загребать.

Поняв, что случайно ляпнул лишнее, Тухломон тревожно оглянулся. В темных углах ему мерещились гнусные конкуренты.

– Ну, рассказываю дальше! Возвращаюсь и вижу: старушка у мусорника! Одета чисто, в платочке такая вся. Стоит и лыжной палкой мусор разгребает. Я подхожу, а она: «Нет ли бутылочек, сынок?» Я такой весь смутился, смотрю и – нате вам! Счастливое совпадение! Десять пустых бутылок!

– Чисто случайно, конечно, – подсказал Арей.

– Ну, конечно, случайно! Как же иначе может быть? У меня печень больная, мне минеральную воду каждый день надо! А то я, может, помру, – завопил Тухломон и, жалея себя, залился слезами.

Даф улыбнулась.

– Ты рассказывал про старуху! – напомнила она.

– А, да… Я остановился, посмотрел на старуху и вдруг как упаду на колени и как закричу: «Мать, да я такой же, как ты! Простой хороший парень! Милая ты моя мать! Дал бы тебе денег, да ведь не возьмешь! Оскорбишься! Не нищенка же ты! Труженица! Молиться на тебя надо!» Кричу, а сам к ней на коленях ползу!

Тухломон рванул рубаху на груди. Бережно рванул, заботясь о пуговках. Мефодий с интересом посмотрел на его грудь. Довольно часто на гладкой, безволосой груди Тухломона можно было увидеть интересные татуировки. Рисунок и текст татуировок мог меняться в зависимости от целей и настроений комиссионера. От пошлых русалок и «Вера, не скучай!» до китайских драконов.

Даф стало противно. Тухломон вызывал у нее странное чувство: смесь брезгливости и дикого любопытства. С таким чувством выпускницы Смольного института, вероятно, глядели бы на голого, с разбитым лицом пьяного, которого тащит куда-то за волосы городовой.

– Ползу я на коленях, ползу… – продолжал Тухломон.

– Бутылок-то не дал, конечно? – прозорливо перебила Улита.

Недовольный, что его прервали, комиссионер перестал рыдать и, икая, замотал головой.

– Нет. Там же и перебил все! Вдребезги! – едва выговорил он, растирая по лицу слезы.

– И эйдоса она тебе своего не отдала! – подсказала Улита.

Лицо комиссионера перекосилось. Он упал и стал биться об пол, сминая лицо. Он всегда так наказывал себя, когда ему не удавалось завладеть тем единственным, чего он желал острее всего на земле.

– Ненавижу! Не отдала, дура старая! И зачем он ей? У самой небось весь матрас мелочью набит! На мильоны долларов!

– На сколько? Да нет там у нее ничего! – усомнилась ведьма, наделенная даром прозорливости.

– А ты не суйся, тебя не спрашивают! Знаем мы таких святош, а-а! Все копют и копют!.. И ведь еще спасется, корова, к свету примажется! А-а-а! – прошипел Тухломон.

Он еще хотел что-то добавить, но внезапно увидел перекошенное лицо Улиты и заткнулся. Причем не только заткнулся, но и пискнул от ужаса. Разгневанная ведьма шагнула к нему.

– Так тебе и надо, сволочь! Перекантуется твой мрак и без ее эйдоса! – зло сказала она.

Тухломон перестал биться головой и, заморгав злыми внимательными глазками, достал из воздуха блокнот.

– Как ты сказала, секретарша? Чей-чей мрак? Продиктуешь? – спросил он.

Улита наклонилась к нему. Ее глаза зловеще сузились.

– Зачем диктовать? Давай я сразу напишу! Своим почерком! – предложила она свистящим шепотом и протянула руку за карандашом.

Комиссионер слишком хорошо понимал интонации. Не умей он вовремя остановиться, жизнь давно размазала бы его по стене тонким слоем пластилина. Тухломон покосился на ведьму, на Арея, вздохнул, пожевал губами и торопливо проглотил карандашик, который в противном случае воткнулся бы ему в ноздрю или в глаз.

– И что вы все на меня набросились? Я просто так, для души хотел записать! Отслеживаю рост мировых цен на кефир! И вообще я, может, поэт? – пискляво пожаловался он.

Улита шагнула к нему.

– Не подходи, противная! Я чудовищно опасен! У меня черные кружевные трусы по карате! Бойся меня! Мой дедушка плевался ядом! Моя бабушка была психопатка! У меня ноги по уши в крови! – пискнул Тухломон.

Прямо из воздуха он извлек пластмассовый меч и изобразил стойку бешеной обезьяны на цветке ромашки. В другой раз это, возможно, и помогло бы ему выкрутиться, но не сейчас. Арей нетерпеливо посмотрел на дверь, и она распахнулась сама собой.

– Прочь! Надоел! – приказал он.

Едва услышав голос Арея, Тухломон моментально перестал придуриваться и стал деловитым.

– Мне нельзя прочь! Я, между прочим, письмецо принес! От Лигула! – заявил он, кланяясь портрету куда подобострастнее, чем это сделал недавно Арей.

Мечник недоверчиво поставил ногу на тележку с книгами.

– От Лигула? Снова?.. Только что от него был курьер! – недоверчиво сказал он.

Тухломоша захихикал. Зубки у него были мелкие и проеденные. Каждый зубик – новая страница в истории кариеса. Ходили слухи, будто трудолюбивый Тухломон разрабатывает для смертных новые разновидности стоматологических заболеваний.

– Вы такой наивный, командир! Кто же передает действительно важные письма с курьером? Курьера могут перехватить златокрылые, и вообще ненадежный это народец. Ох, ненадежный!

Комиссионер сунул руку в карман брюк. Видно было, как пластилиновая рука волнами удлиняется и, закручиваясь петлями, шарит по туловищу. Пару раз рука выныривала в ворот и скребла пальцами шею.

– Где же письмецо? Неужели потерял?.. – кокетливо пугался он. – Фу ты, ну ты!.. Ух ты, батюшки, вот!

Тухломон извлек маленький, совсем нестрашный с виду конверт с банальным штампом почтового отделения и протянул его Арею. Однако едва пальцы стража коснулись конверта, он превратился в длинный серый пергамент.

Арей пробежал его глазами. Похожая на шрам складка рассекла его мясистый лоб. Он опустил руку с пергаментом, постоял с минуту в задумчивости и прочитал пергамент вновь, на этот раз гораздо внимательнее. Сделав это, мечник медленно разорвал пергамент и швырнул его в услужливо вспыхнувший огонь. Перед этим он пинком вышвырнул за дверь Тухломона, который навязчиво ошивался у него перед носом.

Мефодий услышал, как, глядя на огонь, Арей процедил сквозь зубы:

– К этому все и шло… Меф, помнишь наш с тобой разговор в присутствии Аиды? Поторопись!

Затем он как-то странно, очень странно посмотрел на Даф. Дафне показалось, что она заглянула в глубокую, бесконечно тоскливую бездну. Тот, кто служит мраку, никогда не бывает весел. Если только это не судорожное веселье забвения, не пир во время чумы и не хохот на могилах.

– О чем ты думаешь, светлая? – резко спросил он.

– Вы действительно хотите знать? Я думаю о Тухломоне. Чтобы такая дрянь тебя уважала, нужно самому стать такой же дрянью, а я не хочу…

Арей усмехнулся.

– Ты это серьезно? Зачем тебе это? Уважение – язык общения с равными. Для рабов и негодяев существует плетка.

– Я так не хочу.

– Цыпленок тоже не хотел становиться грилем, да только его спросить забыли, – ответила бойкая на язык Улита.

Глава 2

Суровые будни гламурного котика

Жил-был заяц. Порой он хорохорился и мечтал победить льва.

– Вы только посмотрите на эту тупую гривастую скотину! Если бы он не был так велик, я раздавил бы его одной лапой! – говорил он зайчихам.

Зайчихи слушали невнимательно – у них были свои заботы.

Однажды ночью заяц отправился к людям воровать с грядок капусту и вдруг… Да, это была новенькая боевая граната. Она лежала в колее от автомобильного колеса.

– Вот она: сила! Я убью льва и сам стану царем зверей! – размечтался заяц.

Заяц поднял гранату и отправился искать льва. Льва найти легко, если ищешь по костям. Лев лежал в тени и был не в духе. Он недавно проглотил целиком антилопу, и ее рога кололи ему желудок. Да и вообще лев был уже стар и надоел сам себе.

– Я убью тебя и стану царем зверей! – слегка заикаясь, крикнул заяц.

Лев приоткрыл один глаз.

– Валяй! – сказал он. Заяц стал дергать чеку.

– Что, лапки слабые? Попробуй иначе, – посоветовал Лев. – Прижми ее грудью, возьми кольцо в зубы…

Заяц, трусливо косясь на льва, так и сделал.

– Но подумай вот о чем, заяц, – продолжал лев. – Если граната взорвется, погибну не только я. Готов ли ты умереть вместе со мной? Смерть так черна, смерть так страшна…

Заяц представил себе смерть. Не будет ни зайчих, ни моркови, ничего не будет. Зайцу стало так жутко, что граната сама собой вывалилась из его лапок.

Лев, скучая, зевнул, и на миг стала видна антилопа, лежавшая у льва в желудке.

– Не тот силен, у кого есть граната, а кто готов умереть, – сказала антилопа.

Она потому и оказалась в брюхе, что всегда выкладывала общеизвестные чемоданы вместо того, чтобы смотреть по сторонам.

Басня про зайца

Темное и мрачное утро, хотя и не раннее. Часов около одиннадцати. В щели с улицы ползет сырость. Мрак, как всегда, слишком занят, чтобы заморачиваться такими мелочами, как плохо подогнанные окна. Угрюмо косясь на руну выпотрошенного школяра, Меф сидит в кресле, закутавшись в плед. Сбоку кресла, на полу стопкой громоздятся книги. Дойдя до конца страницы, Меф пробегает ее глазами еще дважды и лишь убедившись, что все понял, переворачивает. И всякий раз внутри у него на мгновение все замирает.

Вчера он уже поплатился за невнимательность. Пропустил строчки в начале страницы и, попытавшись перейти к следующей главе, пять минут катался по полу со страшной резью в желудке. Ему казалось, что в его живот пробрался суслик и деловито устраивает там норку. Лишь когда прибежала Даф и коснулась его лба рукой, боль утихла, но Меф еще долго лежал на полу, приходя в чувство.

После Меф раз десять прочитал две пропущенные строки, пытаясь понять, за что он был наказан. Строчки были такие: «В крайностях нет середины. Мрак должен быть мраком, свет – светом».

Ну и что? Это и так очевидно. Меф даже обиделся. Вот она – забота Лигула. Не хочешь слушать лекции – не надо. Экзаменов и сессий тоже не надо. Просто почитай книжечку, если будет время. Система столь же добровольная, сколь и принудительная.

Пока Меф с тоской забивал голову тяготящими его знаниями, внизу, в приемной, кипела жизнь. К Мефу заглянул Чимоданов, деловитый, как навозный жук. Он долго смотрел на Буслаева, стоя в дверях, затем спросил:

– Меф, а Меф, ты никогда не задумывался: какие у крысы шансы спастись с тонущего корабля?

– Не-а.

– А я сам не знаю почему, но иногда прикидываю. Вплавь? Бесполезно. Залезть в шлюпку? Заметят и вышвырнут.

– И что ты в результате придумал?

– Прыгнуть в бочку с овсянкой и хорошо загерметизироваться. Как тебе такая мысль? Вроде как отсидеться в бункере, а?

– В бочке не отсидишься. Жрачка закончится, и кирдык… Крысы должны вычерпывать из трюма воду вместе с матросами. Это единственный выход, – не отрываясь от книги, сказал Меф. Он умел быстро просчитывать варианты.

Чимоданов так не считал, однако тема себя уже явно исчерпала.

– А… Ну разве только так! – протянул он и снова мучительно задумался о чем-то. Как оказалось, уже не о крысах.

– Кстати, знаешь, как сделать военное мыло? – спросил Петруччо пять минут спустя.

– Ну и как?

– Надо утопить дохлого ежика в каустике! – произнес Чимоданов с видом человека, доверяющего сокровенную тайну.

– А что такое каустик?

– Вот это я и собираюсь выяснить, – сказал Чимоданов и ушел.