Мир под кайфом. Вся правда о международном наркобизнесе

Поскольку с большой долей вероятности мы с Ритой могли еще какое-то время не увидеться, я договорился с ней о встрече, и она предложила посидеть в коктейль-баре в Ковент-Гардене. Она добавила, что у нее тоже была непростая неделя, так что выпить в любом случае не помешает, а поскольку жила она теперь не в Лондоне, спросила, можно ли остаться у меня на ночь. Я сказал, что конечно.

Мы встретились, пошутили все обязательные шутки про тюремную еду и про осторожное обращение с мылом в душевой. Все шло хорошо, пока я не спросил ее, почему у нее была непростая неделя. Оказалось, что она только что рассталась со своим парнем.

Черт. Черт. Черт.

Я закрыл глаза и представил себе крушение самолета на взлетной полосе.

5. Кризис в Isis

15 марта 2013 года. Я смотрел сквозь затемненное окно автозака на проплывающие мимо лондонские улицы. По радио играл «Thrift Shop» Маклемора, но большинство моих спутников были заняты тем, что изо всех сил колотили по армированному стеклу, чтобы привлечь внимание женщин на улице, пытаясь последний раз хоть взглянуть на их милые черты перед тем, как попрощаться со свободой. На стенках моего бокса имелись следы его прежних гостей – «Виталий Украина» и «Ромка Дикий», явно земляки.

– Как там в этом «Айсисе», парни?

– Да заебись! Охранницы все бывшие стриптизерши, гулять можно хоть весь день, даже бассейн есть!

После нескончаемой поездки по вечерним пробкам под аккомпанемент не очень-то, честно говоря, искренних присвистываний и улюлюканий мы наконец прибыли на место. Нас по одному вывели на сборку, где проинструктировали, сфотографировали, обыскали и посадили на волшебное кресло для проверки, не запрятаны ли у нас в заднице напильники. Потом нам выдали стандартные робы и кроссовки, или тюремные «Гуччи», как их называл мой приятель Бобби. Мы официально заехали в тюрьму Ее Величества «Айсис» в Темзмиде.

Я начал осознавать произошедшее, как только услышал металлический лязг двери, закрытой за мной охранником. Я запаниковал и стал ходить взад-вперед – но ничего нельзя было сделать, чтобы выбраться из этого нового персонального ада. Чтобы занять себя хоть чем-то, а скорее из-за того, что у меня было немного не в порядке с головой, я подсчитал свой точный срок (913 дней; 1 314 873 минуты; 78 892 380 секунд) и начал обратный отсчет. После нескольких тысяч я бросил это дело, сообразив, что время от этого быстрее не пройдет.

До этого момента тюрьма для меня была чем-то, что случается с другими. Один мой одноклассник присел на крэк, и его замели, когда он продал поддельный экстази агенту под прикрытием на парковке паба. Еще одного чувака посадили после долгой автомобильной погони по сельской местности, когда он отказался остановиться, и еще добавили за похищение человека, потому что в машине у него была девушка, которую он отказывался выпускать. Но с этими я особо не общался.

Преступность вообще такое дело – никто не думает, что поймают именно его. Большинство, конечно, и не попадается. В конце концов, никто же не будет судорожно набирать 999[24], купив пакетик с травой. К тому же меня защищало то, что я белый, из среднего класса, да и язык у меня подвешен. В отличие от бангладешцев, шляющихся по муниципальным кварталам рядом с нашим кампусом, я не был мишенью в войне правительства с наркотиками. До того дня, когда мне дали срок, многие бы просто не поверили, что приятный парень с высшим образованием вроде меня может вообще отправиться в тюрягу. Можно на это посмотреть и так, но вообще-то большинство осужденных за торговлю кокаином приговаривают к реальным срокам. «Ну все, – думал я, – моя жизнь на этом, в общем, закончена».

Время в тюрьме не движется. Каждое утро ты встаешь – и тебя ждет все то же самое. Ты просыпаешься в 7:30, завтракаешь и выходишь на прогулку, где можешь покурить, походить по кругу или покачаться на спортплощадке.

Через тридцать минут тебя загоняют обратно в корпус, а в девять надо идти или работать, или учиться – некоторым из этих парней точно не помешало бы, если бы в их резюме было что-то кроме «Эксперт по неофициальным перевозкам домашнего имущества». Иногда вместо работы или учебы бывает «свободное время», когда можно пойти в спортзал, шляться по корпусу, сходить в душ, говорить по телефону, играть в пул или болтать с другими. Разговоры обычно однообразны: «Кормят каким-то дерьмом», «Когда ты выходишь?», «Такого-то отпиздили в душе».

То есть не то чтобы ты мог подойти к кому-нибудь и сказать:

– Здорово, какие планы на вечер?

– Да особо никаких, брат, а у тебя?

– Иду бухать – мы забронировали столик в Ministry of Sound![25]

– Не, брат, я пас, едем завтра с отцом на рыбалку.

Нет, тут вряд ли можно услышать что-нибудь более интересное, чем «Может, посмотрю сегодня „Большого брата“».

Нельзя сказать, что это было совершенно ужасно. В отличие от того, что вы видели в кино, разборки в стиле «Американской истории Икс» случались крайне редко: мои соседи были благонравны, как группа монахинь на концерте Jonas Brothers. И даже в самые темные моменты, когда я думал о том, чтобы покончить со всем этим, меня утешало, что туалет был рядом с кроватью, так что, если мне вдруг приспичило бы посрать среди ночи, надо было только свесить жопу.

Моим сокамерником был Миша из Москвы. Миша был узбеком и гражданином Кыргызстана; для несведущих людей он был похож на китайца, хотя мне из-за длинных волнистых волос он напоминал Виктора Цоя. Фанат хип-хопа, он разговаривал по-английски исключительно на американском гетто-сленге – нигга то, нигга это, – приправленном сильным русским акцентом. Но никто вроде бы на него не обижался – наверное, потому что он явно был не белым и неместным.

Миша отбывал пять лет за мошенничество по предварительному сговору – и ему добавили еще немного, когда поймали в камере с мобильным. Предварительный сговор – та еще шняга. Если тебя обвиняют в «организации» преступления, все становится гораздо серьезнее. Типа: «А, так ты это еще и спланировал?» Что тут скажешь, кроме: «Да нет, я просто катался с горнолыжной маской и обрезом в бардачке на тот случай, если вдруг увижу инкассаторскую машину». Так или иначе, его друган, украинский хакер, написал вирус, разослал его в разные банки и снял со взломанных счетов три миллиона фунтов (около четырех с половиной миллионов долларов), переведя деньги на счета, которые контролировал Миша и еще один парень из Казахстана. Неплохо для двадцатилетнего парня, правда? Но однажды Миша забыл включить на своем лэптопе шифрование. При оглашении приговора судья назвал его «угрозой национальной безопасности».

Мы обклеили стену красавицами с третьей страницы[26] и гламурными моделями (пока я не попал в тюрьму, мне всегда хотелось знать, из кого состоит целевая аудитория бумажной порнографии) и попросили парня из кружка ИЗО нарисовать огромный российский флаг, который вывесили из окна, чтобы ВСЕ знали, где тут мы. Мы отпраздновали вместе мой 24-й день рождения – я проснулся от Мишиного поздравительного речитатива с сильным русским акцентом.

Еще одним моим сокамерником был подающий надежды рэпер по имени Томас, который родился на Монтсеррате – принадлежащем Британии острове в Карибском море; население острова, в основном афро-ирландского происхождения, было эвакуировано в 1995 году, когда там внезапно проснулся спящий вулкан. Его семья поселилась в Лондоне, и он вырос в окружении преступников и наркотиков, хотя всей этой бандитской темой всегда больше интересовался его брат – копия Криса Брауна[27].

«В начале 2000-х бедные районы Лондона были завалены наркотиками – то есть кто-нибудь из твоих знакомых обязательно ими торговал или употреблял, – рассказывал он мне. – Он, мой младший брат, чаще меня попадал в неприятности и недолгое время приторговывал веществами класса А[28], но в тюрьме почему-то оказался я».

Вместо того чтобы бегать по улицам, Томас стал подающим надежды рэпером, побеждал на поэтических конкурсах и как-то выступал вместе с Мос Дефом[29]. Но однажды днем, когда он работал в одном баре в Хакни, какой-то мужик заказал кофе и они зацепились языками – болтали в основном о музыке и своих детях. Мужик показался Томасу обычным посетителем бара, ничего особенного.

«Он стал приходить часто, потом практически каждый день. Оставлял хорошие чаевые, а после работы мы болтали часами. Он даже познакомил меня со своей „сестрой“, что сделало его в моих глазах достаточно „реальным“ человеком».

Однажды ночью, когда бар уже закрылся, Томас вместе с загадочным посетителем занюхали пару дорожек за барной стойкой. Мистер Х спросил, может ли Томас достать еще кокса, на что Томас ответил, что нет, он не торгует. Но тот продолжал интересоваться, и в конце концов, когда с деньгами у рэпера стало плохо, они договорились и Томас намутил несколько унций. Чувак пропал, а через полгода снова появился и предложил пропустить по коктейлю. Но вместо своего приятеля Томас увидел полицейских, которые арестовали его прямо на работе. Его «приятель» оказался агентом под прикрытием.

«Я, конечно, был в ярости и чувствовал себя преданным, но винить-то мне было, кроме себя самого, некого. Он просто делал свою работу, как бы дико это ни звучало», – пожал плечами Томас.

Агенты под прикрытием использовались подразделениями по борьбе с наркотиками со времен сухого закона в Америке в 1920-х, когда «Алкогольный Пес» Иззи Айнстайн и его партнер Мо Смит накрывали нелегальные бары, переодеваясь в женскую одежду (в стиле «Некоторые любят погорячее»). Агенты – это, по сути, шпионы, которые притворяются потенциальными покупателями или таким же криминальным элементом, чтобы войти в доверие к наркодилерам и собрать доказательства, прежде чем они будут арестованы. Это может быть опасным занятием, и агенту приходится быстро соображать, чтобы босс его не запалил и не приказал своим громилам пропустить его через промышленную мясорубку. Но эта история больше похожа на провокацию, когда федералы сами склоняют тебя к совершению преступления, а потом за него арестовывают.

«Мой адвокат сказал, что в закон только что внесли какие-то изменения, так что провокация стала легальной. Думаю, я должен был представить доказательства, что меня заставили. У них, разумеется, такие доказательства были, но они их не показывали, – объяснял Томас. – В том, что меня посадили, хуже всего было вот что: я потерял все – работу, квартиру, общение с детьми. Даже карьеру музыканта. Я был на подъеме – и вдруг потерял все».

По крайней мере он был не один. У нас было много общего, включая любовь к кино, и мы провели много вечеров, пересматривая классику восьмидесятых или просто обмениваясь цитатами.

В конце концов мне удалось перебраться в свою собственную, одиночную камеру. Какими бы классными ни были сокамерники, со временем они начинают раздражать. Сидеть одному, без сокамерников – дико круто. Можешь смотреть по телику что хочешь, не чувствуешь себя неудобно, когда тебе надо посрать, и не надо ждать, пока сокамерник уснет, чтобы «побыть с самим собой».

«Айсис» был учреждением для молодых правонарушителей от 18 до 25 лет; он был забит тупыми малолетками и косящими под крутых гопниками, пытающимися доказать свою крутость. Тюрьма плохо финансировалась, сотрудников не хватало, и ничего не работало так, как надо, вплоть до того, что через день объявлялся режим чрезвычайной ситуации, когда половину заключенных запирали, потому что не хватало вертухаев. Иногда мы проводили в камерах по 23,5 часа, что по большому счету представляло психологическую пытку. Другими словами, если обращаться с людьми как с животными, не стоит удивляться, когда они начинают себя вести как чертовы животные.

Первое, о чем меня спросили, когда я попал в заведение, это откуда я. Тут был представлен каждый район. Были уличные банды ГАС и «Один Шанс»/ОШ, обе из Брикстона, SUK («Бомби лохов») из Баттерси, «Пехкэмские Парни», «Пифф-Сити» и «Азиатский вирус». Все враждовали со всеми и принесли всё это дерьмо с собой на зону: «Че, ты из Брикстона?! Я из Пекхэма, ты, чмошник!» Уличные банды в Лондоне определяются территорией; любой, кто живет на этой территории, считается принадлежащим к местной банде, нравится ему это или нет.

У нас было несколько этнических групп – «путешественники»[30] (помните Брэда Питта в «Большом куше»?) и сомалийцы, но даже они делились по улицам. Сомалийцы из Вуд-Грина и из Кэмдена были непримиримыми врагами. Одним из этих двух лагерей в «Айсисе» (забыл, каким именно) заправлял злобный карлик с наполеоновским комплексом. И был один сомалийский парень, который сел за ограбление бензоколонки после того, как его уволили с работы. Всегда очень вежливый, постоянно всем говорил «пожалуйста» и «спасибо». Как-то он выходил из мечети, к нему подошли кэмденские сомалийцы и спросили, откуда он, и он так наивно ответил: «Из Вуд-Грина». Его отпиздили ногами прямо на глазах у имама.

Но даже если ты сидишь тихо и не высовываешься, у тебя остается главный враг: ты сам. Когда ты проводишь день за днем в камере исключительно в обществе собственных мыслей, с головой начинают происходить странные вещи. Изоляция и паранойя по поводу оставшихся на свободе… Твоя девушка наверняка тебе изменяет! Почему никто не отвечает на письма?! Эти мысли ходят по кругу, и, если ты недостаточно силен, они могут тебя сожрать.

Когда каждый день не отличается от предыдущего, ты становишься практически роботом. Меняется даже восприятие времени. Вместо того чтобы дать ему течь естественным образом, ты начинаешь делить его на отрезки, отсчитывая дни, недели и месяцы до освобождения, мучительно ожидая следующего свидания, следующих новостей с воли или следующего эпизода идиотского ситкома.

Я казался самому себе совершенно бессмысленным существом. После посадки в безумный поезд остановок нет до конца поездки. Я стал ненавидеть в себе все. Я ненавидел себя за то, что не мог нормально произносить звук «л». Я ненавидел свой голос и свое лицо; мне хотелось впиться ногтями в кожу и содрать с себя щеки, нос и веки, кусок за куском, как в фильме «Полтергейст», чтобы в конце концов остался только окровавленный череп. Я хотел покончить с собой. Мир был все равно перенаселен, так что все бы только сказали мне спасибо. В моем существовании не было никакого смысла – как и в жизни вообще. Я был хуже навозного жука. Они по крайней мере приносят пользу экосистеме. А что мог предложить я?

Я был не одинок в своих мыслях. В тот год, когда я был на зоне, количество самоубийств среди заключенных выросло на 67 %. В 2013–2014 годах покончили с собой 125 мужчин и женщин. Так что дело было не в том, что я тряпка, – на зоне действительно было очень-очень плохо.

А еще оставалась Рита. Как бы я ни пытался о ней не думать, она постоянно пролезала в мое сознание. Я вбил себе в голову идею о том, что возможно, ну вдруг, когда я выйду, она никуда не денется и у меня будет еще один шанс. Это было совершенно идиотское предположение: красивые девушки вроде нее недолго остаются одни – но, когда ты оказываешься в ситуации с совершенно неопределенным будущим, когда ты не знаешь, возьмет ли тебя кто-нибудь на работу и что будет с твоей семьей, ты цепляешься за что-нибудь, за что угодно. Я не мог идти дальше – я вообще не мог никуда идти. На зоне нет никаких девушек! По крайней мере таких, которых можно сводить в дорогой итальянский ресторан. Я не очень интересовался здоровыми черными парнями в татухах или блондинами с редкими зубами и кличками вроде Джэмз или Дибо. Я сходил с ума.

«Путешественники» были по большей части совершенно нормальными парнями и занимались контрабандой наркотиков. Да, разумеется, на зоне есть наркотики. Было бы странно запереть вместе толпу правонарушителей и думать, что они не будут пытаться кайфануть, – для этого надо быть полным идиотом. Цены за решеткой существенно отличаются: пятьдесят фунтов за грамм гашиша, в котором будет 0,7 или 0,8 грамма, если повезет, – но бизнес от этого только выгоднее. Заплатить за покупку можно было, попросив своих друзей на свободе перечислить деньги на тюремный счет дилера – или покупая для него хавчик в столовой, пока не выплатишь долг.

Наркотики попадают на зону обычно во время свиданий. Твоя девушка прячет их во рту, вы сливаетесь в жарком поцелуе и обмениваетесь не только слюной. А если хочешь придумать что-нибудь посложнее – тебе надо как-то договориться с вертухаем.

«Обычно мы узнавали об этом из сообщения другого заключенного, которому ничего не досталось, – рассказывал мне бывший начальник „Айсиса“, когда я уже был на свободе. – Я старался добиваться их осуждения, а не просто спокойного увольнения, как это бывает, потому что обязательно будет скандал в прессе. Так что мы проводили спецоперации и обыскивали их на парковке. Но если они видели полицейскую машину или собаку, то могли испугаться и взять больничный. Короче, все надо было сделать тихо, нам нужен был арест, иначе сотрудники наоставляют отпечатки пальцев и испортят вещественные доказательства».

Как-то этим парням удалось пронести много МДМА, и они стали раздавать его всем. Наш корпус преобразился. Это было похоже на вечеринку в «Фабрике»[31]: в каждой камере были чуваки с голым торсом и глазами размером с блюдце, они прыгали по койкам и размахивали майками под музыку с диска «Ибица: классика транса». Вертухаи поняли, что произошло, но не могли ничего сделать: на организацию массовой сдачи анализа мочи не было времени, а МДМА выводится из организма через три дня. Дольше всего выводится трава – около четырех недель. Нас заставляли писать в пробирку раз в несколько месяцев, но особо никого так и не поймали, потому что косяк на зоне – это просто сигарета с ароматизатором; чтобы тебя поймали, надо было курить не переставая, ну или тебе должно было крупно не повезти. Но все равно – каждый раз, когда я выкуривал косяк с сокамерниками, то так боялся спалиться, что еще месяц выпивал по вечерам чуть ли не ведро воды, чтобы моча была чистой.

Времени для чтения было полно. Поскольку «Айсис» был учреждением для малолетних правонарушителей, я боялся, что придется выбирать между «Очень голодной гусеницей» и «Хортон слышит кошек»[32], но оказалось, что там вполне приличная библиотека. Был даже отдел с изданиями вроде «Дневник стриптизерши» – я заметил, что в «интересных» местах иногда были вырваны страницы.

Я начал читать Говарда Маркса – потому что его в тюрьме читали просто все, – торговца марихуаной из Уэльса, который отсидел семь лет в самом жестком учреждении в Америке, а когда вышел, то стал героем кампании за легализацию. Его история была мне близка. Я, конечно, считал себя лузером, куском говна на трусах общества, но так и не смог убедить себя в том, что совершил что-то неправильное. Все мои знакомые употребляли наркотики – или по крайней мере пили алкоголь, который в некоторых странах тоже запрещен. Разве я настолько хуже любого бармена? Среди прочих кокос у меня закупали и газетные колумнисты, нисколько не оглядываясь на свои фарисейские завывания в печати. Мы все погрязли в своем лицемерии. Но почему?

Мне казалось очень странным, что меня наказали за что-то настолько… нормальное. Стремление к кайфу присуще человеку от природы, не так ли? Хотя, может быть, в этом-то все и дело. Может быть, торговля наркотиками затуманила мне мозги и все дело в нас, кучке вырожденцев, не видящих дальше своего носа. Может быть, я заслужил свою кару?

Жизнь в тюрьме была по большей части скучной и тоскливой. В первые недели срока я – в попытке сбежать от рутины и добавить хоть немного разнообразия – сделал вид, что сидел на крэке, чтобы меня приняли в «клуб анонимных алкоголиков и наркоманов». Заседания проходили довольно весело: мы получали по бесплатному стакану апельсинового сока и сидели в кружке, слушая истории о том, как люди пропивали, прокуривали и пронюхивали свою жизнь. Один придурок рассказал, к примеру, как двенадцатилетним съел целый лист кислоты. Ну то есть это, конечно, была не поездка в Олтон-Тауэрс[33], но все равно повеселее, чем сидеть в камере и расплавлять остатки мозга за просмотром телика.

Кроме того, я потратил довольно много времени на заполнение бессмысленных заявлений в религиозный отдел, требуя признать меня исповедующим джедайство. В заявлениях я принимал на себя обязательство практиковать только «Светлую Сторону Силы, как проповедовал мудрый магистр Йода», воздерживаясь от следования за «Темной Стороной, что повысило бы риск моего рецидива в рамках дьявольского сговора в целях захвата галактики».

В корпусе у меня появилась новая кличка – Оби-Ван, но долго мне ею пользоваться не пришлось: через несколько недель я получил уведомление об условно-досрочном освобождении. Пора было собираться – я отправлялся домой.

Я оставил Мише всю жратву, которую хранил в камере, включая хлопья «Фростиз», – я решил, что на воле все это уцененное дерьмо мне вряд ли понадобится.

По чистому совпадению в мой последний вечер по телику показывали «Терминатор 2: Судный день». Это был идеальный выбор – классический длинный фильм, к концу которого, когда появляются титры, а Арни с поднятым вверх большим пальцем погружается в лаву, ты чувствуешь, что совершил вместе с героями эпическое путешествие. И эта часть моего путешествия теперь тоже подошла к концу.

6. Я не могу самоуничтожиться

Я вышел на свободу утром 28 февраля 2014 года. Я почти ожидал, что вертухаи скажут мне что-нибудь вроде «До скорой встречи», а я в ответ смогу послать их на хер, но не вышло. Поскольку об освобождении мне сообщили только накануне, меня никто не встречал. Я взял такси и поехал домой, где весь день прождал, пока мне на лодыжку не надели электронный браслет – обязательное условие моего досрочного освобождения. Каждый день я должен был возвращаться домой к семи вечера, и браслет это фиксировал. Я так и не выяснил, что случилось бы, нарушь я комендантский час, но всегда предполагал, что браслет просто взорвется и убьет меня, как в «Королевской битве».

Откинувшись, я первым делом подумал о главном. Мне необходимо было увидеть Риту. Но сколько я ни звонил, она все время была занята. Обычно, если кто-то не берет трубку, тому может быть множество причин, но тюрьма искажает твое восприятие реальности, особенно когда речь идет о женщине, в которую ты был безответно влюблен. Думаю, из реального человека она начала превращаться в символ. Я знал, что у меня не осталось с ней никаких шансов, но, если бы она согласилась просто встретиться, это уже было бы что-то. Я начал беситься. Ведь прежде мы все время разговаривали. Почему она мне не отвечает? Пытается меня проучить? Слишком занята? Не хочет водиться с бывшим зэком? Я звонил ей все настойчивее, изо дня в день. Потихоньку становился сталкером. Уж лучше бы она прямо сказала мне, чтобы я отвязался и сдох, – все лучше, чем неизвестность.

Ооооооооохххбляблябля! Происходит именно то, чего я боялся! Она бросает меня! Я так и знал. Я – бесполезный бывший зэк, не заслуживающий даже взгляда нормальных людей. По какому праву такой отброс, как я, вообще дышит их воздухом? Пора положить этому конец! Но нет… Это не может быть правдой. Я отказываюсь это принять – после всего, через что прошел. Это будет означать, что они победили, а я скорее умру, чем допущу этого. Я не могу отдать им победу. Я должен что-то сделать.

В конце концов я не утерпел. Сел на электричку в пригород, отыскал уютный переулок, где она жила, и позвонил в дверь. Ее не оказалось дома, так что я оставил букет цветов ее отцу. Неудивительно, что после этого она мне все-таки перезвонила… и сказала, что больше никогда не хочет меня видеть.

Мне нужно было найти другой способ сходить с ума.

Здравый смысл подсказывает, что, если вы находитесь в тюрьме, стало быть, вы совершили преступление, а если вы совершили преступление, то заслуживаете наказания. Меня такой подход не устраивал. Вынесенный приговор не показался мне неправильным (в конце концов, я действительно нарушил закон…), но глубоко возмутил своей несправедливостью. Не спорю, я был драгдилером, но ведь я не эксплуатировал несчастных торчков! Моя клиентура состояла в основном из богатеньких студентов, яппи и хипстеров, которые охотно платили за наркоту. И хотя мне приходило в голову, что кое-кому стоило бы дуть поменьше, никто не предлагал отсосать мне за пакетик травы. Ну вы меня понимаете.