Полная версия
Скрытый остров. Книга 1. Уходили мы из Крыма…
Рядом с повозкой шагали офицер с женой и трое гражданских – по виду чиновники. Поодаль виднелись конные донские казаки. Ещё дальше – верхушки деревьев. Более ничего не разглядеть. Впрочем, после неподвижности в госпитале – грех жаловаться. Свежий воздух, движение, новые люди – это настоящее приключение…
– Что же это всё-таки за напасть такая? – произнёс, неизвестно к кому обращаясь, сутулый гражданский лет пятидесяти, вышагивающий устало и обречённо рядом с повозкой. – Отчего наши союзники по Антанте не помогают?
– Оставьте… – отозвался крепкий молодой мужчина, одетый аккуратно, с некоторым щегольством. – Помощи не будет. Ниоткуда. Россия сильная, единая никому, кроме русских, не нужна…
– Русским она не нужна в первую очередь, – возразил сутулый. – Иначе с чего бы они начали истреблять друг друга…
– Простите?
– Перфильев. Семён Иванович. Инженер…
– Очень приятно. Журналист. Платон Бересень… Позвольте поинтересоваться, что вы имели в виду?
– Да знаете вы всё… – несколько раздражённо ответил Перфильев. – Я строил фабрики, заводы. Они производили то, что облегчает людям жизнь. Автомобили, например. Конечно, сразу у нас не получился бы завод Форда в Детройте… Ещё до революции этот талантливый человек выпускал с конвейера по одной машине каждые четыре минуты! Но потихоньку, со временем мы смогли бы организовать дело не хуже, поверьте на слово…
Так нет же! Вместо того чтобы устраивать жизнь, делать что-то достойное и полезное, пребываем в бессмысленном бегстве. Месим грязь, спим под телегами. Разрушаем дома, мосты, заводы. Убиваем друг друга… Чего ради? Что за бич Божий?
– Причины наших бед вполне очевидны, – пожал плечами Бересень.
– Явите чудо, – с горьким сарказмом отозвался Перфильев.
– Пожалуйста, – согласился журналист. – Коротко не получится, да времени в избытке…
То, что царская Россия более нежизнеспособна, я отчётливо осознал после расстрела рабочих на Ленских приисках в двенадцатом году…
Заправляла там английская компания «Лензолото». В её правлении – вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, министр финансов Витте, богатеи Путилов и Вышнеградский. Дивиденды выплачивались колоссальные, иногда более пятидесяти процентов! Европейские капиталисты рыдали от зависти…
Рабочие добывали золото в шахтах, стоя в холодной воде. Постоянно несчастные случаи: кто погиб, кто изувечен. После работы возвращались по холоду в прогнившие, тесные бараки. Купить что-либо на приисках можно было только в магазинах компании. Цены, естественно, грабительские. Начальство обкладывало штрафами. Подорвав здоровье на этой каторге, некоторые из рабочих ещё должны оставались приискам…
Создали забастовочный комитет. Требовали повысить зарплату на треть, рабочий день сократить с 11 до 8 часов, снабжение улучшить, со штрафами разобраться…
Владельцы компании обиделись: какими же наглыми бывают подлецы! Разжигают социальную ненависть!..
Когда рабочие понесли свою петицию руководству, их мирную, безоружную демонстрацию расстреляли жандармы и войска. Около пятисот человек убили или ранили…
– Позвольте, – устал молчать инженер. – Случай известный, прискорбный. Однако какое отношение он имеет к нашему бегству в Новороссийск?
– Прямое. Дайте минуту…
Ленских рабочих поддержали забастовками в крупнейших городах империи. Только в Петербурге – сто тысяч человек. Николай Второй счёл ниже своего достоинства хоть как-нибудь публично высказаться о случившемся.
Тогда-то я понял, что бессмысленны смены министров, придворных – их деятельность не существенна для жизни страны. Царская власть сгнила изнутри, потеряла чувство реальности и заодно чувство самосохранения. Она оказалась решительно неспособна вести страну к лучшим временам, менять жизнь продуманно, честно, масштабно. С этой властью Россия была обречена на беду – беда и пришла.
– Всё равно не пойму, зачем большевики стремятся вышвырнуть нас из страны? Разве им шибко лучше станет? В огороде вырастут ананасы, во дворе забьёт родник шампанского?.. Кто больше прогадает в гражданской войне: выигравший или проигравший – неизвестно ещё…
– Согласен.
– Что же делать?
– Ничего. Революция – это разлив реки. Дамбы, шлюзы, каналы надо было раньше строить. Сейчас – спасайтесь, как можете…
– Стой! – внезапно прокатилась команда по колонне. Все остановились.
Борис, помогая себе руками, приподнял туловище, сел. Слева, в низине у речки, виднелась деревня. Дорога пролегала через неё. Из деревни к ним неслись десятка два вооружённых всадников.
В голове колонны тем временем молниеносно развернулся пулемётный взвод, готовилась к стрельбе артиллерийская батарея.
Несущиеся всадники сочли не лишним поумерить лихость и приблизились группой лиц степенных, всем своим видом показывающих отсутствие недобрых умыслов.
Оказалось, деревня занята бандой зелёных. Верховодит атаман Кучурган. Он послал людей предложить добровольцам либо обойти деревню стороной, либо заплатить за проход, иначе…
Дальше генерал слушать не стал и обидно наорал на парламентариев. Его встречное предложение было простым: если через двадцать минут шайка зелёных идиотов не скроется за горизонтом, он натянет кожу Кучургана на барабан.
Всадники бросились в деревню во всю прыть их лошадей. Через пятнадцать минут банда зелёных запылила прочь. Не понравилась атаману Кучургану идея, связанная с музыкальным инструментом.
В деревню отправили дозор, колонна двинулась дальше.
– Шевелись, гвардия! – гремел кто-то басом. – Команды сдохнуть без боя и в печали не было!..
Красные давили с фронта. Зелёные, по данным разведки, окопались в засадах у шоссе на Новороссийск. Добровольцы пошли вдоль железной дороги. Колонны беженцев слились в общий поток. Разнородная толпа времён Батыя…
Справа и слева горы. Впереди и сзади – бесконечные воинские подразделения, повозки с семьями. Большинство идёт пешком. Много раненых, больных, истощённых физически…
Телега с бабами и детьми. К ней привязаны быки. Рядом на лошади с мужским седлом изящная женщина. Казак впрягся в какую-то тележку с горой домашнего скарба (такой хозяйственный, а безлошадный?..). Роскошный генеральский экипаж. Никуда не торопятся офицер с женой: лица безмерно усталые, апатичные. Коровы с телятами. Чиновник с нелепо роскошными чемоданами. Стайка детей – лица серьёзные, сосредоточенные. Парень в гимназической фуражке, с собой ничего – под ветхой одеждой живая душа и всё.
Чётким порядком вышагивают войсковые колонны, сохранившие оружие и знамёна некогда великой русской армии.
Людей неисчислимо. Они везде, куда хватает взгляда. Это успокаивает: если нас так много, разве может случиться что-то плохое, непоправимое? Мы всё ещё сильны…
Откуда-то издалека, с вершины горы по потоку начинают стрелять три пулемёта. Все залегли, попрятались. Похоже, бьют не прицельно, для острастки или по дурости. Лучше затаиться, шальные пули – они опасные.
Быстро разворачивают ближайшую батарею. Невидимый Борису артиллерист комментирует ситуацию исключительно матом. Если перевести с русского на русский:
«…пожаловали господа красные. Хотят пасть жертвою в борьбе роковой. Надо помочь страдальцам…»
Батарея в несколько выстрелов, как в тире, затыкает один пулемёт за другим.
Встали, отряхнулись. Огляделись: один убитый, трое раненых. Двинулись дальше.
Мало кого тянуло погадать, что ждёт в Новороссийске. Жизнь преподала достаточно жестоких уроков любителям прогнозов. Небо чистое, дождя ждать не стоит – вот и вся ясность на сегодня.
Пока есть чем прожить, чем защищаться. Выйдем к морю, там корабли, разберёмся…
После болезни силы ещё не вернулись к Борису, поход изматывал. Тряска в телеге становилась невыносимой, временами мутилось сознание.
Спасительницей спустилась ночь. Выставили охранение. Зажгли костры. Разбили подобие лагеря.
Борис быстро продрог в телеге. Нащупал в чьём-то мешке шинель и конфисковал её без всяких угрызений совести. Скоро согрелся.
Недалеко горел костёр. Безразличные ко всему люди сидели вокруг плотно, в такой близости к огню, что должны были вскоре загореться сами.
Храпели спящие под телегами.
Походная кухня что-то разогревала, у неё скопилась небольшая очередь с котелками и кастрюльками.
Стояло несколько палаток. Из одной доносились стоны и успокаивающий голос фельдшера – делали перевязки раненым.
Лагерь затихал, всё меньше бродило ночных полусонных теней. Изредка слышалось позвякивание оружия, пофыркивание коней.
Чей-то монотонный бесстрастный голос тихо нёс детскую околёсицу:
– Скоро придёт помощь. Нет у красных сил гнать нас дальше. Победным маршем вернёмся в столицу…
Ночному оптимисту с его верными планами на будущее никто не отвечал. Может, он и не нуждался в этом. Придумал себе молитву и утешился ею на ночь.
– Это служба, солдатик, – мысленно сказал ему Борис, засыпая. – Не погиб сегодня – помучайся до завтра…
Проснулся он, когда трясли за плечо – скоро колонна двинется в путь, надо умыться, поесть.
Перед очередным мостом авангард упёрся в засаду. Без разницы, какого цвета были эти ребята, но они напрасно перегородили дорогу.
Генерал объявил, что роте, которая первой возьмёт мост, ставит три ведра реквизированного спирта.
Засаду вышибли лихо, одним ударом, как пробку из бутылки. Говорили, оставшиеся в живых бежали вдаль во всю прыть, полы шинелей задирались до плеч, развевались крыльями…
Поток двинулся дальше.
Борис увидел у моста погибших в рукопашной схватке белых и красных: они лежали тесно, будто обнявшись.
* * *Новороссийск корёжило, кружило водоворотом эвакуации, переполняло слухами, тревогами и планами невероятного спасения.
Борис, находясь в медицинском обозе, не имел ни малейшего представления – куда идти, что предпринять. Страхи и паника не проникали в него, плескались где-то за плотиной армейского рефлекса: находишься в строю – жди приказа…
Неожиданно он услышал, как его фамилию громко выкрикивает какой-то прапорщик, идущий вдоль обоза. Удивился, помахал рукой.
Оказалось, Сцепура послал разыскать… Вскоре друзья встретились.
– Слышал, ты тифом болел, – сказал Семён. – Молодец, что с лопаты могильщика спрыгнул. Только вид у тебя сильно запущенный, как у баронессы после революции…
– Сам-то как? – спросил Борис.
– В контрразведке. Город переполнен никчёмными, разленившимися людьми. На фронт идти не желают. Сбиваются в стаи авантюристов, мечтают захватить пароход для побега от большевиков…
Воровство оглушительное… Вы на фронте замерзали и голодали, а склады ломятся от военного имущества. Оставим мы эту публику красным. На них пусть теперь наживаются…
– Отчего ж не воровать, если некому унять?.. Много ли большевиков в городе?
– Достаточно. Позабивались по щелям… До всех добраться – руки коротки. Ты дальше жизнь как видишь?
Борис промолчал.
– Пока ещё возможно устроиться на суда, – продолжил Семён, – идущие на греческий остров Лемнос, Принцевы острова, в Египет.
Отъезжающим под патронажем англичан – переезд бесплатно, плюс пособие на полгода скромной жизни.
Можно в Сербию, только вместо пособия – хорошее отношение местного населения к русским.
Борис продолжал молчать.
– Ежели, где средства раздобыть, – рассказывал Семён, – открыты дороги на Мальту или Корсику.
Есть вариант дождаться наших кораблей, на которые мы средства собирали, – тогда отправимся на любой край земли, куда сочтём нужным. Только к походу они ещё не полностью готовы. Надо подождать.
Борис, казалось, не слышал друга:
– Мне бы с большевиками договорить. Настю отыскать… – вяло улыбнулся он. Потом встрепенулся, возбуждённо округлив глаза:
– Так что… мы всё-таки купили корабли? Серьёзно?
– Серьёзно. Купили. Скоро ходовые испытания… Но мы и не торопимся. Сам же сказал – дело есть до большевиков. Чтобы ожидание скрасить, Боренька, слазим-ка мы для начала в эту крымскую бутылку…
– Скажи, а полковник Штурмин, который на собрании в Петрограде выступал, где сейчас? На одном из кораблей?
– Нет. Погиб Василий Яковлевич…
* * *Штурмин поздней ночью в гражданском возвращался со службы.
Из окон первого этажа дома на Мойке услышал истошные женские крики, призывы на помощь.
Обычное дело смутных времён: кого грабят, кого убивают. Случайному прохожему остаётся нырнуть поглубже в темень улицы, ускорить шаг – иначе сам может стать следующей жертвой.
Полковник, не раздумывая, шагнул в подъезд.
В доме занималась грабежом банда в солдатских шинелях.
На окрик Штурмина ответили ухмылками опухших небритых лиц, грязной бранью, угрозами немедленной расправы.
Шестерых он угомонил из револьвера. Двух уложил в рукопашной схватке.
Его убили выстрелами в спину…
Трое оставшихся в живых бандитов бежали – и мёртвым Василий Яковлевич отпугивал их.
Специально назначенные офицеры расследовали убийство.
Спасёнными Штурминым оказались трое: мелкий мошенник, сутенёр и проститутка…
Не хотелось верить, что именно за них отдал жизнь один из самых способных офицеров Генштаба… Его отточенная знаниями и опытом мысль меняла исходы сражений, где были задействованы тысячи, десятки тысяч хорошо вооружённых и подготовленных солдат, а погиб он, защищая жулика, подонка и продажную женщину…
Непреклонная воля Василия Яковлевича отпечаталась в судьбах огромного количества людей, нескольких городов, а исход его собственной судьбы определила шайка подвыпившей солдатни.
Нелепая случайность, несправедливость.
Позже выяснили, что благодаря Штурмину избежала смерти и вдова офицера военной комендатуры с дочкой шести и сыном трёх лет. Они находились в самой дальней комнате. Доберись мародёры до них, было бы не спастись – покойный глава семейства был хорошо известен в городе, много крови он попортил дезертирам всех мастей.
Может, в этом состояла неизвестная никому задача Штурмина – спасти семью, дети которой должны будут сделать что-то очень важное в будущем…
Глава 6. Катастрофа
Взламывая оборону Крыма, большевики не считались с потерями. Шли в атаку по три-четыре цепи и могли погибнуть все до единого человека. Потом позиции добровольцев осыпались градом снарядов и появлялись новые атакующие…
Легко умничать, когда дело пропало. Много мудрых после драки. Почему добровольцы проиграли войну, мог теперь объяснить любой малограмотный кабацкий ясновидец.
Проиграли, потому что разрознены и не на стороне большинства народа; потому что не рассмотрели вовремя смертельные угрозы для России, не предотвратили их; были не любопытны, ленивы, медлительны… Назад ничего не вернёшь. Остаётся погибать в боях, окопах, застенках ЧК, от холода, голода.
Надеяться не на что: большевики кого разбили, с кем договорились – теперь обрушатся всей массой. Одной российской губернии на полуострове не выстоять против сорока восьми…
Но надо, надо сопротивляться злу, иначе не остаться человеком.
Не думай о победе того, кто несопоставимо сильнее тебя, – дерись в полную твою силу и значительно более того…
Главнокомандующий Русской армией Врангель сказал своему правительству, что не триумфальным шествием из Крыма к Москве возможно освободить Россию. Надо создать на клочке русской земли такой порядок и такие условия жизни, которые потянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа.
Есть за что сражаться, чем жить, но почти некому…
Мороз минус шестнадцать, пронизывающий степной ветер, не хватает тёплой одежды, землянок, укрытий, топлива, обморожения получают целыми взводами.
Толпы бездельников на набережных, в кабаках, тёплых квартирах и всевозможных штабах. После эвакуации из Новороссийска что ни крымский посёлок – то штаб. Любой более-менее крупный город выглядит ставкой очередного главнокомандующего…
Крым защищает малая часть здоровых мужчин. Где остальные? Им это не нужно? Но когда погибнут те, кто на фронте, жизнь вовсе кончится. Беззащитный дом притягивает зло, его обитатели – бесправная добыча, мусор под ногами победителей.
Большинство, как обычно: ни за белых, ни за красных, за тех – кто победит. Знали бы заранее, с чем придут победители, – бежали бы на фронт с вилами и топорами.
Но они не знают. Привычно надеются, что обойдётся.
Это их выбор, их судьба.
* * *После ужина офицеры курили, вяло переговаривались.
– Сегодня красные дрались отчаянно.
– Чему удивляться? Русские люди…
– Застряли на этом пятачке, как стадо у ворот бойни…
– Да будут, чёрт возьми, снаряды или нет?
– Будут, будут. Чего разорался? Хочешь, я тебе сначала кофе с белыми булками принесу…
– Генералы провожали – танки с самолётами обещали…
– С Божьей помощью, верю, исполним свой долг.
– С Богом на врага!?. Без снарядов!?.
Борис пошёл спать в землянку, вырытую на склоне оврага, занавешенную брезентом. Улёгся на нары, провалился в вибрирующую пустоту.
В сон бесцеремонно ввалились враждебные существа. Они нападали, он дрался. Его удары прошивали врагов насквозь, как воздух. Победить невозможно. Бестелесные гады из другого мира. Бесчисленные, неистребимые…
Бориса кто-то тряс за плечо.
– Что за сволочь будит? – проворчал он, с трудом продирая глаза.
– Припёрся один, – отвечал караульный казак. – Капитан с отрядом. Человек десять с подводами. Не хотел никого будить, так он разорался, словно самый главный в округе.
– Хорошо. Иду… Если этот великий не засвидетельствует своё могущество чудесами – выставлю как собаку!
Чудеса случились! Капитаном оказался Сцепура, на подводах были снаряды.
Давно Борис так не радовался. Он шутливо отрапортовал Сцепуре, что на Богом вверенном ему участке обороны всё в порядке.
Друзья обнялись…
Сцепура изменился. Не поверишь, что этот широкоплечий заматеревший капитан вырос из шалопая-юнкера – коллекционера драк, попоек и скоротечных романов. Движения Семёна утратили прежнюю порывистость, стали скупы, расчётливы. Вихри времени сдули с головы русую шевелюру. Лысый шишкастый череп блестел, как новенький. Рязанская физиономия несколько округлилась. Взгляд серых глаз открыт, излучает добродушие, которым лучше не обманываться.
Борис был наслышан о популярности Сцепуры в Крыму. Его знали все: командование армии, промышленники, буржуа, портовые грузчики, театральная богема, завсегдатаи кабаков с отвратительной репутацией. Где Семёна никогда не видели, так это среди политических деятелей: обходил их за версту, ссылаясь на врождённую брезгливость.
Друзья прошли в укрытие, остались наедине.
Сцепура рассказал, что, когда начнётся отступление, отряд Бориса должен будет идти на Феодосию. Таковы планы командования, и именно в порту этого города будет осуществляться посадка на их корабль.
Борис кивнул. Спать решительно расхотелось.
– Бардак в тылу, – продолжил Семён. – Даже меня поражает. Знал, что у вас со снарядами беда, решил захватить по дороге. Получил их на артиллерийском складе. Добрались на подводах до станции. Вижу: вагонов много, два паровоза под парами.
Командует на станции полковник, по виду из прокутившихся кавалеристов. Опухший, будто от важности, но скорее от вчерашней сивухи.
Прошу у него шесть вагонов под снаряды, лошадей, подводы. Объясняю, что артиллерии помочь надо, а то большевики своими пушками угнетают безо всякого стыда.
Полковник цедит сквозь губу, что свободных вагонов нет, все чем-то важным под завязку загружены, через полчаса в Севастополь уходят.
Пошёл дальше по станции, высматриваю, что ещё придумать можно.
Казачок догоняет. Оглядывается с опаской. «Ваш бродь, – говорит, – вагоны спекулянты купили… Без снарядов нас в хвост и в гриву, а эти… барахло спасают…»
Возвращаюсь. Бойцам своим объясняю, что за праздник сегодня – день отстрела подлецов.
Навели два пулемёта на полковника с его шайкой. Тот белым стал, про какие-то права в визге зашёлся.
Освобождай, говорю, вагоны. Или кладём всех к общему удовольствию. Повод дай только. Мне – любой, тебе – последний… Короче, растворился полковник в воздухе.
Распахнули мы первый вагон: чулки, перчатки, парфюмерия. Во втором – опять хлам какой-то.
Вывалили всё на перрон. Полковник вернулся. Блеет про ответственность и самоуправство. Бумаги на эшелон и груз протягивает, большими людьми в Севастополе подписанные. Пытается по-хорошему договориться, мол, надо уважать старших, почитать начальство, потому что так правильно – так всевышний завещал.
Но у меня со всевышним другой разговор был… Бумаги эти я отобрал, фамилию полковника на них записал. Попросил его не прятаться никуда – найду. Через неделю в Севастополе буду, поговорим вдумчиво…
– Спасибо за снаряды, – сказал Борис. – Нашей артиллерией тут каждый бугорок пристрелян. Ближайшие три-четыре дня мы здесь короли и боги! Какие ещё наши новости, Семён?
– Новостей не много. Если коротко, то были наши войска в Крыму раньше в ситуации безвыходной, а сейчас – нет. Изменилась обстановка. Положение стало вовсе отчаянным…
Странно, что многие этого не понимают и надеются отсидеться в стороне от драки с большевиками. Напрасно. Когда прогонят нас, возьмутся за них. Никто нигде не спрячется. Дадим отпор все вместе, может, отобьёмся. Группами, поодиночке – истребят…
– А хорошие новости?
– Хорошие?.. Приток вкладов в ссудо-сберегательные кассы Севастополя заметно возрос! Сам в кассах не был, но газеты пишут.
– Кого защищаем, Семён… – улыбнулся Борис. – Ростовщиков и спекулянтов?.. Жаль, красные капитал не любят. Сейчас бы пушки и снаряды оптом противнику задвинули и бегом до кассы… Нет, ну почему у большевиков нет приличных денег? С кем воюем? Босота…
Борисом неожиданно овладел шальной оптимизм. Слишком много позади горя и потерь, чтобы у этой истории был несчастный конец. Разве бывает так, что много хороших людей сражались, умирали, а несчастья только множились? Не должно быть так. Категорически…
Недели через три после встречи друзей разразилась катастрофа. То есть произошла цепочка событий, которые усиливали эффект друг друга и в конце концов приняли лавинообразный, неотвратимый характер.
Удача отвернулась от белой армии. Всё плохое, что могло произойти, произошло.
Природа ударила небывалыми для Крыма морозами. Добровольцы и для лета были безобразно одеты, а теперь мёрзли отчаянно. Утеплялись даже соломой под рубахами.
Морозы ещё усилились, и Сиваш, который никогда не замерзал и защищал белую армию со стороны Азовского моря, покрылся льдом, предатель…
Всё. Случилось. «Сильные Перекопские позиции» перестали существовать. Большевики, как на параде, маршировали через Сиваш в тыл добровольцам. Надвигались, как мгла. Кто остановит мглу?..
Стоя на бруствере, Борис разглядывал в бинокль красную кавалерию, устремившуюся вглубь полуострова. Офицеры рядом молча наблюдали эту картину. В состоянии крайней усталости и отупения мысль об уходе из Крыма за границу давно воспринималась без всякого ужаса.
– Господа! – нарушил кто-то тишину. – Осмелюсь высказать предположение, что пора нам уносить отсюда свои стоптанные сапоги…
Отряд, собрав в путь лишь безусловно необходимое, стал быстро отходить в сторону Феодосии.
Красные не наседали, следовали на расстоянии. Может, понимали, что уже победили, – зачем лишний раз рисковать с загнанным в угол врагом, отчаянным, способным устроить неосторожным преследователям кровавую баню.
Только арьергард вступал в редкие стычки с большевиками, яростно огрызался. Последние очаги пожара гражданской войны в Крыму угасали…
Глава 7. Уходили мы из Крыма…
Ноябрь 1920 года
Отряд ночевал в нескольких километрах от Феодосии, лагерем на обочине дороги, выставив усиленное охранение.
Спалось тревожно. Ночью со стороны города, где находилось большое скопление войск, слышались глухие разрывы, будто артиллерийская канонада. Появилось зарево пожара.
Неужели красные? Что происходит?
Тревожные мысли разогнали сон у большинства. Едва дождавшись первых признаков рассвета, отряд торопливо собрался. На завтрак время не тратили, перехватывали всухомятку на ходу. Энергичным маршем двинулись вперёд…
Перед входом в город колонна остановилась у офицерской заставы.
Прикрытые земляными валами на дорогу смотрели стволы четырёх пулемётов, готовые открыть кинжальный огонь. За ними виднелись позиции двух полевых орудий.
Старшим на заставе оказался седой полковник. Взглянув на предписание, он сказал, что отряд должен разместиться на пароходе-транспорте «Владимир», затем заученно коротко объяснил дорогу к пристани и правила погрузки.
На вопрос, как там в городе, полковник пожал плечами:
– Уходим. Спокойно, организованно.
– Что за фейерверк был ночью?
– Горел артиллерийский склад у станции Сарыголь. Партизаны безобразничали, спички где-то раздобыли. Хуже детей, выпороть некогда… Тушить склад некому. Союзнички – американский миноносец на рейде – подумали, что красные наступают. Стали корабельными орудиями ночь расстреливать, только сон разогнали.