Шабаш Найтингейл

– Я вовсе не хотел оскорбить тебя, юноша, – не переставая улыбаться, заметил Джон Киф. – Наоборот. Приятно видеть смену поколений в вашей семье. Сыновья растут, мужают… Прости мне старческую сентиментальность. Так чем я могу помочь?

Глядя на Джона Кифа, поджарого мужчину в вечном твидовом костюме, с темными с проседью волосами, зализанными назад, и хитроватыми глазами с расходящимися от них лучиками мимических морщин, Дрейк не мог точно определить его возраст. Лет сорок-пятьдесят максимум? Ни то, ни другое не подходило под определение «старика», и им-то управляющий клубом Рейвен уж точно не выглядел. На ум приходило скорее другое определение: «изворотливый».

Придя к такому выводу, Дрейк решил, что Джон отчего-то захотел таким образом ему польстить.

– Я слышал, в вашем распоряжении имеются обширные связи по всей стране и что для вас не составит труда разыскать любого нужного человека, – начал Дрейк, уже предчувствуя какой-то неясный подвох. – Поэтому я подумал, что обратиться к вам – лучший вариант.

– Зависит от того, кого и для чего ты хочешь разыскать, юный Далгарт, – ответил Джон и вдруг нехорошо ухмыльнулся. – Когда я узнаю, какой из этого выйдет толк, тогда и скажу, смогу ли помочь.

– Софи Райнер, – прямо сообщил Дрейк, пропустив мимо ушей скользкие формулировки собеседника. Он быстро сообразил, что церемониться с таким человеком не стоит.

– Рыжеволосую Софи, да? – переспросил Джон, удивившийся было такому прямолинейному ответу, но прошло мгновение, и его лицо в очередной раз переменилось, став наигранно-сентиментальным. – Помнится, когда-то она была первой красавицей Хэксбриджа… Пока не спуталась с одним авалонским аристократом, поведясь на сказки о красивой и богатой жизни. А затем, как водится, осталась одна, с разбитыми мечтами и без средств, да еще и с ребенком на руках…

– Ее биография меня не интересует, Джон, – твердо проговорил Дрейк. – Но очень хотелось бы узнать местонахождение.

– Ты похож на Дориана гораздо больше, чем сам хочешь в это верить, – довольно рассмеялся Джон. – Соперничество между братьями – вещь вполне естественная, но она не отменяет всех схожих черт, которые с годами будут проявляться только ярче… Я помогу тебе. Свяжись со мной через пару дней.

– В чем же здесь для вас выгода? – не удержался Дрейк.

– В перспективе, Дрейк, мальчик мой! В перспективе! – вновь заулыбался Джон Киф, поднимаясь с места и протягивая ладонь для рукопожатия. – Когда-нибудь придет время, и ты станешь новым главой Штаба. И вот тогда, возможно, мне что-нибудь от тебя понадобится.

Растерявшийся, но не подавший вида Дрейк ответил на рукопожатие. Не сразу, но много позже, когда управляющий Рейвена уже ушел, он понял, какой именно подвох был скрыт в словах мужчины.

Ведь для того, чтобы стать главой Штаба, даже в перспективе, Дрейк должен сделаться членом Верховного Ковена. Но прежде чем это произошло бы, Дориан для начала должен был умереть. И Джон Киф явно знал о будущем гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд.

* * *

Дрейк размышлял о состоявшемся странном разговоре почти всю дорогу до работы. Для того чтобы хоть как-то помочь Деметре, он был готов связаться с таким типом, как Джон Киф, но это в любом случае не уменьшило бы долга за возвращенную жизнь брата.

Какую бы мысль ни пытался внушить управляющий Рейвена, Дрейк был уверен в том, что никогда не собирался претендовать на место Дориана. Разумеется, в далеких мечтах он представлял, как мог бы стать наследником титула, членом Верховного Ковена и одним из правителей. Иногда отчего-то даже казалось, что эта должность подошла бы ему больше. И не в пример старшему брату, у него имелось четкое представление о том, какие новые идеи можно было бы внедрить и какие шаги предпринять, чтобы жизнь на архипелаге улучшилась.

Конечно же, мечты оставались несбыточными, и думать сейчас следовало о другом. Например, о том, какие тайны были запечатаны в подземном хранилище двести с лишним лет назад. И самое главное, для чего?

Магистром в те времена, если память Дрейку не изменяла, являлся предшественник отца Джозефа Вайерда. Насколько было известно из учебников, мужчина запомнился всем неплохим человеком и желал миру магов и волшебников только добра. Что же могло заставить главу Ковена, ратующего за мир и процветание, скрывать от будущих поколений тот факт, что изменения в природе островов начались еще тогда, когда проклятия не было и в помине?

Взгляды и мысли современного Ковена тоже не были доступными для широкой общественности, и потому Дрейк совершенно не удивился, что позапрошлым вечером, после того как обнаружились интересные подробности в старых дневниках, Тэд Кларенс заставил всех архивариусов, участвовавших в исследовании, подписать особые бумаги о неразглашении. И не выпустил ни одного сотрудника за пределы библиотеки, пока это не было сделано.

Когда же Дрейк добрался до главной площади Эмайна, новый рабочий день давно начался. Однако он считал, что припозднился на вполне законных основаниях, учитывая, сколько сверхурочных часов пришлось отработать за последние дни. Тем более, на такой случай у него даже имелось поддельное разрешение, подписанное вместо магистра Ковена Леоном Бланшаром, которому отменно удавалось копировать чужие почерки.

Привычно пройдя по тесным коридорам здания, Дрейк спустился по нескольким винтовым лестницам в свое подземелье, где обнаружил, что зал архивариусов пуст. И это казалось необъяснимым, учитывая, что разбирать открытое хранилище они закончили еще вчера, а теперь должны были вернуться к своим столам.

Кратко оглядевшись по сторонам, он обнаружил в дальнем конце зала немолодого уборщика, счищающего потеки воска с одной из колонн. К нему-то и пришлось обратиться за разъяснениями.

– Сегодня жрецами был вскрыт еще один архив, на пару уровней ниже, мистер Далгарт, – хрипловато сообщил уборщик, поворачиваясь к нему. – Но где уж точно находится этот архив, мне неведомо. Все отправились туда.

Поблагодарив его, Дрейк пошел петлять по самым темным закоулкам древних катакомб, натыкаясь то на тупики, то на жутковатые заброшенные, затопленные, заваленные и осыпанные камнями помещения. Время уже приблизилось к полудню, когда он случайно увидел вдалеке свет и услышал голоса, которые чудом помогли найти искомое место. Нагоняя от начальника не помогла избежать даже липовая справка, и вновь младший архивариус был награжден сверхурочными часами с обязательной отработкой.

Архив, представший перед его глазами, в общих чертах мало отличался от предыдущего, но выглядел намного старее. Дрейка ждали несколько залов с высокими сводами и удерживающими их колоннами с капителями, опутанными паутиной. Стены, испещренные трещинами, с кусками отслоившейся штукатурки уже не могли составить верного представления о былой красоте помещений – она была утрачена навсегда. Рассохшиеся полки стеллажей и шкафов едва удерживали вес необъятных манускриптов, многие из них опасно провисли, а другие и вовсе обвалились.

К счастью, и это стало немалым утешением, Дрейк пропустил неприятную часть работы, связанную с уборкой, и впервые увидел архив уже хорошо освещенным, прибранным и готовым к исследованию. Навскидку он мог отнести хранившиеся в нем массивные рукописи и хрупкие пергаментные свитки к семнадцатому веку, а это значило, что осматривать их надлежало максимально аккуратно и не торопясь.

Впрочем, глядя на суетящихся под пристальным надзором виконта архивариусов, говорить ни о какой аккуратности не приходилось. Все происходящее напоминало настоящий хаос, сборы перед предстоящим бегством и вовсе не походило на полноценную научную деятельность. Кожаные переплеты торопливо извлекаемых томов отчаянно скрипели в знак протеста, свитки шуршали и нещадно крошились, однако, несмотря на это, в итоге оказывались небрежно сложенными в коробки и ящики для дальнейшей транспортировки.

– Вы должны осмотреть все источники до полуночи и принести мне максимально подробные отчеты, – командовал Тэд Кларенс. – Надеюсь, что каждый из вас понимает, насколько важен ваш труд. И как многое сейчас зависит от его результатов.

Пробираясь через толпу нагруженных сверх меры коллег, Дрейк проскользнул в соседний зал, где было немногим свободнее. И не успел он выдохнуть, как почти сразу кто-то толкнул его в плечо, а затем впихнул в руки большой деревянный ящик со свитками.

– Опаздываешь, Далгарт, – недовольно пробурчал Леон Бланшар, который, как всегда, находился на рабочем месте и в гуще событий.

– Опаздываю куда? К чему такая спешка? – нахмурившись, уточнил Дрейк, на автомате следуя за другом к выделенному им месту на лавках в углу. Честь сидеть за столом в этот раз перешла к коллегам. – Не связано ли это с теми документами, что нас обязали подписать?

– С ними тоже. Только я советовал бы тебе чуть понизить голос, – сказал Леон, сам при этом стараясь говорить как можно тише, а после и вовсе переходя на шепот. – До Верховного Ковена доходят некоторые вести «сверху». Ночью я подслушал разговор между Ричардом Хаттоном и моим дедом. В правительстве боятся, что у них осталось совсем немного времени, чтобы что-то предпринять. Но для этого нам нужно выяснить как можно больше…

– О проклятии, которое началось гораздо раньше, чем все думали? – спросил Дрейк, осторожно опуская ящик с хрупкими историческими источниками на лавку и садясь возле них.

– В том-то и дело, – совсем уже неслышно прошептал Леон Бланшар. – В Ковене считают… и это, конечно, пока только домыслы и непроверенные факты…

– Что именно, Леон? – поторопил его Дрейк, начиная нервничать.

– Они считают, что чары, наложенные Антуанеттой перед ее смертью, были направлены только на темных магов и колдунов. Исключительно на них, – поднял взгляд Леон, словно бы решившись. – Сам Нью-Авалон никогда не был проклят, а на его природу повлияло нечто другое.

* * *

Патриция Альфано захлебывалась в тревожных сомнениях. Она металась как загнанный в ловушку зверь, без толку шатаясь по улицам и нарезая круги по центру Эмайна, вместо того чтобы совершить одну простую и в то же время совершенно невозможную вещь – подняться на крыльцо лечебницы мистера Флеминга и открыть дверь.

Рицци заходила во всевозможные лавки и нарочно вступала в длинный диалог с продавцами, прося рассказать их подробнее о «вот этих великолепных тканях» или достать и показать ей «ту безделушку, с самой верхней полки». Она купила совершенно ненужное антикварное трюмо, которое не подошло бы к интерьеру ни одного из ее домов или замков, заказала себе новый магический амулет в виде серебряного колье «на всякий случай» и даже посетила консультацию у парфюмера на тему выбора идеального аромата духов для посещения различных торжеств.

Надеясь склеить старые трещины в душе при помощи импульсивных покупок, Патриция видела перед глазами лишь злосчастную дверь лечебницы, куда не собиралась заходить, и понимала, что выбранная стратегия не работает. Даже вышла из дома она в этот день понапрасну.

Погода тоже, как назло, выдалась пренеприятной. Точнее, очень даже приятной, относительно теплой и безветренной, идеальной для прогулок по старинным кварталам для всяких безмозглых парочек, то и дело встречавшихся по пути… Но только не для отчаявшейся маркизы. Все эти влюбленные, как назло, выползли отовсюду, из всех щелей, словно уже наступило четырнадцатое февраля, до которого оставался еще практически целый месяц, и ничего кроме отвращения внушать не могли. Глядя на них и проходя мимо, Рицци нарочно цепляла на лицо надменно-презрительное выражение, которое из-за частых тренировок выходило у нее ну очень уж выразительным, и повторяла себе, что никогда не желала бы оказаться на их месте.

Но главная проблема заключалась в том, что ей хотелось. Хотелось неловких первых свиданий в дешевых кафе, букетов цветов и дурацких плюшевых медведей, и романтических прогулок за ручку под луной, как бывает у всех подростков. Размышляя об этом, Патриция чувствовала только боль и злость. Она уже далеко не подросток. И… она все пропустила.

Первый ее поцелуй случился в двадцать пять лет с человеком, который даже не догадывался о том, что Рицци его поцеловала. Он наверняка совсем не помнил ее и не ждал. И не факт, что вообще находился до сих пор в лечебнице Флеминга. Возможно, его отпустили домой или перевезли в одну из больниц земного мира…

Патриция сдерживалась как могла, чтобы не зареветь и не разнести полквартала, как настоящее чудовище, которым она и являлась. Отвратительная уродина в красивой маске, которую не исправят ни серебряное колье, ни даже подобранные профессионалом идеальные духи. Она пообещала Деметре покончить с глупостями и не портить себе жизнь. Знала бы дорогая подруга о том, что ее жизнь никогда толком и не начиналась…

Однако чертова надежда назойливым ручейком продолжала точить окаменевшее сердце, словно шепча: «Что же тебе в таком случае терять? Попробуй еще раз, самый последний… А что, если получится?»

Это проклятое, ненавистное «а что, если», о которое она обламывалась каждый раз, когда подходила, улыбалась, писала очередному лицу противоположного пола… Сколько специалистов было посещено, сколько научных книг просмотрено… Упорство привело только к одному – весь Нью-Авалон узнал о ее специфической проблеме. И гребаная надежда была права только в одном: терять Рицци Альфано и в самом деле было нечего.

Вздохнув и впившись до крови ногтями в ладони, она все же ступила на первую ступеньку лечебницы, поднялась, потянула на себя ручку двери и вошла внутрь. Единственным решением, чтобы избавиться от раздражающих мыслей о Шерле Прамнионе, ей представлялось поскорее стать отвратительной и для него тоже. Только так можно было покончить с этим и существовать дальше, по-прежнему стабильно и спокойно ненавидя весь мир.

– Подскажите, ваш пациент… – начала Патриция сдержанно, как могла, подходя к регистратуре.

– О, здравствуйте! Вы спрашиваете о Шерле Прамнионе? – приветливо поинтересовалась та самая медсестра, которая встретила их с Деметрой в прошлый раз. Подумать только, как будто иных медсестер в этой лечебнице не имелось! – Он чувствует себя вполне неплохо и будет очень рад вас видеть, если вы этого пожелаете, миледи!

– Проводите меня к нему, – смиряясь со своей участью, сказала Рицци.

Бывший глава светлых выглядел действительно неплохо, в чем она смогла убедиться лично через несколько бесконечно долгих минут, потраченных на путь до его палаты.

Шерл понравился Патриции с первого взгляда, еще в тот момент, когда она увидела его на собрании Верховного Ковена. Некоторые черты, вроде темной бронзовой кожи, сразу выдавали человека с индийскими корнями, другие же – например, прямой нос или совершенно европейский разрез глаз и радужка с синими отблесками – указывали на явное смешение кровей. Таких людей с уникальной и запоминающейся внешностью сложно было встретить не то что среди аристократов Нью-Авалона, но даже среди жителей всего архипелага.

Кто-кто, а Рицци уж точно умела выбирать из толпы самых привлекательных и труднодоступных мужчин, чтобы как можно скорее переболеть ими, словно тяжелой, но недолгой болезнью. Первым был Дориан Далгарт. А теперь…

– Доброго дня… мисс Альфано? – прервал поток ее мыслей вклинившийся бархатистый голос, и Рицци обнаружила себя вот уже как несколько секунд стоящей на пороге палаты и откровенно пялившейся на полусидящего на кровати Шерла.

– Доброго дня, мистер Прамнион, – поспешно ответила она, делая голос холодным и твердым, как лед. – Мне было поручено навестить вас от лица Верховного Ковена, справиться о самочувствии и заверить в том, что все искренне рады вашему чудесному возвращению.

– Такому ли чудесному, мисс Альфано? – вкрадчиво спросил Шерл Прамнион, и сердце Патриции кольнуло. Не мог ведь он в самом деле помнить, как она приходила к нему и как она… О боги! – Прошу вас, задержитесь ненадолго, раз уж пришли. Гостей у меня здесь бывает немного.

Кивнув и сразу гордо вскинув подбородок, Рицци прошла до своего обычного места на стуле возле его постели, где провела бессчетные часы… Размышлять о которых ей больше не хотелось, но которые назойливо лезли в голову против воли именно сейчас.

– Так как вы себя чувствуете? – спросила она, с неудовольствием отмечая, что голос ее все же потеплел на пару градусов.

– Что ж… – многозначительно протянул мужчина, обводя рукой палату. Взглядом Патриция проследовала за движением, мгновенно отмечая изменения в обстановке. На тумбочке возле кровати появились книги – Чарльз Диккенс, Кен Фоллет, Герберт Уэллс, на спинке кресла – небрежно накинутые на нее брюки, рубашка и теплое пальто. – Могу признать, что быть живым гораздо приятнее, чем существовать где-то на грани. Врачи говорят, чтобы я как можно больше ходил пешком и тем самым восстанавливал силы, но сделать это непросто, несмотря на всю их терапию и микстуры.

– У меня есть трость, – выпалила Рицци и мысленно поморщилась. Спокойнее, спокойнее, равнодушнее… Никто не должен ни о чем догадаться. – Я имею в виду… я понимаю вас, мистер Прамнион. События позапрошлого года так же вынудили меня оказаться на больничной койке, после которой приходилось заново учиться ходить. И эта трость теперь лежит без надобности. Могу прислать ее вам, если это хоть чем-то поможет.

– Был бы весьма признателен вам за заботу, – улыбнулся Шерл настолько понимающе, что Патриции вновь захотелось мгновенно применить чары перемещения.

Под его всепроникающим темным взглядом она ощутила себя даже в большей ловушке, чем тогда, на улице. И совершенно не понимала, кто из них пытался играть сильнее, – это рушило всю ее стратегию и выводило из себя. Как будто Рицци оказалась не в больничной палате, а посреди напряженной партии в покер.

– Быть может, вы развлечете меня своей компанией еще немного и расскажете о том, что я пропустил? – спросил мужчина в тот самый момент, когда она сделала едва уловимое движение телом, намереваясь встать и попрощаться. – Слышал, для Ковена трудные времена не заканчиваются?

– Так и есть, мистер Прамнион, – кивнула Патриция. – Трудные времена продолжаются для всех нас…

Увлекшись душевными терзаниями, она и вправду забыла о важном. О недавнем собрании правителей, где сообщали о возможных скорых природных катаклизмах и обсуждали отсутствие каких-либо значимых перемен на архипелаге после снятия проклятия, и о тайном проекте Тэда Кларенса, вознамерившегося выяснить причины этого как можно скорее… Политика никогда особо ее не интересовала. Даже в Штаб она когда-то рвалась только затем, чтобы попробовать пробиться в охотники и направить свою злость в нужное русло.

Тем не менее Рицци рассказала Шерлу все то, что ему необходимо было знать, прежде чем выписываться из лечебницы, и скоро с изумлением отметила, что беседа потекла плавно и естественно, без запинок, неловких пауз и шероховатостей.

– Значит, в Ковене начали сомневаться в проклятии, – подвел итог Шерл с таким видом, словно все понимал и в этом, чем опять заставил Патрицию напрячься.

– Несмотря на сложности, они ждут вашего возвращения, – сказала она. – Артур Эмброуз согласится на предложенную ему должность и станет последним по счету, но ваше место сохранено за вами.

– Оказывается, если хочешь стать всеобщим героем, нужно лишь чтобы тебя вовремя смертельно ранили. Это забавно. Но, разумеется, я буду рад оказанной мне чести и постараюсь посетить ближайшее собрание, – усмехнулся мужчина и вновь внимательно посмотрел на нее. – Что же насчет вас, мисс Альфано?

– Насчет меня?.. – переспросила Рицци, стараясь отвести взгляд, но безуспешно. Темно-синие глаза Шерла Прамниона притягивали, предвещая скорый крах.

– Вы заглянете ко мне завтра? – спросил он с подкупающей улыбкой.

– Все может быть, мистер Прамнион, – сказала Патриция, улыбнулась в ответ и почувствовала, что ее каменное сердце в один миг покрылось трещинами такими же глубокими, как и душа.

* * *

Бледное нью-авалонское солнце медленно прошествовало вниз к горизонту сквозь череду алых облаков, над заиндевевшими вересковыми полями и одинокими черными деревьями. Течение жизни сельской местности ощущалось совсем не так, как в столице, и Деми Лоренс, вернувшаяся на Вайлдхант в свой одинокий Лост-хаус, осознавала это со всей отчетливостью.

Стоило только увидеть свой мертвый сад и подвергнуться нападкам наседающей с расспросами Рут, как стало очевидно: от проблем нигде невозможно укрыться. За длинным днем последовал такой же длинный вечер.

Деметра, разумеется, отправила письмо с объяснениями своего внезапного отъезда в Кроу-хаус и рассчитывала на понимание, но моментально обожглась о гневное ответное письмо от Дориана, который места себе не находил всю ту ночь, когда она добиралась от Вэлфорд-холла до маленькой деревушки.

Чувствуя вину – вновь эту вечную, не проходящую вину – за то, что незаслуженно обидела парня, эгоистично не подумала о его чувствах, приняла сиюминутное решение… Деметра думала только о том, как она устала. Если бы нашлось какое-то место, где можно было бы по-настоящему спрятаться от всех… от абсолютно всех знакомых, она отправилась бы туда не задумываясь. Клетка день ото дня становилась теснее.

Она завтракала, обедала и даже ужинала в одиночестве, не чувствуя вкуса ни еды, ни напитков. Экономка Рут явно замечала это и потому к позднему вечеру постаралась порадовать хозяйку принесенным в гостиную великолепным сливочным тортом со свежей клубникой, невесть откуда взявшейся посреди зимы.

За окном уже стемнело до такой степени, что Деми легко могла различить свое отражение – тощее, бледное, до невозможности изнемогшее, напоминающее призрака куда больше, чем живого человека. Отражение впечатлило ее так сильно, что торт, а вместе с ним и чай остались без внимания.

Рут заметила и это.

– Вы тоскуете по земному миру, госпожа? – спросила она с явной неловкостью в голосе. Экономка была одной из тех немногих людей, которых разрешено было посвятить во все проблемы. – Хотите, я привезу вам что-нибудь оттуда? Что-нибудь, что будет напоминать о доме?

– О доме, – тихим эхом отозвалась Деметра. – У меня никогда не было дома, Рут.

– Но отчего тогда… У вас ведь есть дом здесь. Неужели существуют какие-то причины, по которым Лост-хаус не может им стать? – все еще неуверенно поинтересовалась экономка. – Не может же все дело быть только в природе…

– Ты не понимаешь. Я скучаю не только по голубому небу и зеленым растениям, – покачала головой Деми, поднимаясь и направляясь к окну. – Я хотела бы навсегда забыть о своей слабости. Хотела бы поехать туда, куда захочу, без чьих-либо указаний, наставлений или претензий. Хотела бы просто жить, не думая о смертях и опасностях. Для многих жителей Нью-Авалона, и даже для тебя, открыты большинство из этих возможностей. А для меня их просто нет. Мне кажется, я существую по заранее составленным правилам, отклонение от которых означает лишь гибель. Человеку не место на Нью-Авалоне. Поэтому мне грустно.

– Вы хотели бы свободы… – упавшим голосом подвела черту служанка.

– Да, – жестким тоном ответила Деметра, дотрагиваясь пальцами до своего призрачного отражения. – И как только для меня откроется хоть малейшая лазейка, Рут, можешь не сомневаться, я ею воспользуюсь.

– Хотела бы я хоть как-то помочь вам…

– Если хочешь помочь, будь добра, не дай пропасть торту, – горько ухмыльнулась Деми. – Уверена, что в иных обстоятельствах он бы мне понравился.

Отвернувшись от окна, она прошествовала по залу и вышла в холл, где на вешалке висело ее пальто, которое нарочно попросила не убирать в гардеробную. Надев его и закутавшись в шарф, Деметра вышла на улицу, где звенящий морозным инеем день превратился в непроглядную и жуткую зимнюю ночь.

Тонкий слой льда похрустывал под ее ногами, глубокое дыхание вырывалось облачками пара. Деми обошла дом с правой стороны и некоторое время слонялась по еще одному умершему саду, в старые времена украшавшему особняк.

Смахнув перчаткой со старой скамейки снег и присев на нее, несмотря на холод, она вдруг вспомнила слова сестры:

«Я пришлю тебе красное платье. Оно будет очень хорошо смотреться на контрасте с белым».

Красное платье на фоне белого снега… Да, должно быть, зрелище будет и вправду эффектным.

Она не испытывала ни малейшего желания становиться подружкой невесты. И уже не была уверена, способна ли вообще когда-нибудь помириться с Рубиной… Коварный план сестры удался на все сто процентов, приведя Деметру в куда худшее состояние. Прекрасная затея: отомстить обидчику своим собственным счастьем.

Даже у Рубины, до сих пор скованной обязательствами перед Ковеном, свободы выбора имелось куда больше, чем у Деми в текущий момент.

У нее было будущее и планы на него. У Деметры – нет.

Недавнее разумное и взрослое решение не ввязываться во что-то сомнительное было забыто. А вместо него возникло противоположное, импульсивное и жгучее, нарастающее с каждой секундой желание сделать что-то дикое, ввязаться в нечто опасное, совершить хоть какой-нибудь необдуманный поступок, лишь бы ненадолго почувствовать себя живой. Деми понимала: она все еще пыталась вырваться из клетки. Как делала это всегда. Всю жизнь. Даже до того момента, когда оказалась заперта в одном маленьком мире.