Злоключения на острове Невезения

У входа на рынок купила фонарик, от Ссёлок придётся идти в сумерках. В номере поставила его на зарядку, бросила покупки и пошла к Воловым, предварительно позвонив. Соврала, что только сегодня приехала и уже уезжает. За обедом болтали о том, о сём. Марья Кузьминична удивилась, что в квартире очень тихо.

– Так умерли соседи, – сказала Марина. – За последние полгода тот отсек обезлюдел. Сначала Шура опилась… ну, ты помнишь? – Марья кивнула: скандальную Шуру не запомнить было невозможно. – Ну, а потом старик Егоров отмучился. А бабку его сын в Москву забрал, там у них второй народился, невестка на работу вышла, свекруху на хозяйство бросили. Тихо в нашем подъезде. Здесь мы да соседка, наверху в каждом отсеке по одной семье. Две квартиры куплены, но пока не ремонтируют и не въезжают. Слух прошёл, что пойдём под снос.

Марья Кузьминична уже протянула руку к кнопке кодового замка, но вдруг остановилась. Вспомнила, как прошлой зимой затаскивала пьяную Шуру в квартиру, а вредные Егоровы не открыли входную дверь. Она вернулась на площадку первого этажа, вынула из сумки связку своих ключей и сунула в замочную скважину тот, что от сарая. Подошёл, как и в прошлом году. Включила свет и огляделась: справа дверь в квартиру Егоровых, слева в конце коридора – Шурина дверь. А перед ней вдоль стены – старинный кожаный диван с твёрдыми валиками и деревянной полочкой на спинке. «Хорошее убежище», – кивнула сама себе, выключила свет, закрыла замок и пошла в гостиницу. По дороге ещё затоварилась в аптеке. Провизору пояснила:

– В нашу деревню, как вода от осенних дождей поднимется, медицинская помощь не доберётся до ледостава. Живём на горушке, окружённой водой и трясиной. Даже вертолёту сесть некуда. Так что, милая, сделай мне набор лекарств и инструментов на все болезни.

– Тогда и хирургический набор на случай аппендицита, – хмыкнула та.

– Могу и аппендицит вырезать. Но лицензии не имею. Закончила то же здешнее медучилище, что и ты. Только лет на тридцать раньше.

– Ну уж, тридцать, – засмущалась польщённая провизорша. – От силы лет двадцать.

«Десять – пятнадцать», – подумала Марья Кузьминична, но эту мысль оставила при себе. Главное, что контакт налажен. Женщина расстаралась, предлагала новинки, о которых пенсионерка не знала.

Вечером легла ближе к полуночи. Сандра, как она и предвидела, не пришла.

Ночью проснулась от постороннего звука. Было непривычно темно. Она не сразу сообразила, что сквозь шторы не пробивается свет от уличных фонарей. Щёлкнула выключателем ночника, свет не зажегся. Снова какой-то писк за дверью. Встала, включила телефон: час быка, начало третьего. Подсвечивая им, открыла дверь. Привалившись к стене, у двери сидела Сандра. Марья Кузьминична подхватила её под мышки и затащила в номер:

– Что же ты раньше не пришла?

– Я… лежала… на полу…

До неё не сразу дошло:

– Без сознания, что ли? Опять ударил?

Сандра засмеялась каким-то лающим смехом:

– Не ударил. Избил.

Марья Кузьминична догадалась вытащить из розетки фонарик и осветила девушку:

– Боже! Я вызываю скорую и полицию!

– Не надо. Я потом всё равно откажусь. У меня воли нет давно…

– Ладно. Сделаю что смогу, – и забегала, приговаривая. – Нехорошо это, обмываю тебя на полу, как покойницу.

– Так я же вчера умерла, – тихо засмеялась Сандра.

– Стоп. Глубоко не вдыхать, кашлять и смеяться на малом выдохе. Не исключено, что рёбра сломаны.

– Не-е. Трещины в худшем случае. Я знаю, как это…

– Что, уже ломал? Убить тебя мало за всё твоё унижение!

За окнами замигал свет. Следом включился ночник над кроватью. Марья Кузьминична включила люстру и ахнула: чёрные волосы девушки на затылке слиплись от засохшей крови.

– Что же я делать с ними буду! Ой, тут рана глубокая! Надо концы сшивать, значит придётся этот участок выстригать. А сначала перекисью размачивать.

– Это долго. Обрежьте их совсем. Наголо!

– Ты что?

– Вы же сказали, что перекрашивать надо. Свои-то у меня рыжие. А эти – и крашеные, и наращенные. Кругом не свои. И потом… в таком виде я уж точно ему не нужна.

– Ага. Если только в качестве боксёрской груши. А ведь, действительно, корни на миллиметр светлые, – бормотала Марья Кузьминична, подрезая волосы. – Слушай, неровно получается. Можно, я бритвой?

Как ни старалась аккуратно действовать вокруг раны, но кровотечение возобновилось. Хорошо, что она не оставила закупку аптечки на последний день! Побрызгав обезболивающим спреем на рану, она сказала:

– Что бы такое в зубы? А, вот, ложка одноразовая. Сожми, шить буду! Ой, а что это у тебя с глазами?

– Что? А, это линзы цветные. Выпала одна… наверное, когда там на полу лежала.

– Слушай, совсем другой человек! Глазки такие голубенькие, славные, и даже лысая голова тебе идёт.

– Ага. Гармонирует с синяками и ссадинами.

На всё ушло почти два часа. Когда, уже перевязанная и одетая, Сандра прилегла на кровать, Марья Кузьминична выключила свет и расшторила окно:

– Жаль, кажется, свет больше вырубать не будут. Придётся тебя через окно эвакуировать.

– Со второго этажа?!

– А что, батареи здесь чугунные, трубы стальные. Я сегодня трос хороший купила на нашу водовозку, вот закреплю за отопление, тебя в петлю усажу и буду помаленьку стравливать. Мы вчера с Лизой ходили к охране кино смотреть про мою драку, я запомнила, что тут камеры охватывают. Очень удачно, что ты из своего номера переходила в мой, когда света не было и камеры не работали. Эту пристройку над входом камеры видят только с левой стороны. Моё окно не видно. Так что спускаю тебя на правую, ты вдоль стены отходишь назад метров на десять, а потом выходишь на дорожку и топаешь к воротам, вроде как мимо проходила, по малой нужде зашла. Из ворот выходишь – и через дорогу. Идёшь налево очень долго, квартала четыре. А они немаленькие. Когда увидишь на противоположной стороне заправку – считай, дошла. За ней – магазин, дальше начинаются старые двухэтажные дома. Второй – тот, что тебе нужен. Раньше на другую сторону не переходи, там люди, там опасно. Вход со двора. Код от двери – вот, на бумажке. Слева на первом этаже нет жильцов. Вот ключ. В коридорчике стоит диван, я его сегодня влажными салфетками протёрла. Выключатель справа, но свет лучше не включать. Вот тебе фонарь. Отопления там нет, но от квартир тепло идёт, в пуховике не замёрзнешь. Теперь тебе надо внешность изменить.

Сандра засмеялась:

– Да куда уж ещё!

– Цыц! Фигура у тебя… запоминающаяся. В виде шнурка. И лицо мертвенно-бледное, как у покойницы. Косметики у меня нет, но сейчас кофе разведу и покрашу в лучшем виде. А фигуру утолстим деревенскими гостинцами. Капюшон не натягиваешь, это будет горб. Поверх джинсов – лыжные штаны с начёсом, Тимоше покупала. Поверх сапог – войлочные боты, тоже ему. Поверх шапки – моя шаль пуховая. Поверх пуховика – Панино пальто. Этикетку не оторви, она ей будет особенно дорога, это год её выхода на пенсию. Вот так, заправила. Ну, глянь, какая симпатичная упитанная горбатая старуха!

Сандра посмотрелась в зеркало и прыснула:

– Надо добавить ещё один штрих к этому образу: я буду хромать!

– Так, поменьше, только слегка приволакивай ногу. За воротами прекращай. Быстро идти ты не сможешь, обувь будет сваливаться, придётся шаркать. Если уж будет невмоготу, разуешься. Всё остальное снимешь только на месте. Вот, в кошёлку сложишь. И ложись спать. После одиннадцати выйдешь к остановке на противоположной стороне, сядешь на 22-й автобус, и едешь до кольца станкостроительного. Там остановка междугородних рейсов. Ох, у тебя ведь телефона нет. На вот, надень мои часики старенькие. Новогорский автобус отходит от вокзала в 12 часов. Я буду на нём. Повтори маршрут… так, всё правильно. Садись в петлю. А эту пропусти под мышками. Больше ни слова! Ложись на подоконник и спускай ноги на козырёк. Не бойся, я тебя удержу!

Когда трос ослаб, Марья Кузьминична перевела дух. Втащила его в комнату и, скручивая, наблюдала, как на дорожке, шаркая и прихрамывая, прошла нелепая фигура. Когда она скрылась за воротами, перевела дух, задёрнула шторы и принялась за уборку. Волосы и окровавленные тряпки сложила в пакет, чтобы выбросить потом подальше от гостиницы. И линзу туда же. Подумала, что в коридоре могли остаться следы, но решила отложить это дело до завтрака, слишком странной будет выглядеть на мониторе постоялица, затеявшая уборку коридора в 4 часа утра.

Действительно, кровь осталась от головы сидящей девушки на стенной панели, и ещё несколько капель на полу, что она обнаружила, когда отправилась утром в ресторан. Как хорошо, что горничные не приступили к работе! Уронила карточку и неуклюже наклонилась, придерживаясь рукой с влажной салфеткой за стену. Так, чисто. А теперь с пола. А, вот она, вторая линза. Порядок!

После завтрака принялась укладывать вещи, собираясь ещё полежать потом с полчаса перед отъездом. Но тут в дверь постучали. Открыла. Горничная, и с ней два мужчины, один в полицейской форме. Сердце заколотилось: что с девушкой?

– Разрешите войти?

– Да пожалуйста! Что, или мой спарринг-партнёр всё-таки пожаловался?

Мужчины переглянулись, женщина улыбнулась. Похоже, среди работников гостиницы запись пользуется успехом.

– Мы разыскиваем Александру Тимонину.

– А кто это?

– Вы из-за неё пошли на спарринг.

– А, которая в рыбьей чешуе!

– Мария Кузьминична, дело серьёзное, женщина пропала.

– Вы думаете, он её убил? А меня подозреваете в соучастии?

– Мария Кузьминична, мы не шутим! Женщина пропала из номера, причём без одежды.

– Джигит завернул в бурку и унёс в туман? Или её расчленил и вынес этот скот? Хотите проверить мои сумки? Уверяю вас, там только покупки, преимущественно одежда… ещё лекарства. Подождите, у вас же тут везде камеры понатыканы! Чем по всем номерам ходить, посмотрели бы, куда она пошла.

– Ночью во всём районе на полчаса отключалось электричество.

– Точно! Я в это время просыпалась. Было начало третьего. Как-то не по себе стало. Потом часа два заснуть не могла. Уж и свет включили, а у меня нервы разошлись. Чай пила, читала, душ принимала.

– Вот в эти полчаса она и исчезла.

– Молодец!

– Как вы думаете, куда она могла сбежать?

– Ну, не в мою деревню! Второе Рясово, может, слышали? Девять домов, восемь из них жилые, десять жителей. Мы были бы рады одиннадцатому, но такие дураки редко встречаются.

– Однако прописаны вы в Утятине.

– Там живёт семья моего младшего сына. А я уже три года в деревне. Кстати, если вы меня ещё чуть-чуть задержите, я опоздаю на автобус.

– Поедете на следующем.

– Следующий мне не подходит, после трёх через Ссёлки рейсов нет.

– Я довезу вас на автовокзал.

– Вот спасибочки!

Марья Кузьминична стала быстро укладывать вещи, при этом отвечая на вопросы. Да, говорила с ней. Пардон, в ресторанном туалете. Девушка там плакала, а она призывала её уйти от этого скота. Да, рассказывала. Показала на теле синяки разной степени давности. И ожоги на бедре. От сигареты, да. Да, в этот номер девушка заходила. Тогда же привела её сюда, капель накапала. Посидела, потом вспомнила, что у неё показ, и полетела одеваться. Какой показ? Наверное, ателье номер восемь. Нет, конечно, это я к примеру. Что она может тут рекламировать, Кардена, что ли? Девушка из третьего эшелона моделей, просто была у неё пара удачных съёмок в рекламе.

Вовремя вспомнила про пакет с волосами. Поспешно скомкала и сунула в сумочку. Всё!

Полицейский с горничной стали стучать в соседние номера, а Марья Кузьминична и второй мужчина, тот, что в штатском, пошли на выход. Он даже взял её сумку, ту, что побольше:

– Придётся пройтись, машина за углом, на проспекте.

Сдала портье магнитную карточку, получила в ответ стандартную улыбку и приглашение: «Приезжайте к нам ещё!» и невольно засмеялась.

– Правда, Марья Кузьминична, не каждый же раз у нас такие гости неадекватные, – выходя из образа, сказала милая женщина. – Вот наша визитка, если позвоните заранее, забронируем вам номер и бюждетнее, и на первом этаже, и поближе к выходу. Приезжайте!

– Ну, не знаю. Всегда останавливалась у подруг времён студенчества. На этот раз захотела побыть в цивильных условиях. И что же? Сначала драка, потом допрос и задержание, – кивнула она на сопровождающего.

Портье ахнула. Полицейский покачал головой:

– Дама шутит со мной уже целый час. А я предложил подвезти её до автовокзала, поскольку мы за беседой время перебрали.

– Может, такси вызвать?

– Да нет, если уж обещал…

Вышли из гостиницы и пошли к проспекту, и почти столкнулись с не спеша идущим братом:

– Маша…

– Здравствуй, Ваня. Извини, некогда болтать, на автобус опаздываю.

Иван Кузьмич растерянно смотрел ей вслед.

Полицейского разбирало любопытство, но спросить о том, что это за знакомства в чужом городе, не осмелился, памятуя, наверное, о её остром языке. А Марью Кузьминичну в другое время эта случайная встреча очень бы расстроила, но не сейчас, потому что больше её беспокоило, что там с девушкой: как дошла, не обидели ли дорогой, удалось ли незаметно зайти в дом и потом выйти, не стало ли хуже. Когда приехали на автовокзал, её заволновало уже поведение полицейского. Он вынул сумки из багажника, прошёл вместе с ней через охрану с металлоискателями, встал у кассы и не думал уходить, несмотря на явное желание Марьи Кузьминичны проститься. А ведь ей два билета покупать! Не у него же под носом…

На вопрос о наличии мест из кассы громыхнуло: «На проходящие – по прибытию». Худенькая женщина, прислонившаяся к стене у кассы, сказала: «За мной будете». Марья Кузьминична прислонилась рядом и повернулась боком, не желая общаться с полицейским. Но тут послышалось: «Тётя Маша!» К ней подлетела Светка, продавщица из Ссёлок:

– Ой, а я всё выглядываю, хоть бы кто из своих подошёл! Слава богу, не одна буду на перекрёстке стоять! Вы какими судьбами тут?

Не сказать, что Марья Кузьминична ей обрадовалась; не хотелось ей, чтобы кто-то видел сейчас Сандру. Однако вступила в разговор, отвечая, что приезжала в больницу и за покупками. Потом поглядела на кресла для ожидающих и спросила:

– Это что, Кристинка твоя? Ты посмотри, что выделывает! Иди, приглядывай, куплю я тебе билет!

Светка ойкнула, поблагодарила и полетела к дочке. Полицейский кивнул ей и отошёл к буфету. Тут и радио захрипело, оповещая о прибытии их автобуса, и Марья Кузьминична уже без опасения спросила три билета. И всё-таки тревожно, почему он такой навязчивый. Проверял, не врёт ли она о деревне? Даже когда уселась в автобус, тот продолжал стоять у окна, жуя пирожок и глядя в её сторону.

На кольце станкостроительного в кучке ожидающих Сандра из-за роста была заметна издали, но не гляделась совсем уж нездешней: такая же неброская одежда, такая же неказистая сумка, в которую она запихнула свою маскарадную одежду. Увидев в окне Марью Кузьминичну, улыбнулась. Старуха подумала, что впервые видит девушку улыбающейся, и это зрелище ею тронуло. Образ модели Сандры – пиковая дама: прямые чёрные волосы, мрачные чёрные глаза, мертвенно бледное лицо, тёмная, почти чёрная помада. А у этой голубоглазой смуглой девочки улыбка детская: жемчужные зубки, розовые губки, ямочки на щеках. Разве дашь ей 27 лет? И это при том, что последние два года она жила с садистом. Ну, не все два, она говорила, что сначала он вёл себя с ней вполне прилично. Всё равно порода у девчонки хорошая. Будет она ещё счастливой!

Кстати, о смуглой коже. Вблизи стало видно, что её самодельный кофейный макияж оказался нестойким. Лицо в разводах. Ну, понятно, спала, руками лицо тёрла. А зеркальца-то нет!

– Аля, у тебя кожа лица аллергии не подвержена? – спросила она, пропустив её к окну. – Вот зеркальце и влажные салфетки. Или лучше водичкой?

– Моя кожа и не то выдерживала. Боже, ну и замарашка!

– Слушай, что это тебя трясёт? Неужели замёрзла?

– Кажется, температура.

– С ночи?

– Да нет, спала как убитая. Я, когда в тот коридор вошла и закрылась изнутри, все двери подёргала и такую безопасность почувствовала, такое спокойствие на меня сошло. Проснулась – на часах начало двенадцатого! Я сразу бежать! А оказалось, что даже рано. Полчаса ждала. Вот здесь стала мёрзнуть. Нервы, наверное…

Ещё автобус за пределы города не выехал, а она уже заснула, прислонившись к окну. Марья Кузьминична и сама решила вздремнуть, ночка-то у неё была беспокойной, а день весьма тревожным, но тут рядом раздался возглас: «Маша!» Над ней стоял пожилой человек, щеголевато одетый, но весьма потрёпанный жизнью. Судя по обращению, он был знакомцем из давней молодости. Нет, никаких ассоциаций! Увидев её реакцию, засмеялся:

– Не узнаёшь? На первой операции ты мне сказала: «Да не бери ты в голову этот дивертикул, главное, пальчик себе не порежь!»

– Митенька! Ты так переменился… заматерел…

– Ага, от слов «такую мать». Запаршивел.

– Да ладно тебе!

Этот Митенька, Дмитрий Иванович, лет приблизительно тридцать пять назад отрабатывал в Утятине распределение. Был он тогда весел, лохмат и женолюбив. Проявлял внимание ко всем больничным дамам от двадцати и до сорока. Но с Машей, сверстницей, но уже опытной медсестрой и матерью двоих сыновей, у них сложились приятельские отношения без всяких намёков на интим. Молодой хирург был эстетом, а Марья Кузьминична и в молодые годы красотой не блистала, что её, учитывая семейное положение, уже мало волновало. Да и Митеньку она всегда воспринимала как младшего братишку. Да, помотала жизнь приятеля. Красные прожилки на лице… ну, понятно, он выпить и в молодости был не дурак, с чего бы к старости завязать. Голова уже не лохматая, а изрядно вытертая на чужих подушках. И к ней он подошёл не с сентиментальными воспоминаниями, а с конкретным кобелиным интересом к девушке.

– Эй, Митька, – негромко сказала она. – Это племянница моя. Она тебя лет на сорок моложе, то есть во внучки годится. Не коси глазки свои блудливые, ты ей не объект.

– Вот ведь, как была ты бестактной, Машка, так и осталась, – он смущённо засмеялся. – Может, я и дед, но тяготею к прекрасному.

– Это прекрасное не для подслеповатых стариковских глаз, – отрезала Марья Кузьминична, и, смягчив тон, поинтересовалась. – Сам-то как? Как уехал на родину, так весточки и не подал. Где ты, кем ты? Женат, дети, внуки?

– Женат. Дочь от первого брака. У неё двое детей.

– Поняла, не общаетесь? А браков, законных я имею в виду, было, конечно, не два…

– Три.

– Все врачихи?

– Вторая – медсестра. А почему ты решила…

– Митька, ты же всегда мышковал на своей лужайке.

Сзади послышалось сдавленное хрюканье. Кто б сомневался, Светка подслушивала. Марья Кузьминична на расспросы ответила, что Николай умер уж пятнадцать лет как, второй раз замуж ей бы и в голову не пришло, сыновья взрослые и даже не очень молодые, четверо внуков и две неродные внучки. А Дмитрий Иванович – главврач их районной Пружинской больницы, оказывается.

– Вот же, какое у меня полезное знакомство, я три года в районе, а не знала!

– Это, Маш, ненадолго. Похоже, уйдут меня скоро. Слушай, а здорова ли девочка твоя?

– Да, температура повышается, – ответила она, взглянув на порозовевшее лицо с выступившими на нём капельками пота. – Господи, хоть бы до дома добраться!

Но добраться им было не суждено.

Уже блеснули за холмом золотые купола Успенского собора, уже зашевелились жители райцентра, готовясь к выходу, когда с грунтовой дороги на шоссе выскочил мощный внедорожник. Удар – и автобус улетел в кювет Уткнувшись в кустарник, он остановился, оставшись задними колёсами на асфальте. Чудом не перевернулись! Спасибо, что собственная скорость была небольшой.

Противно вопила сигнализация джипа, оставшегося на обочине и только одним колесом съехавшего в небольшую придорожную канавку.

Удар пришёлся в ту сторону, где сидели у окна впереди Сандра, а сзади Света. Они и пострадали больше всех. При столкновении стоявший в проходе Митя упал на сидевших напротив Марьи Кузьминичны женщин. Её же только придавило телом Сандры. Сзади выла Света, но её почти заглушал крик Кристинки.

– Митя, погляди, как там водитель, – попросила Марья Кузьминична.

Водитель был в порядке, а вот дверь не открывалась. Мужчины вдвоём принялись выламывать дверь, шофёр крикнул:

– Кто помоложе, вылезайте через водительское сиденье!

Естественно, туда двинулись все. И первая же толстуха застряла. Марья Кузьминична, обхватив девушку, нащупала пульс у неё на шее и перевела дух: жива! Она не знала, в каком состоянии мать с ребёнком сзади, но крикнула:

– Света, потерпи, сейчас стадо пройдёт, и я вам помогу.

К счастью, дверь удалось отжать, и за минуту автобус опустел. Остались только сильно пострадавшие и их близкие. Выскочивший первым Дмитрий Иванович отловил знакомого и командовал:

– В скорую, в полицию и в МЧС! Чтобы все свободные машины!

Вернулся в автобус, спросил у Марьи Кузьминичны:

– Как?

Уже расстегнувшая пальто девушки, она с испугом сказала:

– Митя, хруст.

– Тогда выносить не будем. Съёжься, милая, как тебе удобно, и замри. Сейчас голову перевяжем.

Вернулся шофёр с аптечкой, за ним следом заскочил ещё один – из встречного автобуса. У ребят тряслись руки, но действовали они как положено. Марья Кузьминична прежде всего ощупала Кристину и сказала ей:

– Ты же цела, тебя мама прикрыла. Мне тебя утешать или маму лечить?

Девочка продолжала орать, и Дмитрий Иванович сказал:

– Там в аптечке есть уколы для пищалок. Вколи ей, а если не перестанет, ещё один.

Девочка резко замолчала, и он стал осматривать Свету. Марья Кузьминична прошла в конец автобуса, где на полу расплывалась лужа крови:

– Что же ты молчал, мужик? Ребята, нужен жгут!

– Что там? – спросил Дмитрий Иванович.

– Мужик пилу вёз. Сам на неё и напоролся. Ты работай, Мить, я жгут наложу, а всё остальное – в больнице, – глянула на руку и воскликнула. – О, чёрт, часов-то нет! Митя, время скажи.

Сунула записку с временем под жгут и сказала:

– Мальчики, уложите его покуда на заднее сиденье.

Она вернулась к Сандре, сняла порванную стеклом окна шапку с её головы и сказала:

– О, господи!

– Что там?

– Лоскут кожи почти сдёрнут.

– Сейчас помогу. Вот, дощечку примотал временно. Открытый перелом, – перешёл к ней и сказал. – Со скальпированной раной я пока один справлюсь, а ты лёгкие ранения посмотри.

Марья Кузьминична вышла из автобуса с одним из водителей, и принялась обрабатывать ссадины, ушибы, порезы. Когда жалобы закончились, вернулась в автобус.

– А в джипе что? – спросил Дмитрий Иванович.

– Подушкой придавлен. Матерится и воет, значит, не пострадал. Пусть повоет, хоть такое наказание. От закона наверняка откупится.

Они уже заканчивали обматывать бинтами многострадальную головку девушки, когда послышались звуки сирен. Подъехало сразу несколько спецмашин. Стали грузить пострадавших. В первой скорой увезли мужчину с перепиленной ногой и двух женщин с давлением, в следующую погрузили Свету на носилках и Сандру, привязанную к выломанному креслу. Туда же залезли Дмитрий Иванович и Марья Кузьминична с Кристиной.

– Маш, – шепнул он ей, кивнув на девушку. – Муж?

– Сожитель, – шепнула в ответ.

– А посадить?

– Боится.

Когда они вошли в приёмный покой, мужчину уже увозили на носилках. Дмитрий Иванович спросил:

– Всех вызвали?

– А кого всех, – довольно грубо ответила ему сидящая на телефоне медсестра. – Единственный хирург и дежурная операционная сестра.

– Как тебе, – обернулся к Марье Кузьминичне он. – Оценила?

– Мерзость запустения, – ответила она. – Ремонта не было с девятой пятилетки. И что правда, хирург один? Нам ждать, пока он ногу зашьёт?

– Да, – с вызовом ответил он. – Ни денег, ни кадров. Из областного центра где-то через час бригада приедет. Наши дамы ведь нетранспортабельны.

– В Утятине не так. Меня вот в 58 лет на пенсию выперли. А у вас не только врачей, но и сестёр не хватает? Ну, дела. Вот что, дорогой главврач, давай-ка, переодевайся – и в операционную.

– Тогда и ты.

– Так ты прибеднялся, чтобы меня запрячь? Ну и жук ты, Митька! Но учти, я три года не работала.

Прибежала сестра-хозяйка. Марья Кузьминична сказала ей:

– Вот у нас Кристина. Ей, пожалуйста, поручите какую-нибудь важную медицинскую работу. Она у нас уже на происшествии аптечку носила, – перевела взгляд на сидящую на телефоне. – Дмитрий Иванович вам велел женщине промедол вколоть, а девушку на рентген? Женщине с рукой минимум час ждать. Извольте зад поднять.

Когда Марья Кузьминична выкатила носилки с Сандрой, тётка, на которую она напустилась в приёмном покое, встретила её с неожиданной сердечностью:

– Устроим вашу родственницу в четвёртой палате в лучшем виде, не волнуйтесь.