Две жены для Святослава

В земли древлян, смолян, северян, дреговичей киевский князь не ходил полюдьем. Там имелись посадники в основном из числа его родни, которые сами собирали и присылали ему готовое, оставив себе часть на содержание двора и дружины. А посадники, кое-где установив прочные связи с местной знатью, доверяли сбор ей, избавляя веси от наездов дружиной Руси.

На устройство этого порядка ушел не один год: ближние бояре и воеводы – главным образом Мистина, а то и сама Эльга со Святославом то ездили по землям, то принимали посланцев у себя, обговаривая все условия сбора и выплаты дани. А если неурожай? А если зверь вымрет или сбежит в иные края? А если где мор людей и скотины пройдет? А если вражий набег какой случится?

Платить-то люди платят. Но ведь за все это – неурожай, мор и войну – отвечает князь.

Но на Волыни этот порядок можно будет завести лишь лет через пять, а то и десять. Поначалу, пока свежа в памяти война, волыняне должны каждый год видеть князя-победителя, осознавать его силу и помнить, по какой причине теперь вынуждены давать ему дань. Ну и конечно, их старейшины должны привыкнуть пировать с ним по зимам в становищах и своих селах, получать в подарок цветное платье и серебряные шеляги, отправлять всякое лето обозы с товарами в Царьград под охраной княжьей дружины и с княжьей грамотой, покупать там шелка, вино и серебро.

Победа в ратном поле – лишь первый шаг долгого пути. Но именно здесь Святослав предпочел бы остановиться, чтобы дальше все сделалось как-нибудь само собой. Ведь в мире еще столько земель, не видавших его меча. Столько добычи – скота, красивых девок, цветного платья, дорогих мехов! И все это можно взять прямо сразу, без ряда и устава… А мешки считать – он им что, ключник, что ли?

– Может, ты сама, а? – Святша просительно, будто мальчик, посмотрел на Эльгу. – Матушка! Ну ты же всю эту тягомотину знаешь.

– Твоя дружина на Волынь будет ходить, не моя! Не я с Утой и Предславой пойду по дань, а вы с Улебкой! – Эльга посмотрела на племянника, надеясь на его здравый смысл.

Святослав шумно вздохнул. Возразить нечего: дружина пойдет его, и для него важно, хорошо ли она будет устроена на отдых и накормлена. А все касавшееся дружины для него имело первостепенное значение.

– Не хочешь с волынянами рядиться – сходи к Предславичу, потолкуй о невесте! – якобы шутя, усмехнулась Эльга. – Такая-то беседа повеселее будет, правда, Улебка?

– Какой еще невесте? – Святослав глянул на нее.

– Твоей. Не моей же. Его дочке уже есть пятнадцать – пора вам свадьбу играть. Зайди к нему, пока он здесь, напомни. Скажи: моя княжеская воля, чтобы к Рожаничным трапезам была невеста в Киеве, с приданым и со всем, что полагается. А я уж потом Ярославу позову и с ней о приданом подробно потолкую. Не тяни – с ней, да с волынянами, это разговоры долгие, не до весны же им тут жить.

Святослав воззрился на брата, всем видом говоря: час от часу не легче! Улеб только усмехнулся:

– А что, дело хорошее! Коли выросла наша невеста – так давай ее сюда!

– Давай сюда! – Браня запрыгала, радуясь скорой свадьбе в доме.

– Ну… – Святослав озадаченно почесал лоб, прикидывая, как бы разделаться со всем этим попроще. – Осень… Все равно на Волынь пойду по дань, тогда заодно и в Овруч к нему заеду. Заберу сразу и привезу – и дань, и девку.

– А к Олегу все же зайди сейчас, – без улыбки, настойчиво посоветовала Эльга. – И скажи, чтобы невесту после дожинок снаряжал в путь. Чтобы как поедешь на Волынь, уже свадьбу мы справили.

– А чего так? – Святослав понял, что это говорится неспроста и у матери есть тайная мысль.

– Волыняне на днях к Острогляду в гости ходили…

– Точно! – воскликнул Улеб, почти перебив ее: дома без посторонних любимому племяннику позволялось вольное обращение с братом-князем и теткой-княгиней. – Святко, я ж тебе говорил! – Он обернулся к Святославу. – Эти бороды волынские теперь к Олегу пути-дорожки будут топтать – они нам неприятели, а друг другу – лучшие друзья.

Эльга одобрительно кивнула: молодой парень, а соображает.

– В гости? – Святослав гневно сжал челюсти. – С-суки! Я им покажу гости, клюй пернатый! Бороды их вонючие повырву и в задницу запихну!

Он ударил кулаком по столу, будто оттолкнулся, и вскочил.

– Сиди! – Эльга выбросила вперед руку, останавливая его.

– Да я сейчас пойду им всем наваляю – будут знать, как у меня под носом квашню месить! Мало им было под Чистославлем – я добавлю!

– Тихо! – настоятельно повторила Эльга. – Ты им уже навалял. Потому они и здесь.

– Вижу, мало!

– Что они сделали? Киевского боярина навестили? Моему родичу поклонились? Какая в том вина?

– Да вы же сами…

– Я не о том говорю, что сейчас делается. А о том, что из этого может выйти. Мы не в силах помешать, если волыняне с Олегом пересылаться будут. Живут они в одной стороне, земли их граничат – не стену же построим между ними.

– Вот я им сейчас и растолкую…

– Мы сделаем так, что им пересылаться не о чем будет! – перебила Эльга своего слишком горячего сына. – Волынян ты разгромил, они еще много лет не оправятся. А пока будут оправляться, ты женишься на Олеговой дочери. И тогда о чем он с ними толковать будет? Его дочь – киевская княгиня, его внуки – будущие князья всей земли Русской. Как же он тогда тебе изменит – своей дочери, своим внукам на погибель? Не пойдет он на это. Предславич – человек к роду почтительный. Только ты не оставляй ему времени думать, что все по-другому сложиться бы могло. Что мог бы он себе где-нибудь другого зятя сыскать, – в Угорщине, к примеру. А с ним и прикинуть, нельзя ли от Руси оторвать себе кусок – Деревлянь, или Волынянь, или еще что…

– У него что, такие мысли? – присевший было Святослав снова стал медленно подниматься.

– Да нет же! Я на его мысли не ворожу, не знаю. Но пойми ты – пока его дочь при нем, он может такое думать! Или другой кто…

– Кто?

– Ее могут похитить. И тем вынудить его перейти на чужую сторону.

– Кто?

– Да мало ли кто? – вступил в разговор Улеб. – Те же угры. Права княгиня: не тяни, брате, женись! Будет Олеговна у нас в дому – и заботу с плеч долой.

Святослав помолчал, обдумывая это все. Ума-то ему хватало – просто он, слишком нетерпеливый, хотел бы все дела решать самым простым и прямым путем. Лучше всего – навалять кому-нибудь. Это у него обычно получалось. А что потом… есть матушка, она умная, она придумает.

– Ну, так чего кота за хвост тянуть? – согласившись, он посмотрел на мать и на брата. – Пусть Олег посылает за ней. Привезут, после Коляды свадьбу справим, и горя нет.

Эльга подавила вздох. Она понимала сына: ей бы тоже очень хотелось сбросить все дела с плеч одним движением, как тяжелую шубу на руки отрокам при входе в теплую избу. Но речь ведь не о шубе.

– Зимой добрые люди свадеб не играют. Осенью положено.

– Вы с отцом зимой играли.

– Нам… сложилось так. Я под осень в Киев приехала, да привелось отцу за моим приданым ехать, а когда привез приданое, не ждать же было еще целый год!

– А мне чего почти год ждать? Раз ты говоришь, что надо свадьбу…

– Если мы устроим свадьбу посреди зимы, пойдут разговоры. Будут болтать всякое…

– Но он же ее и в глаза не видел, – заметил Улеб, представивший кое-что из этого «всякого».

– Подумают, что мы боимся… Измены опасаемся.

– Я никого не боюсь! – Святослав вновь гневно сверкнул глазами.

– Конечно! – успокоительно подтвердила Эльга. – Мы самого Кощея не боимся, не то что какого-то Олега! Потому и спешить нам некуда. Сейчас поговорим с ним, твердо условимся, в жатву невесту привезут, на Рожаничных трапезах сыграем свадьбу. И поедешь ты на Волынь, уже как Олега древлянского зять.

Святослав только вздохнул. Мать права, она все рассчитала верно и изложила доходчиво. Но как все это муторно и досадно!

Улеб сзади похлопал его по плечу. Будто хотел сказать: понимаешь, брате, как тебе с матерью повезло?

* * *

Впрочем, Улебу и на свою жаловаться не приходилось.

– Матушка! – Он положил ложку, выждал, пока челядинка уберет горшок со стола, и посмотрел на Уту. – А я когда жениться буду?

За столом были только Ута и дети: Улеб сел с ними, поскольку пришел навестить, а Мистина обедал в гриднице, с дружиной и гостями, коих в праздничные дни собиралось больше обычного.

– А что вдруг озаботился? – Ута оторвала взгляд от младшего, пятилетнего Свени, который все возил ложкой в своей отдельной миске. – Или Святша…

– Княгиня велела ему жениться по осени, – подтвердил Улеб. – Велела идти к Предславичу и с ним условиться, чтобы, значит, не позднее дожинок снаряжал невесту.

– Я поговорю с отцом, – кивнула Ута. – Коли так, то пора и нам собираться…

Поскольку ее сын почти не разлучался с братом, Ута и не пыталась подыскивать себе невестку раньше, чем женится князь. Не раз уже они обсуждали это с Эльгой, но раньше та не видела причин торопиться. Даже поговаривала иной раз, не поискать ли сыну жену подальше где – у угров… у болгар, у греков. Хотя сама не верила: кто бы из князей Христовой веры отдал Святославу дочь? Теперь, видимо, Эльга решила, что хватит шутить – пора дело делать, парень уже совсем взрослый.

– А нам, стало быть, пора внуков нянчить… – пробормотала Ута.

И погладила по голове Свеню. Да уж, ей самой рожать хватит – шестеро, и все живые! Хоть в этом судьба, так сурово обошедшаяся с ней при первом вступлении во взрослую жизнь, оказалась милостива.

Хотя ведь могло бы быть и семеро…

– Ты чего опять не ешь? – отогнав ненужную мысль, Ута обернулась к Свене. – Уже остыло все, сейчас льдом покроется. Мухи придут и будут на коньках кататься.

Велесик и обе сестры покатились со смеху.

– А вот это лодьи Олеговы, из Царьграда идут! – Улеб завладел Свенькиной ложкой, зачерпнул из мисочки гороховой похлебки и повел ее «по волнам» к братову рту. – Из Царьграда идут, разные сокровища везут! Ворота киевские отворяются, сокровища греческие загружаются!

Свеня послушно открыл рот – а как же, если сам Вещий велел!

* * *

– Я сам, ладно? – сказал Мистина, когда Ута вечером передала ему суть этого разговора. – Сейчас время удобное, сделаем, как захотим.

– Ты все-таки думаешь… – Ута с намеком подняла брови.

Дети уже были уложены, в избе не осталось никого, кроме хозяев и ближней челяди, и все же они говорили вполголоса.

– Да. Нужно рядиться с волынянами, и сейчас Эльга со мной ссориться не захочет, – усмехнулся Мистина. – А то я обижусь и уйду, пусть Асмунд разбирается.

Княгиня тоже не хотела бы рядить ряды без помощи Мистины, который имел немалый опыт таких переговоров и мог, пользуясь то угрозой, то лестью, то хитростью, переговорить кого угодно.

– Но ты думаешь… смолянскую невесту нам просить?

– А чего же нет? – Мистину никто не заподозрил бы в том, что он не знает себе цены и мало хочет. – У Святши уже лет пять как две невесты, обе княжьи дочери. На двух таких сразу жениться нельзя, каждая по роду своему сама должна быть княгиней. Значит, одна лишняя. И коли он берет древлянскую девушку, смолянская нам останется.

– И ты думаешь, она согласится? – Ута имела в виду вовсе не девушку, а Эльгу.

– Не сразу, но да. – Мистина кивнул. – Подумает и согласится. Все равно нужно смолянке другого жениха из наших, русских. А мы роду хорошего – довольно, чтобы смоляне не обижались, но не настолько, чтобы вздумали выдернуть скамью из-под Хакона. Вот ты говоришь, надо спешить, чтобы Олег другого зятя не нашел. Верно, но ведь и Станибор смолянский может себе другого зятя найти. Он ждет… сколько? Лет восемь?

– Точно. Эльга в том полюдье Браню понесла, а Бране семь лет – косичку плели.

– И сколько же теперь той девушке?

Ута задумалась и покачала головой:

– Я ее никогда не видела…

– Хорошо, если она не старше Олеговны. Боги, почему я не спросил у Хакона, когда он приезжал? Или хотя бы у смолян, когда ездили через нас… Йотуна мать! – Мистина стукнул себя кулаком по бедру. – Задумались бы пораньше! С тем обозом передали бы приказ везти невесту. А теперь заново снаряжать…

– Мы еще не договорились.

– Договоримся, – уверенно отрезал Мистина.

– Ты думаешь, она не побоится… Эльга…

Мистина пристально посмотрел на жену. Закут освещался фитильком на ларе, но они двадцать лет прожили бок о бок и понимали друг друга с полувзгляда.

Того, о чем он думал, Мистина не мог сказать вслух даже ночью, у себя дома, за плотно закрытой дверью. У покойного Ингвара остались два сына, а не один, как все думали. Из ныне живущих об этом знали трое: Эльга, Ута и Мистина. Вероятно, еще Асмунд, родной брат Уты, не мог не видеть, что сестрич похож не на того свояка, на какого должен быть похож, но не говорил об этом ни с кем. И сейчас Ута, глядя в глаза мужа, черные в полутьме, видела там много такого, что ее пугало. Нет, не ревности к тому, что раз или два случилось между нею и Ингваром двадцать лет назад, еще до его женитьбы на Эльге, а Мистины – на Уте. Для столь бесполезного чувства Мистина был слишком умен и расчетлив. Двадцать лет назад, предлагая побратиму Ингвара жениться на ее сестре, Эльга не скрыла, что Ута «тяжела». И взяла с Мистины клятву, что он ни в коем случае не попрекнет жену – не хотела, чтобы это обстоятельство вдруг выяснилось «внезапно» уже после свадьбы. Мистина согласился. Брак с племянницей Вещего, не уступающей родовитостью самой Эльге, – дорогой подарок, ради этого стоило кое-чем поступиться. К тому же он чувствовал некую вину перед побратимом.

Тогда, двадцать лет назад, Ингвар звался еще не великим и светлым князем русским, а всего лишь младшим братом княгини Малфриды, привезенным сюда как заложник от Ульва волховецкого. Тогда еще все могло повернуться по-иному: муж другой племянницы Вещего, столь же знатного происхождения, мог бы бороться с ним за это наследство на равных. Или почти на равных.

Но Мистина не довел дело до открытого раздора. И еще через два года почти своими руками возвел Ингвара на киевский стол. Его первенец Улеб был кровным сыном Ингвара и его возможным наследником. Но знание этого не мешало Мистине относиться к отроку как к собственному сыну. И желать для него всего, на что тот имел право. Особенно после гибели побратима, на которого Улеб с годами походил все больше и больше…

– Мы не должны… лишать его возможности, понимаешь? – тихо сказал Мистина. – Наш сын имеет право… на многое. Знатная жена поддержит его.

– В чем? – едва слышно шепнула Ута.

– Не знаю. Я не провидец. И я не знаю, чего захочет наш сын пять лет спустя… десять лет спустя… всегда ли он будет в дружбе со своим братом… Будут ли у Святши другие наследники. И мы сейчас, пока судьба не решена, должны сделать все возможное, чтобы помочь ему… в будущем… если понадобится.

– Ты думаешь… надо? – Ута колебалась, предвидя в этом куда больше тревог и опасностей, чем выгод.

– Такие предки, как у него, обязывают стремиться как можно выше. Не бойся, я не стану пинками гнать его к власти, если он не захочет. Но я не смогу взглянуть в глаза отцу и другим предкам в Валгалле, если не сделаю все, что сможет Улебу помочь… на их пути. Пусть даже он сам еще не знает, что ему это может пригодиться. Но он не упрекнет меня, что я знал и не сделал для него всего, что мог.

Ута промолчала, а значит, признала его правоту. Она была не честолюбива и вовсе не хотела, чтобы ее сын соперничал с сыном Эльги или еще как-то пытался добиться того, на что ему давало право происхождение от князей и конунгов. Мир в семье она ценила куда выше, чем власть и славу.

Но Мистина прав: как знать, чего захочет Улеб, если когда-нибудь узнает правду?

* * *

Прием волынян Эльга отложила. Чтобы не скучали и не обижались, всякий день кто-то из киевских бояр или воевод приглашал их к себе пировать, но от них не держали в тайне, по какой причине князь заставляет ждать. Первым их пригласил к себе воевода Мистина и охотно поведал, чем занята княгиня-мать: рядится с Олегом Предславичем о свадьбе детей. Свадьбе быть по осени, и к следующей Коляде будет в Киеве и молодая княгиня.

О намерении жениться Олегу объявил сам Святослав, но дальнейшее почти все решалось между Эльгой и Ярославой. Родом ляшская княжна, дочь Земомысла и смуглой болгарки Горяны, та уже сильно располнела, хотя родила тоже лишь двоих детей (и одного прямо сразу потеряла). Пять лет прожив в Деревляни, Ярослава по-прежнему говорила почти только на родном языке, так что Эльга едва ее понимала.

Обсудили постель и перины, сорочки и убрусы, сукно и полотно, сорочка и полсорочка разных мехов, и медведины на лавки, и шитые рушники, и свадебные дары молодой, и положенные обычаем плахты – повседневные и праздничные – и паволоки, и кожухи крытые, и узорочье, и лари, и посуду, и рубахи, свиты, шапки и пояса для будущего мужа, и количество поясов и рушников на подарки свадебным гостям. Посмотрели княжий двор, чтобы будущая теща знала, чего там есть в хозяйстве, а чего нет. Добра у невесты ожидалось не так уж много: не считая приданого самой Ярославы, Олег Предславич владел лишь третьей частью древлянской дани, на которую содержал свой двор в Овруче и небольшую дружину. Почти все хорошее платье, самые дорогие меха и украшения, которые предстояло привезти невесте Святослава, происходили из приданого ее матери: Ярослава не хотела, чтобы дочь в доме мужа стыдилась бедности, а ей самой в Овруче не много требовалось, чтобы затмить окрестных большух.

Вернувшись на Святую гору, женщины сели пить горячий перевар с душицей и мятой, со сладкими пирожками. Настроенная на мысли о содержании дома и хозяйстве, Ярослава все косилась по сторонам, хотя уже не раз здесь бывала: если не давался пир в гриднице, то племянника с женой как ближнюю родню Эльга принимала в жилой избе.

Было на что посмотреть: в княгинином жилище разве что закопченная кровля оставалась такой же, как во всех избах белого света. Бревенчатые стены почти скрывались под ткаными и вышитыми коврами и цветным греческим платьем, развешанным на колышках по стенам. Над столом вытянулись длинные полки, уставленные блюдами и чашами из белой глины, расписанными цветами, птицами, зверями. Сияли начищенные медные кувшины и блюда, на лавках лежали паволоки, а под ними – пушистые овчины, чтобы мягко сидеть. Принимая гостей, княгиня сидела на большой укладке с самым дорогим добром – резного дерева, украшенной узорными пластинами белой, чуть желтоватой кости, гладкой и блестящей, почти как стекло. Сверху лежали подушки полосатого шелка. Бывавшие здесь торговые гости клялись: на всем пути от Бьёрко до самого Царьграда нет другого столь же богатого дома. Красиво, будто в раю!

– А скажи-ка мне вот что, Земомысловна, – вдруг Эльга вернула к себе внимание гостьи. – Вы ведь не окрестили вашу дочь?

Ута, Предслава и Дивуша перестали жевать и уставились на Ярославу.

– Не, – помолчав, ответила та. – Мой муж не позволял.

– Ты хотела, но муж не позволяет? – повторила Предслава, больше для Эльги и других женщин, поскольку сама привыкла разговаривать с мачехой.

– Так.

Эльга взглянула на Предславу.

– Ее мать была христианка, – вполголоса подтвердила та. – Земомысл не разрешал ей крестить сыновей, но дочерей разрешил.

– Так, – еще раз сказала Ярослава.

– Я тогда его предупредила, – Эльга взглянула на Уту, имея в виду время после Древлянской войны, когда отдала эту землю в управление своему изгнанному из Моравы племяннику. – Киевская княгиня не может быть христианкой. И Олег хорошо это понимает. Он ведь знает, что именно это погубило его отца и едва не погубило его самого. Киевская княгиня – старшая жрица Русской земли. Она возглавляет обряды, приносит жертвы, соединяет всех жен русских и полянских с богами. Она не может быть чужой веры. Иначе у нас и нивы не родят, и коровы телят не принесут, и бабы пустыми останутся. Ну, они так подумают…

Ярослава отодвинула от себя блюдо с пирожками и сердито сказала что-то такое, чего не поняла даже Предслава.

– Пытай мни, – с трудом выговорила гостья, видя недоумевающие взгляды, – я лучше увидеть моя дочь душу спасти, не сидеть на престоле.

– Тогда престолов не видать бы никому из вас, – мягко, но решительно ответила Эльга. – Я позволила Олегу сесть в Деревляни только с тем, чтобы ваша дочь стала моей невесткой. Если бы вы сделали что-то… или сделаете, из-за чего это станет невозможным… вам придется возвращаться к твоему отцу. Или дальше воевать с уграми за Мораву.

Ярослава опустила глаза, но вид у нее был гневный. Она вышла замуж за наследника князей Моймировичей и даже несколько лет звалась княгиней Моравы. Но Олег не удержался во владениях предков, теперь там хозяйничали угры. Дружба с Эльгой дала ему единственную возможность поддержать честь рода.

Эльга знала, что Олег и его жена – тайные христиане, но делала вид, будто ничего не замечает. Древляне, среди которых жил ее племянник, находили себе жрецов своего рода и даже радовались, что «русин» не вмешивается в эти дела. А Эльгу очень даже устраивало, что у Олега нет и не может быть истинной, прочной связи с той землей, где он волею судьбы оказался князем. По их уговору, его зятем и единственным наследником будет Святослав. Сменится еще лишь одно поколение – и Деревлянь навсегда сольется с Русью. Но для этого дочь Олега должна стать княгиней в Киеве. Ее, Эльги, преемницей.

– Значит, договорились, – с легким вздохом, но удовлетворенно произнесла Эльга. – Если она требы приносить не обучена, не беда: на ближайшую жатву ей еще не ходить, а до Коляды я ее всему нужному обучу.

Глава 2

Смолянская земля. 8-й год княжения Станибора

…Еще девочкой мне привелось побывать на том свете. Когда мне исполнилось восемь лет, умерла моя бабка Рагнора. Гибель ее была жуткой: темной весенней ночью ее утащил к себе в могилу недавно похороненный мертвец и проломил ей голову. Так их и нашли: он сидел на своем сиденье в могильной яме, а она, тоже мертвая, лежала у него на коленях. Бабку похоронили, но той же осенью она начала ходить к нам в избу по ночам. Она искала мою старшую сестру Ведому, свою любимую выученицу – смерть помешала Рагноре передать той все, что знала. А без этого старая колдунья не хотела уходить. Однако сестра тогда не жила с нами: на Купалиях она убежала из дому с Равданом и стала его женой, но никто из нас не знал, где она. Ночь за ночью покойная Рагнора простаивала у лежанки то нашей матери, то моей. Однажды я от этого заболела. Через три дня я умерла. Меня положили в бане, одели, оплакали, а потом опустили в бабкину могилу, раскопав начатую насыпь и приподняв деревянный настил – дощатую кровлю посмертного жилища.

И тогда Ведома вернулась. Она звала нас у могилы, как вдруг раскрылась черная земля, и оттуда вышла покойная Рагнора. Пронзительными очами она взглянула на мою сестру, протянула руку и сказала: «Теперь ты пойдешь со мной!» И Ведоме ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. Рагнора привела ее в подземные владения властелина мертвых, и там сестра увидела самого Кощея, высокого ростом и статного. Один глаз у него был черен как ночь, а другой багрян, как пылающий уголь. Я сидела на ступеньке у его ног. И Кощей пообещал, что позволит мне вернуться в белый свет, если Ведома станет его женой и проживет у него три года. Так и случилось. Три года она хозяйничала в подземных палатах, где каждый день по триста мужей и триста жен садились за столы в доме, и им закалывали по тридцать телят и тридцать ягнят. Но и когда прошли три года, Кощей не пожелал отпустить мою сестру и меня, и нам пришлось бежать. Мы бы не справились с ним, если бы не помощь бабки Рагноры. Это была женщина удивительной мудрости и силы духа – недаром же она приходилась младшей дочерью самому Харальду Прекрасноволосому, объединителю Северного Пути. У него родилось девять дочерей, но к тому времени в живых оставалась одна Рагнора… Я имею в виду, что застала ее живой и помню, как она рассказывала о своем отце.

Не могу сказать, что хорошо помню свое пребывание в Кощеевых владениях. Думаю, когда мы бежали, он отнял у нас память. Но очень хорошо помню голос отца, как он рассказывал эту повесть в первый раз в гриднице, перед всеми нарочитыми мужами земли Смолянской:

– …Но наконец перед ними забрезжил свет, и Ведома увидела, что они с сестрой стоят на погребальном поле возле могилы Рагноры. «Вот вы и дома! – сказала им бабка. – Теперь возвращайтесь к родителям и помните: никогда больше не идите наперекор воле вашего отца!»

Люди тогда удивлялись, что я совсем не повзрослела за три года: как ушла на тот свет восьмилетней девочкой, такой же и вернулась. Но моя сестра стала заметно старше за это время – ей ведь пришлось нелегко. Впрочем, Ведома и сейчас очень красивая. Ее старшую дочь зовут Рагнора. Она родилась после ночи Коляды, когда покойные приходят разделить трапезу с живыми.

Это все случилось восемь лет назад. Сейчас мне шестнадцать – столько же, сколько тогда было Ведоме. Но пребывание на том свете не прошло для меня даром. Мертвые по-прежнему считают меня за свою, и порой я слышу духов. Это происходит на грани сна и яви: когда я должна вот-вот заснуть, в моей голове звучат голоса, предупреждающие о будущих событиях. Они не всегда говорят о том, о чем я хотела бы узнать, но никогда не обманывают.