Три капли ясности на стакан неизвестности

– В течение пяти минут, – рявкнул невидимому абоненту товарищ полковник, грохнул трубку на рычаг и в несвойственной ему манере вскочил с кресла.

– Машина уже у ворот, а вы умудрились испортить пропуск, – грянул гром его голоса, и он двинулся прочь из кабинета, бросив на ходу Миле: – Идемте к вам.

…Когда запыхавшаяся Мила вошла в приемную, товарищ полковник уже нетерпеливо маячил у ее стола.

– Правьте же быстрей!

Спустя две минуты выдернув переделанный пропуск из принтера, он молниеносно его подписал и швырнул Миле на стол. Еще громче, чем в прошлый раз, печать была приложена к документу. Товарищ полковник демонстративно сложил руки за спиной и ледяным тоном отдал приказ:

– А теперь извольте как можно быстрее отнести пропуск на проходную. Поспешите, я буду ждать вас здесь.

Мила сжала губы в струну, чтобы не было видно, как они дрожат, деревянными пальцами с третьей попытки взяла листок пропуска и на негнущихся ногах двинулась к двери.

Уже в спину ей товарищ полковник добавил, будто сделал контрольный выстрел:

– И не забудьте, что вам еще предстоит объяснить причины вашего опоздания.

Во дворе у здания управления вовсю горланили воробьи, солнце рассыпалось в обычно угрюмых оконцах главного корпуса. Кто-то окликнул ее, пожелав здоровья, она кивнула, не глядя, не вникая, кто это и только смотрела вперед и держала в пальцах листок пропуска, совершенно не чувствуя его. Раскачиваясь, приближалось приземистое здание проходной, и где-то за закрытыми воротами стоял подъемник, ожидая, когда его пропустят. А справа, прямо на фоне Большого дома висели два зеленых облака листвы и там тоже дрались воробьи. А внизу уже стояли мужики из ремонтно-механического и она увидела лежащую у их ног бензопилу, и солнце золотило ее зубья. И тут что-то лопнуло у нее внутри, она остановилась и подняла к лицу листок пропуска. И потом, уже превратив его в мелкие клочья, и отшвырнув этот бумажный снег в сторону, она повернулась и пошла обратно в управление.

Ноги уже не были будто чужие, она расправила плечи и вздернула подбородок. Она все решила. Нет, она не станет делать то, что ей не по душе. Она не станет работать на человека, глубоко презираемого ею. Была бы она мужиком, думалось ей, обязательно напоследок набила бы ему холеную морду. Или нет… Ведь даже лучше, что она не мужик. Она просто отвесит ему хорошую оплеуху, по-бабьи, размашисто, звонко, чтоб стекла зазвенели и зубы у него клацнули.

С этим настроением она и распахнула дверь в приемную и тут же вскрикнула от неожиданности.

Раскинув руки и неловко подогнув одну ногу, на полу у подоконника лежал товарищ полковник, и глаза его растерянно и неподвижно смотрели куда-то под диван для посетителей.

Сперва в приемной побывала охрана. Затем врачи из «скорой». Приемная опустела, лишь когда мертвеца увезла специальная машина. Вместо объяснительной по поводу опоздания ей пришлось устно рассказывать, при каких обстоятельствах она обнаружила тело заместителя директора. Между отъездом «скорой» и приездом «труповозки» она не поленилась спуститься вниз, ко все еще толпившимся под липами мужикам и, взяв на себя ответственность, сказала, что «мероприятие отменяется ввиду смерти инициатора». Мужики охотно подчинились и быстро ретировались, прихватив с собой зубастую пилу. Весть облетела завод мгновенно, но народ, вопреки ожиданиям Милы, посетить место происшествия не спешил. Тем не менее, пока она была вне приемной, выразить соболезнования и просто заглянуть ей в глаза успели многие. Миле это быстро наскучило и она удрала от всех в приемную. Странное дело, но находится здесь, где на полу у подоконника еще недавно лежало мертвое тело, ей было не в тягость.

Во второй половине этого трудного дня в приемную заглянула Светка.

– Ну, как ты? Не жутко?

Мила дернула плечом:

– Жутко было, когда он меня донимал. А сейчас мне просто замечательно.

– А где он… – начала было спрашивать Светка, оглядывая приемную, и вдруг застыла, как парализованная. Она смотрела куда-то в сторону окна и не шевелилась. Мила перепугалась, вскочила:

– Ты чего? Эй!

Светка была бледна, как позабытый на столе неправильный пропуск. С ужасом смотрела она на подоконник. Мила тоже обшарила его взглядом и ничего не нашла.

– Да что с тобой?!

Светка разлепила сухие губы и Мила услышала:

– Это он его убил.

– Да кто «он»? – и она вновь, уже внимательнее, осмотрела подоконник.

– Цветок. Он зацвел.

Мутная волна страха накатила на Милу. Она вспомнила, при каких обстоятельствах цветок попал в приемную. Он тоже был увенчан фиолетовой стрелой, а Светка была напугана.

– Та-а-к… – протянула Мила. – А ну, выкладывай. Что случилось полтора года назад? Откуда ты его притащила?

Она крепко ухватила Светку за плечи и встряхнула. Та уже пришла в себя, виновато посмотрела на Милу:

– Ой, дура я… Такую бомбу тебе подбросила…

– Да объясни ты толком!

– Погоди, – Светка нервно сглотнула. – Дай с мыслями собраться… Давай после работы, в «Крюгере».

– Идет. Только, чур, не смываться, я тебя знаю.

– Не… – замотала головой Светка. – Хоть горло промочу. А за руль так и так не сяду. Руки трясутся.

Она пошла к выходу, у двери обернулась и добавила:

– Не засиживайся здесь. Кто знает, что у него на уме? – она нервно кивнула в сторону фиолетовой стрелы цветка и скрылась за дверью.

Мила подошла к подоконнику. Осторожно, будто там сидела змея. Внимательно вгляделась в фиолетовую стрелу. Понюхала. Цветок ничем не пах. Странно, но ей было в большей степени интересно, нежели страшно. За стеклом во дворе в закатных лучах солнца реяли на фоне Большого дома две зеленые шапки лип.

Мила повернулась к растению спиной и вернулась за стол.

Пивной подвальчик «Герр Крюгер» располагался чуть дальше от Большого дома по той же улице. Там было просто и уютно. Было взято два фирменных пива по ноль пять, и после нескольких глотков Светка успокоилась и изложила следующее.

Когда они с мужем поселились у его родителей (благо жилплощадь позволяла), цветок этот уже жил на подоконнике в кухне. Уже потом Светка интересовалась, откуда конкретно он взялся, и выяснилось, что одна соседка, переезжая по другому адресу, в числе двух других растений, оставила его свекрови на вечное попечение, так как тащить было не с руки и что-то еще в этом духе. Так вот, все началось с того, что домой вернулся свекор, отсутствовавший полтора года. Он, надо сказать, угодил в места не слишком отдаленные. Никакой он не уголовник, всю жизнь работал водилой на грузовике и вляпался в какие-то махинации с грузоперевозками и получил на орехи. Растение на подоконнике, к слову, не цвело вообще никогда, а по возвращении свекра взяло да и выпустило фиолетовую стрелу. Они еще тогда со свекровью радовались, шутили про встречу с цветами. А на следующий день этого цветения свекор – жилистый крепкий мужик пятидесяти четырех лет, не пьянчуга и не сердечник – взял да и помер. В собственной постели под боком у жены. Вскрытие ничего не выявило. То есть абсолютно ничего. Совершенно здоровый был человек, редкость в наше время. Так здоровым и в гроб лег. Не курил, кстати, никогда. Вот и думай после этого про здоровый образ жизни.

Свекровь чуть не слегла. С работы ее поперли за многочисленные пропуски по болезни – та еще контора оказалась. Но ничего, сдюжила баба, поднялась – Cветка с мужем старались как могли, помогали. Слава богу, все уладилось, и свекровь новую работу нашла.

Прошло с момента смерти свекра около года, а тут цветок возьми да и вновь стрелу свою фиолетовую пусти. А дня через два свекровь грохнулась на кухне. Возилась у плиты, кошеварила, да так и осела на пол с половником в руке. Вечером Светка ее нашла, когда с работы вернулась. Как пожар не случился, чудо: вода на плите выкипела, кастрюля обуглилась, но обошлось.

– Сережку жалко, сил нет, – нависла над опорожненной кружкой Светка. – Разом, можно сказать, и отца и матери лишился. Когда цветок со стрелой этой увидел, затрясся весь, хотел сразу выкинуть вон из квартиры, да я не дала, заступилась. Говорю, что тебе этот цветок, выдумки это все, совпадение. Он уперся, говорит, делай с ним что хочешь, но завтра чтоб духу его тут не было. И наказал еще на работу его не нести от греха. Тебя еще не хватало схоронить, сказал.

Светка нежно усмехнулась, глядя сквозь кружку в никуда и добавила:

– Ну, я тебе и оттащила. Всерьез-то тогда не поверила, но и обещание сдержала, у себя в отделе не оставила.

– Вот спасибо так спасибо, – протянула Мила и отпила пива: в отличие от Светки, у нее еще оставалось больше половины. – Восьмое чудо ты, Света…

Помолчали. Светка взяла еще треть литра пенного, почти совсем уже пришла в норму и спросила:

– Что с цветком-то делать? Нельзя же вот так оставлять… Опасно.

Мила пожала плечами:

– Не знаю. Это, конечно, по-свински так рассуждать, но если это его рук дело, или что там у него, то и липы целы, и я, чего греха таить, от геморроя избавилась. И шефа когда еще подвинут такие вот молодые да ранние.

Она поболтала в кружке пиво и подняла глаза на разомлевшую Светку:

– Слушай, а что если это я его… А?..

– Чего выдумываешь-то? – Светка сделала круглые глаза.

– А ничего. Знаешь, как я не него разозлилась? Жуть. Кто знает, на что человек способен в крайнем возбуждении.

– На бурный незабываемый секс, – отозвалась Светка.

– Да ну тебя, – сказала Мила и отпила пива.

На следующий день шеф был уже на своем рабочем месте. Вид имел растерянный, но лишь при ближайшем рассмотрении, а еще был информирован лучше всех остальных свидетелей вчерашних событий, но говорил всем одно и то же (официальная версия вскрытия выглядела именно так):

– Сердце. Никогда не жаловался. Но у мужчин около сорока это бывает…

Вероятно, от слов этих, слышанных от врачей, ему и было не по себе: мужчины пошли нынче с внутренним надрывом, трещинкой – слабое сердце, излишняя саморефлексия, капризная потенция. Загрустишь от этого, будучи мужчиной, подумалось Миле; вымрем к лешему, как динозавры. А может, еще и потому шеф выглядел растерянным, что пуще статистики смертности среди мужчин был уязвлен самоуправством своего бывшего зама, и, выясняя подробности, расспрашивал Милу и Львовича.

Растение на окне жило своей жизнью, как ни в чем не бывало. А Мила окунулась в работу с головой, и чувство опасности, внушенное Светкой, притупилось да и рассеялось в круговерти забот. И только вечером, за полчаса до окончания рабочего дня в приемную зашла Светка. Потрепались о разном, а потом Мила спросила:

– Забыла совсем. Утром еще хотела спросить, да летала тут, как ужаленная. Кем свекровь-то работала?

Светка задумалась, и тут же безмятежное выражение с ее лица сползло, уступив место выражению удивления, граничащего с испугом.

– Что опять не так? – спросила Мила.

– Ой… – Светка обернулась на цветок, потом снова на Милу и свистящим шепотом поведала: – А ведь и верно! В оранжерее она работу нашла, на Белой даче.

– Ну? – поторопила подругу Мила. – Кем работала-то?

– Не помню я, а только цветы она срезала. Много. Еще пришла и рассказывала, мол, никогда столько цветов в охапках не видала…

Светка снова испуганно покосилась на цветок, мирно стоящий на подоконнике.

– Ах же ты… – так же шепотом, с нотками ужаса и восхищения одновременно, выдохнула Светка. Мила дернула ее за рукав:

– А свекор?

– А? – уставилась Светка, будучи в некоей прострации.

– Свекор кем работал, говорю!

– Да я же говорила, водилой. Всю жизнь на своей автобазе.

Она посмотрела на часы, висевшие в приемной, и заспешила:

– Побегу, Люд. И так кошмары сниться будут…

А Мила подошла к подоконнику и, глядя на фиолетовую стрелу, пробормотала:

– Так вот ты какой, цветочек аленький…

И не было ей ни весело, но и ни страшно. Ни капельки.

На следующий день, когда Мила с остервенением печатала унылый документ на нескольких страницах, зазвенел телефон, и трубка голосом Светки сказала:

– Все, Люд, гаси свет.

– А? Какой свет, ты о чем? – озабоченно ответила Мила, пытаясь расшифровать жуткую пометку, сделанную на полях рукой заводского юриста.

Светка отозвалась:

– Сережка, муж, только что по телефону сказал, что делал свекор на зоне. Вернее, на поселении.

– Ну? – Мила все еще пыталась понять, написал ли юрист слово «презентация» или имел в виду все-таки «презумпцию», когда Светка сказала:

– Свекор на лесоповале работал. Лес валил. Алло? Ты слышишь?

Мила слышала. Она оставила документ, сказала Светке, что они поговорят потом и осталась в тишине. К счастью, телефон молчал – не звонили подрядчики, коммивояжеры, служба доставки, искатели клиентов и даже знакомые на тему «как дела». Мила сидела и смотрела отсутствующим взглядом в курсор на белом экране.

Курсор был живой. В этой черной узкой черточке на экране пульсировала чуждая энергия, непонятная, но полная смысла. Это был росток неведомой чужой жизни. Он существовал, никому не доставляя неприятностей, но и не позволяя вмешиваться в свою жизнь. И он готов был доказать это на деле, прекратив другую жизнь, которая была столь небрежна, что покусилась на чужое существование. Даже если не знала о суровой каре, грозящей ей. Грозный страж судил по своим законам, потому что кто-то нарушил законы его мира. Незнание законов не освобождает от ответственности. И этого стража нельзя было уговорить отступиться. Потому что неизвестно было, как с ним вообще можно общаться. Он понимал лишь две вещи – гармонию мира и хаос разрушения. Он был на стороне гармонии, и переубедить, купить или запугать его было нельзя.

…За окном зеленели липы, орали воробьи, и на все это спокойно смотрело неким третьим глазом растение в горшке, и фиолетовая стрела была направлена в синее небо.

Через неделю, вслед за фиолетовой стрелой, растение начало сохнуть и, несмотря на все предпринятые Милой усилия по его спасению, погибло. Мила отвезла засохший кустик в ближайший парк и оставила там, среди веселой зеленой травы и оранжевых пятен одуванчиков. И потом, уже бродя по аллеям, она поймала себя на мысли, что не боялась этого странного растения, даже в последнюю неделю. Ничуть не боялась.

– Испугалась? – спросил Жека Машу, но та помотала головой, хотя глаза у нее были широко раскрыты, а руками она крепко обхватила себя за бока, как будто ей было зябко. Жека засмеялся:

– Да ладно, все девчонки трусихи.

– А вот и нет, – тихо, но упрямо сказала она.

– Ладно, – снисходительно махнул рукой Жека. – А истории умеешь рассказывать?

Маша кивнула. Красные вспышки отбрасывали на стены причудливые тени, совсем рядом с домиком верещал сверчок. Где-то залаяла собака и ей стали вторить все собаки поселка.

– Ну? – устав ждать, сказал Жека. Маша поерзала, устраиваясь поудобнее и начала:

– Жила-была в одном городе девочка. И не было у нее на всем белом свете ни одной живой души. И вот однажды…

Капля вторая:

Кольцо с бриллиантом

Уже въезжая во двор, на свое место парковки, Мила вспомнила, что на пальце нет кольца, и испугалась. Она сняла его незадолго перед уходом, когда мыла кофе-машину, чтоб не мешало. Ибо изрядно мешало оно именно во время этого занятия. Рискнула, называется. Впрочем, прошло уже около часа, она уже почти дома, и все было в порядке. Мила развернулась, обогнула помойку и стала выворачивать на обочину, когда левое переднее колесо сказало что-то типа «швах». Мила резко затормозила, вышла из машины и поняла, что упомянутый порядок кончился весьма неприятным образом. Какой-то мудак бросил на обочину доску с мерзким гвоздем, и ровно на этот гвоздь Мила и наехала. Она выматерилась вслух, невзирая на гулявшую неподалеку тетушку с крошечной собачкой и принялась шарить в сумочке и карманах. Кольца не было.

– Блин… – простонала Мила, вспомнив, что искомое осталось в приемной. Она снова выругалась – на этот раз вяло, и стала думать, как выкручиваться из этой ситуации. Запаски у нее не было, да и не женское это дело, бренчать железками. Однако и не в страховую же обращаться, в самом деле…

Около двух месяцев назад в ее жизни появилось это золотое кольцо с маленьким бриллиантом. Ей дал его поносить на время знакомый ювелир.

Ювелира звали Жора, он жил на десятом этаже дома в двух кварталах от Милы. Был Жора большим, добродушным, любил крепко выпить и хорошо закусить. Также он был основателен во всем. Жора курил трубку (было у него их с полдюжины), грамотно изводил продукты питания, кулинаря иной раз по полдня, кутил до утра в ресторанах. Он вечно был в оппозиции находящейся у власти партии, ругая их на чем свет стоит, а еще часто вспоминал прадеда, который еще в первую гражданскую воевал в составе Первой Конной и легко рассекал шашкой от плеча до седла «всякую контру». Еще Жора клял цены на золото и камни, скупал заброшенные дачи у черта на рогах, дебоширил в ресторанах, а львиную долю клиентов своих помнил исключительно по цацкам, изготовленных по их заказу – то есть вел себя как типичный ювелир.

Всякий день в его квартире собирался разношерстный люд, набивался под завязку на кухне с видом на бульвар и предавался всем смертным грехам по Фоме Аквинскому, начиная с чревоугодия. После возлияний с закускою, далее шли: гордыня (у Жоры было чем гордиться, от славного дедова прошлого до профессии), что у многих гостей, зачастую виденных им впервые, вызывало зависть. Многие гости, они же клиенты, заказывая очередное украшение из драгметалла, впадали в алчность до такой степени, что готовое изделие в конце его производства попросту оказывались не в состоянии выкупить. Что логичным образом вызывало у них уныние, которое время от времени скрашивалось блудом – групповым или индивидуальным, по настроению. Тем не менее, был Жора хлебосольным и простецким до последней крайности. То есть, мог и обласкать, а мог и морду набить, если один из упомянутых грехов у него ли, или у его гостя вступал в противоречие с другим грехом (опять же, у него, либо у его незадачливого визави). Мила познакомилась с ним случайно, будучи приглашенной одной из своих подруг к нему в гости. До блуда дело у нее с ним никогда не доходило (далеко не в ее вкусе он был), просто пополнила она несметную рать его клиентов, и теперь регулярно починял ей Жора порванные цепочки и вставлял обратно выпавшие из оправ камешки.

Как-то, зайдя к нему забрать из починки тоненькую цепочку, она не смогла устоять перед его настойчивым приглашением «посидеть и культурно тяпнуть за приятной беседой». В этот вечер в квартире хозяина было редкостно пустынно: никто не сидел за столом на кухне, никто не дрых на диванчике либо подле него в передней, не доносилось из туалета совершенно определенных звуков, которые обычно следуют после обильного возлияния не слишком умелых выпивох. Мила не особо верила в приятность обещанной беседы, потому как Жора был уже несколько подогрет, а рассказывал он нередко в этом случае давно и многократно что-нибудь ею слышанное. Однако в кухне царил густой и сногсшибательный мясной запах, Мила с ужасом поняла, что завтра снова придется садиться на диету, а ноги уже несли ее за стол у окна и Жора суетился, звеня стеклом и бряцая столовыми приборами. Готовить, как уже было замечено, он умел и любил.

Выпили за встречу, обменявшись обычными в таких случаях вопросами-ответами насчет жизни/последних свершений и скоро, чуть не урча от удовольствия, Мила, стараясь изо всех сил не торопиться, ела мясо по-бургундски. И разговор на этот раз, зацепившись за сущий пустяк, миновал заезженную колею.

Когда Мила насытилась и мысленно сказала себе «стоп», твердо отказавшись от добавки, разговор уже шел о влиянии драгоценных и полудрагоценных камней на здоровье человека. Жора и здесь был экспертом номер один (в любой области, кроме компьютеров, он был таковым) и Миле удалось только поведать ему о том, как один ее давний знакомец таскал кулон с лунным камнем и все время чем-то болел, хандрил и вообще регулярно чувствовал себя словно баба в период месячных. И длилось это все до тех пор, пока он этот кулон не потерял.

– Ничего удивительного, – невозмутимо заметил Жора, принимаясь набивать трубку пахучим золотистым табачком и начал очередной, неслыханный доселе Милой рассказ: – Есть у меня одно колечко. Сделал как-то, да так никому еще и не продал. Золотое, с бриллиантом в ноль три карата. Камешек этот достался мне по случаю. Знакомый один бросил как-то клич. Мол, есть камни. Никакой он не ювелир, просто бабла не меряно. Встретились мы, показал он товар: камней пять-шесть – не помню точно. Бриллианты – залюбуешься, старой работы, такие, что зависть берет. К ним даже фотка приложена была: огромная брошь, усыпанная алмазами. Ну, большая часть уже повыковыряна – владелец (а то и не один) потрошил свое сокровище помаленьку да на продажу отдавал. Как вот моему приятелю. С деньгами у него всегда хорошо было, а вот с воображением не очень. Повалялись они у него, да и решил он их сдать к лешему. Смотрел я на камешки эти, любовался, а у самого как назло с деньгами в то время было хреново. А приятель еще подначивает: мол, есть у меня кому их сдать. Даже торговаться не станут. Тебе потому, говорит, и показываю, что ты мастеровой, в дело бы их настоящее пустил. Ну, и выбрал я себе камешек – хоть один, думаю, но мой будет. К тому же брошь та, из которой его сняли, с историей. Я люблю такие вещицы: сейчас таких не делают – возни много, а то и таланта не хватает. Ювелиров-то не один полк, да мастеров наперечет. Себя не беру – я сошка мелкая, зато и свою цену знаю. Так вот, брошь та, как приятель рассказал, случайно в России осталась. Ну, он за что историю купил, за то и продал: мол, в почти советской уже Одессе эту брошь завернули. Хозяин свалить в Стамбул хотел, как многие тогда, и то ли свалил, то ли не смог – не важно, главное, брошь эта осталась.

Жора прервался, отложил уже тщательно набитую трубку и показал свою ладонь – без единого кольца-перстня, кстати – и пальцем другой руки очертил круг:

– Вот такая она на фотке была, там и коробок спичек для сравнения лежал, ну, ладонь, только если без пальцев. Я таких никогда не видал, – Жора взял в руки трубку, выудил откуда-то с подоконника коробок спичек, основательно и вкусно ее раскурил и стал продолжать свой рассказ. А рассказывал он всегда обстоятельно, не торопясь, и слушать его истории, даже уже известные, было интересно. – Ну, так вот. Кто владел этой брошью сначала, от Одессы – неизвестно. Может, какая-нибудь портовая сволочь, за такой вот куш позволившая хозяину подняться на пароход. Ну да не в том соль. Лежал у меня этот купленный камешек, лежал. Я и позабыл уже про него. А тут случился простой в работе – это у меня бывает. Запью неделю, тут не до дела. Ну и клиенты тоже как-то притихли, а я возьми да и вспомни про камешек. Руки аж зачесались – после запоя такое редко бывает. Обычно наоборот – и руки трясутся и вообще, гори она огнем, эта работа. А тут как вдохновение нашло. Придумал я колечко: этакое футуристичное, нарочно грубоватое, и камешек мой туда поместил. Хорошо получилось, сам налюбоваться не мог. Клиентам сперва даже не показывал, сам нацепил – на мизинец налезло – да и стал носить.

Жора посопел погасшей трубкой, раскурил вторично и рассказ продолжился.

– Ну, вот, ношу я свое колечко новехонькое и замечаю любопытные вещи. Я, в общем, парень не пуританского склада. Нужна баба – баба найдется, нет проблем. А тут начал у меня складываться этакий спонтанный секс. Раз по делу поехал, в какой-то офис, даже костюм-галстук нацепил, хоть терпеть их не могу…

Мила взглянула на короткую шею Жоры – на ней словно стояла незримая, но неоспоримая печать, говорящая о том, что шея эта не знала ни галстуков, ни тем более шейных платков и даже пионерский алый лоскуток будто бы был ей неведом.

– …в офисе этом я, в промежутке между дел, имел в какой-то подсобке бурный трах с доселе незнакомой мне офисной дивчиной, между папок, скоросшивателей и пачек бумаги формата А4. В общем, так и поехало. Секс был всюду – в туалетах и даже за портьерами ресторанов, за кулисами сцены какого-то клуба, один раз в купе «Красной стрелы» и один раз на плацкартной боковушке. И все это при том, что я этим делом люблю заниматься в нормальной постели, по-человечески.

Здесь Мила мысленно усмехнулась, наслышанная о групповушках в различных местах этой самой квартиры. Жора, пуская в распахнутое окно дым, из которого доносился монотонный уличный гвалт, продолжал:

– По улице передвигаться начал короткими перебежками, как при артобстреле. Веришь, от юбок шарахаться начал. Потому как и работать ведь надо – кушать-то хочется. А кольцо с камушком снял – и все. Как отрезало. Никаких спонтанных встреч. Только по утвержденной заранее программе. В общем, убрал я колечко от греха. А тут зашел ко мне давний приятель. По жизни суетится, вертится: туда метнулся, здесь стрелу забил, там, кому надо, отслюнил. Весь в бизнесе, словом. Поговорили с ним о всяком, выпили. Он возьми да и пожалуйся: мол, живу бобылем: и с бабами жить не сладко, но и без них не просто. Но даже на один вечерок склеить и то времени нету. Дичаю, мол. Скоро совсем одноруким бандитом стану. Ну, я ему и предложи колечко приобрести под рассказ про свои приключения, когда оно у меня на пальце сидело. А у него и бабло есть, да только он эти кольца-перстни не любит, отнекивается. Ладно, говорю, бери на прокат. Он и согласился.