Все дороги ведут в Рим

– Что ты сейчас пишешь, Кумий? – спросила Хлоя. – Очередную поэму?

– Нет, так, понемногу. Обо всем. Прежде всего, о себе. Писатель пишет всегда о себе. Назвал «Аттические ночи» в подражание Авлу Геллию. Пишу, чтобы не стать скотиной. Потому что знаю: брошу писать и стану скотиной.

Постум вновь задумался, как утром, на заседании сената, лицо его сделалось мрачным, почти злым.

– О чем ты думаешь, Август? – спросил Туллия. – Сразу видно – о чем-нибудь плохом. Брось, Постум, пойдем в спальню и предадимся Венериным усладам. Один Венерин спазм перевесит все тягомотные рассуждения Цицерона и Сенеки.

– Жизнь – сплошная фекалия, – вздохнул Кумий.

– Я думаю о смерти, – сказал Постум. – Скоро день моего рождения. День, когда Бенит должен вернуть мне власть. Но я уверен, он меня прикончит.

– Не думай о грустном, мой мальчик, – вздохнул Кумий. – Я давно решил: плевать мне на всех. И на победителей в том числе.

– Если победитель захочет, он заставит пленника пройти под ярмом, – отвечал Постум. – Так что помянем меня, пока я жив.

Сегодня у императора было особенно мрачное настроение. Это значит, что, напившись, он с Кротом и Гепомом отправится в нимфеи и они, пьяные, будут рубиться тупыми мечами, как рубились когда-то гладиаторы, исполняя желания – в те годы Кумий был так же молод, как император теперь.

Когда время перевалило далеко за полночь, и пирушка подошла к концу, Постума подняли на руки и понесли из триклиния, а девчонки, смеясь, пели поминальную песню: «Он прожил жизнь». Каждый день Постум устраивал себе такой вынос.

IV

Постум – император Рима, так его величают. И он – самый беспомощный человек на земле. Беспомощный в том смысле, что никто не может ему помочь.

Постум растянулся на ложе, держа в одной руке золотую чашу с вином, другой – обнимая темнокожую Туллию. Золотая Фортуна, стоящая подле изголовья императорского ложа, равнодушно взирала на любовную парочку. Постум так привык к золотой статуе, что считал ее родной.

В спальне императора всегда горел ночник – Постум боялся темноты. Интересно, кого больше всего на свете любит Фортуна? Многие ответят: Рим. Но это ответ неверный. Золотая девка влюбилась в Бенита. Она делает для него все, что тот ни пожелает. Когда наступит час, она подарит ему императорский пурпур. Выпей же за здоровье Бенита, Фортуна! И Постум плеснул из кубка в лицо золотой богине. Темная жидкость потекла по золотому подбородку, будто у Фортуны внезапно хлынула горлом кровь.

– Что ты делаешь?! – испуганно воскликнула Туллия. – Ты оскорбляешь богов!

– Отнюдь. Я угощаю Фортуну. Может, она станет милостивее ко мне.

Он отшвырнул кубок, обнял Туллию, прижал к себе. Он сжимал ее так, будто хотел задушить, и шептал на ухо сбивчиво и горячо:

– Я хочу жить… Если бы ты знала, Туллиола, как я хочу жить. – Он стал осыпать поцелуями ее шею, потом отстранился, зажав в ладонях ее лицо, и вновь зашептал: – Туллиола, мне же еще и двадцати нет… Почему я должен умереть?

– Не говори ерунды. Бенит тебя любит, – с трудом пролепетала Туллиола вытянутыми трубочкой губами.

– О да, Бенит меня любит! – засмеялся император. – Но все равно убьет. Какую гадость мне сделать напоследок, чтобы запомниться Риму, как запомнились Нерон или Элагабал?

Туллия попыталась ответить, но ладони императора ей мешали.

…Можно велеть привязать к деревьям десяток красавиц, а самому, наряженному в шкуру, выскочить из зарослей, подобно Фавну, и насиловать их по очереди. Нет, это уже было. Рим ничем нельзя поразить, никакой низостью – все низости уже придуманы и воплощены.

– Что ты говоришь, Туллия? – Он наконец разжал ладони.

– Я тебя спасу.

Постум рассмеялся. Вот глупышка! Как беспомощная девчонка может спасти императора от Бенита?! Как? Многие хотели его спасти. Весталка Валерия, к примеру. И спасала – длинными занудными речами. Так спасала, что он стал прятаться от тетки в дальних покоях Палатина. А потом император нашел выход. Постум хитрый – хитрее Бенита. Чтобы не слушать поучения Валерии, он спровадил тетку в Альбион. К Марку Габинию. Теперь у них двое детей – сын и дочь. Погодки. Даже в самые трудные времена женщины рожают детей. Наверное, сегодня Валерия смогла бы найти совсем другие слова для своего племянника. Наверное…

– Что ты больше всего любишь, Август? – спросила Туллиола.

– Играть в кости.

Он достал из-под подушки серебряный стаканчик с костями. Кубики из слоновой кости были старыми, с почти стертыми точками. Он бросил их, и выпали две шестерки.

– По-моему, тебе должно повезти, – прошептала Туллия.

Постум сгреб костяшки и сжал в кулаке так, что суставы побелели. Когда он бросал эти кости, ему всегда выпадали только шестерки. Всегда и везде. Этот стаканчик и кости подарил ему когда-то Элий. Единственный подарок отца юному императору.

Глава II

Игры Постума против добродетели

«Только вероломное участие войск Альбиона не позволило Африке вновь стать неотъемлемой частью Империи. Содружество – это фикция. Лишь Империя может обеспечить Риму величие. Но Пятый легион очутился в плену. Да здравствует ВОЖДЬ!»

«Диктатор Бенит повелел, чтобы Пятый и Третий легионы сражались, как древние герои – вооружившись мечами.

Легат с воодушевлением процитировал Лукана:

«Силу имеет лишь меч, и народ, состоящий из храбрых,

Войны мечами ведет…» [4]

Но всем известно пунийское вероломство. Африканцы бросили против наших доблестных воинов прибывшие из Альбиона когорты и артиллерию».

«Акта диурна», канун Нон апреля [5]I

Корву и Муцию выпало тащить статую самого Бенита во время праздничного шествия. Неудачный жребий, неподъемный в прямом смысле слова: старинные статуи были составными, мраморные головы легко отделялись от торса и в процессии участвовали одни эти головы. А бюст Бенита угодливый скульптор изваял из цельного куска мрамора. И его во время процессии надлежало тащить на носилках с форума, где его недавно установили, на Марсово поле. Муций попытался махнуться со счастливчиками, которым досталась голова Сципиона Африканского. И хотя нести ее надо было с Капитолия из храма самого Юпитера Всеблагого и Величайшего, все же Муций готов был совершить эту прогулку, лишь бы избавиться от мраморного Бенита. Но счастливчики не пожелали уступить Муцию Сципиона.

Пришлось Корву и Муцию тащить черномордого Бенита. Несли недолго. Муций споткнулся. А Корв даже не пытался удержать носилки. Бюст Бенита грохнулся о мостовую и разлетелся на куски.

– Теперь нас повесят, – сказал Корв и рассмеялся.

Два исполнителя тут же вывели братьев из процессии.

II

В таверну «Медведь» Постума сопровождал лишь один человек – здоровяк, выше его на целую голову, широкоплечий телохранитель Крот. Как его настоящее имя и почему парня прозвали Кротом, никто в окружении Августа не знал. Да и не интересовался, потому что у любого, кто глядел на мрачную физиономию Крота, разом пропадала охота задавать вопросы. Крот числился личным телохранителем императора и всюду сопровождал Постума.

Таверна за последние годы сильно изменилась – на стенах появились аляповатые плакаты, под потолком висело набитое опилками чучело неведомой твари, зарубленной преторианцами на Пренестинской дороге. Чья фантазия могла вообразить это огромное раздутое черно-зеленое туловище с ржаво-рыжим брюхом, полсотни разнокалиберных ног с бледными полупрозрачными щупальцами, каждое с острым коготком, и маленькую голову, чем-то похожую на собачью – один глаз черный, огромный, другой – голубой, маленький с вертикальной прорезью зрачка. Глаза, разумеется, вставили стеклянные, и никому уже не известно, какие глаза были у живого гения-мутанта. Возможно, чучельники, большие затейники в подобных делах, специально придали монстру одновременно и жуткий, и забавный облик.

– Привет, гений! – крикнул Постум чучелу. – Как видишь, быть бессмертным – занятие невеселое. Знаешь, приятель, я бы ни за что не поменялся с тобой местами.

Четыре «лошадки», поджидавшие Августа за столом, уже выпили по бокалу-другому вина, захмелели и все время хихикали. Ах, нет, Хлоя, как всегда, не пила, и лишь изображала легкий хмель.

– Какое милое ржание! – воскликнул Постум. – Сразу видно, что кобылки застоялись в конюшне.

Девицы закричали еще громче и захлопали в ладоши. Сейчас они принарядились, то есть на каждой было по несколько кусочков ткани: на смуглой Туллии – ярко-красная с голубыми вставками туника, а на трех белотелых красавицах – лоскутки белого, голубого и ослепительно-оранжевого. Четверку роскошных тел опекал невысокий юноша с наглыми бесцветными глазами и лягушачьим ртом, растянутым в постоянной улыбке. Парень был подвижен, как мартышка, и непрерывно сыпал словами. На вид он казался ровесником Постума, но в черных его кудрях мелькали серебряные нити.

– Август! – воскликнул паренек, целуя девушек в шею и плечи. – Подари мне эту прекрасную квадригу, и я стану самым счастливым человеком в Империи.

– И как отблагодаришь меня, Гепом?

– Предоставлю тебе убежище на своей помойке.

– Нет, эти красотки не для тебя, – рассмеялся Постум. – А помойка в качестве убежища пригодится тебе самому. Я поищу что-нибудь менее привлекательное.

Красотки с визгом и смехом тут же кинулись на шею своему благодетелю.

Визжа и целуясь, они не заметили, что дверь распахнулась, и в таверну ввалился Кумий в короткой трикотажной тунике. Кроме туники на поэте были брючки в обтяжку и сапожки из мягкой кожи с накладными пряжками – мода последних лет. Сапожки эти назывались монгольскими, их обычно носила молодежь.

– Постум! Дружище! – завопил поэт. – Говорят, сегодня ты отправляешься в лупанарий? Почему ты забыл пригласить старину Кумия? Как ты мог? Кто кроме меня может дать тебе бесценные консультации в столь важном деле?!

– Зачем же мне звать тебя с собою, Кумий? Я думал, что ты сидишь там с утра. Не в одном лупанарии, так в другом, – и когда-нибудь в своем путешествии мы до тебя доберемся.

– Я сижу в лупанарии? – Кумий возмущенно вытаращил глаза. – О нет! Я сижу на своем чердаке под самой крышей, в раскаленной и душной комнатенке, где воняет кислым супом, и вымучиваю из себя стихи. Да, я выдавливаю их, как фекалии в латринах, а они не лезут, хоть ты режь меня, хоть жги. И ни одна клизма тут не поможет.

– Бедняга Кумий! – воскликнул Постум с притворным сочувствием. – А не принять ли тебе немного касторки с бензином. Говорят, это мгновенно вызывает не только настоящий, но и словесный понос!

Кумий побледнел. Уставился на Постума мутноватыми водянистыми глазами и медленно повел перед носом императора пальцем из стороны в сторону.

– А вот этого не надо. Вот это было. И это не надо. И нехорошо.

Постум кашлянул, на мгновение смутился, глянул искоса на девиц, потом на молчаливого Крота, и наконец бросил небрежно:

– Ну что ж, придумаем для тебя другое меню.

И щелкнул пальцами. Тут же подлетел хозяин и поставил перед Кумием полный до краев бокал вина. Поэт сделал глоток и одобрительно причмокнул.

– Скажу честно, – пробормотал Кумий. – Я кучу ошибок совершил в своей долгой жизни. И за все я уже заплатил. Да, за все, кроме одной. Но, тсс, об этом ни слова. Ты понял? – Он подмигнул чучелу гения, висящему под потолком. – А не то старина Кумий повиснет рядом с этой несчастной тварью, и его брюхо вместо жареной колбасы, телятины и сыра набьют опилками.

– Хватит стонать, Кумий! – прервал его Постум. – Кажется, мы собирались сегодня вечером на ужин к сенатору Авреолу.

– Нас всех позвали? – удивился Кумий. – И меня?

– Нет. Мы явимся незваными. И в этом вся прелесть. Говорят, у него молоденькая смазливая женушка, можешь за ней приударить – я разрешаю.

– Обожаю смазливых молодых жен. Они такие забавницы! – хмыкнул Кумий.

Постум и его компания уже спешно допивали вино и поднимались из-за стола, когда дверь в таверну распахнулась вновь, и вошли двое. Несколько секунд новые гости стояли на пороге, не решаясь войти, будто сомневались – не заблудились ли. Наконец один из них, тот, что пониже ростом и помоложе, кивнул. Оба гостя вошли и заняли свободный столик. Император нахмурился. Весь Рим знал, что каждовечерне в «Медведе» веселится Август со своей компанией. Заглядывать сюда решались либо красивые девки в надежде приглянуться императору или его дружкам, или отчаянные молодые парни, почему-то уверенные, что Август примет их в свой узкий кружок и сделает соучастником мерзких попоек и осыплет к тому же золотом или назначит на высокие должности. И тех, и других Крот вышвыривал через пару минут за дверь – Август терпеть не мог пришлых. Лишь гладиаторам да возничим разрешалось участие в здешних попойках. А гости по-прежнему появлялись с завидной регулярностью. Но эти двое не походили на юных искателей приключений. Младшему было уже за сорок, старшему и вовсе под пятьдесят. Оба они были в прошлом то ли легионерами, то ли гладиаторами – шрамы говорили сами за себя. Щеку младшего уродовал глубокий шрам, у старшего руки пестрели отметинами. Старший был совершенно сед, у младшего черные волосы, чуть тронутые сединой, вихрами торчали во все стороны. Лицо старшего, бледное от природы, едва тронутое желтоватым северным загаром, с резкими складками вокруг носа, казалось смутно знакомым. Он был в белой льняной тунике без рукавов, но шею замотал синим шелковым платком, видимо, по иноземной моде.

Компания Августа примолкла, глядя на странных гостей. Вид у этих двоих был какой-то не подходящий для веселья, кутежа и глумления, – и никто не знал, как с ними поступить. Так что Августу пришлось нарушить молчание первым.

– Эй, ребята, вы, часом, не ошиблись дверью?

Значит, будет потеха! Гепом радостно потер руки, предвкушая. Но тут же вновь притих, сделался серьезен и даже грустен.

– Мы хотим поужинать, – сказал седовласый – у него был правильный выговор, но он как-то уж очень старательно произносил слова. Голос был металлический, как будто искусственный.

Когда-то Постум уже слышал такой голос. Когда-то…

– Поужинать, здесь? – хохотнул Гепом. – Сразу видно, что вы, гости дорогие, прибыли издалека.

– Издалека, – согласился седой. – Но разве это что-то меняет, если мы платим за ужин?

– Тут особая плата, – нахмурился юный император. – Там у входа прибита бронзовая доска, и на ней надпись. Ты прочел?

Седовласый отрицательно покачал головой.

– Коли не прочел – так прочти, – приказал Август, против обыкновения злясь.

И его гнев был отнюдь не напускной. Гепом с удивлением глянул на повелителя – прежде Постум развлекался без злости, заставляя людей подыгрывать себе. Сейчас же было видно, что он едва сдерживается. Гений помойки не мог понять причину его раздражения. Ну, зашли два старикана на огонек. Старики вообще мало понимают в современной жизни. Надо выпроводить их, чтоб не мешали, и продолжать веселиться. А глумиться над стариками – последнее дело. Но, видимо, Август считал иначе.

Вместо седовласого к двери подошел его приятель и прочел надпись на доске.

Надпись гласила: «Тот, кто пожелает отобедать в «Медведе» и кому Август это позволит, станет добровольным рабом императора сроком на один месяц. Рабом в полном смысле этого слова. За неповиновение Август может высечь, может заковать в железо или подвергнуть каким-либо другим телесным наказаниям. Может заставить таскать носилки или бегать с факелом перед его колесницей. Может все. Как с рабом».

– Сказано, по-моему, ясно, – сказал Постум. – Так что, пока вы оба не передумали, проваливайте отсюда, – он сделал паузу и добавил очень тихо. – Я прошу вас уйти.

Император просит! Занятно. Не ко многим он обращался с подобными словами. Но эти двое были на редкость упрямы.

– Мы не уйдем, – сказал седой. – Отужинаем здесь. И если тебе так нужны рабы, Август, мы станем твоими рабами.

Он говорил об этом без вызова, так, как будто речь шла о найме на работу. Его странный металлический голос придавал еще больше равнодушия словам.

– Да не нужны мне рабы! – закричал Постум, уже не пытаясь совладать со своим гневом. – К тому же такие старые. Что мне с вами делать? Вы даже и носилки мои не поднимете. Так что убирайтесь, и поскорее! Вы мне надоели!

Но седой не сдвинулся с места, а его напарник вернулся к столу и сел рядом со своим товарищем.

– Выкинуть их отсюда, Август? – предложил Крот.

– Выкинь, – кивнул Постум, – только не калечь.

Крот понимающе хмыкнул и шагнул к странной парочке. Он уже подался вперед, чтобы ухватить седовласого за ворот туники, но почему-то не успел – вместо этого Крот дрыгнул в воздухе ногами и грохнулся об пол. Черноволосый уселся на него сверху, выламывая руку. Крот хрипел, пытаясь вывернуться, но у него ничего не получалось.

Постум вскочил.

– Бабий! – крикнул он хозяину таверны. – Поставь этим парням по бокалу вина, пусть пьют и после этого они – мои рабы, раз уж так этого хотят. И отпусти моего человека, – обратился Август к незнакомцу.

Черноволосый выпустил свою жертву и отступил. При этом он весь собрался в комок, готовый вновь отразить нападение. А его старший товарищ даже не двинулся с места. Крот вскочил и хотел продолжить потасовку, но Постум прикрикнул на телохранителя, и тот отступил, недовольно ворча, как ворчит побитый пес.

Оба странных гостя выпили молча по чаше разбавленного вина.

– А теперь все отправляемся в гости Авреолу! – крикнул Постум. – И вы двое – тоже. Девочки остаются.

– Так несправедливо! – завопили «кобылки». – Как же без нас!

– У сенатора собирается мужская компания. Встретимся в алеаториуме, – Постум первым вышел из таверны. Разношерстная свита последовала за Августом. Двое новичков шли последними.

– Глянь-ка, этот тип еще и хромает! – воскликнул Кумий, кивая на седого. – Носильщик-то из него впрямь никудышный.

Постум сделал вид, что не слышал возгласа поэта.

– Как мне вас звать, ребята? – спросил император своих «рабов». – У вас есть имена? А впрочем, не надо отвечать. Я придумаю вам обоим клички, как и положено рабам. Ты будешь Меченый, – нарек Постум человека со шрамом. – А ты… – он на мгновение задумался, глядя на седого. – Тебя можно было бы называть Хромой. Или безногий. – При этих словах седовласый передернулся. – Но это слишком грубо. А я воспитан поэтом и терпеть не могу грубости. Пожалуй, я буду звать тебя Философом. Ты похож на философа – хочешь неведомо чего и наверняка большой зануда. Садись подле меня, – Постум хлопнул ладонью по обитому пурпуром сиденью авто. – Спорим, прежде тебе не доводилось сидеть на пурпуре. По дороге ты мне процитируешь что-нибудь душеспасительное, чтобы мы могли посмеяться.

Философ уселся рядом с императором. Его спутник занял место на переднем сиденье «триремы». Открытое авто Августа медленно покатило по улице.

III

Авреол только-только приступил к жаркому, когда шумная компания ввалилась к нему в триклиний. Постум впереди, за ним – его всегдашние товарищи по пьянкам и дебошам: Крот, Гепом и Кумий. А позади еще двое – почти что старики, один ровесник Авреола, другой постарше. Но Авреол рядом с ними выглядел упитанным и моложавым. Бывший гладиатор растолстел, и в этой приятной сдобной полноте сделался незаметным его главный недостаток – слишком длинная шея, за которую на арене ему дали прозвище «Цыпа». Розовый, как поросенок, в нарядной трикотажной тунике Авреол возлежал рядом с молодой блондинкой. Матрона – точь-в-точь спелый ароматный фруктик – так и хотелось куснуть за румяную щечку. Только глаза у нее были маленькие, светло-серые, как у откормленной свинки. Придать взгляду выразительность не смогли даже наклеенные ресницы.

Авреол при виде императора спешно вскочил и буквально столкнул на пол своего гостя-толстяка, возлежащего на консульском месте [6]. Расторопный слуга надел на голову Августу венок из свежих роз.

– Август… Какая честь, – бормотал Авреол, готовый кланяться до земли, хотя проскинеза не вошла в моду даже при Бените.

– Смени матрас и подушки – терпеть не могу лежать на нагретом чужой задницей месте, – оборвал его излияния император.

Авреол лично кинулся со всех ног выполнять приказ, и вскоре вернулся, волоча покрывала и подушки.

– Благодарю, гладиатор. Ах, нет, я ошибся – сенатор Авреол. Но это ведь одно и то же.

– Как посмотреть.

– Да как ни смотри, все равно увидишь кровь и фекалии. Или фекалии и кровь – меняется лишь последовательность. Кстати, ты не собираешься вернуться на арену? Там теперь убивают. В прошлый раз меня чуть не стошнило, когда я смотрел поединки. Но при этом, заметь, многие в гладиаторы идут добровольно. Каждый надеется, что убьют соседа, а он останется жив. Но почему-то так не получается. Убивают всех. Это закон арены.

– Ну что ты, Август, как можно! – изумился вполне искренне Авреол, лично наполняя кубок нежданного, но высокого гостя. – На арене теперь дерутся лишь те, кто оскорбил Величие императора или Вождя Империи.

– Ты неправильно… – поморщился Постум и не договорил.

– Что неправильно? – не понял Авреол и оглядел своих новых гостей, нагло потеснивших прежних. Лишь два немолодых спутника Августа остались сидеть у стены на принесенных слугами стульях и не принимали участие ни в пиршестве, ни в беседе. Казалось, Авреол ждал подсказки – вдруг кто-нибудь шепнет ему, как надо ответить. Но никто не желал подсказать.

– Ты неправильно выговариваешь слово «вождь», – наконец соизволил разъяснить свои слова Август. – «Вождь» надо произносить большими литерами, а ты сказал его маленькими. Это преступление, за которое отправляют на арену выпускать друг из друга кишки после того, как напоят касторкой с бензином. Обрати внимание, как все продумано: в этом случае кишечник совершенно пуст.

– Как можно произнести слово большими буквами? – дрожащим голосом спросил сенатор Авреол.

– Неужели ты, сиятельный, не знаешь таких простых вещей? – удивленно приподнял брови Постум. – Как же тебя избрали в сенат?

Авреол открыл рот, чтобы хоть что-нибудь сказать, но на ум ничего не приходило. Он умоляюще смотрел на императора, будто взглядом сообщал: «Я предан, я могу большими буквами, если ты подскажешь – как. Сам-то я не знаю». Но Август лишь улыбался и не собирался подсказывать. Только в эту минуту Авреол заметил, как Постум похож на Элия. Того молодого Элия, гладиатора, исполнителя желания. У императора такие же черные прямые волосы, узкие серые глаза, высокий лоб. Только юноша нагл, дерзок, бесстыден – то есть таков, каким никогда не был Элий. Авреол понял, что боится юного Августа, как никогда не боялся своего собрата по гладиаторской центурии.

– Значит, ты не знаешь, – засмеялся Постум. – Так ты спроси у префекта претория Блеза. Ах, я забыл – мерзавец Блез в плену. Пошел расширять Империю, а она не пожелала расширяться, хоть ты тресни. Не угадал момент, бедняга. Ведь это так важно, чтобы твой слабый личный порыв совпал с устремлением Фортуны. Кайрос, – одним словом. «А знать свой час – превыше всего», – говаривал старина Пиндар. И никуда нам от этого не деться. Ну, раз Блеза нет рядом, спроси у Луция Галла. Или у Аспера – они мигом тебя просветят.

– Я спрошу, – проворковала Авреолова жена, изображая истинную супружескую преданность. – И мы будем произносить большими буквами не только слово «вождь» но и твое имя, Август!

– Как! Вы произносите мое имя маленькими буквами? – с деланным изумлением воскликнул Постум. – Да как вы смеете?!

– Хорошо, что среди нас нет доносчиков, – поддакнул Гепом. – А то, Цыпа, пришлось бы тебе вернуться на арену за оскорбление Величия императора. Кстати, ты уверен, что слуги твои надежны?

Авреол пытался что-то бормотать в свое оправдание, но слышалось лишь невнятное бульканье. Жена его, обезумев от страха, кинулась целовать Постуму колени.

– Нет, нет, так низко не надо. Можно немного повыше.

Она уж готова была выполнить его указание, но тут Кумий ухватил матрону за локоть, привлек к себе и жадно прильнул к губам. Авреол не пытался протестовать даже тогда, когда Кумий устроил его супругу на ложе подле себя. Молоденькая женщина визгливо хохотала, когда Кумий шептал ей сальности на ушко, и жеманно бормотала: «Это уж слишком», – если поэт нахально задирал ей тунику.

– Так что у нас сегодня на обед? – поинтересовался тем временем Август. – Гусь, поросенок, фазан? Нет, так не пойдет. В подобной трапезе нет изысканности. Надо сочетать достижения нашей непревзойденной словесности с достижениями еще более непревзойденной кулинарии. На столе должны быть блюда, чьи названия начинаются с одной и той же буквы, например – поросенок, поска [7], перец. А так же можешь подать пеликана, если найдешь.

– Я сейчас… немедленно, – пролепетал Авреол, схватил блюдо с гусем и шагнул к двери, будто собирался в самом деле приготавливать поску или отправиться искать пеликана.

– Не дергайся, Авреол! – успокоил его Кумий. – И не смей убирать этого великолепного гуся. Поставь блюдо на место! Просто наш Август хочет прослыть причудником, как Антонин Гета, прося кушанья, начинающиеся с одной буквы. Или ты не знаешь истории Рима, сенатор Авреол?