Игра на выбывание. и другие истории

– Очень странно и страшно, правда? Но и это не все.

– Боже, Надя! Пожалуйста, не говори, что…

– На прошлой неделе… Машка… Авария… Занесло на скользкой трассе… Встречная фура… ее «Матис» в лепешку… Мгновенная смерть… Хоронили… в закрытом гробу-у-у… – Больше Надя не могла сдерживаться. Она расплакалась в голос. – Прос… ти-и-и… Андрей… Мне так… стра… шна-а-а…

– Надя, Наденька, успокойся. Не плачь. Ну же, Надюша…

Какой же он все-таки милый. Как хотелось бы, чтобы сейчас он мог обнять ее, погладить, прошептать на ухо, что все будет хорошо… О, Господи, она сходит с ума. Ей нужно прекратить эти дурацкие фантазии.

Через минуту, кое-как успокоившись, Надя спросила Андрея, что он обо всем этом думает.

– Это же не может быть простым совпадением, правда? – ответил тот после продолжительного молчания. – А что с остальными ребятами? Игорь, Семен, Сергей, Сашка? А Рита? Ты что-нибудь знаешь про них?

– Машка говорила, что ребята разъехались кто куда. Вроде, с Игорем она в Одноклассниках пару раз списывалась – он где-то не то в Индонезии, не то в Малайзии, я не помню. Потом перестал отвечать. Остальные тоже кто где. Я пробовала их найти в соцсетях, но не смогла. Только Саша…

– Что Саша?

– Я до сих пор с ним не связалась. Машка говорила, что он никуда не уехал. Но ты же помнишь, какой он был странный со своей Библией и белыми братьями.

– Конечно, помню. Не белые братья, но суть та же. Значит, он в Саратове?

– Да. Я не знаю, как его найти. Кажется, в соцсетях его нет.

– Я попробую найти его через сайт их церкви. Если он все еще там, конечно.

– Андрей?…

– Да?

Она сделала паузу, собираясь с духом.

– Ты мог бы приехать?

Молчание. Он ищет повод отказать. Да и какой тут нужен повод – он живет за полторы тысячи километров, с чего бы ему вдруг подрываться и бежать к ней? Кто она ему? Какая-то истеричка, нафантазировавшая с три короба.

– Я приеду.

– Что?! Правда?!

– Да. Я думаю, это все серьезно. Вот только закончится четверть – осталось полторы недели всего. Я давно хотел снова попасть в Саратов. Но сначала попробую найти Сашку. Надеюсь, с ним ничего не случилось.

– Андрей, ты просто чудо!

– И… Надя…

– Что?

– Береги себя.

– Хорошо… И ты тоже… Можно я буду тебе звонить до твоего приезда?

– Конечно, звони. Все будет хорошо, Надюша.

– Надеюсь…

Они попрощались, и Надя еще долго стояла у кухонного окна, прижимая к груди смартфон и мечтательно улыбаясь.

Глава 4. Сашка

Александр Лазарев начал терять веру с того самого момента, как обрел ее.

Конечно, никто не смог бы об этом догадаться, когда в начале одиннадцатого класса он явился в школу с Библией в руке и огнем прозелитизма в глазах. Побывав в летнем лагере для подростков, организованном одной из протестантских деноминаций, что росли в те годы как грибы, Саша с головой погрузился в веру евангельскую. Бескомпромиссные доводы Священного Писания из уст ревностных его толкователей в сандалиях на босу ногу, помноженные на юношеский максимализм и подростковый бунт – и вот бывший заводила многих школьных беспорядков превратился в кроткую овечку с мечом огненным в руке.

Первой эту новость разнесла, конечно же, Машка Стрельникова. «Сашка Лазарев стал исусиком» – ходило волнами по школьным коридорам. Никто не верил, пока не увидели своими глазами. Подходили, спрашивали, дивились состриженному «хаеру», трогали черную карманную Библию, разве что пальцы в ребра не вкладывали.

Саша внутренне ликовал. Никогда он сам не смог бы рассказать о чуде своего обращения так быстро такому количеству людей. А тут явно чувствовалась рука Господня. Значит, Божья любовь коснется многих в стенах школы.

Мало кто знал, что дома его ждала непрестанная и жестокая война с родителями, слишком поздно осознавшими, что отпустить Сашку в тот лагерь было фатальной ошибкой. Они были единодушны в запрете посещать собрания «проклятых сектантов», встречая его из школы по часам, чтобы он не успел улизнуть на встречу с «братьями во Христе». Отец даже обещал натравить на «это общество» ФСБ, но Сашка верил, что Бог защитит Своих избранников.

Молиться ему приходилось тайком в ванной комнате, а Библию он мог читать либо с фонариком под одеялом, когда все засыпали, либо на переменах в школе. Шестнадцатилетний мученик за веру вставал и ложился с надеждой, что однажды пелена неверия упадет с глаз его родителей, и, подобно Савлу на пути в Дамаск, они узрят небесный свет и услышат голос Пастыря.1

Пока же единственной отдушиной для него была школа.

Класс воспринял нового Сашку без энтузиазма. Поначалу многим казалось, что без него тусовки и попойки утратили былую лихость и безбашенность. Лазарев всегда отличался своей эксцентричностью и нонконформизмом. Было сложно поверить, что этот заядлый металлюга с длинной светлой гривой, ножом в рюкзаке и ожогами от сигарет на левом запястье мог превратиться в фанатичного религиозника.

Только некоторые взрослые, включая Ника, видели, что это всего лишь другая сторона той же медали.

Несколько раз ребята пытались звать Сашку на вечеринки, но тот отвечал цитатами из Библии, и очень скоро от него отстали. Свято место пустовало недолго, тусовки и попойки пошли своим чередом, а Сашка остался сидеть на первой парте первого ряда со своей неизменной Библией и кучей вопросов к учителю биологии.

Ребята же жили дальше своей подростковой жизнью, кто с недоумением, а кто с усмешкой наблюдая за ним, как за диковинным, но не особо опасным зверьком.

Ник старался не акцентировать внимания на религиозных убеждениях юноши, куда лучше его родителей понимая, что всякое действие рождает противодействие. Он только недовольно поморщился, когда услышал, что после вручения аттестатов Сашка не пойдет с классом в ресторан. Но настаивать не стал. Понимал, что без толку.

Несмотря на обильный посев евангельского семени в школе, в веру так никто и не обратился.

Были долгие беседы с Надей Свиридовой, которая казалась Саше наиболее вероятным кандидатом на спасение. Но все ее вопросы, в конце концов, сводились к тому, возможен ли брак между христианином и неверующей, и если она станет христианкой, то сможет ли потом выйти замуж за неверующего. Он пытался рассказать ей о любви Христа, о Его жертве и о том, что плотские отношения совсем не так важны, как она думает, но его слова падали на каменистую почву, и разговор снова и снова возвращался к больному для нее вопросу.

В общем, обратить Надю не вышло.

Гораздо интереснее были споры с Андреем Кравцовым.

Этот парень был почти готовым христианином: положительный, спокойный, всегда стоявший среди толпы особняком, готовый заступиться за слабого и гонимого – ему оставалось лишь признать Иисуса своим Господом. Но как раз этого он делать ни в какую не хотел. Сколько ни читал ему Сашка отрывков из Послания к Римлянам, сколько ни объяснял необходимость покаяния и веры – Андрей неизменно твердил: «Я верю в высшую силу, но не доверяю организованной религии».

Он даже однажды согласился пойти с Сашкой на собрание. Пришел, исправно отсидел два часа в душном переполненном зале клуба, послушал проповеди, пение, но на призыв выйти вперед и примириться с Господом, к великому разочарованию своего одноклассника, не откликнулся.

После Андрей сказал: «Саша, ты веришь, и это очень хорошо. Ты стал другим, лучше, чем был. Это здорово. Но пойми, это не для меня. Пожалуйста, не навязывай мне больше свою веру».

На этом их дискуссии прекратились.

После школы была альтернативная служба, женитьба в церкви, рождение сына, ранние похороны родителей, так и не принявших Христа, а в промежутках – постоянные поездки по церковным делам, бесчисленные собрания, проповеди, беседы, молитвы. Жизнь верующего полна событий, кажущихся яркими и значимыми человеку, живущему под невидимым колпаком религиозной догмы, сторонящемуся большого и непонятного мира с его пугающим разнообразием путей и мнений.

Единоверцы считали Александра «духовным», «особенным», «помазанником». Он был харизматичен, начитан, имел хорошую память, мог говорить горячо и убедительно, а некоторый опыт «страданий за Христа», полученный в юности, придавал ему ореол святости в глазах тех, кому не выпала сия «честь».

На него равнялись, к его советам прислушивались, его общества искали, ему прочили большое будущее в церковной иерархии.

И, конечно же, все обожали слушать историю его обращения, скрашенную разными «смачными» деталями – как ни странно, в кругах верующих особенно ценятся истории всяких асоциальных личностей. Видимо, чем дальше человек был от веры, тем большую победу ощущают при его обращении «ловцы человеков».

Однако сейчас, на столь символичном тридцать третьем году жизни, постулаты веры, ранее казавшиеся Александру незыблемыми, перестали удовлетворять его интеллектуальный голод.

Книги, которые он жадно читал, духовные и светские, порождали больше вопросов, чем ответов, заставляя смотреть на Слово Божье под разными углами, часто идущими вразрез с учением братства. Он понимал, что этим усложняет себе жизнь, но не читать не мог, как ни старались убедить его братья, что «много читать утомительно для тела»2 и нужно «надеяться на Господа всем сердцем своим и не полагаться на разум свой»3.

После очередного бурного обсуждения какого-нибудь пункта учения, вызывающего у него сомнения, вновь услышав от старейшин совет на все случаи жизни: «Нужно больше молиться, поститься и читать Библию», Александр с горечью ощущал, что все дальше уходит от стада.

Да, он продолжал посещать собрания, изучать Писание, молиться (правда, уже не так истово, как в былые годы), но за всем этим зияла огромная пустота. Он сотни раз слышал и употреблял расхожую фразу о том, что в душе любого неверующего имеется «дыра в форме Бога», но теперь неожиданно обнаружил этот вакуум внутри себя.

То место, которое раньше занимал в его жизни Друг грешников, вдруг оказалось свободно.

Более того, он начал понимать, что с самого начала своей жизни «во Христе» был не настолько убежден, как того хотелось ему и другим.

Он вспомнил, как в первые месяцы после обращения «надевал» на себя по утрам свою «новую природу», напоминая себе, что он теперь христианин, а не язычник. Как часто ловил себя в середине дня на том, что забыл о вере, о Христе, о жизни вечной, погрузившись в поток повседневных дел. Как порой стеснялся своей веры, как чего-то постыдного, предпочитая умолчать о ней, если было возможно.

Наверное, если бы не Машка Стрельникова, растрезвонившая о его обращении по всей школе в первые же дни, его проповеди услышало бы куда меньшее число людей. И если бы не активное противление родителей, возможно, он не остался бы таким твердым в следовании избранному пути.

Александр также помнил, как годами загонял на задворки сознания неудобные вопросы: например, о справедливости и любви Бога, создавшего геенну огненную и отправляющего туда всех, кто не уверует; или о страданиях и гибели сотен тысяч невинных по всей земле. Как довольствовался отговорками вроде: «А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: зачем ты меня так сделал?»4, как сам отвечал сомневающимся и скептикам заученными фразами и цитатами, как «веровал, ибо абсурдно»5.

Такое подавление, как способ выхода из когнитивного диссонанса, не могло не привести к краху – и крах, наконец, наступил.

Проведя полжизни в церкви и, фактически, не имея близких друзей вне ее круга, Александр был готов признать, что утратил веру. Это неизбежно шокировало бы его жену и членов общины, но он считал, что должен быть честным с собой и с другими – он больше не христианин.

Сейчас он возвращался с собрания старейшин, где открыто сказал братьям о своих сомнениях в боговдохновенности Писания и в существовании Бога вообще. Несмотря на то, что все вело к этому, его признание произвело эффект разорвавшейся бомбы. Александру дали две недели на то, чтобы пересмотреть свои взгляды, в противном случае ему грозило отлучение.

Он шел по припорошенному снегом проспекту, а в голове у него играла песня, случайно услышанная неделю назад в клубе, который их община делила с сайентологами, металлистами, детскими кружками и танцами «кому за пятьдесят». Песня была из его бурного доевангельского прошлого. Кто-то включил ее в подвале, где репетировали местные металхэды, когда Александр поднимался из туалета на второй этаж, готовясь к проповеди. Это была «For Whom The Bell Tolls»6 Металлики.

Из клуба он вышел тогда сам не свой. Он никак не мог отделаться от внезапно нахлынувшей ностальгии. Подростковые годы, небывалая свобода, романтика улиц, лица школьных друзей – все разом навалилось на него, прорвало дамбу запретов и дисциплины, возводимую годами, разбило в пух и прах набившие оскомину аргументы о бренности бытия, о суетности земных исканий и греховности плотских помыслов.

Его «новая природа» отчаянно сигнализировала об опасности оглядываться назад, о хитрых уловках врага душ человеческих, о том, что глупо менять семнадцать лет жизни с Иисусом на миску чечевичной похлебки.

Все напрасно. Воспоминания упали благодатным семенем на почву, глубоко взрыхленную жестокими сомнениями последних лет. Остатки брони его веры стремительно рассыпались под удары колокола Металлики.

И вот он шагает по свежему снежку под оранжевым светом вечерних фонарей, напевая себе под нос:

For whom the bell tolls?

Time marches on.

For whom the bell tolls?7

В этот момент в кармане его куртки зазвонил телефон.

Глава 5. Дорога

«Дорога петляла и разветвлялась, и не было ей ни конца, ни края. На каждой развилке путник останавливался. Иногда, чтобы сделать выбор, он прислушивался к внутреннему голосу, иногда смотрел на небо в ожидании ответа, но чаще просто бросал монетку. Он знал, что должен идти, но не знал куда.

Ведь жизнь – путешествие, а не место назначения».

Андрей озаглавил отрывок «Путник», закрыл ноутбук и посмотрел в окно. Мимо проплывала очередная заснеженная деревушка.

Он был в пути уже двенадцать часов, до места оставалось чуть меньше суток. Поезд 105Е «Нижневартовск-Волгоград» прибудет в Саратов завтра, в воскресенье 29 декабря, в пять тринадцать утра по местному времени. Сейчас они ехали по Татарстану.

Сегодня Андрей проснулся в четыре утра, на час раньше, чем обычно. Поезд еще шел по Удмуртии. За окном было темно, вагон мерно покачивался, соседи по плацкарту сопели во сне, через стенку кто-то негромко, но часто кашлял. Он лежал в тускло освещенном вагоне, глядя снизу в полку, с которой свешивалась босая нога ребенка (Андрей смутно помнил, как среди ночи помогал его матери засунуть чемодан на самый верх), и пытался размышлять о цели своей поездки.

Но вместо этого в голове роились идеи для очередного рассказа, который он решил назвать «Пусть мертвые погребают своих мертвецов». Он давно хотел написать что-нибудь про зомби-апокалипсис в России, и вот этот момент настал. Как только рассвело, Андрей открыл ноутбук и стал набирать текст.

Сейчас рассказ был написан, за ним последовала короткая зарисовка о путнике, и теперь мысли наконец-то заработали в нужном направлении.

Андрей снова прошелся по известным фактам.

Факт первый: его одноклассники таинственно умирают один за другим.

Об этом ему сообщила Надя, и можно было бы усомниться в правдивости ее слов, но он провел полторы недели в поисках и выяснил, что информация верна. На страницах Антона Рыжкова и Маши Стрельниковой в соцсетях были многочисленные соболезнования от друзей и знакомых. Страниц Ибрагимовых он не обнаружил, но если верить Надиной хронологии, они не застали эпоху повального интернет-эксгибиционизма. Профиль Алисы Бернштейн на Фейсбуке не использовался два года и месяц. Игорь Калугин действительно жил в Малайзии, или так было указано в Одноклассниках (в других соцсетях его не было), но около года не заходил на сайт.

Никакой информации об остальных ребятах Андрей найти не смог, хотя просмотрел сотни профилей их тезок. Возможно, они просто скрывались за вымышленными никами и аватарками котят, цветочков или супергероев, но ему почему-то казалось, что дело в другом – их тоже настигла беда.

Факт второй: Надя, Сашка и он сам живы и договорились встретиться в Саратове.

Телефон Сашки удалось добыть через сайт их общины. Андрей позвонил на указанный там номер церкви, ему долго не хотели давать личные контактные данные, и только после того, как он сказал, что когда-то посещал собрания и хотел бы снова побеседовать с Александром, мужчина на том конце провода наконец уступил и дал номер.

Сашка очень обрадовался звонку и сразу сообщил, что его вера – дело прошлое. Андрей почему-то почувствовал при этом огромное облегчение. Внимательно выслушав бывшего одноклассника, Сашка спросил, чем может помочь. Ответа на этот вопрос Андрей не знал, но сказал, что скоро приезжает и хотел бы встретиться. Сашка тут же согласился.

Факт третий: Ник больше не работает в сорок второй.

Андрей позвонил в свою старую школу сразу же, как только убедился, что Надин рассказ правдив. Поговорив с молодой, судя по голосу, секретаршей, он выяснил, что та не знает Николая Ивановича Кречетова. Возможно, он уже давно не работает, а она здесь уже третий год, и почему бы вам не попробовать поискать его в соцсетях. Андрей поблагодарил ее и спросил, кто сейчас директор школы. Секретарь назвала незнакомую женщину, и он понял, что найти Ника через Игоря Викторовича, их старого директора, тоже не выйдет.

Андрей знал, что если Ник остался в системе образования, то его имя обязательно должно всплыть в интернете – каждая школа обязана иметь свой сайт, который мало кто посещает, но где есть имена всех работающих педагогов. Нику сейчас должно быть что-то около пятидесяти, а в таком возрасте учителя еще работают вовсю. Но поиски пока не дали результатов.

А что если с ним что-то случилось? Вдруг Ник тоже одно из звеньев в этой страшной цепи?

В голове у Андрея зазвучали вступительные аккорды «Скованных одной цепью» Наутилуса.

Круговая порука мажет, как копоть…8

Может ли быть такое, что Ника больше нет? Узнала бы об этом Машка? Почему Надя ничего не сказала о Нике? Пыталась ли она связаться с ним?

Почему Андрей не вспоминал о Нике все эти годы? Как такое вообще возможно?

Даже во время учебы в универе, от которого до школы было рукой подать, он ни разу не зашел к своему классному руководителю.

И если есть те, кто приходит к тебе, найдутся и те, кто придет за тобой…

Они точно пришли за Ником, как приходили за всеми остальными. За Димкой, за Светкой и Рустамом, за Алисой, Антоном и Машкой.

Кто бы они ни были или что бы это ни было, но все мы обречены.

А значит, придут и за ним. Настанет его черед. Придут непременно, куда бы он ни бежал.

Может быть, прямо сейчас он несется навстречу собственной судьбе, вместо того, чтобы улепетывать без оглядки.

Да, совершенно точно, дорога, по которой ты убегаешь от судьбы, приводит именно к тому, от чего ты бежал.

Выхода нет. И нет надежды.

Ты все равно погибнешь, как погибли другие, так не лучше ли прекратить эту бессмысленную игру, выйти на ближайшей станции и прыгнуть под…

Телефонный звонок вырвал его из состояния транса, прогнал наваждение, едва не засосавшее его с головой.

Это была Надя. Она снова звонила, чтобы справиться о его делах. Только в этот раз ее интонации показались ему особенно тревожными. Он успокоил ее, несмотря на колотивший его озноб, они немного поговорили, и Андрей ощутил, как морок отступает.

Он прошелся по вагону, налил себе горячего чая и с полчаса просто сидел, глядя на зимний пейзаж за окном. Он ни о чем не думал, лишь наслаждался тишиной и покоем внутри.

Убедившись, что душевный баланс окончательно восстановлен, Андрей осторожно вернулся к размышлениям.

Если бы с Ником что-то случилось, Машка обязательно бы узнала об этом, а значит, Надя бы тоже знала.

Нет, Ник не мог умереть. Андрей чувствовал это где-то на уровне подсознания. Ник должен жить.

Можно верить и в отсутствие веры…

Нет, он не верит. Он знает. И он найдет Ника. Потому что Ник – ключ ко всему.

И никакие идиотские наваждения не смогут ему помешать.

С этими мыслями Андрей снова открыл ноутбук и продолжил искать своего классного руководителя.

Поезд тяжелой стрелой летел к месту назначения, оставляя позади сотни столбиков-километров, неуклонно сокращая дистанцию между настоящим и прошлым.

За окном медленно плыл розовый закат, когда поиски наконец увенчались успехом.

Глава 6. Встреча

Было раннее воскресное утро, вокзальные фонари ярко освещали усыпанные снегом платформы, пахло пирожками и креозотом, а на перроне его встречала Надя.

На ней было длинное, по самые икры, серое пальто, серая вязаная шапочка с шарфом и такого же цвета угги. «Некто в сером»9, – совершенно не к месту мелькнула у Андрея ассоциация. Надя слегка пританцовывала не то от холода, не то от нетерпения. Андрей отметил, что она совсем не изменилась со школы. Даже очки такие же.

Он подошел к ней, придерживая дорожную сумку на плече, и наклонился, чтобы чмокнуть ее в щеку. Надя повисла на его шее. «Легкая, как пятнадцатилетняя девчонка», – подумал Андрей.

– Андрюша! Как же я рада тебя видеть! Ты не представляешь, как я всю дорогу за тебя волновалась!

На самом деле, он очень хорошо себе это представлял: она звонила ему каждые полчаса, спрашивала, в порядке ли он, говорила, что переживает, не сошел ли поезд с рельсов, не захватили ли его террористы, не преследует ли его проводник-маньяк, не подали ли ему чай со стрихнином. Андрей смеялся, отшучивался, а сам в свою очередь спрашивал, все ли хорошо, не видела ли она подозрительных незнакомцев, не задуло ли сквозняком конфорку на кухне и есть ли под рукой телефон спасательной службы.

При воспоминании о том ее звонке, что оказался столь своевременным, его снова начал пробирать легкий озноб.

– Ну, ничего страшного с нами не случилось, значит, надежда есть, – попытался пошутить Андрей. – Куда мы сейчас?

– Ко мне в Ленинский. Я вызову такси. Примешь у меня душ, позавтракаешь. Сашка обещал подъехать к семи. Он где-то в самом начале Заводского живет.

– До сих пор?

– Наверное… Я у него не бывала.

Они болтали на отвлеченные темы, пока ждали Яндекс такси, будто не было никакой угрозы, будто просто два давно не видевшихся человека встретились и обсуждают то немногое, что их все еще объединяет.

Андрей слушал рассказ Нади о ее работе в библиотеке и думал о том, что все-таки рад снова ее видеть. Надя стала для него мостиком, соединяющим его школьное прошлое с его школьным настоящим, и он был бы ей безмерно благодарен за это, не будь повод таким грустным.

В такси они ехали молча.

– Так вот где ты живешь. – Он окинул взглядом старую серую хрущевку с осыпающимися балконами, заваленный каким-то строительным мусором двор, машины, стоящие впритирку друг ко другу. – Очень похоже на наш старый двор.

– А твои родители…

– Отец в Закарпатье. Мама… Мама умерла шесть лет назад.

– Андрей, мне очень жаль.

– Спасибо, Надь. Ну что, пойдем?

Надя порылась в сумочке, достала ключ от домофона, и они вошли в тускло освещенный, пахнущий сыростью и бычками подъезд. Андрей смотрел на ее хрупкую фигурку, поднимаясь следом по заплеванным ступенькам.

Что ждет их впереди? Куда приведет эта дорога?

Они поднялись на пятый этаж. Площадка была освещена единственной лампочкой без плафона. Андрей сразу угадал Надину квартиру – единственная деревянная дверь, обитая какими-то перекошенными рейками. Номер тридцать четыре.

– Вот мы и пришли, – сказала хозяйка и посмотрела на Андрея, как бы ища поддержки. – Извини, я волнуюсь – гости у меня не часто бывают…

Она вошла первой и включила свет в тесном коридорчике, обклеенном старыми обоями в виде кирпичной стены. Андрей в нерешительности мялся на пороге.

– Да ты проходи, проходи, не бойся натоптать, у меня все равно не прибрано.

Надя с довольным видом оглядела сияющую идеальным порядком квартирку. Она вылизывала ее по два раза в день с того самого момента, как Андрей сообщил о своем приезде.

– Уютно у тебя, – сказал он, разуваясь. – Можно я сразу в душ?

– Конечно-конечно! Сейчас только колонку зажгу.

Надя побежала на кухню, а Андрей прошел в зал и огляделся.

Стенка советских времен со старыми черно-белыми фотографиями, чайными сервизами и фужерами, красно-коричневый ковер на стене в лучших традициях бабушкиных квартир, у окна обшарпанный столик, накрытый клетчатой скатертью, а снаружи – освещенная фонарями дорога, трамвайные рельсы и вереница одинаковых девятиэтажек. Все в этой квартире навевало тоску.