Зеленые глаза

Мне стало совсем не хорошо. Я сел на бордюр и схватился за голову. Что там означал этот жест? Ай, да к черту все это!

– А где был ты, Тима? Вы вместе сидели в кафе, я вас видела, – спросила меня Маша.

Марк вопросительно посмотрел на меня.

Началось…

– Я д-домой ушёл, – опять я стал заикаться.

– Поругались что ли? – спросил Марк.

– Н-нет, просто ушёл. Сам. Почему-то. Вот.

Хреново отмазываюсь. Неумело. Все у меня через одно место.

Марк хмыкнул. Маша тяжело вздохнула. А мне хотелось стать кем угодно, хоть жабой в болоте, лишь бы не оставаться собой. Я чувствовал себя подонком.

Мы подошли к дому.

– Скажи, – начал Марк, – Что ты за человек такой? Когда ты научишься нести ответственность за свои поступки, как мужчина?

Я молчал, опустив голову. Ответа у меня не было.

– Знаешь, я завтра с тобой п-пойду, – сказал я Марку.

– Куда? – удивился он.

– На бокс пойду. С тобой.

– Там я ещё не краснел из-за тебя. Не пойдёшь!

– Пойду! Я пойду! – заорал я в истерике, – Сам говорил, что спорт закаляет! Пойду! Дай мне шанс!

Марк молчал.

– Он возьмёт тебя, – вмешалась Маша. – Обязательно возьмёт.

– Нет, – отрезал Марк.

– Возьмёшь! Ты возьмёшь его с собой Марк, – сказала Маша, – А ты Тима, – обратилась она ко мне, – Обещаешь его слушаться во всем. Твой брат любит тебя. И переживает всегда, а ты ведёшь себя как изворотливый плут. Нельзя думать только о себе! Ты знаешь, как он бежал к кафе, когда узнал, о случившемся? И как он бегал по больнице и искал там тебя вместе с Димой!

Я плакать захотел. Мне нужно было срочно куда-то себя деть. Последний раз, когда я заплакал, Марк мне такого подзатыльника отвесил, что глаза чуть на стенке не остались.

– Я д-домой пойду, – сказал я, снова заикаясь.

Я поднялся к себе и посмотрел в окно. Марк сидел на лавочке, а Маша стояла над ним и, активно жестикулируя, что-то ему доказывала. Он сидел какой-то понурый, сгорбился и ссутулился, но зато Маша раскрылась и пребывала во всей красе. Взяв шефство над Марком, она вела разъяснительную работу по итогам больничного саммита. Носик её заострился, щёчки покрылись румянцем, глаза горели, а брови нахмурено свелись, обнажив за маленьким ростом хрупкой девчушки, упёртую и бойкую натуру.

Я действительно пошёл с Марком на тренировку. У меня все очень хорошо получалось. Тренер сказал, что я ещё больше талантлив, чем мой брат. Но мне нужно стараться. Я прозанимался три месяца и у меня пошли первые успехи. Меня перевели в старшую группу ребят, по факту быстрого прогресса.

Как-то раз после тренировки я подошёл к Марку и твёрдо сказал:

– Я завтра после уроков пойду в музыкальную школу.

– Чего?!

– В музыкальную ш-школу. По классу вокала.

– Бросаешь бокс?!

– Нет, буду со-совмещать.

– Да ты не сможешь! У тебя только результаты пошли! Везде надо пахать!

– Я смогу. Я все с-смогу.

– Ай, делай что хочешь, – махнул рукой Марк и ушёл в душ.

А я пошёл. Захотел и смог. Там мне сказали, что у меня есть очень хорошие данные и их надо развивать. У меня все легко получалось. Только я все равно заикался, но когда я пел, почему-то мой новый недуг исчезал.

Странная закономерность.

Через полгода я пел как солист филармонии и дрался как Римский гладиатор. Все складывалось как нельзя лучше, и я ждал выздоровления Димана.

Пришло время и, наконец, его выписали. Где-то в глубине души, я чувствовал, что жизнь готовит мне какой-то подвох.

Все случилось как в лучших немецких сказках, то есть как нельзя хуже – Диман больше не улыбался, а на голове у него зиял огромный шрам. Когда я подошёл к нему и спросил:

– Диман, ты как?

Он посмотрел на меня как на чужого. Я и был для него чужим. Он полностью потерял память. Его поводили по классу, как на экскурсии, рассказали о ребятах, преподавателях и увели.

Больше я его не видел. Он будет проходить курс реабилитации после тяжёлой травмы.

Я потерял своего друга. Это был другой Диман. Вот тогда, что-то щёлкнуло в моей голове, и запустился безвозвратный процесс череды событий, по ходу которого моя детская психика дала трещину.

Сначала у меня была тренировка по боксу, на которой я колотил грушу с неконтролируемой яростью и не мог заставить себя остановится, как будто находился в психическом припадке. Смутно я увидел, как тренер сделал шаг в мою сторону, видимо, чтобы меня остановить, но Марк что-то сказал ему и меня никто не тронул.

Очень хорошо.

Потом через неделю я выиграл городские соревнования и получил свою первую медаль. Мне дали новый разряд. Даже кубок какой-то вручили.

Стало ещё лучше и веселей, но почему-то хотелось умереть.

Дальше я выступал на каком-то дрянном празднике и пел лирическую песню фронтового солдата перед боем, там были такие слова:

Когда имеешь право жить, руководить судьбой и улыбаться,

Не нужно право голоса искать и притворяться.

За частоколом сонных, лживых лиц,

Я вижу боль и пение свободных птиц.

За радость мне отдать свою судьбу в обмен на крылья,

Чтоб обрести свободной воли в роге изобилия.

И пусть с рассветом потеряю жизнь я,

моя душа покинет местные края.

Устав смотреть на царство лицемерия,

Притворства волчьего, под маской ласковой овцы,

Я перестал искать доверия,

Под осуждающими взглядами людской толпы.

И потому, я вынужден терпеть.

Не суждено мне вольным умереть.

Рождённый убивать – летать не должен.

А вместо крыльев мне дадут клинок и ножны…

Спел её и сорвал бурю оваций с помесью восторга. Мой преподаватель назвал меня юным дарованием и гордостью музыкальной школы. Лучше бы этот слащавый популист подыскал мне песню порадостнее. Марк сказал, что на моё сценическое кривляние смотреть не пойдёт, а Маша сидела в первом ряду и даже, кажется, плакала – она очень чуткая девушка.

Ну, а я никогда не был столь равнодушен ко всему живому. Мне вообще ничего не хотелось. Я, кстати, стал популярен в школе. Теперь мы вместе с братом висели на школьной доске почёта. Только зачем мне все это, я не знал. Школьный психолог сказала, что у меня есть признаки ангедонии – психического расстройства. Смотря на себя в зеркало, я видел томный и тяжёлый взгляд звёздного мальчика. Мне он казался красивым, но каким-то чужим и даже злым.

С тяжёлой головой я лёг спать. Крутился, вертелся, потом кое-как уснул.

Мне приснился кошмар. Ну, а что ещё ждать?

Во сне я медленно подошёл к зеркалу и увидел свои старые, родные, милые зелёные глаза. Какое-то душевное тепло наполняло меня с ног до головы. Я как будто грелся изнутри чем-то благостным и лёгким, мне было хорошо-хорошо, как никогда прежде. Но вдруг мои глаза наполнились слезами, я ослеп на какое-то время, а когда прозрел, то увидел, что они стали небесно-голубыми. Вся душевная теплота исчезла, растворилась, стало очень холодно и тяжело.

Потом я увидел за своей спиной Диму, он улыбался мне, но почему-то сидел в инвалидном кресле.

– Ничего Тима, – сказал он мне. – Мы ещё посмотрим, чья возьмёт!

Мне хотелось обнять его, я сделал шаг, но вдруг провалился в какую-то тьму и полетел куда-то вниз. Я летел все ниже и ниже, было жутко холодно и противно, а потом остановился и увидел старую бабку, что встретил у кафетерия.

Она стояла и мерзко улыбалась, а потом спросила меня гнусавым голосом:

– Ну что, все получил, чего хотел?

– Верни все назад! Верни! – закричал я.

– Желаю тебе, чтобы сбылись все твои мечты! – сказала она и захихикала.

Мне стало очень страшно, меня трясло. Все исчезло, я вновь погрузился в темноту. Потом откуда-то сверху зажегся свет, а я, неожиданно, оказался на боксёрском ринге.

– Один шаг! Один шаг, и ты чемпион! – кричал мне Марк в углу в роли секунданта.

Я посмотрел на своего противника, потом подошёл и выбросил левый джеб, от которого он потерял равновесие и упал навзничь, после чего трибуны взревели от восторга. Все что-то кричали и аплодировали, мне свистели и гудели, творилось что-то неописуемое, все погрязло в страстной эйфории, а потом я услышал:

– Ты – чемпион! Ты сделал, ты смог!

Я хотел закричать от счастья, но вдруг понял, что рот мой зашит толстыми нитками, у меня получилось только промычать. Прозвучал гонг, и я перенёсся на концертную сцену, где я пел песню, а вокруг были огромные рекламные плакаты с моим изображением в полный рост.

Я очень хорошо пел, голос мой был мелодичен и мягок, публика слушала меня, покачивая головами в такт музыке. В первом ряду сидела моя бабушка и умилялась моему выступлению. Все было хорошо, но потом что-то случилось, и бабушка схватилась за сердце. Я вновь услышал мерзкий хохот старухи, он словно обволакивал меня кругом и душил со всех сторон. Я прекратил петь, выронил микрофон и бросился ей на помощь, как вдруг проснулся.

Меня тормошил Марк:

– Да проснись же ты! Проснись! – кричал он.

Я никогда не видел его таким встревоженным.

– Вставай! Быстрее! Одевайся! Бабушке плохо! – говорил он сбивчиво.

– Ч-ч-что? – я не хотел в это верить.

– Быстрее! Скорая уже внизу, я кричал тебе!

Марк схватил куртку и побежал вниз по лестнице.

Я ущипнул себя. Потом ещё раз, уже сильней. Третий раз, я просто сжал собственную руку со всей силы, пока она не побелела – мне так хотелось проснуться из этого вечного кошмара. Я не мог поверить во все это! Как это вообще возможно?!

Но я не спал…

В ту ночь бабушки не стало – это был инфаркт. Больше у меня не было никаких сил терпеть. Теперь я все понял. Вообще все. Старая карга просто прокляла меня. Во всем виноваты мои собственные, неуёмные желания. Никак иначе.

Вот вам мой секрет:

Я могу получить все, что захочу, любую мечту или желание – но неизбежно потеряю равноценное.

Новые глаза? Прощай друг.

Талантливый боксёр? Дефект речи.

Сцена, слава, голос? Бабушка…

На похоронах бабушки Маша шептала Марку:

– Он все увидит. Он ещё маленький. Тебе нельзя плакать. Ты держись.

Даже в такие минуты они думали обо мне.

Я подошёл к брату и сильно-сильно обнял. Как никогда прежде и как в последний раз.

Я почувствовал небольшое минутное облегчение и прошептал:

– Это все из-за меня… Все-все…

Это была слабость, однако Марк обнял меня и прижал мою голову к своей груди. Все было очень грустно, но именно тогда я принял решение.

Дома я вновь подошёл к проклятому зеркалу и сказал:

– Кадетский корпус лётного училища. Подальше отсюда и от всех этих замечательных людей. Не смей им больше вредить. Навсегда и прямо сейчас.

Потом со всего размаху всадил по нему так, что оно разлетелось на мелкие осколки.

Случилась комиссия, теперь социальная. Практически сразу, после похорон. Я стоял за дубовыми дверьми и ждал решения. Через два часа, ближе к перерыву на обед, оттуда начали выходить специальные люди, которых назначили вершить судьбы детей, без учёта их мнения.

В самопровозглашённом царстве лицемерия, по итогу заседания, был составлен протокол, который предписывал мне, якобы лучшую жизнь, чем она есть сейчас, путём разлучения братьев, оставшись без попечительства. Старшему позволят доучиться, а младшему, ну, в общем, я думаю, вы уже догадались, куда отправят младшего – в кадетский корпус, под государственный надзор. Потом, главный лицемер поставил гербовую печать на моей жизни и, довольные собственной правотой вершители судеб, разошлись пить чай с магарычовыми конфетами.

Вышел мой брат и сказал мне:

– Я не смог, Тима…

Он пытался оставить меня с собой, но ему не разрешили. Я даже знал почему. Маша плакала. Марк грустно смотрел в окно, он сделал все, что смог.

Ко мне подошёл какой-то усатый военный, с синими погонами, улыбнулся в свои усы, положил мне руку на плечо и спросил:

– Ну, Тимофей, говорят, ты хочешь лётчиком стать?

Я ничего не ответил. Я уже совсем не знал, чего я хочу. Только смотрел на грустного Марка и слезы Маши на её пунцовой щеке. Это признак хорошего здоровья, кстати, такие щеки с лёгким красноватым оттенком.

Пусть неё все будет хорошо.

Потом я выразительно посмотрел в глаза лётчику. Они были темно-синего цвета. Добрые такие. Настоящий лётчик. Это было хорошим знаком.

– Я готов идти, – сказал я лётчику, – Пойдёмте?

Я взял приготовленную сумку с вещами, крепко обнял брата, потом Машу и пошёл в новую жизнь. Мы шли пешком через город к железнодорожному вокзалу. Проходя мимо кафе-мороженного, я остановился. Одна из зеркальных витрин была разбита и заколочена деревянными досками. Та самая, в которую я смотрел и размышлял, прежде чем увидел в её отражении проклятую старуху. Получается, именно в неё влетел Дима, когда его сбил мотоцикл.

Я огляделся вокруг. Вот сейчас можно все остановить. Вот на этом самом месте. Тут, где все это произошло и началось. Надо только вновь увидеть эту бабку в отражении и сказать ей, или нет, даже прокричать:

– Я счастлив! У меня все хорошо! Уйди, оставь меня в покое!

Но ничего не произошло…

И никто не появился.

Я легко могу получить все, что только захочу, но теперь уже никогда не верну того, что было.

– Эй, малец! Ты идёшь? У нас поезд скоро уходит! Чего встал? – крикнул мне усатый лётчик.

– Бегу! – крикнул я и побежал его догонять.

Я бежал к своей старой мечте. Той мечте, о которой когда-то рассуждал вместе с Диманом. Той мечте, на которую смотрел зелёными, а не голубыми глазами. Той мечте, к которой стремился обычный мальчик, добрый, по-своему наивный, но зато честный.

И популярность ему была ни к чему. Только понял он это слишком поздно.

Между тем мальчиком и нынешним теперь огромная пропасть, возвращаться через которую, мне предстояло всю мою жизнь.

(В оформлении обложки использована художественная работа автора)