Зеленые глаза

Что мне нравилось в нашем кафе, так это стеклянные стены вокруг, как в аквариуме. Изнутри можно беспрепятственно глазеть на все, что движется, снаружи они были зеркальные. Народу было много, но прямо перед нами освободился столик у окна. К нему, как по команде вышло несколько человек из разных сторон зала, окружая вакантное место, как муравьи леденец. Кто-нибудь из них обязательно бы успел, но рядом со мной был Диман, который включил первую космическую скорость и улетел к своей цели, расталкивая воспитанных пижонов, словно лесной дикарь.

Пока гости кафетерия поднимали свои сумочки с барных стоек и раскладывали сотовые телефоны по карманам, а также подсчитывали свои шансы на успех путём глубокого математического анализа степени конкуренции в лице посетителей – Диман уже сидел за столом и торжественно улыбался с ложкой в руке.

Я заказал Диману пять шариков пломбира с разными сиропами и кусок орехового торта. Себе же взял горячего чаю с пирожным.

Мне почему-то стало тоскливо.

– А знаешь Диман, мы с тобой жалкие люди, – сказал я.

– Это ещё почему? – возмутился Диман, и снёс пол шарика пломбира одним махом.

– Нет в нас ничего выдающегося. Никто не смотрит с восхищением.

– Это мы ещё посмотрим, чья возьмёт, – поёжился Диман и стал разглядывать кусок торта перед поглощением.

Я не ждал от Димана никаких умных мыслей или толковых советов. Мне просто надо было выговориться. Диман умел слушать, а не предлагать свои нравоученья, в отличие от Марка.

– Как думаешь, выйдет из меня лётчик?

– Конечно! Даже не сомневайся. Ты будешь самым лучшим лётчиком, этим, как его, Гастеллой!

Я улыбнулся и стал разглядывать посетителей, как вдруг, к своему удивлению, заметил Машу и Марка на противоположной стороне. Они сидели и о чем-то мило беседовали. Маша улыбалась и взяла в свои маленькие ладошки правую руку Марка. Она что-то самозабвенно рассказывала, глаза её так и искрили. Я бы любил её только за эти проникновенные и живые глаза. Она определённо живчик, полный неуёмной энергии.

И что она нашла в таком сухаре как мой брат?

Хотя я знаю, что. Наверное, надёжность. Или, как ещё говорят, опору. Таким как Маша, нужна защита, иначе их быстро поглощает пресная жизнь и серые люди. Они быстро тают в череде бытовых проблем, прямо как мороженое в стакане у Димана.

– Ты что не доел? – спросил я у Димана и показал на шарик пломбира в клубничном джеме.

– Ох, обожрался, – сказал Диман, откинулся на спинку кресла и почесал живот, – А ты почему такой грустный?

– Да так, хандрю что-то.

– Влюбился? – проницательно спросил Диман и улыбнулся так широко, как будто сидел в кресле стоматолога.

Я отвёл глаза. Марк что-то говорил Маше, с надменным видом.

«Опять учит чему-то», – подумал я.

Маша внимательно слушала, а сама заметно нервничала. Нельзя на неё давить, ой нельзя. Такие как она, взрываются моментом и уходят раз и навсегда. Никто не будет вспоминать о тебе Марк, даже со всеми твоими регалиями.

Марк что-то говорил, а Маша неожиданно отвела свой взгляд в сторону и увидела меня. Я побелел. Она как-то серьёзно смотрела на меня несколько секунд, а потом слегка улыбнулась. Совсем чуть-чуть. После чего опять стала серьёзной, что-то резко сказала моему брату, встала и быстро зашагала к выходу, на ходу надевая куртку. Марк задумчиво сидел и крутил вазочку с мороженым.

«Поругались, – понял я, – Но почему он сидит? Я бы бежал за ней быстрее, чем Диман к свободному столику, снося все на своём пути!»

Но Марк не побежал. Он даже ей в след не посмотрел. Гордый. Позвал официанта, расплатился, накинул куртку на плечо и неспешно направился к выходу.

– Там твой брат, – неожиданно сказал Диман, наблюдавший за мной все это время.

– Да, – задумчиво сказал я.

– И девчонка какая-то шальная. Убежала, даже горячий шоколад не допила, во даёт!

– Недопила, – вздохнул я, – Ну что, пойдём?

– Я быстро сгоняю по-маленькому, и потопаем, лады? – спросил Диман.

– Я буду ждать тебя на улице, – ответил я.

Дождь закончился и жизнь возобновилась. Город шумел людьми, машинами и заводами. Я ждал Димана на улице и смотрел на своё отражение в зеркальной витрине кафе.

«Какой из меня лётчик, – думал я. – Нет во мне ничего героического…»

В отражении я увидел, как за моей спиной шла старенькая бабушка с костылём и тележкой. Диман бы назвал её «бабка с прицепом». Она была похожа на бездомную и от неё плохо пахло.

– Что ты там увидел хорошего? – вдруг спросила она, остановившись за моей спиной.

Я решил не оборачиваться. Обычно они просят денег.

– В том-то и дело, что ничего.

– А что плохого?

– Все плохо. Даже глаза не мои.

– Как это не твои? – возмутилась бабка. – А чьи же?! Глаза что судьбы, у каждого свои!

– Значит и судьба не моя. И глаза не мои. Мои глаза – голубые. Я хочу только их.

– Вот дурень! – сказала бабка. – Прежде чем на судьбу пенять, за глаза не свои, приди домой и посмотри в зеркало!

Бабка зло стукнула палкой за моей спиной и видимо ушла.

Настроение стало совсем скверное.

Я не стал ждать Димана и побрёл домой.

Надеюсь, он не обиделся…

Дома никого не было. Я скинул ботинки и лёг на кровать. Потом захотел пить и пошёл на кухню. Проходя мимо ванной комнаты, я увидел, что в ней горел свет. Кто-то забыл его выключить. Открыв дверь, я мельком посмотрел на своё отражение в зеркале и встал в ступор.

Помните, я обещал вам чудо?

Там, в отражении, я смотрел на своё лицо. Своё лицо, но с холодными, небесно-голубыми глазами…

Часть третья.

«Проклятое зеркало и новая жизнь»

Медицинская комиссия. На неделю. Я обошёл всех врачей и сдал, наверное, миллион анализов. Все, чтобы бабушка была спокойна. Она очень сильно разнервничалась, когда увидела мои новые глаза. Я заперся на кухне и сварил колдовское зелье, прикинувшись Бабой-Ягой: пол мешка зверобоя, немного ромашки и крапивы на литр воды с мёдом. Бабуля мигом отошла и сходу пошла в атаку на последователей клятвы Гиппократа:

– Не мой внук. Подменили. Совсем на себя непохож, – жаловалась она докторам.

– Ничего страшного. Такое бывает, но редко. Особенно в подростковом возрасте, – отвечали ей врачи, а сами перешёптывались между собой и таращились на меня как папуасы на айфон.

Никто из них понятия не имел, как этот феномен объяснить научно, но бабушка успокоилась. Вообще врачи странные люди, они могут объяснить любой вселенский катаклизм простыми словами, вроде:

«Такое бывает, но редко».

Каждый человек, услышав эти магические слова, непременно начнёт кивать с надменным видом, изображая просвещённого в самых изысканных научно-медицинских кругах профессора, дескать:

«Я все понял, дальше можете не продолжать».

После чего, удовлетворённый самым тривиальным врачебным объяснением профессор, неотменно покинет медицинское учреждение, поскольку дома его ждёт игровая приставка с танчиками, где он достиг аж 49го уровня – не просто, знаете ли! Только доктор постесняется спросить у вас, что именно вы поняли, потому что сам он не понял ни шиша, поскольку есть такое понятие – компетенция, вредное и бестолковое, жуть, но именно из-за него все всё поняли, однако никто ничего не понял и на этом разошлись: кто сажать репу в виртуальной ферме, а кто покорять игровой танкодром. Потому что у врача компетенция, а у вас надменный профессорский вид. У меня только один вопрос:

«Вы, правда, все думаете, что они серьёзно задумались над вашей проблемой?»

Ладно, забудем.

Меня выписывали. Я старался быть внешне спокойным и неприступным как гора Кайлас. Сидел себе и демонстративно ковырял в носу козюльку, пока приверженцы культового знака чаши и змеи вслух рассуждали об уровне моего интеллекта, сравнивая его с тостером в столовой, а врач офтальмолог в спешке заполнял эпикриз криптографическим почерком.

Главное сидеть тихонько и не давать доктору повода задуматься. В режиме ожидания они всегда ищут симптомы болезни. Такая уж у них работа. Издержки профессии. Их этому учат и дрессируют почти семь лет в своих училищах. Где бы не находился врач, вокруг него всегда будут патологически больные люди. Он даже сидя в автобусе, будет ставить диагнозы попутчикам в качестве развлечения.

Подумаешь, глаза цвет поменяли, чего тут удивительного?

Я схватил бумажки для выписки и сверхзвуковой пулей вылетел из диспансера, рикошетя между деревьев парка по народным тропам, для достижения кратчайшей траектории по маршруту: Больница-Дом.

В душе я ликовал и праздновал. Теперь все было канонично – растёт будущий пилот. Свободное время я проводил у зеркала с блаженной улыбкой. Марк ругался и пинками под зад отгонял меня, как шелудивого кота, срущего под диван, но я все равно не упускал момента пройти мимо зеркала со скоростью улитки и полюбоваться собственным отражением.

Там был красивый я. Нужный я. Правильный я.

Мне вдруг много чего захотелось, моя фантазия бурлила и фонтанировала как гейзер из кока-колы и ментоса, выбрасывая пузыристую пену энтузиазма и предприимчивости прямиком в пытливый детский ум.

Я пришёл в школу раньше всех, сел на последнюю парту в классе и подумал:

«Чтобы я хотел прямо сейчас?»

Речь идёт не о сиюминутном желании, вроде чипсов и конфет. Мне хотелось глобально понять, что должен делать подросток, вроде меня, для достижения пресловутого успеха?

Пока класс наполнялся моими одноклассниками, я решил, что сейчас самый важный показатель в моем возрасте – это некая крутость. Крутость, чисто подростковое понятие, на мой взгляд. Когда люди взрослеют, крутость превращается в авторитет. Потом авторитет перерастает либо в мудрость, либо в старческий маразм – тут уж кому как повезёт. Что поделать, с возрастом мозги сохнут, как хвостики у арбузов, а вместе с ними неизбежно рушатся кирпичики нейронных связей, унося из вашей личной библиотеки памяти самые лучшие воспоминания. И как следует из главного жизненного закона – имя которому подлость, первыми уйдут ваши самые светлые чувства, например, первая любовь и первый поцелуй в школьной подсобке, в ещё те далёкие времена, когда каждому робкому прикосновению противоположного пола сопутствовали мурашки по коже. Это все уйдёт и забудется безвозвратно. Печально конечно, но не для всех, кому-то повезёт больше и ему достанется мудрость, а не склероз. Будем считать, что повезёт именно вам, ведь вы тренируете и прокачиваете свои мозговые клетки, укрепляя нейронные стеллажи знаний, читая эту прекрасную историю, ха-ха, весьма наивно, правда? Кстати, всегда есть вариант закончить жизнь, прежде, чем у вас начнут образовываться сухие мозговые морщины, например, прыгнув под трамвай – но я вам этого не говорил, а ещё эту фразу должен был удалить редактор издательства, но что-то не задалось и все осталось как есть, привет вам от него!

Так вот, продолжим.

Каждая сплочённая группа людей, со времён Адама, не может обойтись без специальной олимпиады, посвящённой выбору главного бабуина племени, который будет за всех все думать, пока мы едим кокосы и жуём бананы. Выбор стаи, как правило, падал на самого сильного, но безнадёжно тупого, поскольку умный будет вечно выдумывать всякие глупости, вроде рационализации, автоматизации или, не дай Бог, демократии, что вообще никому, ни во что не упёрлось, так как кокосов от этого на пальме не прибавится, в отличие от растущих аппетитов. Но это было в те далёкие времена, когда человечество считалось разумным, пока в двери эволюционного прогресса, не постучалась глобализация, с приходом которой власть резко сменилась на умную, а вместе с тем и хитрую, которая за пару тройку революций отжала все плодоносящие пальмы, и выдумала заработную плату. Корабли полетели в космос, дети главных павианов отдыхать по тёплым странам, сами павианы уселись делить казну, а нам с вами выдали по телевизору, чтобы мы могли смотреть на бананы и не забывать ради чего живём.

Выбор главной обезьяны производится на основе рейтинга, который, в свою очередь, складывается из расчёта популярности. Популярность наследует только альфа-самец, стать которым можно исходя из трёх доступных человечеству путей.

Первый путь – самый простой, можно сказать наследственный. Необходимо родится под правильной звездой и очутиться в чреве беременной самки, которая таки смогла охмурить своими талантами главного бабуина. Алле-оп и ты альфа-самец с момента вылупления, дитя удачи, баловень судьбы и золотой ребёнок папиного кошелька.

Второй путь труден и тернист. Самец, претендующий на роль доминанта, рано утречком, под всеобщее бдение паствы, пока все зевают и жмурятся, должен представиться и резким, залихватским движением вывалить на суд общественности, свой главный аргумент лидера, выращенный, под гнетом прорухи судьбы и закалённый по всем правилам горя и ненастья, имя которому – характер, без него вообще никуда. Далее, плавно и самозабвенно помахивая перед лицом толпы будущим органом власти и контроля, необходимо, крепко удерживая аппарат умозаключений в своих плотных и мясистых ладонях, поэтапно обнажить всю его внутреннюю суть, под крики, свист и улюлюканье особо нетерпеливых граждан.

Первым делом появляются нервы, блистая редким составом из усиленных стальных канатов, словно сделаны они были не для человека, а подвесного моста через реку Ла-Плата. Затем, показалась уникальная харизма, сравнится с которой, может только плюшевый британский котик дымчатого окраса, да и то исключительно в спящем и мурчащем виде. Затем на рубеже марафона за право быть лучшим появляется волевая стойкость, одолженная у крысы, загнанной в угол опрометчивым врагом. Так же в этом вероломном наборе отметилась коммуникабельность, хитрость, быстрота мышления, сила и ораторское мастерство, весьма полезные гаджеты в споре за исключительность. Лишь в таком полноценном инструментарии, вы способны эффективно противостоять чужому мнению и творить великие дела, заглядывая в открытые рты ваших сердечных поклонников и радуясь, что именно вам божественное провидение уделило особое внимание, заключив в бренной тушке столь удивительный и редкий набор хромосом, с которым любая судьба априори станет героической.

Такой путь весьма редкий и годится только для лидеров мирового масштаба, если, конечно, не вселенского. Появляются подобные индивидуумы раз в сто лет, живут ярко, светятся на мировой арене славы как полярная звезда на небе, а потом стремительно угасают подобно одинокой лампе Ильича в кладовой и оставляют после себя кучу теневых последствий, в виде открытий, изобретений, и прочих необъяснимых явлений.

Человечество вынуждено ещё целый век расхлёбывать плоды мозгового опорожнения сумрачных гениев, путём создания всякого рода институтов, заседаний, комиссий, диссертаций, исторических эпосов и монографий для того, чтобы хоть немного понять, что вообще этот человек хотел сказать своим творческим волеизъявлением.

Наследственность, редкий дар – оба пути для меня сразу отпадали. Дюжинных талантов нет, богатых родственников не имелось, окромя аферистов-родителей. А что же осталось мне?

Оставался третий путь, самый простой и оптимальный. Годится он для любого балбеса, вроде меня, стремящегося в элитную поднебесную, где все на тебя смотрят как на последнего мамонта. Выбирается любая сфера жизни, благо, что человечество все продумало заранее, и разделила формы властного самоутверждения на готовые подкатегории, такие как: спорт, наука, искусство, музыка и прочие объекты восхищения для пролетариата. Далее, кандидат на совершенство, определившись с выбором, берет напильник, достаёт упорство и работает над собственным выбором, невзирая на трудовые мозоли, мокрую спину и подбадривающие крики друзей, вроде: «Брось – это не твоё», «У тебя все равно ничего не получится» или «Пойдём лучше выпьем». Полировать дело всей жизни необходимо до характерного свечения, пока блики и зайчики не заиграют на поверхности выбранной стези от ваших непомерных усилий, после чего вы бросаете напильник, нежно берете свой трофей как пропуск в рай, пока он не остыл, и бежите к лестнице в небо под всеобщее и громогласное изречение: «Какой все-таки талантище – этот везучий сукин сын!»

У любопытных и прозорливых товарищей, немедленно возникнет вопрос:

«Популярность, рейтинг, слава, авторитет, но зачем это все?»

Поделюсь собственным мнением.

Когда общество на тебя просто смотрит – с тобой ничего не произойдёт. Вообще ничего. А вот когда смотрит и симпатизирует, а ещё лучше восхищается, с тобой произойдёт многое и тут начинается самое интересное. Никто ещё не пустил себе пулю в лоб из-за обилия тёплых мыслей в голове, вроде:

«Ах, какой я хороший» или «Ах, как меня все любят и обожают»

Значит, общество оказывает на человека положительное воздействие, если этот человек, хоть что-то из себя представляет. Проще говоря, является личностью. К безликим людям, общество равнодушно и наносит такому человеку непоправимый вред, в первую очередь отсутствием интереса к данной персоне. У человека роятся в голове совершенно другие мысли:

«А почему я никому не нравлюсь?» или «А почему меня никто не любит?»

И вот тут уже, надо прятать пистолеты и всякое острое, поскольку человек не получает одобрения общества и вынужден от него закрываться, уходя глубоко в себя. Хорошо если у тебя есть врождённый навык, тогда из тебя получится бухгалтер или какой-нибудь инженер, так как личность под гнетом отрицания, имеет свойство раскрывать свой внутренний потенциал. А если нет ничего, а любви хочется, тогда добро пожаловать в ряды серийных убийц и прочих психов-маньяков, злых и жестоких до всего окружения, потому как недолюбили. Ну, а что ещё ждать от тех людей, которые ничего не умеют и не хотят – только гадости.

С такими мыслями я пришёл домой и вновь подошёл к зеркалу:

«Этому парню нужен авторитет, – думал я. – Если он смог нарисовать себе правильные глаза на собственном лице, так почему бы ему не пойти дальше и не нарисовать себе правильную судьбу в собственной жизни? Теперь он слишком хорош, чтобы быть никем. Его должны уважать мальчики и должны любить девочки. Это жизнь как пластилин и люди, сами архитекторы своих тюрем. Они не могут, потому что недостаточно хотят»

А я хочу. Мальчики уважают силу, а девочки красоту. Значит, мальчики будут уважать меня как крутого боксёра, а девочки, что там, кстати, любят эти девочки?

Тут нужно подумать. Внешность у меня уже есть. Такая, какая должна быть – красивая. Надёжность появится, поспорить с боксёром может только хороший стрелок, но это пока незаконно. А не хватает мне только одного – изящества или грации. В общем, тонкой работы. Точно! Мне нужен восхитительный голос. Такой сильный, чтобы декорации на сцене шатались и такой зычный, чтобы щекотно стало даже слуховому аппарату в ухе глухого пенсионера.

Я щёлкнул пальцами, обрадовавшись найденному универсальному рецепту, для создания непререкаемого авторитета и улыбнулся своему отражению:

– Ты станешь замечательным боксёром и будешь красиво петь, – науськивал я сам себя и услышал, как открывается входная дверь.

Это пришёл Марк. Он снова застал меня врасплох у зеркала, и я не успел сбежать, трусливо поджав хвост, в ожидании лечебного пендаля.

Не разуваясь, прямо с порога он спросил:

– Всю любуешься? Скажи, а твой друг Дима был сегодня в школе? – спросил он как-то строго.

Совсем строго, даже для великого Марка.

Я замялся, Димана сегодня не было.

– Староста сказал, что он заболел, – вспомнил я утреннюю перекличку.

– Ну?

– Что ну? – не понял я.

– Чем заболел, ты выяснил?

«Ну конечно, я не выяснил, – подумал я. Его отсутствие я объяснил себе простудой. Топал со мной под дождём, а потом налопался мороженого, вот и заболел. У меня все просто, но Марк почему-то стыдил меня. Он видимо хотел, чтобы я навестил Димана. Я и собирался, но позже, когда разберусь в своём полете фантазии»

– Нет, но я как раз хотел, – ответил я.

Марк молчал и смотрел на меня с нескрываемой злостью. Вообще, он редко злился. Я начал что-то подозревать.

– Собирайся. Быстро. Мы в больницу идём, – процедил он сквозь зубы.

– Ку-кудааа?! – опешил я.

– В больницу. Твой друг там. Я жду на улице, с Машей. Бегом!

«С Машей? Она что, ещё с ним? Какая терпеливая! Так, а что с Диманом? Почему он в больнице и что так разозлило моего брата?» – завертелся у меня в голове увлекательный хоровод мысленного недопонимания, словно водяное торнадо в унитазе, пока я бегал по комнате и выискивал собственные носки.

Я выбежал на улицу и чуть не влетел в Марка с Машей. Они стояли, обнявшись у дверей, и ворковали как два воробушка на ветке рябины.

– П-привет, – поздоровался я с ней, почему-то заикаясь.

Маша смирила меня укоризненным взглядом. Видимо Марк все-таки заразный и является переносчиком тяжёлых инфекционных форм болезней, под названием: гордость, правильность, важность, иначе, чем объяснить подобное высокомерие?

Хорошо, что у меня иммунитет. Надо кровь сдать для спасительной вакцины, пока не поздно и мир не утонул в массовой эпидемии правильных и строгих людей, перенаселение которых, неизбежно приведёт к смертельной скуке от передозировки щепетильности.

Мы пошли в больницу.

– И даже не спрашивал? – спросила Маша у Марка о чем-то своём.

– Неа, – безразлично ответил Марк.

Маша послала мне контрольный луч ненависти и покачала головой.

– Да ёлки-палки что случилось! – не выдержал я молчаливого презрения. – Объяснитесь!

На что я рассчитывал? Все так и кинулись, ага. Я встал в ожидании посреди улицы, в позе руки в боки, но эта парочка безмолвствовала и упрямо шла, размеренным шагом, по направлению к больнице, не оглядываясь.

В кой-то веки я проявил характер, а из свидетелей два жирных голубя под ногами.

«Спелись, значит. Да, вдвоём мне их не сломить», – подумал я и, подчинившись чужой воле, поплёлся за их выразительными спинами.

– Там все увидишь, – бросил мне Марк на ходу.

Мы пришли в больницу.

Поднялись на третий этаж, где нам выдали белые халаты и проводили к двустворчатым металлическим дверям, над которыми горел плафон с красными буквами:

«Реанимация! Посторонним вход воспрещён!»

Я похолодел.

Нас не пустили в палату. Марк жестом позвал меня к смотровому окну и сказал:

– Подойди-ка сюда, Тим.

На ватных ногах я кое-как приковылял к двери и посмотрел в окошко, трясясь от страха как кот от воющего пылесоса.

Там под кучей всяких проводов и аппаратов лежал Диман с перевязанной головой…

Я встал, оцепенев, боясь поднять глаза на брата и его девушку.

В моем сознании, словно в блендере активно крутились чувства страха, паники и тревоги, перемешиваясь между собой и создавая продукт под названием шок. Я не знал, что сказать ребятам и отошёл от двери на несколько шагов, встав посреди коридора в полном смятении.

Теперь молчали все. Знаете, как понять, когда человек действительно потрясён случившимся? Он не знает, куда деть свои руки. Я стоял под пристальным, оценивающим взглядом Марка и думал:

«Куда же мне деть собственные конечности?»

Если рассовать их по карманам штанов – получится пренебрежение, скрестить на груди – уход в себя, схватиться за голову – выйти из себя, повесить руки по швам – нежелание думать и ждать команды. Нет у человека правильной моторики для такой ситуации, когда твой лучший друг балансирует где-то между двух миров. Только человеку совсем без рук было бы удобно. Где-то я читал, что руки человека символизируют действие. Так вот что делать, я совсем не знал.

На выходе из больницы я столкнулся с группой ребят из своего класса, они разговаривали с врачами и справлялись о здоровье Димы. Жизнь продолжала упрямо тыкать меня в собственное дерьмо, как безмозглого щенка.

Все всё знали, кроме меня, я начал это осознанно понимать. Пока я скакал перед зеркалом, как мартышка и очки, любуясь прекрасным собой, и уворачивался от пинков брата, как тореадор от быка – Дима был в реанимации.

Он не вернулся домой, когда я его по-скотски бросил у кафетерия, погрузившись в пучину эгоистичных мыслей о собственной никчёмности. А потом я неделю жрал мандарины в больничной палате и проходил обследование, после которого пришёл в школу и размышлял только о собственной шкуре, пока ребята перешёптывались между собой и не знали как мне помягче сообщить о случившемся горе. Понятно, они боялись меня травмировать. Я ведь практически сирота, на особом счету, меня жалеть надо, любить и чаще угощать шоколадом. Вплоть до совершеннолетия, дальше как-нибудь сам. И Марк с Машей не знали, как мне лучше сказать. Все переживали. Пока не поняли, что я вообще не задаюсь этим вопросом и не особо-то волнуюсь, только смотрю в проклятое зеркало, ничего не замечая.

Это подло. Подло и паскудно.

Я спросил у Марка:

– Как это произошло?

– Он вышел из кафе-мороженого и пошёл какую-то бабулю через дорогу переводить, добрая душа. Летел какой-то псих на мотоцикле и сбил его. Он головой в витрину улетел, осколок в голову вошёл. Мотоциклист жив и здоров. Бабка испарилась, а люди скорую помощь вызвали. Пострадал только он.