Тайный рыцарь

– Ты уж, пан Вацлав, постарайся, чтобы во время молений твоя женщина не наделала глупостей. На пиру у Глянды все обошлось, но вайделотские таинства – совсем другое дело.

Бурцев кивнул. Аделаида лишь презрительно поджала губки и сморщила свой прелестный остренький носик. В зеленых глазах блеснули нехорошие огоньки.

И без глупостей все-таки не обошлось. Не уследил он за женой.

Глава 10

Как Аделаида выскользнула за дверь, Бурцев не слышал. Сморила-таки коварная дрема. Пробудился он, когда расслабленное тело вдруг дернуло от нехорошего предчувствия. Сразу, в ту же секунду, понял: пусто в доме! Нет Аделаиды!

Ругнулся: вот ведь неугомонная стервоза! Не вняла-таки княжна дружескому совету дядьки Адама…

Вскочил. Схватил меч. Бросился к двери.

Блин! Мрак! Ночь! С черного неба уже открыто и безбоязненно пялилась желтая луна, звезды тайком подглядывали сквозь свои замочные скважины.

Бурцев осмотрелся вокруг. Хреново… Снег затоптан, и куда направилась непоседливая женушка – не разобрать. Или, может, не сама она ушла? Похитили?! После прошлогодней истории с Казимиром Куявским и Конрадом Тюрингским Бурцев стал весьма мнительным на этот счет. Фобия, однако… Кто способен похитить его жену из прусского лагеря, окруженного дозорами Дмитриевых и Бурангуловых бойцов? Разве что…

А сами пруссы? Помнится, дядька Адам говорил о моленьях с жертвоприношением. Что, если имелась в виду человеческая жертва? Жизнь прекрасной чужачки в обмен на долгожданную благосклонность языческих богов… В принципе, затравленные и доведенные до отчаяния люди способны и не на такое.

Он скрежетнул зубами. Лязгнула сталь, выдираемая из ножен.

Звать на помощь? А есть ли у него время? Не подносит ли прямо сейчас фанатик-вайделот жертвенный нож к горлу Аделаиды? Да и кого звать-то? Все верные ему люди – за частоколом. Здесь, в городище, остался только дядька Адам да его стрелки. Но ведь все они тоже из пруссов. Можно ли им доверять? Сейчас? Эх, все-таки надо было выдворить Аделаиду из селения.

Со стороны сарая-храмовины доносился невнятный гул голосов. Культовое сооружение в центре поселка напоминало гигантский дом-подсвечник. Из приоткрытых ворот, редких окон и частых щелей в стенах виднелись всполохи огня. Вот туда – на огонек – и направился Бурцев. Двигался короткими перебежками – держась в тени и хоронясь за убогими лачугами беженцев. Впрочем, особо таиться было не от кого: селение обезлюдело. Похоже, все пруссы от мала до велика собрались сейчас под крышей святилища.

Лишь двое с факелами, копьями и в волчьих – как у дядьки Адама – тулупах ходили кругами по плотно утоптанному снегу возле храма. Охрана? Бурцев укрылся за пустующим домом кунинга, пропустил факельщиков, бесшумной тенью метнулся к молельному сараю. Успел добежать незамеченным, нырнул за огромную – чуть не до самой крыши груду дров. Поленья, бревна и сухие ветки тут были навалены кучей, абы как. В общем прятаться можно…

– Вацлав… – Приглушенный голос раздался откуда-то из-под дровяных развалов. – Я здесь.

Аделаида! Жива!

Девушка забилась в неприметной норке между поленицей и обмазанной глиной стеной сарая. Бурцев с трудом – не по его габаритам все же такое убежище – протиснулся к жене.

– Какого ты тут делаешь?

– Прости, Вацлав, я … я посмотреть хотела.

– Что?! Что посмотреть?

Она хлюпала носом, мазнула слезы по щекам.

– Этот твой дядька Адам говорил, что будет интересно.

Ну, дуреха! Развлечений захотелось?

– А о том, что это опасно, дядька Адам не говорил?

– Так я же только одним глазком взглянуть хотела. Издалека.

– Ничего ж себе издалека! Сюда зачем забралась?

– Загнали меня…

Слезы уже лились потоком.

– Ты уснул, а мне скучно стало. И обидно еще было. Ну, я и открыла дверь, выглянула, а вокруг – никого. Выхожу – ни одной живой души. Подумала – не страшно, раз так. А чуть отошла от дома – шум-гам поднялся. Вижу – пруссы идут, тащат кого-то в мешке, а впереди жрец их окаянный – главный идолопоклонник с во-о-от таким посохом. Возвратиться назад я не успела – заметили бы. Ну, и побежала. Хотела сначала в доме Глянды спрятаться, да страшно стало. Там ведь столько дней покойник без погребения лежал. И земле его не предали, а сожгли по бесовскому обряду. В общем, здесь укрылась. А пруссы как раз сюда все и шли. И как пришли – так уж никуда от них не сбежишь. Тебя вот я ждала, Вацлав. А тебя почему-то не было. Долго не было…

Хм, она еще и попрекает! Ну, княжна!

– А язычники эти проклятущие с факелами и копьями туда-сюда ходят – сторожат. И страшно – жуть! Вдруг, правда, поймают, да в жертву идолам поганым принесут.

Он вовремя прикрыл жене рот ладонью – мимо как раз прохрустели снегом «язычники проклятущие». Да, уходить с девчонкой будет непросто. Ни бегать по-спринтерски, ни ползать по-пластунски Аделаида не обучена. Вырубить факельщиков? Но получится ли быстро и без шума? Может, да, а, может, и нет. И потом, портить отношения с пруссами тоже не хотелось бы. Так что драку оставим на крайняк. Пока есть возможность, лучше не рисковать. Переждать лучше пока.

Они прижались друг к другу, согреваясь. В стене – как раз на уровне носа Аделаиды – обнаружилась щель с выкрошившейся меж жердей глиной. Широкая такая, удобная щелочка. Хотела развлечений, княжна – получай.

Аделаида сама уже не рада была своей безумной выходке, но и бороться с любопытством оказалось выше ее сил. Трясясь от холода и страха, девушка прильнула к отверстию. Вуайеристка, блин!

Как выяснилось, подглядывание обладает неслабым терапевтическим эффектом. Слезы на девичьем лице высохли мгновенно. Тело полячки перестало содрогаться от сдерживаемых рыданий. Там, в храмовине, происходило нечто настолько захватывающее, что Аделаида вмиг позабыла обо всех бедах. Бурцев тоже не удержался – глянул внутрь чужого святилища.

Глава 11

В молельном сарае пылали огни: огромный костер, разложенный на земляном полу, и факелы на стенах давали возможность разглядеть убогий интерьер в мельчайших деталях. Вдоль стены напротив их наблюдательной позиции тянулся длинный дощатый настил. Невысокий, голый, и не понять: то ли стол, то ли лавка, то ли полати. По обе стороны от возвышения стояли вместительные крынки. В крынках белело. Пузырчатая пена норовила перевалить через выщербленные края и стечь по стенкам пузатых сосудов. «Скисшее молоко, – догадался Бурцев. – Прусский кумыс»

Сверху свисало, отсекая от людских взоров солидный угол храма, широкое полотнище. Тряпица шевелилась от сквозняков, и казалось, будто за ней кто-то лениво ворочается. Кто-то огромный и жуткий.

На ритуальной занавеске Бурцев различил изображения трех человеческих фигур: могучий бородач, седовласый старик и юнец. Вероятно, главные божества пруссов. Как их там? Перкуно, Патолло и Потримпо, кажется.

Меж костром и занавесью на утрамбованной земляной куче стоял прусс неопределенного возраста в длинном балахонистом одеянии. На переносице – шрам, левый глаз отсутствует, и не понять: то ли высечен веткой, то ли выбит стрелой, то ли выцарапан лесным зверем. В руках пруссак держал крепкий и увесистый кривой посох.

Судя по всему, обладатель посоха являлся жрецом-вайделотом – таинственным гостем из Священного леса, приглашенном на общинные моленья. У ног священнослужителя зияла яма. Перед ямой застыли двое. Впереди – мужчина, за ним – женщина. Бородатый, заросший чуть ли не по самые брови мужик вцепился в веревку, привязанную к рогам черного козла. Жертвенная животина ошалело мотала головой и тихонько блеяла.

– Козел! – в ужасе ахнула Аделаида – Черный козел! Да это же не просто язычники. Это дьяволопоклонники какие-то собрались! И зверя адского с собой привели! Вацлав, мне страшно!

Она еще сильнее прильнула к смотровой амбразуре. Ну все, теперь любопытную княжну за уши не оттащишь, блин!

Женщина, стоявшая позади бородача, держала на деревянном подносе квашню. Тесто было сырым, адский зверь – напуганным, мужик с бабой – худющими и изможденными. Бурцев ничуть не удивился бы, если б узнал, что в дар богам предназначался последний козленок и последняя мера муки обедневшего рода Глянды.

За этой парой с подношениями плотным полукругом толпилась вся община. Гомон человеческих голосов стих. Люди молча внимали жрецу. Даже дети, приведенные на моленье, словно прониклись важностью момента: не слышно было ни всхлипа, ни плача.

Жрец говорил. Делал он это громко, долго и вдохновенно, словно читал заунывным речитативом бесконечную героическую сагу. Вайделот то простирал руки над трепещущей паствой, то склонялся в поклонах перед обрядовым полотнищем. С древнепрусским у Бурцева было не ахти. Хоть и улавливало ухо порой в словах оратора славянские корни, общий смысл сказанного все же остался за пределами понимания.

Жрец, наконец, закончил вступительную речь. Кивок – и бородатый мужик подтащил козла поближе. Священнослужитель возложил длань на рога упирающемуся животному, затянул что-то по новой. Насколько понял Бурцев, в этот раз звучало не эпическое повествование, а торжественное перечисление. Похоже, вайделот взывал ко всем многочисленным богам и божкам прусского пантеона. Первыми прозвучали знакомые уже имена Перкуно, Потримпо и Патолло.

Жрец умолк. Боги призваны? Недолгая – в пол-секунды пауза и… Словно по команде, пруссы разом бухнулись на колени. Заголосили, заканючили, завизжали, завопили наперебой – Аделаида под боком Бурцева аж вздрогнула от неожиданности. Но наблюдения не прервала.

А в сарае творился полнейший бедлам. Кто-то бил себя кулаками в грудь, кто-то катался в пыли, кто-то рвал собственные волосы и бороду. Так, значит, это и есть общинное покаяние?! Бедные прусские небожители! Вряд ли даже им под силу разобрать хоть что-либо в этом многоголосом оре кающихся грешников.

Самоуничижительные возгласы как-то незаметно перешли в песнопения. Люди один за другим поднимались с колен. Двое или трое подхватили несчастного козла, оторвали истошно мекающую животину от земли, протащили вокруг костра. И вновь опустили перед жрецом.

Вновь стало тихо. Только жалобно блеял черный козел, да что-то втолковывал своей пастве кривой вайделот. Видимо, теперь речь шла о жертвоприношении. И правда – под козлиной бородкой в багровых отблесках костра блеснул изогнутый нож с широким лезвием.

Агонизирующего козла крепко держали за изогнутые рога над ямой в земляном полу. Кровь из перерезанных артерий упругой струей лилась в яму. Кровь пенилась. Кровь дымилась. Козел затихал.

Затем в благоговейной тишине жрец опустил в кровавую ванну деревянную чашу, зачерпнул теплой темной жидкости, брызнул вокруг. Алый крап остался на закопченных стенах сарая, несколько капель попало в костер. На углях зашипело. Приподняв полотнище, вайделот щедро плеснул и туда. Потом накапал красного в крынки со скисшим молоком. Забормотал молитву, провел над сосудами руками, освящая так любимый пруссами напиток. Бурцев поморщился. Забродившее кобылье молоко с козлиной кровью, сдобренное к тому же вайделотской магией… Забористое, должно получиться пойло!

Глава 12

Пруссы по одному подходили к священнослужителю. Тот каждому давал отхлебнуть малую толику густой липкой жидкости из ямки. И каждого метил козлиной кровью. На лицах оставались красные отпечатки жреческой длани. Лица пруссов светились счастьем. Измазанные кровью губы делали собравшихся похожими на вампиров – Иезус Мария! – тихо выдохнула Аделаида.

Однако отказываться от дальнейшего просмотра она по-прежнему не собиралась.

А мертвого козла уже рубили и разделывали на части. Мясо бросали на плоские камни очага и прямо в горящие поленья. Вскоре из щели потянуло дразнящим ароматом жаркого.

Готовили женщины. Управлялись прусские бабы и девки с мясом быстро, молча и без особых кулинарных изысков. Не готовили даже, а так – вываляв в углях, едва обжаривали поверху, а затем бросали полусырые дымящиеся шматы на длинные доски, прибитые вдоль стены.

«Все-таки это стол», – отметил про себя Бурцев.

Потом настал черед приготовления обрядовых хлебцов. Тоже любопытный ритуальчик… Занятнее даже свистопляски с черным козлом. Женщины лепили из теста небольшие колобки, по форме и размерам напоминавшие снежки, и осторожно передавали их мужчинам. Те, чуть пританцовывая и что-то бубня под нос, кидали шарики из теста друг другу – прямо через костер. Хлебцы летали над пламенем туда-сюда и постепенно твердели, покрывались коркой. Прусские «жонглеры» обжигали пальцы о горячее тесто, дули на ладони, размахивали руками. И пасовали друг другу все быстрее, все яростнее, доводя себя до исступления.

Порой летающие колобки не удавалось поймать вовремя. Они падали на землю, откатывались в сторону, иногда – в огонь. Их тут же подхватывали и, даже не сдув пыль-золу, вновь отправляли в полет.

Толком испечь хлебцы таким образом, конечно, наука мудреная, но, похоже, доводить поварскую работу до конца под сенью сарая-храмовины вообще не принято. Едва куски теста наливались слабым румянцем, их укладывали на доски рядом с дымящимся мясом.

Бурцев был озадачен. Опять намечается пирушка? А как же кара за грехи? После общинного покаяния должно же ведь последовать хотя бы символическое наказание?

Наказание последовало. И отнюдь не символическое.

Когда все недожаренное козлиное мясо и вся недопеченная сдоба лежали на досках, пруссы вновь всей толпой рухнули на пол. На ногах остался лишь вайделот. Одноглазый жрец воздел к плоской крыше сарая свой посох, что-то рявкнул – громко, но неразборчиво. Размахнулся от души, и с силой опустил кривую палку на чью-то согбенную спину. И на другую. И на третью…

Вайделот скакал и крутился в безумном шаманском экстазе. Жреческий балахон развевался подобно крыльям чудовищной птицы, кривой клюв ритуального посоха поднимался и опускался. Одноглазый лупил несчастных соплеменников направо и налево. Не пропускал никого – ни старых, ни малых. А удары, между прочим, беснующийся священнослужитель наносил умело и болезненно, со знанием дела. Такими ударами и такой дубинкой запросто можно было и изувечить человека.

Дикий вой и душераздирающие крики наполнили сарай, вырвались наружу, встревожили, разогнали тишину ночи… Покаявшиеся грешники расплачивались за все свои проступки разом. Расплачивались собственными боками, хребтом и шкурой.

Избиение продолжалось долго – до тех пор, пока свою порцию не получил каждый. Потом жрец устал. И все кончилось. И началось заново.

На этот раз уже сам вайделот, отбросив посох, упал возле ямы с козлиной кровью, скорчился, прикрыл голову руками. Пруссы тут же обступили его и – Бурцев не поверил своим глазам! – набросились всей толпой. Женщины дергали и щипали священнослужителя. Мужчины били кулаками и пинали под ребра. Не в полную силу, конечно, – не так, как давеча жрец охаживал дубиной их самих, иначе коллектив попросту размазал бы одиночку по всей храмовине. Но все равно ощутимо. Если судить по количеству доставшихся на долю вайделота тумаков – более, чем ощутимо. Видимо, за свои грехи на общинном покаянии должны держать ответ все без исключения участники молений. Бурцев возблагодарил судьбу за то, что пруссы не имеют обыкновения приглашать на свои тайные обряды гостей.

– Что они делают?! – изумилась Аделаида.

– Сама не видишь, что ли? Бьют своего священника. Он ведь тоже человек. Значит, не безгрешен.

– Варвары! Язычники! Идолопоклонники богопротивные!

– Ну, по крайней мере, они равны перед своими богами, – заметил Бурцев. – Любимчиков у прусских небожителей нет. Согласись, редкая религия может похвастаться такой беспристрастностью.

К жрецу тем временем приложился последний малец. Затем битая паства осторожно подняла избитого пастуха, и усадила его на земляной холмик. Самая неприятная часть покаянного собора осталась позади. Начиналась самая приятная.

Молитвословие и исповедальные речи, чередовавшиеся с кулинарными экспериментами и лупцеванием по принципу «один на всех и все на одного», подошли к логическому завершению. Пруссы повалили к столу – за подостывшем уже мясом и колобками.[8]

Ели все. Ели жадно, как и полагается голодным, уставшим, освободившимся от тяжких грехов людям. Хватали руками, до чего дотягивались. Рвали зубами полусырое козлиное мясо. Вгрызались в хрустящую корочку обрядовых хлебцев, под которой густой липкой тянучкой белело непропеченное тесто.

– До чего же все это противно, – кривила губки Аделаида. – Свиньи! Звери!

Ей-то что. Княжна отужинать успела, а вот он, Бурцев, – ни фига: уснул на голодный желудок. Пруссы же так аппетитно уплетали свои полуфабрикаты – аж слюнки потекли… Бурцев вздохнул. Он бы тоже не отказался сейчас ни от козлиного бифштекса с кровью, ни от непропеченного калача. Да кто ж предложит…

Заурчало в животе. Заныло под ложечкой.

А потом заскрипел снег. Сзади – за спиной! Не там, в отдалении, где бродили часовые с факелами, а вот здесь – совсем рядом, возле их с Аделаидой убежища. К куче дров шагнул человек. Без факела. В прусском волчьем тулупчике. С лисьей тушкой на плече. Интересно, при чем тут лисица-то?

Человеческая фигура приблизилась почти вплотную, склонилась, заглядывая меж поленьями. Бурцев отвел назад руку с обнаженным мечом. Для хорошего замаха и приличного рубящего удара – слишком тесно. Отправить прусса в нокаут тоже – никак. Не развернешься в этой дровяной норе… Одно неосторожное движение обрушит всю поленицу – и пиши пропало. Грохот услышат в сарае. Придется просто заколоть, нанизать не в меру любопытного пруссака на клинок прежде, чем тот поднимет тревогу. Нехорошо, конечно, с союзниками этак-то. А что делать, если Аделаиде грозит смерть от рук фанатиков? С фанатиками ведь не договоришься. Тут уж выбирай: или – или. Бурцев выбрал Аделаиду.

Обнаженный меч задел обледеневшее полено. Чуть слышно звякнуло.

– Не надо, Вацлав, – тихо произнесла темная фигура голосом дядьки Адама.

Фу-у! Пронесло… Хотя пронесло ли? Меча Бурцев не выпустил.

– Как ты… сюда…

– Решил проверить, вняла ли твоя женщина моему совету. Извини, у меня были сомнения на этот счет. Вижу теперь, что не напрасные. Вылезайте оттуда. Оба. Быстро. Бегите за дом Глянды и возвращайтесь к себе.

– Но охрана…

– Охрана сейчас у ворот – ждет свой доли жертвенного мяса и хлеба, освященного храмовым огнем.

– Аделаида не успеет добежать.

– Успеет. Если потребуется, я отвлеку сторожей. Меня не тронут. Я принадлежу к другой общине, но не к другому народу. Меня здесь не считают чужеверцем. В храм, конечно, сейчас не впустят, но кто воспрепятствует мне, пользуясь случаем, передать жрецу-вайделоту приношение для наших богов? Вот специально подстрелил рыжую.

Пожилой прусс кивнул на свою пышнохвостую ношу. Мертвая лисица скалилась в темноте. Маленькие остренькие зубки хищницы белели в разинутой пасти. Зловеще зияла пустая глазница. Пушистая еще по-зимнему рыжая шкурка не подпорчена: прусская стрела вошла зверю точно в глаз.

– А вот с вами никто церемониться не станет, – продолжал дядька Адам. – Скоро трапеза закончится, и остатки священной пищи будут погребены здесь – под стенами храма, дабы ни птица, ни зверь не добрались до еды, принадлежащей богам. Вас непременно найдут, так что вы уж поторопитесь.

– Спасибо, дядька Адам!

Бурцев вышел из укрытия первым. Не пряча меча, глянул по сторонам. Чисто… Позвал:

– Аделаида!

Княжна выбралась из-под дровяного развала надутая и недовольная. Одарила прусса недружелюбным взглядом. Даже не кивнула в знак признательности. Теперь, после подсмотренного языческого обряда, добрая католичка Агделайда Краковская, прониклась к местным идолопоклонникам еще большей неприязнью, чем прежде. Ну, да ладно, сейчас не до разборок.

– Бежим! – Бурцев уже тащил жену за собой.

Она не особенно-то упиралась. Оставаться возле опасного сарая Аделаида не желала и резво перебирала стройными ножками.

Дядька Адам смотрел им вслед, пока беглецы не скрылись за пустующим домом мертвого кунинга. Потом вздохнул и направился к воротам храма. Охрана с факелами и копьями ринулась навстречу.

– Подношение богам Священного леса! – крикнул по-прусски лучник, предостерегающе поднимая руку и сбрасывая с плеча мертвую лисицу..

Храмовая стража признала дядьку Адама и замедлила шаг.

– Твое подношение будет передано, – сдержано и не очень дружелюбно ответил стражник постарше. – Оставь его здесь, а сам ступай прочь, человек другой общины.

Одноглазая лисица упала на грязный снег. Дядька Адам неторопливо удалился.

Бурцев с женой были уже далеко.

Глава 13

Он поплотнее прикрыл дверь и повернулся к супруге.

– Аделаида, разговор есть. Когда начнем – сейчас или завтра?

Она не ответила. Демонстративно улеглась на тесные полати, зарылась в шкуры, повернулась к стене. Не желаешь ничего обсуждать, милая? Что ж, он не возражает. Он готов и подождать. Пускай девчонка успокоится, выспится, поостынет малость. А утро – оно вечера мудренее…

На следующий день разговор состоялся. Серьезный разговор. С утра пораньше.

И начала его сама княжна.

Бурцев проснулся от немилосердной тряски.

– Увези меня отсюда, Вацлав! – требовала Аделаида. – Слышишь, немедленно увези!

– В чем дело? – рука метнулась к мечу. – Что стряслось?

Об их вчерашней прогулка стало известно?

– Какой-то прусский гаденыш приходил, – быстро-быстро заговорила Аделаида. – Мальчишка лет десяти – то ли отрок, то ли слуга чей-то. Разносил по домам кобылье молоко – ну, кислятину, что пьют татары и пруссы. И нам тоже миску притащил. А в миске вместе с молоком кровь плескалась. Я сразу смекнула: это ж то самое пойло, над которым колдовали ночью идолопоклонники на своих бесовских молениях!

– Ну и что за беда? Поблагодарила бы, да слила где-нибудь тайком, раз так брезгуешь.

– Благодарить?! За сатанинское зелье?! Да в своем ли ты уме, Вацлав?!

– Послушай, Аделаида…

Слушать его она, однако, не хотела.

– А вдруг и на пиру у Глянды нас пытались опоить таким же колдовским зельем?

Бурцев пожал плечами. Могли вообще-то. Только вряд ли со злым умыслом. Исключительно из уважения к дорогим гостям. Но вообще-то, насколько он помнил, крови в пиршественном кумысе не было.

– Тебя вон, я смотрю, точно опоили, – неистовствовала княжна. – Иначе с чего ты так ласков к прусским язычникам, а?!

– Ласков? Отнюдь. Просто корректен и толерантен. – Что?! Вацлав, да ты уже заговариваться начал!

– Ладно, не бери в голову. Скажи лучше, что ты сделала с этим кровяным кумысом?

– Да просто выплеснула гадость в рожу прусскому выродку и вышвырнула дьяволенка за дверь. Не пить же мне языческое пойло?!

Бурцев тяжело вздохнул:

– Ох, напрасно ты так… Разве княжон не учат соблюдать хотя бы элементарные нормы приличия? Особенно в гостях? Давно бы пора поговорить с тобой на эту тему.

И вот тут княжна взбеленилась по-настоящему:

– Ты, Вацлав, меня не покупал, как эти язычники пруссы покупают себе жен. Поэтому не смей меня поучать! Слава богу, до сих пор мне своего ума хватало!

– Милая, я только рад за тебя, если это так, хотя, сдается мне…

– Что?! – взвизгнула Аделаида. – На что это ты намекаешь? Не люба я тебе стала больше, да?

– Да люба, люба, успокойся, – махнул рукой Бурцев. – Дело в другом…

– Точно, в другом! – Прошипела полячка. – А знаешь в чем, Вацлав? В том, что ты мне не люб!

Сказала, как отрезала. Как кувалдой по башке… Бурцев опешил: раньше у них до такого как-то не доходило.

– Что?

– Да-да-да! Если хочешь знать, давно уже ты мне не люб! Ты противен мне, Вацлав! Про-ти-вен! Пан Освальд – и тот милее моему сердцу. Он хотя бы настоящий рыцарь при каком-никаком, замке, и он знает, как следует вести себя со знатными дамами. Да что там Освальд! Я уже начинаю жалеть, что не стала женой Казимира.

Врала, конечно, по глазам видно, что врала…

– Когда я была пленницей куявского князя, он держал себя со мной более почтительно и достойно, чем ты сейчас!

Да, она врала, но умело накручивала сама себя своим враньем. И его, между прочим, тоже накручивала. А ведь есть предел любому терпению!

– У Казимира целое княжество было. И замки были, и имения. И с дьяволопоклонниками, пьющими кровь черных козлов, Казимир Куявский не путался.

– Хочешь сказать…

– Я, Вацлав, хочу сказать, что лучше мне быть куявско-тевтонской шлюшкой, чем твоей женой…

Врала… Ведь врала же и, наверное, даже в запале не верила собственным речам. Но кричала ему в лицо обидное так, будто верила.

Рука поднялась сама. Удар вышел не сильный – в последний момент Бурцев все же сумел удержаться от соблазна вмазать со всей дури, от души, по-прусски. Ударил так, слегка. Любя. Однако княжна повалилась с ног.

Тишина… Как все же хорошо, когда тихо. Бурцев вздохнул. До сих пор он супругу не бил. Но, видимо, надо когда-то начинать, раз такое дело.