Тайный рыцарь

Он честно пытался освоить и стрельбу из лука. Добросовестно выполнял указания и советы Бурангула, но увы… Несмотря на все потуги, этим искусством овладеть в полной мере Бурцев так и не смог. Арбалет еще куда ни шло, но лук… Все-таки трудно было переходить на метательное оружие кочевников после привычного калаша.

Куда лучше давались Бурцеву уроки немецкого. Освальд оказался прекрасным учителем. Да и Аделаида, как выяснилось, «шпрехала» совсем даже неплохо. Что, впрочем, и не мудрено. В свое время судьбой княжны озаботился сам Конрад Тюрингский, и после смерти ее отца, в краковском замке проживало достаточно германцев, обучавших полячку своему языку. Теперь же сама Аделаида от безделья и скуки натаскивала мужа. Когда было соответствующее настроение, разумеется. В этих занятиях дочь Лешко Белого видела хоть какое-то развлечение. Но, в конце концов, прискучили ей и они.

Бурцев уже вполне сносно понимал и разговаривал по-немецки, когда полячка вдруг впала в жуткую депрессию. Затосковала Аделаида под мрачными сводами затерянного в глухих лесах замка, ох, не на шутку затосковала. Взгужевежа казалась ей теперь диким и неуютным местом. Впрочем, наверное, так оно и было – по сравнению с привычным-то пышным и шумным княжеским двором в Кракове.

Молодая женушка стала раздражительной и нервной. И главное, вбила полячка себе в голову, будто Господь ее покарал, будто несчастная-разнесчастная она такая, потому что водится с язычниками-идолопоклонниками да еретиками, исповедующими византийскую ересь. Агделайда Краковская начала сторониться степняков, прусских стрелков дядьки Адама, литвина Збыслава и новгородцев… Даже на мужа-русича частенько бросала косые взгляды. Следить за языком разучилась вовсе. Хорошо хоть народ вокруг подобрался терпеливый, незлобивый и понимающий. На колкие выпады доброй католички соратники Бурцева реагировали спокойно – как на капризы неразумного ребенка. Княжна видела и чувствовала это. И бесилась от того пуще прежнего. И, оставаясь рядом с мужем, отдалялась все больше, все сильнее.

Неприкаянная полячка излазила всю Освальдову вотчину. Однажды в подвале «Башни-на-Холме» выковырнула из щели древней кладки закатившуюся туда «шмайсеровскую» гильзу – память о прошлогоднем визите фашистского хрононавта. Попросила добжиньца сделать из диковинного кусочка металла подвеску на память. Что само по себе обидно: к добжинскому рыцарю ведь побежала княжна – не к мужу.

Освальд просьбу гостьи выполнил. Не без удовольствия. И с панским шиком: хозяин Взгужевежи поручил Збыслову вынуть из своей собственной массивной золотой броши неограненный самоцвет и вбить в оправу стрелянную гильзу. А затем торжественно – преклонив колено – преподнес подарок девушке.

Бурцев только вздохнул, глядя на новую игрушку жены. Да фиг с ней – с игрушкой. Другое тревожило. Освальд после того случая повадился оказывать Аделаиде подозрительные знаки внимания. Очень подозрительные! Княжна-то приглянулась пану рыцарю еще в силезском лесу, а тут такой соблазн…

Того хуже, что не один добжинец засматривался на чужую супружницу. Бурцев все чаще ловил откровенные взгляды. Ну, а чего он хотел, в самом деле? Полный замок отчаянных мужиков, хрен уж знает сколько времени не видевших баб, и одна-единственная девица среди них. Да какая девица! Красивая, юная, бойкая.

То, что Аделаида – княжеского рода, сейчас мало кого смущало. Ее подчеркнутая холодно-вежливая манера общения с простолюдинами – тоже. Освальдова вольница давно переборола врожденное раболепие перед высшими сословиями и имела свое мнение по поводу статуса «боевых подруг». Даже кое-кто из ватажников-новгородцев начал поглядывать на прекрасную полячку. Скромно пока, украдкой, исподволь, но это пока… Не поддавались искушению только татаро-монгольские бойцы, более привычные к строгой армейской дисциплине ханских туменов. А может быть, у этих ребят просто иные понятия о женской красоте…

Конечно, «братья по оружию» до поры до времени держали себя в руках. Соблюдали приличия, да и побаивались тоже. Не дураки ведь, знали: ежели что, так «пан Вацлав» голову оторвет в два счета. И все остальное тоже поотрывает, на фиг.

Но где гарантия, что кого-нибудь не переклинит рано или поздно? А нет гарантии! Юбка в солдатской казарме – дело такое… Вот закончатся работы по обустройству замка, начнется бездействие и томительное ожидание – тогда держи ухо востро.

Самой княжне повышенное мужское внимание льстило. И, кажется, даже потешало. Ради смеха она иногда отвечала любезностью на чей-нибудь неуклюжий комплимент. Ох, опасная то была игра! Не понимала легкомысленная дочь Лешко Белого, какой пожар способно разжечь в суровом мужском коллективе такое неискреннее благорасположение. Попытки поговорить по душам проваливались одна за другой.

– Не оскорбляй меня ревностью, Вацлав, – с холодком обиды отвечала Аделаида, – повода к ней я пока не давала. Просто развлекаюсь, как могу. А коли ты против – вообще сбегу из этой богом забытой дыры.

Глава 3

– Вацалав, увез бы ты от беды подальше свою хатын кыз[1]…

Татарский сотник-юзбаши Бурангул возник у него за спиной, когда Бурцев бродил в одиночестве по смотровой площадке замкового донжона. Шагал туда-сюда. Угрюмо смотрел в ночь. И думал. Об Аделаиде думал.

Помолчали. Муторно было на душе. Никаких бесед вести не хотелось.

– Что так? – не оборачиваясь, спросил, наконец, Бурцев.

– Рознь она сеет. Резня будет большая из-за нее – сердцем чую.

Скрипнула лестница – татарский сотник спустился вниз. Бурангул высказал вслух, что хотел, и деликатно удалился.

Бурцев вздохнул. Прав Бурангулка. Будет ведь резня, как пить дать, будет. Прекрасная полячка становилась яблоком раздора замедленного действия между былыми соратниками. И что с этим делать? Уподобляться Стеньке Разину и швырять красавицу-княжну в воды Вислы он не собирался. А увезти Аделаиду… Дельный, конечно, совет, но куда везти-то, если крестоносцы кругом, да прихвостни тевтонские?

Ответ Бурцев получил на следующий день. Морозным – совсем не по весеннему – утром на замковом дворе к нему подошел десятник Дмитрий. Помялся немного, как всегда мялся перед серьезным разговором, потом начал:

– Тут, Василь, такое дело. Новгородцы меня сказать послали.

– Ну, так сказывай, раз послали.

Бурцев нахмурился. Не хватало ему новых проблем.

– Ты, конечно, воевода наш, – забормотал Дмитрий, – но…

– Да говори же, не тяни.

– Загостились мы на чужбине, Василь, – выпалил десятник. – Пора бы и честь знать. Спаси Бог пана Освальда за приют, но делать нам тут боле нечего. Тевтонским псам бока намяли, магистра ихнего живота лишили. Сами отдохнули, раны залечили. Тебя вот даже поженили. А нынче новгородцы домой хотят – на Русь, пока распутица не началась. Завтра уходить собрались. С тобой, али без тебя. Коли идешь – рады будем. И в Новгороде для такого славного витязя дело всегда найдется. Коли желаешь остаться в замке с молодой женой – воля твоя. Никто попрекнуть не посмеет. Меня тогда други просят воеводство над ними принять. Ты уж прости, Василь, но я тоже идти надумал. В гостях оно хорошо, а дома завсегда лучше.

Бурцев задумался. Раньше-то все больше степняки по дому скучали. Песни свои тоскливые тянули, да поглядывали печально в сторону солнечного восхода. Но эти без приказа никуда не уйдут, своевольничать не привыкли. Новгородцы же люди вольные: как накипело – собрали круг, да шлют к атаману-воеводе посланца: не держи зла, батька, ан пора в путь.

Кручинился, впрочем, Бурцев недолго. Поначалу – да, расстроился, огорчился – жуть. А потом просветлел. Напугал даже Дмитрия широкой – до ушей – улыбкой. А отчего не улыбаться? Все ведь разрешалось само собой! И выходило все, как нельзя лучше. Аделаиду в охапку – и айда из замка вместе с новгородцами на Русь. И ностальгирующих степняков с собой прихватить можно. Новгородцы – те сразу дома окажутся, а кочевникам потом до родных степей через союзные русские княжества добираться сподручнее будет. Да и вместе идти по здешним краям – куда как безопасней.

На том и порешили. Новгородские дружинники радовались, словно дети, узнав, что полюбившийся воевода идет с ними. Бурангуловы стрелки и приданные к татарской сотне нукеры Кхайду-хана тоже выглядели довольными. Да и Аделаида не возражала. Полячку устроила бы сейчас любая смена обстановки. Легкомысленный флирт с Освальдом и кокетство с его вояками забылись в два счета.

Ни предателем, ни дезертиром Бурцев себя не чувствовал. О чем речь! Пять десятков освальдовых воинов – вполне достаточно для обороны этой небольшой крепостцы. Да еще столько же приблудного народа. К «Башне-на-холме» с тевтонских земель сбежалось за эти месяцы немало сорвиголов – отчаянных, лихих и непримиримых к немцам. Добжиньский рыцарь с удовольствие принимал таких удальцов в свою ватагу. А русско-татарское войско только даром занимало место и объедало гостеприимного хозяина. В общем, пусть пан Освальд спасибо скажет за то, что уйдут из Взгужевежи лишние рты.

Пан Освальд, выслушав Бурцева, невесело усмехнулся. Истинную причину отъезда добжинец раскусил сразу. Тряхнул длинными усами:

– Правильно надумал, Вацлав. Увози жену поскорее – не искушай ни меня, ни хлопцев моих. А то не ровен час… Не хотелось бы мне скрестить с тобой меч из-за Агделайды. Езжайте с Богом, да не держите зла, коли что не так. Может еще и свидимся. И мой тебе совет – не показывай впредь никому свою супружницу без надобности. Попомни мои слова, такая красота до беды довести может.

Бурцев промолчал. Может, чего уж там… На то она и красота.

– Как на Русь пойдете? – деловито сменил тему разговора Освальд.

Бурцев пожал плечами:

– Напрямую, на восток – чтоб быстрее.

Освальд качнул головой:

– Напрямую нельзя. Самый ближний путь к русским княжествам лежит через Мазовию. Только опасен он слишком. В землях Конрада Мазовецкого тевтонов много, и чувствуют они себя там как дома. А панов мазовецких – и вовсе видимо – не видимо. Мало ведь кто из рыцарей Мазовии сражался в Легницкой битве и полег в сече. Для вас же они сейчас даже похуже немцев будут. Особенно для тебя и Агделайды твоей. Коли схватят – беда. Убийство отпрыска своего – куявского князя Казимира старик Конрад Мазовецкий не простит. Не дойти вам до Руси через его земли – перебьют всех. А не перебьют – так в лесах и болотах сгинете без толкового проводника. Ни мне ведь, ни людям моим тайные пути через Мазовию к русским границам не ведомы.

– Что посоветуешь, пан Освальд?

– В обход вам идти надо – через Пруссию и Литву. Выйдете так хоть к Полоцкому, хоть к Владимиро-Волынскому княжеству, а хоть бы и к Новгородским землям. Прусы и литвины с крестоносцами не первый год воюют и ненавидят их лютой ненавистью, так что вас обижать не станут.

– А там дорогу кто нам укажет?

– Дядька Адам со своими ребятами и Збыслав. Много они в тех краях путей исходили, много тропинок знают – и тайных, и явных.

А ведь и правда! Дядька Адам – родом из прусской глухомани. Збыслав – литвин. Оба вели партизанскую войну против ордена, так что лучших проводников, пожалуй, и не сыскать.

Глава 4

…Ушли наутро – по-над границей с Мазовией – прямиком в заснеженные прусские леса и незамерзающие даже в лютую стужу болота. Шли долго, трудно, с короткими привалами. Аделаида, утомленная дорожными тяготами, снова сердито бурчала. Теперь княжна сокрушалась, что оставила гостеприимный замок Освальда. Заодно поносила и гиблую Пруссию, и дикие племена язычников, обитающие здесь.

За отрядом следили, – об этом свидетельствовал утоптанный снег возле ночных стоянок. Но неведомые лесные наблюдатели – тьфу-тьфу – агрессии пока не проявляли. Угрюмый дядька Адам в неизменном волчьем тулупчике вел русско-татаро-монгольскую дружину уверенно и споро. Бурцев надеялся проскочить земли полудиких пруссов в считанные дни. Потом – перебраться через Неман на литовскую территорию, а уж там очередь Збыслава указывать им дорогу. И считай, половина пути – позади.

Размечтался… Ни он сам, ни чуткий Бурангул, ни Дмитрий, ни даже дядька Адам не смогли вовремя распознать опасность. А больше в передовом дозоре сейчас никого и не было.

Вооруженные дубинками, рогатинами, топорами, легкими сулицами и ножами, замотанные в звериные шкуры и худющие как смерть люди выступили из-за деревьев, поднялись из снежных схронов-сугробов. Пруссы с лопатообразными бородами на полрожи возникли одновременно отовсюду – тихо и неожиданно, словно лесные духи. Умело окружили, не проронив ни звука, сомкнули кольцо… Обычная партизанская тактика: вырезать вражеский отряд и раствориться в лесу до подхода основных сил. Были бы у ребят лучники, все уже закончилось бы. Или лучники есть, но бородатые мужики рассчитывают взять пленных? И ведь возьмут же!

Небольшой дозор, неосмотрительно оторвавшийся от дружины и слишком далеко углубившийся в лес, угодил в ловушку. Помощь по глубокому снегу теперь подоспеет не скоро, а драться вчетвером с подступающей толпой – дохлый номер.

Только неожиданные выкрики дядьки Адама на незнакомом, но явно со славянскими корнями языке уберегли их от немедленного нападения. Пруссы остановились в замешательстве. Дядька Адам выступил вперед. Перекинувшись с лесными людьми несколькими фразами, он вернулся мрачнее тучи.

– Дальше ходу нет, пан Вацлав. Все пути перекрыты тевтонами, а у Наревских болот крестоносцы поставили новый замок.

– Как так, ходу нет?! Хотя бы какая-то дорога должна же быть!

– Дорога? – усмехнулся прусс. – В этих местах лишь одна дорога – орденская, та, что соединяет Наревский замок с Хельминской комтурией. А на лесных тропах вокруг замка стоят немецкие дозоры. Приблизимся – дозоры поднимут тревогу. Из замка выйдет подмога. И нам ее не одолеть. У наревского комтура слишком много рыцарей и кнехтов.

– И что, обойти немцев никак нельзя?

– Нельзя, – отрезал дядька Адам. – Справа болота, по которым даже местные старожилы ходит не рискуют…

– А слева?

Дядька Адам недовольно шевельнул кустистыми бровями:

– Священный лес слева – обитель наших главных богов. Наипервейшего в этом мире отца Окопирмса и трех его сыновей: чернобородого молниевержца Перкуно, юного, дарующего жизнь, молодость и животворящие источники Потримпо и повелителя старости и смерти седовласого Патолло. Люди, которых ты видишь – охраняют подступы к этому лесу.

– Они что же, прямо здесь и живут?

– Нет, они живут неподалеку. Есть тут лесной поселок. Вотчина и последнее убежище знатного прусского кунинга Глянды.

Дядька Адам вздохнул:

– Когда-то род Глянды ни в чем не уступал прославленным Видам Вармийским, Склодо Самбийским и Монте Натангийским[2] Теперь же его остатки ютятся у границ Священного леса. В селении Глянды ищут спасения беженцы из окрестныз земель, захваченных тевтонами. У общины теперь осталась одна надежда: вымолить помощь у богов леса. А потому за свою священную рощу они любому перегрызут глотку.

– Так что же, нас хотели перебить из-за ваших богов?

– Если б хотели – перебили бы, – хмуро ответил пожилой лучник. – Нас приняли за немецких наймитов и намеревались взять живыми.

– Зачем? Ради выкупа?

– Нет. Мой народ не торгуется с крестоносцами. А вот богам моего народа угодны жертвы.

– Человеческие? – нахмурился Бурцев.

– А какие же еще? Жертву обычно приносят возле молельни или в самом сердце заветного леса – под древним старым дубом, в круге Камней Смерти. Мы едва не попали на жертвенный огонь. И большая удача, что копыта наших коней еще не переступили священной границы.

– Шутишь, дядька Адам?

– Какие тут могут быть шутки?! Я – прусс, и я могу войти в Священный лес, если не стану рубить деревья, ловить рыбу и бить зверя. Но иноверцам туда путь заказан. Иноверцы оскверняют наши святилища одним лишь своим присутствием.

Вот ведь елки-палки! Бурцев тряхнул головой. Некстати, совсем некстати им сейчас это прусское друидство! Но не отказываться же от дальнейшего пути из-за мракобесия язычников… Глупо это.

– Послушай, дядька Адам, а если мы все же быстренько и незаметно войдем в лес, если будем вести себя там тише воды, ниже травы, если не потревожим ни одного священного кустика… Обхитрить ведь эту лесную стражу можно?

– Ты не понимаешь, пан Вацлав, – спокойно ответил лучник в волчьей шкуре. – Если вы войдете в лес, то живыми оттуда уже не выйдете.

– Боги покарают? – Бурцев скептически усмехнулся.

– Может быть, боги и пропустили бы вас, но оберегающие их покой служители Священного леса жрецы-вайделоты во главе с Кривайто не знают пощады.

– Что за Кривайто такой? Дух, что ли?

– Верховный жрец, хранитель каменного Круга Смерти и Священного Дуба.

– Человек значит? Из плоти и крови?

– Дядька Адам пожал плечами:

– Бывший Кривайто этого леса был человеком. Кем является нынешний, сказать трудно. Люди Глянды утверждают, что это могущественный карлик-барздук[3] – порождение мира духов и мира людей. Он говорит на неведомом древнем наречии и обладает нечеловеческой силой. Говорят, барздука отбили у крестоносцев. Тевтонский рыцарь со своей свитой вез его в прочной клетке, подобно опасному дикому зверю в подарок своему комтуру.

– Вот даже как?!

– Вайделоты намеревались принести барздука в жертву. Но когда его привели в Священный лес и хотели умертвить, он вырвал священный посох у Кривайто и дрался в Круге Смерти с яростью древних героев. Тогда пострадали многие жрецы. Сам Кривайто лишился глаза и едва остался жив. Вайделоты сочли это знаком богов. Старый Кривайто стал обычным жрецом. Новым Кривайто стал барздук.

Глава 5

«Бред какой-то! – думал Бурцев. – Бабушкины сказки!».

– И ты считаешь, этот карлик Кривайто завалит всю нашу дружину своим посохом?

– Под его началом много вайделотов, пан Вацлав. И в их руках священное дерево обретает невиданную силу. К тому же жрецы хорошо знают свой лес. Они могут оказаться рядом так же внезапно, как люди Глянды, остановившие нас.

– Хм… А ваши вайделоты, действительно, такие уж кровожадные?

– Ты слышал когда-нибудь о миссионере Войцехе Пражском, коего сторонники римской веры почитают также святым мучеником Адальбертом?

– Нет. А что с этим миссионером?

– Он не внял добрым предупреждениям. Потрясая крестом, Войцех вошел в наше святилище.

– И?

– Жрецы-вайделоты убили его. Убили жестоко. Войцеха принесли в жертву в Священном лесу. Сожгли заживо.

Зловещий тон дядьки Адама заставил Бурцева содрогнуться.

Не стоит, пожалуй, рассказывать Аделаиде о зверствах прусских жрецов. Она и так недолюбливает язычников. «Скажу, что в Священном лесу водится нечисть,» – решил Бурцев. – Авось, этого хватит, чтобы отпугнуть княжну от опасных прогулок.

– Но жертва не помогла, – продолжал свой мрачный рассказ прусский лучник. – Оскверненный христианином Войцехом лес перестал быть священным. Потревоженным богам, которым мы поклоняемся испокон веков, пришлось искать себе новое жилище.[4] Так рассказывали старики.

Дядька Адам помолчал несколько секунд. Потом заглянул в глаза Бурцеву, словно раздумывая, стоит ли доверять собеседнику сокровенную тайну. И, наконец, заговорил снова – негромко и неохотно:

– Укромные лесные уголки – небесконечны, пан Вацлав. И если каждый раз нога неразумного иноверца будет топтать Священные чащи, их не останется вовсе. Тогда наши боги окончательно покинут нас. Теперь ты понимаешь, почему мы так усердно оберегаем заветные границы и караем смертью святотатцев?

Бурцев кивнул. Отчего не понять? Старую как мир истину о своем уставе и чужом монастыре он усвоил давно. Но как же тогда…

– И как нам быть, дядька Адам? Впереди тевтоны, справа – болота, слева – заповедный лес. Что же теперь, назад возвращаться?

– Можно вернуться. А можно и здесь выждать. Сейчас в Наревском замке полно немцев, а вокруг разъезды шастают – мышь не проскочит. Но скоро все изменится.

– Что именно?

– Люди Глянды недавно перехватили немецкого гонца и кое-что вызнали. Комтуры и знатные орденские братья собираются в Кульмском замке. Там объявлены турниры, на которые приглашены иноземные рыцари.

Турниры? Хм, неплохой способ для ослабевшего ордена привлечь под свои знамена жадных до славы вояк…

– Там же будет провозглашен новый Верховный магистр германского братства Святой Марии, – продолжал лучник.

– Но нам-то с того какая польза, дядька Адам?

– А такая, пан Вацлав… Дороги для немцев здесь небезопасны, значит, местный комтур возьмет с собой большую часть своих рыцарей. В замке останется лишь малый гарнизон, а он воспрепятствовать нам уже не сможет. Стрелами не засыплет, заслон не поставит, погоню не вышлет. Путь через Наревские болота будет свободен. Ну, а до тех пор люди Глянды предлагают нам свое гостеприимство.

Дядька Адам кивнул на пруссов. Мужики из лесной засады уже не выглядели столь воинственно, как прежде. Оружие попрятано, в густых бородах появились широкие провалы щербатых улыбок. Гостеприимство, значит?

– Это хорошая идея? – на всякий случай уточнил Бурцев.

Лучник пожал плечами:

– Глянде сейчас нужен сильный союзник для охраны поселения от тевтонов. Так что по первоначалу нам помогут и кровом, и пищей. Но при одном условии: вы не должны присутствовать на наших обрядах и входить в Священный лес.

– Да ведь тут же кругом леса, дядька Адам! Кто ж их разберет, где священный, а где нет?

– Священный лес начинается там – на северном взгорье. Не ошибешься, пан Вацлав, – у его границ стоят две высеченные из камня фигуры. Это Брутен и Видевут – древние и славнейшие вожди моего народа. Герои прошлого защищают заповедный лес от чужих богов, а людей берегут от козней злого лесного духа Курхе. Главное для вас – не заходить за эти камни – тогда и беды не стрясется.

– Ладно, – кивнул Бурцев. – Остаемся.

Предложение пруссов он принял. А что оставалось? Не везти же Аделаиду обратно в Взгужевежу под крылышко пана Освальда? Обманывать чаяния соратников, рвущихся на родину, тоже не хотелось. Значит, нужно ждать подходящего момента, а, дождавшись, прорываться мимо Наревского замка.

Глава 6

Логово кунинга Глянды укрывали от посторонних глаз непролазные буреломы. Надежно укрывали: ни звука, ни движения, не даже слабенького дымка Бурцев не заметил, пока они не подъехали к поселению пруссов почти вплотную.

Немаленькое, но бедное и убогое лесное городище окружал крепенький тын из заостренных кольев. Узкая – едва-едва протиснутся телега или сани – калитка вела внутрь. На огороженной территории – несколько десятков хижин, поставленных на скорую руку, да кое-как отрытые к холодам землянки. В центре селения, на небольшом возвышении, стояли пара сараюшек для исхудавшей скотины, длинный навес для лошадей и два более основательных строения. Первое – вросшее в землю просторное языческое капище под плоской крышей. Второе – чуть поодаль – прямоугольный, крытый дерном дом вождя-кунинга. Обе постройки возводились просто: на кладку из камней ставился прямоугольный деревянный каркас. Стены и потолок – из жердей, щели законопачены глиной. Такая мазанка плохо сохраняла тепло, зато большой круглый очаг из булыжников позволял сжигать целые бревна. В качестве дымохода использовалась прореха в крыше или открытая дверь.

Собственно, городище Глянды и поселением-то назвать было трудно. Так… временный беженский приют в глухомани. Тевтоны в такие гиблые места не совались. Германскому братству Святой Марии требовались земли получше, побогаче, или выгодные со стратегической точки зрения. Вот там-то и ставили крестоносцы свои замки, соединяя их торными путями, годными для скорого передвижения крупных отрядов.

Когда-то, судя по словам дядьки Адама, у прусских вождей тоже были собственные замки – деревянные и поплоше, конечно, тевтонских, но все же… И поля были тучные, добрые, в плодородных, свободных от леса равнинах. И луга были, где паслись бесчисленные табуны лошадей, коих пруссы всегда ценили и почитали. И удобные выходы к Варяжскому морю, как именовали здесь Балтику, тоже были. И боги бескрайних холодных вод Аутримпо, Потримпо и древний Тримпо вместе с бородатым покровителем мореплавателей Бардойтом благоволили пруссам. И владыка земли Пушкайто, и бог богатства Пильвисто…

Увы, с появлением на землях Пруссии хорошо вооруженных и организованных крестоносцев те счастливые времена безвозвратно канули в лету. Жалкие остатки пемеденов, вармцев, нотангцев, бартцев и прочих прусских племен – обескровленные, вымирающие, едва спасшиеся от поголовного истребления и избежавшие принудительного онемечивания, прятались нынче в таких вот лесных общинных схронах, где никогда не будет человеку привольного житья и где вынужден он таиться, подобно загнанному облавой зверю.

Лагерь производил гнетущие впечатление. Он словно пропах, пропитался насквозь нищетой, отчаянием и унынием. Едва въехав в узкие ворота, Бурцев наткнулся на развалившиеся сани с нехитрым скарбом. Тощая кляча уже распряжена, но еле держится на ногах. Новые, видать, беженцы: только-только прибыли. Еще одну семью придется куда-то определять кунингу Глянде. Семью неполную: мужика не видать. Зато из-под рваного одеяла высовывается худющий пацаненок лет пяти. Обсасывает мокрый снежок вперемежку с грязью, пытаясь хоть как-то унять голод, смотрит вокруг выпрашивающим взглядом. Точнее, смотрел… Только что смотрел, а в следующую секунду ребенка вдруг накрыла черным одеялом и уволокла куда-то на дно саней тонкая как спичка материнская рука – не высовывайся, дитятко, – дольше проживешь. Бледное лицо женщины мелькнуло над тележным бортом и тоже скрылось в груде барахла. Исхудавшее лицо так похожее на череп вездесущей старухи с косой…