Розы тени

Секст плюхнулся на постель.

– Боги Тартара! Похоже, ты права. Но каков мерзавец! – он не уточнил, кого имеет в виду – Коллатина или Брута.

– Вот именно, – спокойно сказал Лукреция. – Нас обоих наметили в жертву чужим амбициям. Ужели мы не отомстим?

– Это ты правильно придумала. Клянусь Орком, я никому не позволю себя использовать!

– Твой отец, похоже, считает иначе. Хотя, надо признать, его замысел по захвату Габий ты исполнил великолепно. Мы здесь все тобой восхищались.

– Это был мой замысел, а не отца!

– Тем более. А что сделал для Рима Коллатин? Ничего. Я буду счастлива сменить мужа никчемного на мужа отважного и предприимчивого.

– Вообще-то я женат.

– А я замужем. Ну и что?

Секст хмыкнул.

– Конечно, ты красивей, чем моя курица, да и умнее. Решено – отправлю Коллатина к воронам и женюсь на тебе. И как ему в голову пришло учинить такую подлость царскому роду!

– Вестей из-за моря наслышался. Афиняне, говорят, изгнали своего Гиппия.

– Не хватало еще, чтоб мы начинали подражать всяким там грекам. Но и отец хорош. Тоже мне, «властитель двенадцати городов»! Проглядеть заговор у себя под носом! – Он задумался. – А это значит… это значит, что он стал стар и слаб… и пора попросить его освободить трон.

Лукреция, раскинувшись в постели, внимательно прислушивалась к его рассуждениям.

– Неужто ты считаешь, что человек, который сверг и убил своего предшественника, прислушается к такой просьбе?

– Что ж, он захватил власть силой – я тоже сумею это сделать. Среди своих великих строек отец довольно удачно обустроил Тарпейскую скалу, чтоб нее было удобнее сбрасывать преступников. А нет – так годится и колесница, которой матушка переехала деда.

– Народу это может не понравиться.

– Вот увидишь, плебс назовет это справедливым возмездием. К тому же, если переехать колесницей одного царя – это преступление. А если так поступить со вторым – это уже обычай. – Секст усмехнулся. – Никогда бы не предположил, что буду в постели с женщиной разговаривать о политике.

Лукреция рассмеялась в ответ.

– Обещаю – это будет очень приятный разговор.

Можно, разумеется, рассуждать о том, как сложилась бы судьба Римского царства, если бы Луций Тарквиний прожил несколько дольше. Не исключено, что он, связанный как родством, так и договором с этрусским вождем Целием Вибенной (латинские историки вероятно, ошибочно, именуют его Ларсом Порсенной), не преминул бы прибегнуть к помощи последнего, уступив ему часть царской власти. Наиболее смелым предположением является то, будто бы царю Сексту Тарквинию удалось бы самостоятельно отразить нашествие латинян, предводительствуемых Луцием Юнием Брутом. Однако обстоятельства сложились известным нам образом. Зажатое между двумя могущественными государствами – Карфагеном и Этрурией, Римское царство неминуемо должно было выбрать покровительство одного из них, либо исчезнуть с лица земли. Секст Тарквиний предпочел покровительство Карфагена, и, хотя современники осуждали его за это, последствия доказали мудрость его решения. Римское царство перестало существовать, но римляне получили свободный доступ к торговле на Сардинии и Сицилии, а также, наряду с жителями Ардеи, Лавректа, Цирцей и Таррацины, равные с карфагенянами права. Благодаря помощи Карфагена были подавлены выступления вольсков и сабинян. Все вышеперечисленное способствовало превращению Рима в одну из самых просвещенных и процветающих финикийских колоний.

Ишбаал Ливий, «История Карфагенской империи от основания города», II, 2-20, стереотипное издание.

Кто это сделал, лорды?

Угрожай им и пытай ведьм как хочешь, и только тогда они раскаются.

Король Иаков Стюарт, «Демонология»

Хантли, март 1058 г.

– Кто это сделал, лаэрды? – спросил Маэль Колум мак Доннкад сиплым от ярости голосом.

Лаэрды и простые воины, заполнившие зал замка Хантли, подавленно молчали. В тишине был слышен слабый скрип. Тело короля Лулаха мак Гилла, более известного под прозвищем Простак, свисало с балки и тяжело раскачивалось в петле.

Хантли вряд ли мог назваться настоящим замком даже по альбанским меркам. Его начали укреплять только в прошлое правление, когда отчим Лулаха отобрал его у клана Мар. И когда бежавший из Перта Лулах укрылся здесь, Маэль Колум предположил, что сумеет захватить его без труда. И угадал. За полгода двоецарствования он наконец сумел добиться решающего перевеса в силах. Того, которого ему не хватило осенью. Тогда он одержал победу на поле брани, но не смог помешать тому, чтоб на Простака не возложили корону отчима. Теперь же те из сторонников Лулаха, кого Маэль Колум не сумел переманить на свою сторону, были перебиты. Но новый король не предполагал, что найдет мертвым и своего соперника.

Лулах не участвовал в битве. Впрочем, как и Маэль Колум. Он счел ниже своего достоинства сражаться со слабым противником. Но, увидев повешенного Лулаха, он впал в ярость. Маэль Колум был еще очень молод, что поделать. Те воины и вожди, что принадлежали к старшему поколению, припоминали, что таким же вспышкам бешеного гнева был подвержен и отец его Доннкад, погибший в юности. Но Маэль, видно, был слеплен из материала покрепче. Он вступил в борьбу с тем же противником, что отец, но не погиб, а победил.

Невысокий, коренастый, Маэль Колум не отличался ни статью, ни геройской осанкой. Со встрепанными серо-русыми волосами, горбатым острым носом и близко посаженными глазами, он напоминал птенца хищной птицы. Когда Маэля сравнивали с предшественником – не Лулахом, конечно, а его отчимом – высоким, могучим, с волосами цвета красного золота, сравнение было не в пользу сына Доннкада. Никто из воинов не признал бы этого вслух, но даже проклятый сассенах, сопровождавший Маэля Колума в этом походе, и теперь стоявший рядом с ним, с виду был больше похож на короля. Но никто бы не усомнился в том, что Маэль Колум – отважный и умный воин, и легко, словно рубашку, носит кольчугу и латный доспех, каких здесь нет больше ни у кого, кроме сассенаха.

Наконец кто-то осмелился прервать молчание.

– Он сам наложил на себя руки, Ард Ри. В страхе и отчаянии.

Маэль Колум не обратил внимания, что его назвали верховным королем. На этот титул, строго говоря, он не имел права до тех пор, пока его не коронуют на Камне Судьбы. Но разве смерть Лулаха не сделала его верховным правителем?

– Все знают, что Лулах даже ремешки на башмаках завязать не мог! – рявкнул он, не очень задумываясь, с чего бы королю самолично завязывать ремешки на башмаках. – Не то, что веревку на балку накинуть! Это ты! – зарычал он, обернувшись к одному из пожилых лаэрдов. – Ты, Мак Дафф! Все знают, что у тебя с Мак Бетадом была кровная вражда, и ты поклялся извести весь его род!

Взгляд Маэля был страшен, но правитель Файфа не испугался. В свои годы он повидал вещи пострашнее беснующихся юнцов.

– Поклялся, да. Но Простак был приемным сыном Мак Бетада, не родным. Родному я бы сам накинул петлю на шею. А так – я просто не мешал ему умереть.

Гарольд наблюдал за склокой скоттов с некоторой скукой. Гэльского языка он не знал, да при переговорах с Маэлем Колумом он и не был нужен. Сын Доннкада изъяснялся по-английски не хуже природного сакса. Не требовалось знания языка и теперь – обо всем можно догадаться и так. Прежнее молчание сменилось всеобщим криком – король искал виновного, все отпирались. Этих скоттов ячменной лепешкой не корми – дай поорать. А перебранки так легко переходят в драки, драки в резню, резня в войну. А как они выглядят, Господи Иисусе! При том, что здесь большей частью представители равнинных кланов, которые хотя бы приучены носить штаны и время от времени умываться.

Мак Бетад, сын Финдлейха, пытался навести порядок в этой стране, и на какое-то время это ему даже удалось. Он возводил укрепления по английскому образцу, завел при дворе какое-то подобие этикета, строил церкви и монастыри. Решительно, Гарольд предпочел бы иметь дело с ним. К сожалению, в своем благочестивом рвении, особенно после паломничества в Рим, Мак Бетад готов был оказать всемерную поддержку королю Эдуарду. Отец Гарольда, граф Уэссекский, счел это опасным, и оказал помощь Маэлю Колуму. А Маэль… он, конечно, сумел воспользоваться положением, которое сложилось в прошлом году, но неизвестно, сумет ли он удержать власть. И тогда Альба снова рухнет в пучину междоусобиц, из которой вывел ее Мак Бетад. Здесь так было всегда. Дикари, сущие дикари.

А ведь норманны точно так же думают о нас, – как-то отстраненно сказал он себе. И тут же прогнал эту мысль.

Маэль Колум уже убедился, что Мак Дафф вряд ли причастен к убийству. Правитель Файфа был одним из тех, кто в прошлом августе «завалил зверя» на поле в Лумфанане, после чего Мак Бетад отступил в направлении Перта – умирать. Но он вряд ли бы накинул веревку на горло несчастного дурачка. Скорее зарубил бы.

Но и в то, что Лулах убил себя, Маэль Колум не верил.

Но кто это сделал? Кто?

– Похороните его, – распорядился молодой король.

– Здесь? – уточнил Домнал, правитель Росса.

– Нет. Он все же был королем. Пусть тело отправят на Иону. – На этом острове издревле хоронили верховных королей Альбы. – Но пусть могила будет не в аббатстве.

Неужто Маэль Колум так быстро смирился с тем, что не нашел виновного? – задал себе вопрос Гарольд. Трудно поверить. Он не может добиться ответа, грозя пытками и казнями – вряд ли подобных людей этим напугаешь. Но Маэль Колум не по годам хитер. Он что-то задумал.

Хотя тело Лулаха сняли с балки, а из зала вынесли убитых, король не пожелал ужинать в замке, а вернулся в лагерь. Там была разбита его походная палатка – еще одно введенное Мак Бетадом новшество. Скотты полагали это признаком южной изнеженности, однако королю надлежало отличаться от вождей кланов, и не подобало ночевать под открытым небом.

Гарольд сопровождал Маэля. Не без некоторого удовольствия отметил, что дождь перестал. Самого Гарольда трудно было обвинить в пресловутой изнеженности, но в этой стране погода его донимала. Что ни день, то ненастье. А скотты как будто этим даже гордятся.

– Стоило ли поднимать такой шум? – спросил он Маэля, когда они отужинали жареной свининой и выпили меда. – Все равно от него пришлось бы избавиться.

– Ты не понимаешь. Прежние сторонники Мак Бетада перешли ко мне, когда я поклялся, что не причиню вреда его наследникам. Простака нельзя было убивать. По крайней мере, сейчас. Я позволил жене Лулаха увезти детей, а его самого собирался запереть в монастырь, подобно тому, как Мак Бетад запер леди Груох.

– Разве у Простака есть дети?

– Двое. Мальчик и девочка.

– Но он же был слабоумным.

– Ну, для этого ума не нужно… Их увезли в наследственные владения, в Морэй. Это и справедливо. Когда Мак Бетад убил отца, мы с Дональдом были так же малы, и Мак Бетад позволил матери увезти нас.

И очень глупо, подумал Гарольд. Не прояви Мак Бетад этого бессмысленного великодушия, был бы сейчас жив.

Может быть. Потому что королевство Альба после нашествия нортумбрийцев было ослаблено, и нашлись те, кто не преминули этим воспользоваться. Оркнейские ярлы, или тезка нынешнего короля, Маэль Колум из Стрэтклайда. Так что не исключено, что королем стал бы кто-то из них. Забавно, однако, как Маэль стремится подражать Мак Бетаду, убийце своего отца…

– Если союзники предадут меня, – угрюмо произнес Маэль, – все кланы начнут рвать Альбу на куски. И Сигурд Оркнейский попользуется этим. И Маэль Колум Стрэтклайдский. Да и братец Дональд Бан, который тихо сидит сейчас у дяди Атолла, не преминет присоединиться. Может, жениться на дочери Лулаха? Это даст мне поддержку горцев. Но она, говорят, совсем мала, а я не могу ждать…

Гарольд не успел ничего присоветовать королю. Вошел один из приближенных воинов, прежде чем заговорить, оглянулся на Гарольда. Маэль Колум бросил несколько слов, о значении которых Гарольда догадался – «говори, мол, он все равно не понимает», и после того, как воин произнес что-то на гэлике, коротко рассмеялся и отдал приказ.

– Вот он себя и выдал, – сказал он, когда воин выбежал. – Я велел тем, кто был при штурме рядом со мной, а значит, в убийстве не замешан, следить, не подойдет ли кто из знати к телу Лулаха. Известно же, что убийца всегда возвращается.

– Суеверие.

– А то, что он руку мертвецу хотел отрезать, тоже суеверие? Прости, граф, но я попрошу тебя покинуть палатку. Я хочу допросить виновного без свидетелей.

Гарольд не стал возражать. У него не было желания узнавать подробности здешних дикарских обычаев.

В середине марта темнело не так рано, как зимой, но все же наступил вечер, и в лагере жгли костры. Потому Гарольду и удалось разглядеть в свете пламени человека, которого под охраной провели в палатку короля. В одном Маэль Колум не ошибся. Это был один из вождей кланов, из тех, кто первым ворвался в замок. Имени его Гарольд не помнил. Но он ли убил Лулаха? Все вожди – мормаэры по-здешнему, состояли между собой в сложных и разветвленных родственных связях. Может, поэтому остальные его и не выдали? С другой стороны, семьи Маэля Колума и Мак Бетада тоже были в родстве, что нисколько не мешало кровавой вражде, растянувшейся на десятилетия.

Маэль Колум взялся определить виновного. Посмотрим, удастся ли ему это.

– Кулен, мормаэр Каитнесса! Я доверял тебе как брату, ибо ты и впрямь родич мне! – говоря так, Маэль Колум был не вполне искренен, ибо своему родному брату Дональду Бану он не слишком доверял. Но в голосе его звучала неподдельная горечь. Именно Каитнесс прикрывал Альбу от оркнейских ярлов, и лишиться поддержки правящего там клана было бы крайне опасно. Тем более, что жители этой области были по крови пиктами, а не гэлами, и всегда держались наособицу. – Что заставило тебя предать родственника и короля?

Кулен смотрел на короля угрюмо, трудно было определить, есть ли страх в его темных глазах. Он был одних лет с Маэлем Колумом, но казался старше – из-за сумрачного лица, которое словно бы легла тень от темных волос.

– Ты не понял, Маэль Колум. Только верность тебе и твоему роду заставила меня сделать то, что сделал.

– Значит, это ты убил Простака?

Кулен промолчал.

– Разве это не предательство? Неужто клан Кошки переметнулся на сторону Сигурда Рагнвальдсона, забыв свою честь?

– Мне нет дела до оркнейских ярлов и их предводителя.

– Что же, Кошка напала на ослабевшего Пса?

Кланом Пса называли иногда правящий клан Морэя, мормаэром которого был раньше отец Простака Гилл Коэмгайн, а затем Мак Бетад.

– Я не тронул бы Лулаха мак Гилла без причины, а причину я уже назвал.

– Да, верность нашему роду. Как же так? Я не приказывал тебе убить Лулаха.

– Госпожа Брид велела мне сделать это. – с явной неохотой произнес Кулен.

– Что? – едва не вымолвив: «Ты лжешь!», Маэль Колум осекся. Лгать Каитнессу не было никакого резона. Мать Маэля приходилась Кулену теткой. А клан Кошки был, помимо прочего известен тем, что женщины в нем были особо почитаемы и обладали большой властью. – Моя мать приказала тебе убить Лулаха? – уточнил он.

Кулен кивнул.

Маэль Колум не помнил отца, он был слишком мал, когда погиб Доннкад. Он вырос во владениях Атоллов, куда леди Брид бежала с детьми после прихода Мак Бетада к власти. И с детских лет Маэль слышал от матери – он обязан отомстить, он обязан вернуть корону Верховного короля, которую носили его прадед, а затем отец. И Маэль Колум готов был следовать предначертанной ему судьбе. Месть и власть – разве не лучшая участь для настоящего мужчины? Но по мере того, как мужчиной он становился, наставления и указания матери стали его угнетать. Он не виделся с матерью с прошлого года – тогда она сопровождала его в победоносном походе против Мак Бетада. Потом она уехала в Атолл. Но, оказывается, не пожелала оставить сына в покое. Проклятье! Он до сих пор думает, что сын ее – маленький мальчик, и пытается решать за него.

– Но почему ты повесил его? – спросил Маэль. – Разве не проще и быстрее было бы заколоть?

– Так велела леди Брид, – повторил Кулен. – Она сказала – повесить и отрубить руку.

– Зачем ей это было надо?

– Не знаю. Леди Брид мудра и искушена в тайных знаниях. Я в этом ничего не смыслю.

В Каитнессе не только почитали женщин. Там еще не умерла прежняя вера, на волхвования которой намекал Кулен. Маэль Колум также о них ничего не знал и знать не хотел. Достаточно того, что в детстве он, наслушавшись разговоров слуг о синелицей старухе, обитающей в горах, просыпался по ночам в ужасе. Этой старухе поклонялись ведьмы на пустошах и пещерах, там они в жертву ей готовили адское варево из неописуемой мерзости. Став старше, Маэль Колум приказал себе забыть о подобных разговорах.

– Что ты собирался делать с рукой Лулаха?

– Отвезти ее леди Брид.

– В Атолл?

– Нет. Она сказала, что будет ждать возле Лохлевена.

Маэль Колум не сразу сообразил, что его матери понадобилось в Лохлевене. Там находился женский монастырь, и при других обстоятельствах он решил бы, что леди Брид отправилась туда молиться о победе для сына.

Потом он вспомнил. Именно в этом монастыре находилась леди Груох инген Бойте, мать Лулаха и вдова Мак Бетада. И сослал ее туда сам Мак Бетад, когда воротился из Рима. В последние годы о ней ничего не было слышно. И леди Брид, сколь бы она не подстрекала сына к мести, никогда не упоминала о жене своего врага. И Маэль Колум забыл о ней. А леди Брид, выходит, нет. Ей мало было убить Лулаха. Она возжелала утвердить свое торжество, отправив руку убитого его матери и насладиться зрелищем ее горя. Груох и без того, говорят, повредилась рассудком, недаром же муж отослал ее после стольких лет брака. А от такого подарка она должна и вовсе обезуметь.

Сколь не был убежден Маэль Колум в праведности и правильности мести, жестокость этого замыла его покоробила.

Мир был полон убийств. Король Финдлейх мак Руадри был убит своим сводным братом Маэлем Колумом – тот стал первым из королей, носивших это имя. Маэлю Колуму наследовал его брат Гилл Коэмгайн, мормаэр Морэя. Кто убил Гилла, по сию пору неизвестно. Одни говорили – племянник Мак Бетад, другие – Маэль Колум II, дед нынешнего. Ибо Мак Бетад забрал себе жену Гилла и его владения, а Маэль Колум – корону Ард Ри. Поистине, чем ближе человек, тем кровожадней. Но все же кровопролития кровопролитиям рознь. И войны были уделом мужчин и никого не удивляли. Но когда во вражду вмешивались женщины, повседневные поступки выглядели воистину страшными преступлениями.

– Что еще она тебе сказала? – спросил Маэль Колум.

– Что коронация должна свершиться в Бельтан. И что Лулах должен умереть до Бельтана.

Против первого утверждения не стал бы возражать никто, даже священники и монахи, если, конечно, они были родом кельты. Бельтан – один из главных праздников года, день обновления всех сил неба и земли, и лучшего дня для коронации не придумаешь. И в нынешние времена торжества не омрачают казнями. Разве что при необходимости.

Но в голосе Кулена прозвучала некая мрачная уверенность, заставившая Маэля пристально вглядеться в лицо родича. Как будто он знал нечто, дававшее ему преимущество над королем. Может, к этому были причастны люди из клана Кошки?

– Ступай, кузен Каитнесс, – приказал Маэль Колум. Про себя же подумал: матушка в Лохлевене будет ждать гонца? Добро же, она его дождется.

Остров Лохлевен, возле монастыря святой Бригиты.

Начало апреля 1058 г.

Монастырь на острове был выстроен не так давно. Мак Бетад основал его вскоре после того, как его избрали верховным королем – восемнадцать лет назад, и семь лет ушло на то, чтобы возвести церковь, лечебницу и каменные стены, охранявшие насельниц обители от опасностей внешнего мира. Но в ночной мгле эти стены казались такими же древними, как земля, на которой они стояли. Молодая луна только что народилась, узкий серп почти не был виден за облаками. Женщина, покинувшая монастырь среди ночи, спускалась по тропинке к берегу озера медленной, нетвердой походкой. Но не сумрак был тому виной. Годы и усталость утяжелили ее шаг. Волосы, выбивавшиеся из под черного покрывала, полностью поседели. Глухое черное платье из грубой шерсти облекало изможденное тело. При том, что весеннее тепло не успело прогреть землю, а тропа была каменистой, она шла босиком.

На берегу, среди валунов, горел костер. Еще одна женщина что-то помешивала в котелке, стоявшем на огне. Она была также немолода, боса, в простом платье. Тело ее было грузным, черные волосы пробила седина. Однако она значительно уступала годами первой, а покрывало, которое она носила, было окрашено красным.

Оставив котел, она поднялась на ноги, чтоб встретить гостью – нет, гостий. Ибо со стороны маленькой песчаной бухты к костру шла третья женщина. Самая младшая из всех – не более двадцати лет от роду, – она носила белое покрывало. Маленького роста, смуглая, рыжая и темноглазая, одета она была так же, как остальные, и так же боса.

Лодку, на которой младшая приплыла на остров, она спрятала в камышах.

Три женщины, три жрицы, три королевы на миг замерли, сложив руки в ритуальном приветствии. В тишине было слышно, как над озером кричит ночная птица.

Затем женщины, взявшись за руки, пошли вкруговую. Странные слова срывались с их уст, ибо призывали они Белую Госпожу, Коридвен, Бригиту, Арианрод, Мать всего сущего, Старуху, Мать и Деву, которую христиане в невежестве своем называли Гекатой.

Когда они девять раз обежали кругом костер, женщина в красном покрывале подняла с валуна ковш, зачерпнула из котла. Питье обжигало, но каждая из женщин сделала по глотку, вдыхая исходящие от зелья испарения.

– Зло есть добро, – сказала королева Груох, вдова Мак Бетада.

– Добро есть зло, – ответила королева Брид, вдова Доннкада.

– Круг заклят, и слово наше крепко, – отозвалась королева Фиона.

– Да будет так, – тихо произнесла Груох, старшая из всех.

– Богиня в нас и говорит нашими устами, – сказала Брид.

Фиона промолчала. Среди трех жриц она была Девой ковена, и хотя номинально ее власть считалась равной власти двух остальных, обычно младшая подчинялась решениям старших.

– Зачем ты вызвала нас, Брид? – спросила Груох.

– Богиня имеет наибольшую власть в полнолуние, сегодня же луна только родилась, – робко произнесла Фиона.

– Нет времени ждать до полнолуния. Я хочу, чтобы вы узнали: жертва принесена, двойник короля умер.

Груох пошатнулась и опустилась на землю. Прикрыв лицо руками, беззвучно зарыдала.

Фиона сдержанно встретила известие о том, что стала вдовой. Возможно, она уже догадывалась об этом, а может, слухи догнали ее в пути.

Брид села на камень рядом с Груох.

– Мне жаль. Но это должно было свершиться. Ты знала.

– Он был моим сыном… единственным сыном…

– Он был изначально обречен в жертву. Мы все подчиняемся воле Богини. Я помогала тебе, хотя твой муж убил моего.

Груох отвела руки от лица. Слезы текли по ее морщинистым щекам.

– Ты не можешь понять! У тебя два сына и оба живы!

– Если бы Лулах был способен стать кем-нибудь, кроме жертвы, он бы стал. Доннкад тоже был слабым королем. Жертвой.

Она говорила правду. Короткое правление Доннкада стало сплошной цепью несчастий. Он не выиграл ни одной битвы. И, потерпев поражение от саксов, вместо того, чтобы возобновить силы, не нашел ничего лучшего, чем отправиться в набег в Морэй, где и погиб.

Помолчав, Брид продолжала:

– Я отдала Доннкада в руки Мак Бетада, ибо больше он ни на что не годился. А Лулах был еще слабее Доннкада.

– Он был слаб, – тихо сказала Фиона, – и мне жаль его.

Груох молчала. Она сумела подавить рыдания, и сидела, безмолвно раскачиваясь. Ей больше, чем кому-либо было известно, что Лулах был слаб рассудком. А также, почему он таким стал.

Гибель Гилла, отца Лулаха и первого мужа Груох, была страшной даже по меркам этой привыкшей к жестокости страны. Гилл был сожжен заживо в собственном пиршественном зале вместе с полусотней приближенных.

И, хотя Мак Бетад всегда (почти всегда) был добр к ней и Лулаху, а может быть, именно поэтому, у леди Груох так и не хватило духа спросить, не он ли стоял за этим злодеянием. Ее замужество с Мак Бетадом было одобрено Большим кругом жриц в Форресе. Жрицы следили, чтоб их питомицы становились женами всех rigdomna – людей королевской крови, имеющих права на трон Альбы. А пустошь Форрес, где справлял обряды Большой круг, находилась в Морэе, ставшим приданым леди Груох, которая была в то время Матерью ковена. Она согласилась на этот брак, тем более, что сын Финдлейха пришелся ей по сердцу. И лишь потом она осознала, что зрелище страшной гибели отца не прошло для Лулаха бесследно. Ему было всего два года, когда погиб Гилл Коэмгайн, и выросши, он так и остался маленьким мальчиком, который покорно выполнял все, что ему велели взрослые. Не знала она в начале замужества и того, что Майри инген Катмал, мать Гилла, бывшая Старухой ковена, жрицей Синелицей смерти, не смирилась с гибелью сына. Она наложила на Мак Бетада проклятье – вовек не иметь потомства. А если бы Груох и знала об этом, что с того? У нее был сын, и вся материнская забота принадлежала ему. Лулаха Майри, приходившаяся ему бабкой, не проклинала. И не было в том нужды, как позже поняла Груох.