Тень Феникса

– Ты не думал над тем, почему Трифон не допустил никого из младших дознавателей до этого дела?

Я решил пойти с козырей, на ходу пытаясь построить теорию, которая в идеале должна будет пробить броню упёртого Экера. На самом деле я понятия не имел, посвящал ли всеми нами любимый начальник Кабинета хоть кого-то из своих подчиненных в тайну смерти Дарбина, поскольку ни с кем из младших дознавателей не общался уже больше месяца. Среди них у меня не было ни друзей, ни приятелей, поэтому смысла в общении с ними я не видел никакого.

– На что ты намекаешь, брат Маркус? – нахмурив брови, спросил Экер, собираясь уйти из моего захвата.

– Посмотри на это.

Я наконец отпустил пытающегося уйти из столь близкого контакта дознавателя и, привычным движением запустив руку за пазуху, вытащил заветный листок с заклинанием, явив его взору отпрянувшего в сторону брата Экера. Опасно было рассказывать о моих изысканиях даже друзьям, этому же фанатику – опасно втройне, но в тот момент иного выбора у меня и не было. Неуверенно протянув свою костлявую руку, Экер взял у меня единственную имеющуюся в моём распоряжении улику, заставив меня внутренне собраться и не пытаться вырвать ее обратно.

– Похоже на какую-то математическую задачку… из тех, какие давал мне мой покойный учитель. Что это?

– Это, брат мой, заклинание, найденное мной на месте преступления, с помощью которого была убита одна из жертв. Дарбин, насколько я знаю, был убит с помощью точно такой же штуки, а его убийца по какой-то причине решил оставить эти бумаги у всех на виду.

– Такие расчеты ведь используют имперские инженеры? – в голосе Экера слышалась изрядная доля сомнения, однако я сумел заинтересовать его.

– Именно. Ты ведь видел, сколько там крови? Несчастный буквально взорвался изнутри, замарав своими внутренностями все стены и потолок. Кто может быть способен на такое, по-твоему?

– Но ведь если…

– Если убийца – инженер, показательно уничтоживший ряд важных особ, был ли на то особый приказ самого императора, согласовавшего эти убийства с орденом, или же за этим кроется какой-то заговор? Это ты хотел сказать?

– Я…

– Почему вообще кабинет занимается этим делом, не тайная полиция, не вигилы? Или сам орден замешан в этом деле, прикрывая таким образом свои действия. В том числе от нас, светских братьев, для которых интересы семьи значат куда больше, чем интересы магистра и которые, в случае чего, могут выступить против него.

Экер выглядел крайне растерянным, сдавшись под напором моих, мягко говоря, ничего не стоящих догадок. Всё это, как говорится, шито белыми нитками, и на основании лишь одной имеющейся в моем распоряжении улики, можно было построить хоть тысячу теорий, каждая из которых при ближайшем рассмотрении рассыплется быстрее, чем кто-нибудь успеет удивиться. Мне удалось ошеломить своего собеседника своими неоднозначными вопросами, но убедить – еще нет.

– Здесь, – я ткнул пальцем в листок, – указаны координаты еще одного места убийства. Вполне вероятно, Трифон уже был там, заполучив в свои руки оригинал, который я по своей глупости ему предоставил, но пока это – единственная имеющаяся у меня зацепка. И потому я должен оказаться там как можно скорее. Ты понимаешь, к чему я клоню?

– Но зачем тебе всё это? – отойдя от привычной манеры обращения, Экер, казалось, попытался пронзить меня своим удивленным взглядом.

– Зачем что?

– Проявлять ненужную инициативу.

– Ты уже начал говорить как старший дознаватель. Но ты уверен, что он – именно тот, кому стоит подражать, если Трифон даже не в состоянии доверить информацию о деле такому преданному и надежному брату ордена, как ты? Наверняка он ни во что не ставит эти твои, такие нужные в нынешние времена, качества, предпочитая заваливать своих подчиненных мелкой и недостойной слуг Антартеса работой в попытке забрать себе все лавры.

– Смирение и отказ от гордыни – качества ничуть не худшие. Я делаю лишь то, что должно, а в остальном пусть решает Антартес.

Я рискнул вступить на скользкую дорожку и, не сделав и двух шагов, свалился в пропасть. Не стоило заводить разговор на эту тему, поскольку, казалось, честолюбия в брате Экере не было вовсе. Он готов был делать всё, что ему прикажут, и ничего не требовать взамен, и потому моё последнее высказывание только отдалило его от меня.

– Предлагаю маленький договор, – в отчаянии пытаясь удержать внимание Экера, я решил прибегнуть к последнему способу, – я отправлюсь проверить то место, которое указано в свитке, и, если там не будет ничего, что могло бы пролить свет на это дело, вернусь сюда и буду тихо и смиренно заниматься тем, что мне поручил брат Трифон.

Некоторое время Экер разглядывал меня, нервно теребя в руках попавшееся под руку перо, будто осмысливая мои слова. Мне удалось пробудить в этой бездушной машине ордена хоть какой-то интерес: всё-таки он свойственен молодости, до завершения которой у Экера еще было несколько лет. Эта маленькая искорка готова была вот-вот потухнуть, но я вовремя подбросил ей немного пищи, не дав интересу угаснуть.

– Мы ведь ничего не потеряем. А в случае удачи можем обрести очень и очень много. Кто знает, может, сам Антартес разжег во мне это устремление? Прошу тебя как брата: прикрой меня один раз перед Трифоном. Знаю, как сложно это будет, но, если он спросит, выполняю ли я порученную мне работу, ты без зазрения совести можешь ответить «Да, брат Маркус делает всё, что в его силах». И это будет чистой правдой, поскольку моя работа – делать всё для процветания ордена. Мне нужен только один день, большего я не прошу.

Судя по выражению лица брата Экера, в голове его происходила нешуточная борьба между любопытством и сознанием некоего долга перед орденом, согласно которому меня следовало сдать со всеми потрохами. Спустя несколько минут затянувшегося молчания, Экер всё-таки вынес свой вердикт.

– Хорошо, я помогу тебе, брат Маркус. Но не просто так. В ответ ты выполнишь одну мою просьбу.

– Какую же?

– Я еще не придумал. Любую, какую сочту нужной.

В синеве его глаз на мгновение проскочило нечто неприятное, заставившее меня внутренне содрогнуться. Впрочем, наваждение прошло так же внезапно, как и появилось.

– Хорошо, – безо всяких раздумий, ответил я. Такое предложение, исходящее от самого безобидного из всех служителей ордена в тот момент устраивало меня даже чуть больше, чем полностью.

Мы пожали руки и, обсудив еще несколько моментов предстоящего дела, разошлись. Я отправился домой, а Экер, как это у него и заведено, собирался остаться в архиве на весь оставшийся день и еще ночь, дабы не тратить время на «всякую ерунду» вроде дороги от капитула до дома и обратно.

Грева, моего единственного слуги, дома не оказалось. Вполне возможно, опять набрался дешевого вина и пошел в бордель, в который раз залечивать старые боевые раны. Была у него жена, и даже дети вроде как имелись, но старик отчего-то всегда предпочитал спускать жалованье на гетер и выпивку, нежели хоть как-то помогать семье. На меня он всегда смотрел не как на человека, но как на ожившую золотую вазу, принадлежавшую лично Великому маршалу, создание совершенно другого уровня бытия, разговаривать с которым не просто бесполезно, но даже страшно, и уход за которой, тем не менее, внезапно оказался его прямой обязанностью. Когда я о чем-то пытался его спросить, Грев лишь забавно выпучивал глаза и вытягивался по стойке смирно, отвечал глупо и невпопад, зная лишь, что мне нужно во всем угождать. Но понимал это, однако, совершенно по-своему.

Упав на свежезастеленную кровать, отдающую слабым ароматом цветущей лаванды, я долго не мог заснуть, в душной тьме рассматривая фрески на потолке, пытаясь собраться с мыслями и придумать, что же делать дальше. Где-то к полуночи, судя по громкому шарканью и звукам обрушения, заявился Грев, но я не обратил на этого никакого внимания, пребывая где-то между сном и реальностью. Фрески надо мной, изображающие сцены человеческого бытия Антартеса, то оживали, наполняясь светом и звуком, то вновь замирали, теряя форму, и терялись во тьме. В какой-то момент я закрыл глаза и провалился в сон. В следующее мгновение мне в глаза уже бил свет нового дня.

***

Спустя почти час я уже стоял у Близнецов – двух башен, чьи купола символизировали одноименные спутники Хвилеи, роль которой, в свою очередь, играл большой собор Святого Маркуса, в честь которого я и получил своё имя. Громада его возвышалась, кажется, до самого неба, но строительство было еще весьма и весьма далеко до завершения, и пока что лицезреть можно было лишь строительные леса, закрывающие большую часть фасада.

Хлыст дожидался меня в конюшне неподалёку, у ворот так называемого «Первого Рубежа», за которым начинались временные районы, обнесенные лишь насыпным валом и рвом. Столица требовала огромного количества рабочих рук, стекающихся к ней со всех уголков империи и, само собой, для всей прорвы строителей места никогда не хватало, поэтому лачуги и бараки для них заполонили почти всё пространство вдоль реки.

Альвин и Домнин, как и всегда, опаздывали. Я сам не очень-то спешил и прибыл гораздо позже назначенного времени, но эти двое были просто виртуозами в этом нехитром искусстве, и дождался я их лишь спустя час, успев даже немного подремать в тени аллеи, связывающей башни-Близнецы. Прибыли они по отдельности, Альвин – в просторном паланкине, который несли четыре загорелых до черноты раба, Домнин – на своем чистокровном жеребце мелькатской породы, которого любил больше жизни и, я подозревал, даже больше собственных родителей.

– Вы, видно, никуда не торопились, – бросив на друзей раздраженный взгляд, я постарался подняться со своего места как можно более неторопливо.

– Не ворчи, старик, – усмехнулся Домнин.

Альвин же просто пожал плечами и отказался комментировать своё опоздание, хотя по черным мешкам под его глазами и едва заметным морщинкам в уголках рта, странно смотрящихся на таком молодом лице, можно было без труда определить, во сколько юный инженер закончил свои труды и сколько часов отвел себе для сна.

– Дорога только в одну сторону займет часов пять. Обратно придется ехать уже ночью, и еще неизвестно, сколько времени нам придется там провести.

– Скажи честно: тебе просто хочется высказать накопившееся в душе раздражение или ты ждешь какого-то определенного ответа? Да, мы не правы, да, ты – молодец. Теперь по коням и в путь, и будем молиться, чтобы по пути мы не изжарились до хрустящей корочки.

Я лишь молча покачал головой и на этом разговор наш исчерпался. Солнце давило так, что разговаривать не хотелось вовсе, и вскоре тишину раннего утра нарушал только цокот ступающих по брусчатке конских копыт да короткие всхрапывания недовольных животных. Альвин арендовал в той же конюшне, где я оставлял Хлыста, первую попавшуюся лошадь, и мы отправились в путь. Пожалуй, он был единственным, из тех, кого я знал, кто не испытывал к этим благородным животным никакого пиетета, а в его собственности содержалась только старая кобыла по кличке Толстуха, которая была подарена ему любящими родителями на четвертый день рождения единственного сына, и с тех пор не знавшая седла. Домнин же, напротив, содержал столько лошадей, что на них запросто можно было бы посадить целый полк. Отец его, видя в сыне недюжинный талант в том числе к животноводству, передал тому управление огромными конюшнями, где разводили скакунов всевозможных пород, в основном, для нужд армии. О том, как у моего друга хватало времени на огромное хозяйство, военное дело, да еще и на периодические затяжные гулянки, я как-то постеснялся спросить.

Раскинувшиеся за городом виноградники выглядели пустынными миражами, повисшими в дрожащем воздухе. Далеко на западе виднелись тяжелые черные тучи, предвещающие прохладу, и только поэтому я не решился развернуть коня и галопом поскакать обратно под тень спасительных стен города. Природа с трудом выдерживала обрушившуюся на нее жару, и потому среди многочисленных полей непрестанно сновали десятки и сотни рабов, таскавших в тяжелых бадьях воду для полива, поскольку ирригационные каналы, проводившие мелким фермерам воду, давно пересохли.

В пути мы пробыли даже не пять, а все семь часов: до того сложным и изматывающим получилось путешествие под полуденными лучами беспощадного солнца. Несколько раз мы останавливались в придорожных трактирах освежиться, поесть и выпить, коротая время в тени за тихими ничего не значащими разговорами. Посетителей в таких заведениях, не смотря на разгар сезона торговли, почти не было. Изредка встречались одинокие менестрели, коробейники и разношерстный странствующий люд, идущий в Стаферос в поисках заработков, да и то совсем в непривычно малых количествах. И когда дорога наша, кажущаяся бесконечной, наконец вильнула в сторону густого леса, выросшего средь высоких холмов, сложенных из песчаника, мы дружно вздохнули с облегчением.

Форт, а фактически почти полноценный замок, в глубокой древности принадлежавший какому-то крупному феодалу, земли которого поглотила империя, носил громкое название «Гнездо Горного Орла», поскольку находился на самой вершине горного образования, наивысшей точки в этой местности на высоте примерно сто тридцать футов. Место это некогда было весьма и весьма значимым военным узлом в имперской системе обороны, который защищал Старый тракт и торговые потоки, идущие по нему. Заброшено Гнездо было по двум причинам, первая из которых – строительство Нового тракта, более широкого, удобного и короткого, который теперь защищала целая система фортов и сторожевых постов. Торговля через эту холмистую и поросшую непроходимыми лесами местность, которая просто кишела разбойниками, прекратилась, но в крепости еще достаточно долгое время оставался гарнизон из тридцати человек и комендант со своей семьей. Решающим событием для их ухода и консервации некогда важного опорного пункта стал пересохший колодец. Глубину его, и без того составляющую сто пятьдесят футов, попытались увеличить, но безрезультатно. Завозить воду можно было только из родников, находящихся на довольно приличном расстоянии от крепости, а в случае осады защитники рисковали истратить все запасы в считанные дни. Пятнадцать лет назад Гнездо оказалось покинуто, и никто с тех пор так и не рискнул покуситься на этот некогда крепкий орешек.

– Ворота открыты, – констатировал очевидный факт Домнин, когда мы оказались у подножия скалы.

– За два десятилетия их мог открыть кто угодно. Может, конечно, это и были люди Трифона, но свежих следов по пути сюда я так и не заметил.

Всё время пока мы ехали через лес по заросшему и кое-где разобранному местными жителями тракту, я отчаянно пытался высмотреть хоть какой-то признак присутствия людей, но тщетно. Я не был не то что следопытом, но даже близко не разбирался в деле выслеживания дичи, особенно той, что ходила на двух ногах.

– Тут ты прав, – подтвердил мои слова Домнин, – следы оленьи, кабаньи, лисьи… да чьи угодно, но ни единого следа от копыт или ног я не заметил. По крайней мере, свежих. Возможно, мы рано радуемся, но мне кажется, нам очень и очень повезло.

– Но раз здесь нет следов, значит, может и не быть того, на кого было направлено обнаруженное мною заклинание. Ты можешь сказать точно, на какую именно точку указывают твои координаты?

Обращенный к Альвину взгляд наткнулся на извиняющуюся улыбку.

– У меня, к сожалению, под рукой не было карты подходящего масштаба, чтобы указать определенное местоположение.

– Всё с тобой понятно, умник, – хохотнул Домнин, однако Альвина его смех, казалось, нисколько не задел.

– Определенная мною точка – это область радиусом в пару-тройку миль, а эта крепость была упомянута лишь из-за того, что больше никаких ориентиров в этой местности нет.

– Так значит, чтобы найти тело, нам придется, в худшем случае, прошерстить всю округу?

– Несомненно, но маловероятно. Сомневаюсь, что кто-то бы стал устраивать показательное убийство посреди леса.

– А в заброшенной крепости? Здесь на несколько миль вокруг нет ни единой охотничьей лачуги, и убитого вообще бы никто не обнаружил ближайшие лет десять, если бы не найденные мной бумажки указаниями.

На это Альвин лишь пожал плечами, а Домнин молча толкнул коня коленями и направился к раскрытым нараспашку воротам. Подняв голову наверх, туда, где на фоне неба вырисовывались зубцы крепостной стены, я почувствовал легкий укол отчаяния. Вполне вероятно, что этот путь привел нас в никуда, и, прочесав Гнездо вдоль и поперек, мы ничего не обнаружим. Наверняка Трифон подойдет к этому делу более серьезно, и его люди станут осматривать всю местность вокруг гораздо более тщательно, чем мы, и, рано или поздно, что-то да обнаружат. Вот только об этой находке мне узнать уже не удастся.

Дорога от ворот круто поднималась вверх, так что пришлось нам спешиться и вести лошадей на поводу. Узкий коридор, прорубленный в скале, после одного витка вывел нас ко вторым воротам, менее массивным, чем первые, также раскрытым нараспашку. Немало запыхавшись, мы все-таки поднялись на самый верх, и перед нами предстала поистине чудесная картина: далеко на севере можно было разглядеть сверкающие купола храмов Стафероса, и едва-едва – водную гладь Алтума, всё прочее пространство во всех направлениях занимали поросшие лесом холмы и торчащие среди лесного ковра одинокие скалы, разрушенные временем.

– Чудесный вид для тех, кто тут обитал, – поделился я своими впечатлениями.

– А для тех, кто смог бы взять эти стены – поистине божественный, – ответствовал Домнин.

Посмотрев немного на открывающиеся с вершины крепости пейзажи и немного передохнув, мы методично начали осматривать все имеющиеся здесь постройки, которых оказалось не так уж и много. Две казармы, большой склад, дом коменданта, пара хозяйственных построек, конюшня и небольшая часовенка. Всё обчищено дочиста, на заколоченных окнах – решетки, на дверях – ржавые от времени замки. Двор завален старой листвой, мусором и птичьим пометом. Здесь Домнин нашел только пару относительно недавних человеческих следов, едва различимых из-за недавней бури, но определенных им как «двух-трехнедельные». Методично осмотрев каждое здание, и, не обнаружив никаких следов присутствия людей, мы остановились у дверей часовни. Стоило сразу же осмотреть именно это место, поскольку более явного знака о том, что здесь что-то не так, было не сыскать и на десять миль вокруг. Мощные, обитые железом створки дверей часовни были заперты снаружи свернутой в знак бесконечности полосой металла толщиной в ладонь. Концы ее будто сплавились между собой, образуя едва заметный шов, так что полоса выглядела как цельный знак, которым мистики обычно обозначали бессмертие Империи или же само время.

– Ничего не понимаю, – подергав за ручку двери, не поддавшейся ни на йоту, я повернулся к друзьям, но на их лицах читались абсолютно те же эмоции.

– А чего тут не понимать? Кто-то выковал эту восьмёрку, притащил ее сюда, приставил к дверям и потом закрепил этими скобами, – осмотрев со всех сторон замок, заявил Домнин.

– Скобы – старые, крепили их очень давно, а вот металл – совсем новый, – не согласился с ним Альвин, – значит, склёпку произвели на месте.

– Тут ты прав. Но это не так важно: сейчас схожу за лошадьми и веревкой, и мы вынесем эту дверь.

Но вынести ничего не получилось. Огромный боевой конь Домнина выбился из сил, пытаясь разогнуть неподатливый металл, не справились и при участии остальных животин, и даже с нашей помощью. Двери были сделаны так, чтобы выдерживать даже осаду, в случае, если враги смогут прорваться за стены, а импровизированный замок начисто лишал возможности войти внутрь без применения осадных орудий или же знаний инженеров. Единственное окошко, имеющееся в этой часовне, находилось под самым куполом, и было убрано решеткой, так что попасть через него внутрь казалось делом ничуть не менее простым. Мы промучались несколько часов, пробуя различные способы решения возникшей проблемы, но тщетно. Мокрые от пота, пыльные с дороги и злые, мы сидели в тени своего врага и молчали, беспомощно наблюдая за ходом небесного светила.

– Я могу попробовать решить эту проблему, – как-то неуверенно выдвинул своё предложение Альвин.

– И сколько на это потребуется времени?

– Часа три, может, четыре.

Домнин, устало почесывая черную как смоль бороду, картинно закатил глаза. В его мироустройстве тем знаниям, с помощью которых инженеры могли воздействовать на окружающий мир, отводилось место рядом с практикуемой колдунами и ведьмами магии, поскольку воспринимались им как «нечестные силы». В силу знаний Домнин никогда не верил, и потому считал и то и другое происками демонических сущностей, с помощью которых люди могли творить свои злые, или не очень, чары, совершенно игнорируя все законы «честной силы».

Я с тоской посмотрел на заходящее солнце и только устало качнул головой, соглашаясь. Альвин тут же поднялся на ноги и отправился к своей седельной сумке, начав вытаскивать оттуда какие-то одному ему известные приборы, пару листков бумаги и какие-то письменные принадлежности. Мне оставалось только наблюдать за этим и страдать от безделья.

Спустя примерно час, обследовав всю крепость, оказавшейся по своим размерам еще меньше, чем казалась снизу, я прислонился к ненавистным дверям, запечатанным неизвестным мастером, решив отдохнуть в тени. И в следующую секунду услышал звук, с каким ветер проходит в щели в оконных рамах или дверях, тонкий гул на самой грани слышимости. Неожиданно прислушавшись к нему, я выпрямился, и звук этот исчез. Не придав этому никакого значения, я снова откинулся назад. Звук возник снова. Усилив давление спиной, и вслушиваясь в гул ветра, я то усиливал, то ослаблял нажим, от нечего делать будто бы играя мелодию ветра. И, если бы в тот момент я не повернул голову, наслаждаться подобной игрой мог бы до самого захода солнца. Небольшая щель появилась в зазоре между дверью и стеной в том месте, где створка крепилась петлями, когда я в очередной раз изо всех сил привалился к ней.

Ошарашенный открытием, я вскочил на ноги, и несколько раз попробовал толкнуть злосчастную дверь. В этот раз щели по бокам увеличились так, что в них можно было просунуть палец. Я собрался с силами, и навалился всем своим весом, упершись ногами в землю и пытаясь подобрать подходящее плечо силы. Медленно и неохотно щели по бокам начали увеличиваться. Мне приходилось прилагать усилия, от которых пот градом заструился по лицу, щипая глаза и мелкие ссадины. Но результат того стоил: в определенный момент двери, дойдя до точки невозврата, стали проваливаться внутрь и, в конечном счете, с оглушительным шумом обрушились, подняв целое облако пыли. Вход в часовню оказался свободен.

***

– Это какая-то шутка? – вопрошал меня застывший в немом изумлении Домнин.

Пыль, осевшая на его бороде и загорелом лице, походила на мучную, и выглядел он теперь как мельник, весь день провозившийся в мукохранилище. В считанные мгновения после падения створок рядом со мной оказались оба друга, у которых от внезапного грохота чуть душа из тела не вылетела. Как оказалось, дверные петли были подрезаны, и держались ворота только на небольшом уклоне порога и честном слове и, если бы не чистая случайность, возиться нам с ними пришлось бы еще очень и очень долго.

– Мне кажется, это знак, – опасаясь войти внутрь, я нерешительно оглядел своих спутников, – замок в виде бесконечности, срезанные петли…

– Наконец-то твое увлечение мистикой и конспирологией нашло благодатную почву, – Альвин сделал первый шаг навстречу неизвестному, но, заметив наши колебания, остановился, жестом руки приглашая войти, – пойдем внутрь, пока ты не начал пичкать нас очередной порцией сумасшедших теорий.

– Я с ним согласен, – встал на мою защиту Домнин, – всё это очень и очень странно. Кто знает, что ждет нас внутри?

– Да вы никак струсили? Сейчас я вам покажу, что там нет ничего страшного.

На несколько секунд силуэт Альвина скрылся в царящем внутри часовни мраке. Затем раздался характерный звук, который обычно сопутствует опорожнению человеком желудка. Еще через некоторое время внутренности часовни будто воспламенились и все озарилось мягким подрагивающим светом системы масляных ламп, которые на удивление пробудились после стольких лет забвения.

Открывшаяся картина ужасала, и я, уже было приблизившийся ко входу на достаточное расстояние и потому начавший улавливать исходившие изнутри запахи, тоже не выдержал, и согнулся пополам, извергая из себя остатки обеденной трапезы. Если в доме Дарбина большую часть запахов удалось удалить через открытые окна, а смерть его наступила относительно недавно, и потому смрад разложения не успел так сильно пропитать место убийства, то здесь, в закупоренной на несколько дней часовне, попросту невозможно было находиться.

Альвин выбежал обратно почти сразу же после того, как ему удалось активироваться освещение. Выглядел он так, что любого покойника краше в гроб кладут: по бледному лицу струился пот, а глаза, обычно напоминающие колодцы, и вовсе превратились в какие-то черные провалы. Домнин вопреки своему обычаю не стал подкалывать друга, только отступил на шаг, брезгливо зажимая нос. Несколько минут мы выжидали, пока удушливый запах хоть немного выветрится, перебарывая любопытство, но вскоре не выдержали и, обмотав лица кусками тканей, напихав под них первые попавшиеся под руку наиболее пахучие травы, вошли внутрь.