bannerbanner
Тень Феникса
Тень Феникса

Полная версия

Тень Феникса

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 6

Пролог


В столице нет, наверное, ни единого окна, выполненного местными мастерами. Все стёкла и зеркала в Стаферос привозят из далёких пустынь юга, раскапывая руины городов погибшей некогда цивилизаций. Их привозят оттуда, где на горизонте можно увидеть стену великой тьмы. Говорят, древние строили свои города из того стекла, которым мы ныне пользуемся. Неудивительно, что наследие их было навеки похоронено в песках, ведь что, в конце концов, может противопоставить какой-то расплавленный песок доброму железу?


Антоний Струла, Жизнеописание престольного града.


Сиятельный Стаферос раскинулся, казалось, от горизонта до горизонта. Столица Шестой империи, выдерживающая натиск жадных до власти соседей уже более двух сотен лет. Древний Клемнос пал по одной простой причине: его зодчие слишком много сил вложили в красоту дворцов, великолепие парков, уют терм, обилие форумов и простор мощеных улиц. На его ошибках выросла новая столица, вместо пышности имперских шелков облачившаяся в вороненую сталь доспехов, опоясавшаяся тремя рядами могучих стен, призванных остановить любое воинство, решившее посягнуть на этот лакомый кусочек. Воды Алтума, второй по значимости судоходной реки империи, прорезавшие город на две неравные части, немного дальше разливались в огромное и глубоководное озеро, простирающееся на многие дни пути, вдоль побережья которого непрестанно курсировала боевая эскадра огненосных дромонов.

В центре города – холм, на котором расположился императорский дворцовый комплекс. Вокруг – последняя линия обороны, представляющая собой бастионы высотой тридцать футов, снабженные десятками башен-крепостей, каждая из которых сама по себе представляет внушительную угрозу для тех, кто решится осадить город. За стенами – Храмовые холмы, застроенные резиденциями самых влиятельных и богатых родов империи, блистательные соборы и парки, лучшие театры, библиотеки и арены, также огражденные от всего мира еще одной линией обороны. В низинах уютно расположились купеческие кварталы, торговые площади, дома ученых и деятелей искусства, большой Альпиев цирк и огромное количество таверн, стабул, трактиров и питейных заведений, которыми так славится это место.

Обособленно держится район фабрик и мастерских, в котором перерабатывается сырье, добываемое в провинциях, и производится абсолютно всё необходимое для благополучного существования столичного града, начиная с сандалий и позолотой для ночных горшков. Сотни и тысячи кожевников, гончаров, кузнецов, литейщиков, корзинщиков, мыловаров и еще многих и многих мастеров ежедневно создают такое количество грязи и копоти, что, не рассчитай зодчие Стафероса местную розу ветров до начала строительства городского комплекса, остальные кварталы неизбежно задохнулись бы в накрывшей их пелене черного тумана. Здесь бьётся стальное сердце империи, в горнах которого рождались лучшие мечи, щиты и доспехи для снабжения непрестанно воюющих на севере, юге, востоке и западе легионов.

Вне этого небольшого мирка, население которого составляло едва ли пятую часть всего Стафероса, обитало еще четыреста тысяч человек. Стены, их защищающие, были хотя и не так высоки, зато обладали весьма внушительной протяженностью. Еще одним крепким орешком, на который неизбежно наткнулись бы вероятные противники, стала крепость капитула ордена Антартеса. Громада из красноватого гранита возвышается, кажется, даже над цитаделью императора и неизменно внушает благоговейный страх жителям столицы. Мало кто посвящен в тайны, спрятанные в темных подвалах замка, и оттого слухи то о хранящихся в нем несметных сокровищах ордена, то о пыточных подвалах, где денно и нощно из еретиков раскаленными прутами выжигают скверну, прочно обосновались в головах горожан. Впрочем, последнее даже было достаточно близко к истине, поскольку в своих методах святые братья себя никогда не ограничивали, стараясь во что бы то ни стало не допустить распада некогда единой, а теперь уже изрядно поредевшей паствы бога-Феникса. Здесь же обитает Великий магистр ордена и все приближенные к нему члены малого совета, и именно отсюда во все прочие капитулы империи расходятся его высочайшие приказы и повеления.

Вот здесь, в этом городе роскоши и богатства, центре мировой торговли и дипломатии, священной столице и вотчине покровителя государства начинается история, конец которой можно найти лишь за много поприщ отсюда в далеких и холодных лесах Ауреваля. Солнце встает над империей, и начинается новый день. Далек еще тот миг, когда стальные легионы Ахвила придут на живописные мощеные белым камнем улицы Стафероса, неся с собой огонь и смерть. Здесь цветение жизни еще только набирает свою силу, распускаясь подобно яблоневому цвету в царском саду. Но плоды ее, однако же, не сулят этому миру ничего хорошего.

Глава 1


Времена рассвета ордена давно прошли, ныне здесь всем правит одно только золото.


Некий разочаровавшийся в своём обете монах.


Я открыл глаза, уставившись в украшенный незатейливой мозаикой потолок. Сон тут же выветрился из моей головы, будто его и не было, исчез быстрее тумана под палящими лучами утреннего солнца. За всю жизнь я так и не смог выудить из своей памяти хоть что-то внятное, оставшееся от ночного отдыха, кроме неясного послевкусия или странного осадка в душе. Пытаясь удержать воспоминания, я походил на страдающего от жажды человека посреди пустыни, который старается удержать пролившуюся на песок воду: руки ощущают прикосновение влаги, но во рту всё так же сухо.

Под раскрытым окном шумят на легком ветру старые пальмы. Жесткие и острые листья их пытаются проникнуть внутрь дома в тщетной попытке скрыться от раскаленного летнего солнца. От жары я становлюсь вялым и плохо соображаю, и потому барабанный стук в дверь не сразу доходит до меня. Единственный слуга, престарелый Грев, бывший пехотинец карательного корпуса, инвалид, уволенный из рядов ордена и пристроенный на эту непыльную работу, наверняка нашел себе место где-нибудь в саду и спит в тени, налакавшись молодого вина. С трудом мне удалось подняться на ноги и заставить себя стоять прямо. По крайней мере, у молодости есть одно неоспоримое преимущество: лет через десять такое количество выпитого свалит меня с ног не на несколько часов, а на несколько дней. Сейчас же я чувствовал себя вполне приемлемо, если не считать спирающего грудь жара из-за окна.

Вообще-то братьям ордена строжайше запрещалось употреблять любые хмельные напитки, но у меня, как и у многих других отпрысков благородных семей, состоящих на службе в святом воинстве, имелись свои привилегии. Пожалуй, даже собственный, хоть и небольшой дом уже был тем излишеством, за которым добропорядочному верующему положены определенные санкции в загробном мире, однако в нынешние времена подобная практика стала в порядке вещей. Многие влиятельные люди пытались добраться до власти всеми возможными способами, в том числе устраивая своих детей на определенные должности в ордене. Фактически, такие как я оставались светскими братьями, и потому никакого особого контроля со стороны клириков, занимающихся насаждением среди святой братии законов божиих, конечно же, не было. И потому, накинув легкую тунику, и напившись из кувшина с неприятно теплой водой, я, мысленно проклиная ленивого Грева, неспешно спустился на первый этаж к парадному входу, куда неизвестные (или неизвестный) не прекращали ломиться.

– День добрый, кир Маркус.

На пороге стоял послушник, одетый в грубо сшитую, больше похожую на мешок, тунику, подпоясанную расшитым незамысловатыми узорами отрезом ткани. Лицо худое и изможденное, глаза смотрят в пол, пытаясь не задерживаться ни на чем дольше пары секунд. Самый распространенный тип послушников, вышедший из многочисленных беспризорников, оставшихся на улицах от последних волн беженцев с севера, разорённого войной лет десять назад.

– И тебе здравствуй, – превозмогая недомогание, улыбнулся я, чем вызвал сильное смятение у визитера, не знающего, куда себя деть.

– Кир Трифон велел разыскать тебя и попросить срочно прибыть в капитул в его кабинет. А если… если ты, кир, по словам кира Трифона… не прибудешь так скоро, как он на это рассчитывает, то он велел передать, чтобы ты прибыл на площадь Аурена к дому кира Эммера…

Послушник так разнервничался, что мне даже стало немного жаль бедолагу. Естественно, он как мог, постарался смягчить послание не слишком скупого на выражения Трифона, однако даже в таком виде оно не предвещало ничего хорошего. Старший дознаватель был тем человеком, который, как говорится, вышел из низов, продравшись через тернии к тепленькому местечку в кабинете подальше от грязной работы. Никогда бы не подумал, что человек может быть настолько беспричинно злым и жестоким, пока не оказался под его прямой юрисдикцией, и потому сейчас моё сердце невольно ушло в пятки, как и у стоящего передо мной послушника. Впрочем, ему приходилось еще хуже: он боялся не только старшего дознавателя, но еще и представителя светского братства в моём лице. У меня, конечно, и в мыслях не было устраивать послушнику сцену за столь «раннее» пробуждение и беспокойство, но тот явно опасался худшего, привыкший к наказаниям за любой проступок.

– Хорошо, ступай. Я постараюсь не испытывать его терпение и поскорее отправлюсь в капитул.

– Боюсь, кир, тебе стоит сразу отправиться на площадь Аурена, – виновато хлопнув глазами, послушник даже отступил на полшага, – я здесь уже более часа стою, после того, как твой слуга отказался пускать меня на порог.

Я выругался в сердцах и трижды проклял тот день, когда согласился впустить в свой дом Грева. По правилам, мне не полагалось больше одного слуги, и к тому же выбирать можно было только из тех, на кого простиралось попечительство ордена, однако выбор мой, из всех прочих вариантов, оказался крайне неудачным.

– Тогда я туда и отправлюсь, – с трудом вернув лицу спокойное выражение, я захлопнул перед послушником дверь, оставив несчастного в расстроенных чувствах.

Времени у меня не оставалось, и потому тратить его на поиски нерадивого слуги я не стал. Быстро умывшись и сменив домашнюю тунику на более просторную, с золотым шитьем, опоясавшись кожаной перевязью с мечом, я вышел на улицу. Разгуливать по мостовым Стафероса пешком не слишком приличествовало положению, но площадь Аурена, на которой находился искомый дом, находилась всего в нескольких кварталах от дома. Тратить время на седлание Хлыста, а тем более, на ожидание паланкина, в данный момент смерти подобно. Знать бы только, зачем я понадобился Трифону, больше жизни ненавидевшему опоздания. Само собой, не будь я из рода Кемман, не видать мне нынешней должности как своих ушей, и это в лучшем случае. Но даже с учетом моего положения ласковых слов от старшего дознавателя ждать не стоит.

На раскаленных улицах ни души. Редкие в этих местах деревья, казалось, пригнулись к земле, не в силах выдержать гнет небесного светила, и только ветер, горячий и въедливый, непрестанно, но всё равно как-то лениво клевал их, будто падальщик умирающего буйвола. Мостовая исходила полуденным жаром, плавясь как олово в печи, и я будто бы чувствовал его даже сквозь толстые подошвы сандалий. За свои шестнадцать лет я еще ни разу не наблюдал такой жаркой погоды, и чувствовал себя соответствующе. Казалось, сам Антартес решил выжечь империю до тла и превратить ее в пустыню, какую мне доводилось некогда наблюдать далеко на юге в землях халифата Солдрейна. С наступлением жары город будто замер, уснул, накрытый одеялом из спертого воздуха, скорчился подобно иссохшему мертвецу. Последние два месяца я занимался лишь тем, что лежал на голых простынях, вечерами принимая гостей и сам изредка выбираясь на прогулки. Кроме вина в этом удушливом мире не осталось развлечений, и потому мы заливались им до самого горлышка, разбавляя его ледяной водой из подземных источников и льдом, ставшим теперь на вес золота. Жара выматывала и доводила до исступления, и даже ночью от нее не было спасения. Шумные прежде пиры превратились в собрания растянувшихся на мраморных полах тел, жаждущих лишь одного: прохлады. И потому нынешняя незапланированная прогулка вызывала во мне смешанные чувства. С одной стороны я был рад занять себя хоть чем-нибудь, но с другой – невыносимая жара и предстоящая встреча с Трифоном сказывались неприятным напряжением где-то в груди. Я был весь на взводе и чувство это, пожалуй, вовсе не было чем-то приятным.

Кир Эммер Дарбин, насколько я знал, был уполномоченным лицом и советником посла империи Ахвила, человек не слишком заметный и далеко не такой известный как сам посол. Что могло привлечь к нему людей из ордена, кроме очевидного шпионажа в пользу своего сюзерена? Впрочем, это и вовсе не было секретом, поскольку не существовало еще послов, которые бы им не занимались. Дознаватели расследовали ересь во всех ее проявлениях, в отдельных случаях – государственные и военные преступления. Широкий спектр услуг, которые наш кабинет оказывал Великому магистру, впрочем, на этом не заканчивался. Не думаю, что Дарбин попадал под какой-то из этих двух пунктов, поскольку, всем это известно, как член дипломатической миссии он молился своему пантеону богов совершенно открыто, а совершить какие бы то ни было преступления против империи на столь высоком уровне у него вряд ли бы получилось. Иные прецеденты, за которые брался кабинет дознавателей, существовали, но крайне мало, и большая их часть – мистического толка. Нечто подсказывало мне, будто сегодняшний день как раз и должен будет войти в эту категорию «иных».

Еще на подходе я заметил алые щиты ликторов ордена. Десяток стражей окружили дом достопочтимого Эммера, явно давая понять, что чужим глазам здесь не место. Облаченные в декоративные доспехи, выкрашенные в цвет, который принято было называть багряным, они больше походили на резных солдатиков из красного дерева, чем на живых людей. Я просто представить себе не мог, каково это, стоять на такой жаре в подобном обмундировании, и внутренне содрогнулся, мысленно поставив себя на их место. Стража либо не узнала меня, либо сделала вид, и потому проход к массивному крыльцу кира Дарбина оставался закрытым до тех пор, пока я не продемонстрировал этим стальным истуканам должностное кольцо на своём указательном пальце, выполненное из железа в виде свернувшегося феникса, единственный глаз которого заменял крошечный рубин. Обычные кольца, такие, как у меня, используемые для подтверждения полномочий братьев ордена, выглядели далеко не так шикарно, как у прочих выходцев из патрицианских семей, и по ним с легкостью можно было судить не только о занимаемой должности, но и о благосостоянии владельца. Знатного же брата обычно можно было увидеть и за милю, поскольку блеск его украшений мог затмить даже солнце. Я с удовольствием обменял подарок матери на простое, приличествующее моей скромной должности железное кольцо, хотя она, вероятно, считала, что положение обязывает носить только благородные металлы. Те времена, когда всего в империи можно было добиться благодаря собственному труду, и когда обычный лавровый венец служил лучшей наградой победителям, давно прошли. Ныне всем здесь правит одно лишь золото.

В просторном холле – прохлада. Обстановка дома на удивление скромная: несколько не слишком изысканных картин и статуй, почти что голые стены, обшитые панелями из красного дерева. Здесь же дежурит послушник, еще одно немое и бесправное орудие ордена, существующее на положении почти что рабском. А потому спрашивать у него что бы то ни было, не было никакого смысла, поскольку кроме приказов ему больше ничего знать не требовалось. Дальше – обширный зал, обставленный так же скромно, как и холл, двое гвардейцев и брат Экер возле массивного стеллажа с книгами, долговязый и тощий как палка. Лицо его, и без того безобразное, изрыто оспинами и прыщами, похожее на разбитую телегами дорогу. Только два синих как небо глаза смотрят на меня внимательно из этого жуткого месива и хоть как-то сглаживают общую нелицеприятную картину.

– Брат Маркус, – чистым и, я бы даже сказал, весьма приятным голосом обратился он ко мне. Голос был второй приятной чертой брата Экера. И последней.

– Я не сильно опоздал?

– Брат Трифон уже закончил здесь свои дела и отправился обратно в капитул, как и его первый помощник. Я думаю, он хочет лично доложить о случившемся магистру, но о действительных планах нашего брата мне знать недозволенно.

Одной из особенностей Экера также была болезненная мания называть всех членов ордена братьями и поддерживать «благообразную» манеру разговора. Выходец из знатного рода, он, однако же, впитал мудрость Книги Антартеса подобно губке, всегда и везде неуклонно следовал описываемым в ней правилах. Второй значимой для него истиной стали Устав и «Наставления послушникам», написанные первым Великим магистром, и спустя многие века давшие богатые всходы на плодородной почве ума брата Экера. Именно за это, да и, пожалуй, за безобразное лицо, старший дознаватель ненавидел его больше всех остальных своих подопечных.

– Как давно?

– Вы разминулись буквально на несколько минут. Брат Трифон был в большом гневе, и крайне нелестно отзывался о тебе, брат Маркус. Боюсь, произошедшие в этом доме события могли послужить причиной столь дурного расположения духа.

Его речь подсознательно раздражала меня, впрочем, как и всех остальных. При всем моем безразличном к нему отношении, находиться с ним в одной комнате дольше пяти минут казалось настоящей пыткой. Поэтому, недолго думая, я, отвергнув желание вызнать у Экера еще какую-нибудь подробность, направился к единственным ведущим из зала дверям, охраняемым двумя гвардейцами.

– Подожди, брат Маркус! – Экер протянул мне вслед тощую руку, будто пытаясь остановить.

– Я должен что-то знать, прежде чем войду туда?

– Боюсь, я так и не смог пересилить себя и взглянуть на то, что там произошло, в полной мере. И потому хочу предупредить тебя, ибо увиденное…

– Хорошо, брат мой, я тебя понял.

Развернувшись, я продолжил свой путь, оставив причитающего Экера там же, где его, по всей видимости, оставил Трифон. Перебирать книги, пожалуй, не самое интересное занятие. Возможно, он питал надежду найти среди сотен томов нечто запрещенное или компрометирующее, но, скорее всего, просто отослал ненавистного ему Экера подальше от главного дела, заставив рыться в бумагах.

Когда массивные дубовые двери распахнулись передо мной, в нос мне ударил резкий и острый запах крови и выпущенных наружу внутренностей. Через разбитые окна в комнату проникал жаркий уличный воздух, отчего вонь лишь усиливалась. Тело Эммера Дарбина, а я не сомневался, что жертвой стал именно он, а не кто-то из его слуг, родственников или друзей, уже вынесли, о чем свидетельствовала огромная лужа крови и частицы раздробленного черепа в углу рядом с альковом. Спальня оказалась почти такой же большой, как и зал, но обставлена в совершенно противоположном стиле: здесь уместились сотни и даже тысячи совершенно разных вещей, по большей части, статуэток всевозможных форм и размеров. Порядок, некогда царивший здесь, оказался полностью нарушен, и почти всё вокруг превратилось в обломки. Кровь и слизь покрывали, казалось, все стены от пола до потолка таким ровным слоем, будто Эммер взорвался изнутри, а затем то, что от него осталось.. впрочем, больше ничего и не осталось. Я едва сдерживал порывы взбунтовавшегося желудка, и больших усилий требовало удержаться от желания немедленно выбежать прочь. Выйти всё же пришлось: оторвав часть занавески и обмотавшись ею до самых глаз, я, под удивленные взгляды брата Экера, вернулся обратно.

Сложно сказать, что именно тянуло меня внутрь. Было ли это простым любопытством или мальчишеским авантюризмом, распирающим чувством близости какой-то тайны или же простой глупостью. Я мог просто отправиться в капитул и предстать пред очами Трифона, который наверняка поручил бы мне работу сродни той, что так старательно исполняет брат Экер. Мог бы просто пойти домой и заснуть в тени садовых деревьев, предварительно прогнав оттуда нерадивого Грева. Светские братья – птицы свободного полета, и по большому счету никому ничем не обязаны, кроме, конечно же, пресловутого долга перед своим родом. Род же обеспечивал карьерный рост в ордене, и никакие личные заслуги не продвинут тебя вверх по карьерной лестнице, минуя очередь из таких же знатных особ, пока не будут уплачены определенные суммы и не будет в очередной раз поделена имперская сфера влияния. Я – лишь пешка в углу игральной доски, третий сын, о фигуре которого вспоминают только когда нужно сделать ничего не значащий ход, потянуть время. Быть может, при удачном стечении обстоятельств эта пешка и сможет стать ферзем, но, как ни крути, за раз можно сходить только на одну клетку, а фигур на доске так много…

Я осторожно ступал по залитому запекшейся уже кровью полу, глазами пытаясь зацепиться хоть за что-то, что могло бы указывать на причину всего здесь произошедшего. Никогда прежде мне не доводилось сталкиваться с обязанностями вигилов и квесторов, и потому кровавые потеки и остатки внутренностей могли сказать мне лишь одно: человек, потерявший столько крови, однозначно мертв. Кто его убил и как, а главное, что здесь забыли агенты кабинета дознавателей, для меня оставалось тайной за семью печатями. Единственное, что мне удалось обнаружить на месте преступления – разрисованный причудливыми символами, графиками и формулами пергамент шириной в две моей ладони и длиной в три. Он прилип к полу и с одной стороны был сплошь покрыт вязкой и дурно пахнущей субстанцией, но с другой, на удивление, совершенно чист. Лежал он отчего-то именно так, будто убийца нарочно оставил его на виду, сказав этим: «Посмотрите-ка на это!». Что-то знакомое проступало во всех этих четко очерченных линиях с координатами наподобие тех, что используют, вероятно, в географических картах. Нечто связанное с магией. Пропустил ли Трифон или кто-то из его людей этот клочок бумаги из чувства брезгливости, или же они нашли более подходящее доказательство тому, что здесь произошло, пока оставалось загадкой. Я аккуратно очистил листок от крови и, завернув в ткань всё той же занавески, сунул его в кошель. Быть может, это моё расследование и улика – лишь часть детской игры, а может, нечто более серьезное. Мне больше всего хотелось сделать наконец хоть что-то стоящее, а не просто выполнять мелкие поручения старшего дознавателя до тех пор, пока сам им не стану. Следовало отправиться к нему и передать эту пусть и сомнительную улику, но боязнь облажаться с каждой секундой отчего-то лишь нарастала во мне. Я еще минут сорок бродил вокруг да около, окончательно испачкав обувь и ноги в кровавой каше, на жаре превратившейся в зловонную жижу и пропитавшую, казалось, меня насквозь, но не нашел решительно ничего стоящего.

Эммер оказался заядлым коллекционером. В его маленьком по местным меркам доме всего в один этаж, оказалось собрано более пяти сотен фигурок людей в различных позах, разного пола и возраста, выполненных из всевозможных материалов, начиная с дерева и заканчивая слоновьей костью. Интересная коллекция, несомненно, достойная внимания, но сейчас было не до нее. Все бумаги и документы оказались вынесены еще до моего прихода, и потому рабочий стол Дарбина и его шкафы оказались пусты. Быть может, что-то из их содержимого прихватил и убийца, однако узнать об этом достоверно пока не представлялось возможным. Если я не хотел получить часовую лекцию от Трифона за праздное времяпрепровождение, следовало хоть немного разобраться в том, что я нашел. А выяснить это можно было одним единственным способом: спросить человека, который предположительно в этом разбирается. Таким человеком был Альвин Малий, имперский боевой инженер, еще не окончивший своё обучение, но уже кое-что понимающий в науке, которую многие называют не иначе как волшебством. Проблема заключалась лишь в одном: чтобы добраться до места его обитания, предстояло выехать за город и, на случай, если найденный мной клочок бумаги окажется бесполезным, вернуться хотя бы к вечеру. В противном случае Трифон просто оторвет мне голову, даже не посмотрев на моё происхождение. Дело впервые приняло столь значительные обороты, и потому нечто подсказывало мне: уклоняться от указаний своего непосредственного начальника не стоило.

***

Университет, а точнее тот его факультет, на котором обучались боевые инженеры империи, располагался в семи милях от Стафероса. Настоящий замок, укрепленный не хуже цитадели императора, но куда более компактный. В нынешние времена дворцы утратили своё былое значение, хранилища знаний превратились в твердыни, как и всё то, что представляло хоть какую-то ценность для народов империи. Каждый патриций и каждый священник имели собственную крепость, что, несомненно, при определенных обстоятельствах могло бы послужить причиной развала государства в ходе гражданской войны. Когда для подавления восстания приходится раз за разом терять сотни легионеров у каждой захудалой крепостицы каждого самодовольного дината, решившего оспорить власть императора, через несколько поприщ можно обнаружить, что в каждом из легионов осталось людей не более чем на пару когорт. Так было раньше. Так пали Третья и Четвертая Империи. Императоры Пятой разрушили все крепости и замки, окружив страну сплошным кольцом укреплений, именуемой Стальной Цепью. Останки её, несмотря на старание местных жителей, берущих из неё материал для строительства своих домов, до сих пор можно лицезреть на любом из рубежей империи. Спустя сто семь лет пришла варварская орда из степей Келлегана и, прорвав самое слабое звено, заполнила все земли Империи, как вода заполняет кувшин. Лишенные поставок продовольствия, размазанные по огромной территории, легионы не смогли ничего противопоставить этой чудовищной силе. Но Феникс оказался куда более живучим, чем могли предполагать его враги. За всё время правления новой династии Хаири, чьи предки происходили из соседней империи Ахвила, произошло значительное укрепление государственного и общественного аппарата путем создания ордена Антартеса, и в частности инквизиции. Религия стала не местом спасения, но карающей дланью императора. Все, кто замышлял заговор или хоть как-то представлял опасность для интересов и безопасности государства, приравнивались к еретикам, подлежащим сожжению на костре. Капитулы разрослись так густо, и так глубоко проникла шпионская сеть ордена, что превзошла все ожидания императоров, их создававших. «Огонь очистил гниющие раны», – любил говорить Мидиний Хаири. И в какой-то степени он был прав, если не считать того, что вместе с гноем этот огонь сжег и всё мясо до костей.

На страницу:
1 из 6