Хроники Нордланда. Пепел розы

– Как твоя Аврора?

– Ей намного лучше, спасибо. Гэбриэл, – Алиса принялась теребить декоративную, оплетенную серебряным шнуром пуговку на его жилете, – я не хотела тебе говорить… Но это становится невыносимо!

– Что случилось? – нахмурился Гэбриэл, который только что хотел спросить про Жанну.

– Есть один рыцарь… Если его можно так назвать.

– И что? – напрягся Гэбриэл. Жанна мгновенно была забыта.

– Только, пожалуйста, не делай ничего грубого, ладно?.. Просто он мне неприятен со своими знаками внимания. Я пыталась поставить его на место, но он почему-то не принимает меня всерьез.

– Кто это? – По скулам Гэбриэла забегали желваки.

– Гэбриэл, обещай мне, что ничего ужасного не сделаешь?..

– Я постараюсь. – Пообещал он.

– Это сэр Юджин… Он давно волочится за мной, еще до нашей помолвки… Он считает, что девушки сами не знают, чего хотят, и… Ну… он не желает меня слушать, говорит, если женщина сказала «нет», это значит «да».

– Ничего. – Пообещал Гэбриэл, зло сузив длинные эльфийские глаза. – Меня он послушает. Я ему всяко кокетливой девицей не покажусь. – От злости он даже не обратил внимания на то, какие опасные злорадные огонечки мерцают в темных глазах его феечки. Алиса была в гневе и не против была бы и убийства сэра Юджина, но Гэбриэла она искренне любила, и не хотела, чтобы он потерпел от этой ситуации хоть какой-то ущерб, даже репутационный. Ничего. Проводив жениха, феечка сплела пальчики, замерев в саду. Она и так справится. Они с Авророй уже говорили о том, что было бы, если бы не этот выкидыш. Когда у нее появился бы живот, позора было бы уже не скрыть! А что, если она, Аврора – не единственная?! И что, если Юджин готовил то же самое для Алисы, например?!

А Гэбриэл, окаменев от бешенства, спустился почти бегом в конюшню. Нет, прямо сейчас он на разборки не ринется. Гэбриэл знал за собой грех плохо контролируемой ярости, как говорят – фамильный для Хлорингов. При его невероятной физической силе, всплеск этой ярости может стать фатальным для всех окружающих – как было уже с Локи. Лучше он прокатится в этот самый Малый Город, подумает, остынет, и решит, как ему быть с этим… сэром Юджином.

– Не удивлен. – Заметил брат, когда Гэбриэл по пути заехал к нему. – Он, да приятель его, Конрад фон Зальце, два любителя сладенького на халяву. Выбирают сирот и бесприданниц, дурят головенки обещанием жениться, великой страстью, ла-ла-ла. За них ведь заступиться некому. Но что он на твою невесту губенки свои слюнявые распустил, это уже беспредел.

– И что будет, если я, к примеру, малость его того… приземлю?

– Ничего. Даже если убьешь – ничего тебе фатального не будет. Кто он, и кто ты. Ну, покаешься, пожертвуешь францисканцам на помин души кругленькую сумму, может, придется в паломничество какое пуститься. Крест каменный закажешь, поставишь. Но в настоящий момент до убийства лучше не доводить. Да и не за что пока. А вот проучить – следует.

– Я проучу. – Пообещал Гэбриэл. – Я так проучу, что…

– Да уж, Младший! – рассмеялся Гарет. – Когда ты такое лицо делаешь, я сам тебя боюсь!

– Ладно. Я в Малый Город.

– Иво твой вернулся?

– Нет. И это… – Вспомнил Гэбриэл, – Глэдис-то тоже до сей поры не вернулась. Это нормально?

– Нет. – После небольшой паузы ответил Гарет, мигом посерьезнев. – Это не нормально.

– Я Лодо за нею хочу отправить.

– Отправь. А с тобой Марчелло поедет. Если капитан стражи туда помчался, дело серьезное. Великая Ночь, как-никак. Я бы сам поехал, но я же вроде как серьезно ранен. – Он весело усмехнулся. – Начну ездить туда-сюда, и конец моему уединению. Вернешься, расскажешь.

Гэбриэлу капитан стражи нравился. Серьезный и умный, – так подумал он про него при первом взгляде, еще во время суда над клеветниками. И капитан стражи это чувствовал, а потому искренне обрадовался, увидев, что вместо герцога приехал его брат. Еще при въезде в город Гэбриэл понял, что случилось что-то из ряда вон: в эту пору, когда, как говорили крестьяне, день год кормит, согнать крестьянина с поля могло только какое-то неслыханное событие. К его шайру бросились стражники, и на их лицах застыло выражение, которого Гэбриэл не понял и сильнее напрягся.

– Что-то серьезное, сеньор. – Предупредил Марчелло. – Не меньше убийства.

– Не иначе. – Бросил Гэбриэл, спешиваясь. Его огромный шайр возвышался над лошадьми стражи, крестьянскими лошадками и даже лошадьми местного графа и его свиты, словно ирландский волкодав над сворой шавок. И примерно так же высился двухметровый Гэбриэл над остальной толпой, когда пошел к дому, у которого толпился народ. Где-то надрывно, дико кричала женщина, и он поморщился, глянув в ту сторону – не то амбар, не то хлев. Один из прибывших с ним кнехтов тут же поспешил туда, узнать, что и кто. Навстречу Гэбриэлу на крыльцо дома с выбитой и расколотой пополам дверью вышли капитан стражи и местный граф, с которым Гэбриэл был уже хорошо знаком по многочисленным обедам, пирам и праздникам.

– Ваше сиятельство! – Воскликнул он. И Гэбриэл увидел на его лице то же выражение. Отчаяние, недоумение, даже какой-то ужас, и – огромная растерянность.

– Как здоровье их светлости?

– Нормально. – Бросил Гэбриэл. – Что тут у вас?

– Вы сами зайдите… Гляньте. У меня слов нет… просто слов нет. Я даже не знаю, делать-то что?.. Бабу толпа-то растерзала сразу, а мужик заперся в доме… Мы дверь выломали, взяли его… Но даже не знаю, что дальше делать. Такое злодейство страшное… Святой Аскольд и все сорок мучеников! В голове не укладывается…

Войдя в дом, довольно зажиточный, даже двухэтажный, Гэбриэл ощутил приятный запах жареного, только чуть подгорелого, мяса. И тут же увидел мужика, которого охраняли стражники с лицами, какие бывают у людей, которых давно и мощно тошнит. Мужик был избит, пьян, и что-то гневно бормотал себе под нос.

– Перед тобой принц крови, мразь! – С остервенением пнул его капитан стражи, обычно сдержанный и очень спокойный. Теперь же Гэбриэл впервые с изумлением заметил, что того всего трясет от бешенства.

– Что он сделал? – Спросил удивленно и настороженно.

– Да вот… – Сглотнув, указал в сторону стола граф и поспешно отвернулся. Марчелло подошел, поднял край льняного полотенца с чего-то маленького, лежавшего на столе, и воскликнул в ужасе, отшатываясь:

– Мадонна миа!

Гэбриэл подошел, глянул, и в первые мгновения даже не понял, что он видит – или просто рассудок его до последнего отказывался верить в то, что именно ЭТО он и видит. Эти несколько секунд он просто стоял и смотрел; потом, осознав, на что смотрит, отшатнулся, позеленев, зажмурился, проклиная себя за то, что смотрел и теперь не сможет забыть этого до конца своих дней. Ринулся на воздух: запах теперь вызывал рвотный рефлекс, он не мог его ощущать, не мог оставаться в этой комнате. Навстречу ему спешил местный священник, настоятель местного храма, взглянул на Гэбриэла с живейшим сочувствием, – ему, видимо, все уже рассказали. Люди за оградой загудели, зароптали гневно, требуя, чтобы им отдали «Злодея».

– Вот, выпейте! – Марчелло был уже рядом, дал ему что-то, что Гэбриэл заглотил одним махом, торопясь справиться с подступившей к горлу рвотой. Горло ошпарило так, что он закашлялся, задохнулся, но тут же пришел в себя:

– Это что за хрень?! – Воскликнул сипло.

– Виноградный спирт, сеньор. Вам лучше?

– Мне никогда уже хорошо не будет. – Пожаловался Гэбриэл. Оглянулся.

– Как это случилось? Пожар был?

– Нет. – Ответил капитан, глядя с сочувствием и пониманием. – Злодейство и умысел, в том-то и беда.

– Черт, да кто там орет?! – Взорвался Гэбриэл.

– Мать. – Пояснил капитан. – Девчонка, дочь этих вот… Нагуляла мальчишку, но не полукровка, говорят, нормальный был мальчик, человеческое дитя… – Стражники рядом закивали. – А в Великую Ночь вышла с другими девушками на горку, посмотреть эльфийские летучие огни. А эти… – Мужчина поморщился, – что уж с ними случилось, даже и не знаю, но бросили они мальчика в печь.

– Мертвого? – С надеждой спросил Гэбриэл. Даже просяще. Капитан покачал головой:

– Вряд ли.

– Верно. – Ответил Марчелло, тоже бледный и несчастный. – По всему видно, что бедный бамбино был жив.

– Сколько ему… – Гэбриэл поморщился, – было?..

– Год… и сколько-то месяцев.

– Год и два. – Подсказал стражник из местных.

– Девчонка пришла домой и увидела. – Продолжил капитан. – Как уж и когда, не знаю, выскочила на крыльцо и стала кричать. И пока не переставала. Соседи побежали посмотреть, и того… озверели. Вытащили этих на улицу и бабу тут же и растерзали, а этот удрал и заперся… Я уж говорил.

– И я даже не представляю, – пожаловался граф, вытираясь платком, – как и за что именно его судить и казнить. Даже закона такого не знаю, чтобы такое злодейство страшное карал.

– А что он говорит? – Спросил Гэбриэл, с трудом усмиряя первый дикий порыв самому, лично, пойти и порвать тварь на куски. За ребенка и за себя, который теперь уже никогда не сможет это забыть.

– Он пьян. – Кратко ответил капитан. – Бормочет, что, дескать, мальчонка – подкидыш эльфийский.

– Отец… – Выдавил из себя Гэбриэл, которого вновь скрутило, – его высочество… решит… Только видеть ему этого – не надо! Марчелло, да успокой ты эту! Сделай что-нибудь, чтобы не орала, и так тошно!

– Merde! – Выругался Гарет, глянув на поджаренный олений окорок перед собой. – Ну, Младшего и скрутило!.. Что ж там такое-то… Нет, не могу. – Он отодвинул от себя блюдо. – Убери, Тополек, не то стошнит. Дай сидру, что ли.

Мария споро убрала от Гарета мясо, слегка встревожившись – чтобы герцог отказался от мяса! Это было что-то неслыханное. По пути осторожно понюхала блюдо: не провоняло ли? Или какие специи не те? Она любила экспериментировать с травами и приправами, неужели переборщила?.. Нет, запах был приятный, аппетитный, сама бы съела. Гарет уже как-то говорил ей, что чувствует все, что и брат, как бы далеко они друг от друга ни были. И Гэбриэл говорил то же самое. Значит, дурно сейчас было ему?.. Девушка встревожилась. Она любила их обоих, хоть и по-разному, но одинаково верно и сильно. Принесла Гарету рулетики из слоеного теста, с вишней внутри:

– Съешьте хоть это, нельзя же оставаться совсем голодным. И если хотите что-то еще, только скажите.

Гарет с сомнением присмотрелся к рулетикам:

– Выглядят аппетитно. И вроде ничего, пахнут хорошо. Это не мне плохо, Тополек, это брату. Что-то там, в Малом Городе, и вправду, хреновое случилось. Я прямо чувствую, как его крутит. Не бери в голову.

– Вы же знаете, как я его люблю. – Возразила Мария. – Как я могу не переживать?..

– Да. – Вздохнул Гарет и сунул в рот рулетик. – Знаю, конечно, знаю. Не волнуйся, судя по ощущениям, он жив и здоров, только что-то там не то произошло… Тошно ему. Не знаю, как сказать. Приедет, расскажет.

– Кто-то приехал! – У эльдар слух был даже острее, чем у полукровки Гарета, и он не раз к своему удивлению убеждался в этом: герцог привык к своему превосходству над окружающими, в том числе и в этом, и ему забавно было видеть кого-то, кто превосходил его хоть в чем-то. Мария метнулась за дверь, и вскоре он услышал ее радостный голос: она приветствовала Моисея. Старый лекарь одевался все в то же серое бесформенное одеяние, и ездил исключительно на ослике, стареньком толстеньком Вельзевуле, и некоторым, кто не знал его близко, казался донельзя комичной фигурой. Но все, кто его любил, принимали это чудачество с нежностью. В том числе и Мария, которая чмокнула ослика в нос и потрепала по шее:

– Привет, мой хороший! Не устал?

– Чтоб я так уставал, как этот серый лентяй! – Вздохнул Моисей. – За то время, что он вез меня сюда, я мог бы обойти пешком всю Ойкумену!

– Ну, что вы! – Мария гладила ласкавшегося к ней ослика. Ганс подошел, радостно улыбаясь: он тоже любил обоих, и Моисея, и его верного скакуна.

– У меня есть для нашего герцога очень важные новости. – Вздохнул Моисей. – Не очень приятные, но очень важные. – Мария подала ему руку, и он оперся о нее, другой рукой опираясь на трость. С каждым годом ему все тяжелее становилось ходить, и эти поездки отнимали не только массу времени, но и сил. И тем не менее, старый еврей прекрасно отдавал себе отчет в том, как изменилось его самочувствие в Хефлинуэлле – изменилось в лучшую сторону. В его возрасте, далеко за семьдесят, и с его болезнями, он должен был чувствовать себя куда хуже, и тем не менее…

– Что-то случилось? – Осторожно спросила Мария.

– Да-да. – Кивнул Моисей. – И много, что случилось. Мне только сегодня пришло письмо из Лионеса, от Бенечки, это внучатый племянник Соломона Райя, такой замечательный мальчик! Правда, мальчику уже сорок восемь лет, но для нас он-таки мальчик, и тут уж ничего не поделаешь… Спроси его светлость, девочка, готов ли он дать мне его уши, чтобы я уже мог ему кое-что сказать.

Гэбриэлу понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя и кое-как, но определиться с тем, что следует делать. Марчелло очень ему помог, вполголоса рассказывая ему различные случаи из своих воспоминаний об Италии, Испании и Аквитании. Графу Валенскому было очень тяжело, но при людях, вассалах и подданных своих отца и брата, он не мог выказывать слабость. Ему скорее простили бы жестокость, но слабость – никогда, и Гэбриэл знал это не хуже брата, познал этот жестокий закон стаи еще в Конюшне. Поэтому часть своего ужаса он вложил в грязную ругань – что ему, он бандит и неуч! Простят! – и грубость. Преступника заковали в кандалы и вывезли с подворья в клетке, как зверя. Вдобавок, клетка не давала людям дотянуться до него, а бросать камни не давала стража – главным образом потому, что большая часть камней в стражу же и летела. Громко рявкнув, что судьбу негодяя будет решать сам его высочество, Гэбриэл толпу слегка утихомирил, люди почитали принца Элодисского и верили в его правосудие… Правда, кто-то попытался посетовать на милосердие его высочества, а преступник-то милосердия не заслуживает!

– Он вообще ничего человеческого не заслуживает. – Отрезал Гэбриэл. – Все, что нормальному тупому душегубу полагается, для него – слишком мало. В Гранствилле его высокопреосвященство гостит, вот они с его высочеством и решат, как наказать эту погань. Мне только одно в голову приходит: башку ему оторвать. Но этого ему недостаточно!

– Сжечь его! – раздались крики, причем в основном, как ни странно, женские. – На кол его и подпалить снизу! Пусть коптится живьем!

– В «железную деву» его!

– Разорвать его конями на части!

– Собакам бросить!

– Свиньям лучше!

Под эти пожелания и предложения телега с клеткой, влекомая парой трудолюбивых мулов, и окруженная стражей, тронулась в сторону Гранствилла. Гэбриэл и граф Малого Города возглавили процессию. Последний всю дорогу жаловался на эту ситуацию вообще и трудности последних недель – в частности. Налетов на деревни больше нет, спасибо Хлорингам и отдельное – мастеру Грэю, но частные неприятности постоянно случаются. Там девочку убьют, изнасиловав, там мальчика тому же подвергнут, там группу лесорубов перебьют, там еще какая напасть.

– А то еще скотину перережут, прямо нелюди какие-то, право-слово. И бросят, да еще так пакостно, с членовредительством, с глумлением непотребным, так, что и смотреть-то тяжко. И все списывается на то, что это вообще в природе полукровок: вот так поступать. Очень, очень неприятно, и в ваш огород камень тоже… Я человек прогрессивных взглядов, всех под одно лекало не подгоняю, но черни-то не объяснишь. Чернь – она чернь и есть, тупая, несознательная, злорадная и пакостная. Сервам и вилланам, им даже нравится, что есть кто-то хуже них, они так себя начинают даже людьми ощущать. А там, глядишь, и до бунта созреют. Им только дай волю, только позволь голову поднять, тут же начинают права качать. А ведь их единственное право: послушание, трудолюбие и труд, так не нами заведено, а от века идет.

– Его высочество говорит, – попробовал возразить Гэбриэл, – что это от безграмотности…

– Их высочество – человек высоких идеалов и огромной души, человек не нашего времени, а времен Второго Пришествия, житель Града Божия, не нашей юдоли слез. – Вздохнул граф. – Я сам, лично, обнажу меч в его славу и защиту, и жизнь за него отдам, и любой в Пойме сделает это, не колеблясь. Их высочество верит в людей… в истину, в идеалы… Храни его, Господь! Хочется, ваше сиятельство, хочется верить и мне, но с каждым годом вера эта истончается и истончается, и остались от нее пара клочков, и те – тоньше тумана утреннего. Вот сегодняшнее чудовищное злодейство: как уложить его в наши представления о людях? Кто человек сей есть: сумасшедший? Чудовище? Монстра лютая? Нет, соседи говорят: шибко пьет, жену и дочку лупит, но в иных злодействах не был уличен, да и разумом крепок. Даже во хмелю. Ленив, правда, и празден, живет с того, что дочь зарабатывала шитьем и вязанием, да с огорода, в котором тоже женщины его работали. А жена его?.. Тоже женщина праздная и сильно пьющая, но нормальная, даже набожная. Разумеется, байстрюку своему они были не рады, и даже пытались дочь из дома выгнать, я приезжал лично, разбирался, успокаивал. Обещал помощь. Но чтобы так вот, кому в голову-то придет?

– Да. – Кивнул Гэбриэл. И подумал про Доктора. В Садах Мечты огня практически нигде не было… Особенно там, где находились их рабы. У них вообще не было доступа ни к огню, ни к какому-никакому оружию. Но если бы был – что остановило бы эту пучеглазую мразь от подобного поступка? Да ничто. «Вот это и есть настоящее зло. – Подумалось ему. – Не драконы, которых можно убить, и которых сразу видно, не вампиры, не тролли рыжие даже. Зло – это то, что в башке вот у этих тупых уродов, которые даже не понимают, какое они зло. Он вон сидит в клетке, его везут на суд и казнь, но что ему нужно?.. Он кается, просит прощения, милосердия, может, бравирует своим злодейством и глумится над своими стражниками, или объясняется, оправдывается? – нет! Он просит «Христа ради» опохмелиться, а то трубы горят! И в его плаксивой просьбе святая уверенность, что его понимают и обязательно сжалятся и дадут.

– Если какая-нибудь «лядь, – повысил он голос, чуть развернув коня, – поднесет ему выпить, хоть каплю, я лично эту суку на ближайшей осине повешу. Два раза повторять не буду. – Он рискнул и посмотрел на преступника. Обычный, пьяненький, не особенно могучий персонаж, даже не урод, рожа обычная, не злодейская. Довольно опрятный, не оборванец, не жак какой-нибудь. Бритый. Если не считать синяков, разбитой губы и сбитых костяшек пальцев, да беспорядка в одежде, приличный горожанин. Снаружи. А внутри – тварь, которая убила собственного внука. Чудовищно, нереально чудовищно и жестоко убила. И как их опознаешь, как отличишь одного от другого?! Эльфы и не пытаются. – Подумалось Гэбриэлу. Да и сами люди – не могут. И придумывают собственные способы, по мере своего разумения и возможностей. Кто приписывает самое страшное зло евреям, кто – полукровкам, кто – соседям, кто еще кому, но лишь бы определиться хоть как-то, лишь бы почувствовать почву под ногами, уверенность в том, что зло имеет приметы и облик, по которым его можно сразу опознать и обезопаситься от него. А главное – не признаваться в том, что порой зло – это ты сам.

Постепенно даже до охранников Садов Мечты начало доходить, насколько все плохо. Самая малая провинность теперь приводила к исчезновению парня, без каких-либо предварительных наказаний и внушений. Бездну следовало кормить, а корма становилось все меньше, и в ход шло всё. И все. Клык и Ветер, неразлучная парочка, часто с тревогой обсуждали происходящее, и в конце концов, пришли к однозначному выводу: пора валить. Ветер утверждал, что один из их бывших приятелей, кватронец Волкодав, уже сбежал, и даже обустроился в какой-то брошенной башне, подле сожженного ими же поселка Гремячий.

– А ты откудова знаешь? – Усомнился Клык.

– Да уж знаю. Встретил его как-то, тот в Найнпорт приходил, за припасами. В нашем тряпье. Я ему пообещал не говорить никому, а он и сказал, что в Гремячем обосновался, в какой-то башне, предложил к нему смотать. Я сказал, что подумаю. И он того, спрашивал, нельзя ли с собой как-нибудь девку какую прихватить. Из наших. Деревенские, мол, стремные.

– Ага. А еще, – ухмыльнулся Клык, – всю казну нашего папы Хэ. Че мелочиться-то?..

– Да ладно ты. Жаль, что ту, ну, помнишь, с пузом, мы Вепрю отдали, да? Забрали бы ее.

– Ты уже того, все решил?

– А ты хочешь остаться?

– Не-а. – Подумав, энергично помотал головой Клык. – Не хочу. Ну его нахрен, Хэ нашего, жадный стал, дурной, как пьяная собака. Но это, Гремячее – оно ж близко?

– Зато там видно все, если дежурного ставить, и удрать есть куда. Не к эльфам же валить, они, говорят, нашего брата того, не пускают к себе. А люди нас сам знаешь, как любят.

– да уж. – Криво усмехнулся Клык, размышляя. А что? Можно. Теперь, когда в Садах Мечты, да и вообще на Красной Скале, полный бардак и хаос, это очень даже реально. Доктор, тот вообще стал какой-то чокнутый, глушит опиумную настойку и знать ничего не хочет, и в Девичнике заправляет Арес, который и в Приюте почти не появляется, только жратву заносит. Клык знал, что свою девку, ту самую Паскуду, Арес прячет наверху, в маленькой комнатке, где обычно держали либо выздоравливающих, либо какую-нибудь особенную девку; но молчал – пускай его держит, ему-то что? Паскуда отлично умела лечить, Клык уже пару раз и сам воспользовался ее услугами: Доктора-то не допросишься, глаза зальет опиумом, и все по хрену.

– Слушай, а может, Ареса с Паскудой возьмем? – Осенило его. – А че, она девка смачная.

– А че. – Подумав, решил Ветер. – И Арес парень ниче такой. Сколотим банду, четыре пацана – это уже сила! Будем потихоньку местных потрошить, проживем! А Паскуда, она ведь того, и вылечит, если че!

Для Ареса и Киры, как ни странно, это были самые лучшие дни их жизни. Да, еды было мало, и она была дурной и скудной. Да, было тревожно, а порою и откровенно страшно. Красную Скалу то и дело трясло, сыпалась штукатурка, стены шли трещинами, из которых сочился хорошо видный на свету темный дым с отвратительным запахом, и обитателям Садов Мечты было очень страшно, особенно ночами… Но в то же время еще две души в этом аду нашли друг друга, и не променяли бы свое странное счастье ни на что иное. Арес был не таким, как Гор/Гэбриэл, и противоречия их отношений и приказов и традиций Садов Мечты его не тревожили; он принял это без внутренней борьбы. Гор служил тому, во что верил, Арес – просто покорялся внешним обстоятельствам непреодолимой силы. Так же спокойно и внешне невозмутимо, как жил прежде, как принимал любовь и ласки Януса, которого не любил и не хотел, но терпел, Арес принял и теперешние перемены, но вот Киру он полюбил. Девушка стала ему дорога. В ней скрывалась сила, такая неожиданная и даже невероятная в хрупком теле, особенно хрупком теперь, когда ей постоянно приходилось голодать! И Арес эту силу уважал. Он приносил Кире еду, которую добывал для нее всеми правдами и неправдами, но девушка неизменно делила ее с другими девушками, угасающими в Девичнике не смотря даже на то, что Хозяин, скрепя сердце и страшно этим недовольный, велел все-таки их поберечь. Теперь они могли лежать все время после ухода гостей, если на них не остановился ничей выбор, их почти не истязал Доктор, погруженный в опиумный дурман, но сил и желания жить у них не осталось совсем. От предыдущего Привоза остались только две девушки-полукровки, от Привоза Марии – только Саманта, кудрявая Марта и Клэр. Маленькая девочка, такая хрупкая и ранимая с виду, оказалась крепче других, но выживала ценой полнейшей апатии, в которую погрузилась с головой. Она не реагировала ни на что, кроме вбитых с такой жестокостью команд, даже на ласку и заботу Киры. Та так о ней беспокоилась! Понимая, что так для девочки лучше, так она не страдает, Кира в то же время беспокоилась о том, что и кратковременные радости вроде заботы, каких-то скудных вкусностей, ее ласка – все это проходило мимо Клэр, которая оставалась безучастной ко всему вообще. И в то же время Кира так была счастлива, что ей было даже стыдно. Арес не только заботился о ней и относился неизменно ласково, он так же спокойно и невозмутимо принял ее миссию и помогал ей, чем мог. К девушкам Арес никогда не относился с требуемой жестокостью, просто хорошо исполнял то, что от него хотели. В душе он считал, что избивать их вовсе не обязательно, есть и другие способы. А еще ему до сих пор было стыдно за то, как он повел себя с Марией, отдав ее Доктору. Конечно, он понимал, что у него другого выхода тогда не было, и вернись все обратно, он снова сделал бы то, что сделал, но стыд остался… И этот стыд теперь побуждал его хоть как-то искупать свою вину, тем более, что теперь это стало реально и практически безопасно. Доктор слегка вроде как повредился в уме, и даже если иногда он и заставал Ареса и Киру врасплох, Арес научился с этим справляться: дашь ему по башке хорошенько, оттащишь в его комнаты, и тот, очнувшись, уже ничего не помнит.