Две тысячи журавлей

Чтобы отвлечься от унылых мыслей – мне вдруг резко расхотелось становиться призраком ради помощи страдающим людям – уточнил:

– Почему ты не превратился во что-то маленькое или тонкое и скользкое, чтобы выбраться из пут?

– Потому что кто-то когда-то попросил сильного монаха помолиться о защите твоего отца от всевозможных чудовищ и нелюдей, – ответил оборотень с досадой. – И сколько я не сменял обличий в темноте, пока ты добирался до меня, мои лапы каждый раз оказывались связаны. А стать кем-то без лап, к примеру, змеёй или червяком-шелкопрядом мне не удалось. Уж столько всего перепробовал!

То ли некто горячо просил какого-то монаха о помощи, то ли мог много заплатить. Интересно, кто и почему хотел защитить моего отца? И связано ли это как-то с Сабуроо-сан? О чём мой родитель умолчал? И нужно ли мне влезать в его тайны? Возможно, там прячется что-то тёмное и неприятное, и отгадки отец прячет от меня, чтобы защитить?

К моему удивлению, Акутоо не завёл меня в чащу. Отошёл от деревни на сотню-две шагов, остановился. Обернулся в молодого вооружённого самурая, выхватил катану. Клинок тускло сверкнул в свете растущей луны. Эх, не доживу я до полнолуния, не смогу полюбоваться на мягкий, нежный и загадочный блеск луны.

Самурай воткнул клинок в землю и опустился на колени передо мной.

– Ты спас мою вторую мать от жестокой расправы, – произнёс он дрожащим хриплым голосом, – потому я отдаю всю свою жизнь тебе.

Возмущаюсь:

– Да на что мне твоя смерть? Ступай лучше к матери и заботься о ней, как и следует добродетельному сыну, – чуть помолчав, прибавил: – Если твоя мать – та барсучиха, которой я помог сбежать, то ты ей нужен намного больше, чем мне: её слишком сильно избили.

Акутоо уныло опустил голову:

– Нету у меня больше матери, – признался он. – Матушка моя не смогла пережить голода и побоев – и скончалась вскоре после заката. Она попросила меня привести родню, дабы пожелать близким благ. И пока я собирал всех, покинула этот мир.

Так вот чем объясняется странное перемещение барсуков! А друга жалко!

– Ведь она меня с малолетства растила, опекала, – оборотень шмыгнул носом. – Матушка-то моя кровная рано умерла. Из-за злых людей! Она украла золотую статуэтку Будды у одного монаха. Ловко украла, так надула, что он и не заметил, как его драгоценность исчезла, – барсук гордо приосанился, высоко поднял голову, глаза его мечтательно блеснули. – И второй раз надумала его надуть: он как раз новую статуэтку приобрёл. Забралась к нему в дом, ловко прокралась – лисы бы сдохли от зависти! И наткнулась на проклятый амулет: изверг его приготовил. Едва ступила матушка моя на этот дрянной лист – и рухнула как подкошенная. Её тело выбросили как какой-то сор.

Оборотень долго молчал, потом продолжил дрожащим голосом:

– Отца-то у меня рано не стало, так что мачеха обо мне заботилась. Да так, как не всякая родная мать о детище своём хлопотать будет!

Осторожно поинтересовался:

– И отца твоего сгубили злые люди?

– Нет, не они. А всё лисы проклятые! – глаза Акутоо сверкнули яростно. – Папаша-то мой над каппами подшучивать любил. Обнаружит водоём какой-то, встанет около него столбом. Дождётся, пока водяной вылезет. Ну, тот, значит, захочет его в воду утащить или все силы из него высосать, а отец мой, прежде чем тот к нему приблизится, низко-низко ему поклонится.

– И каппа тоже поклонится – и выплеснет волшебную жидкость, которая у него на голове между волос… – подхватил я, замялся. – Ну, или что там у водяных на голове? Гнездо?

– Особая вода в тощем пучке волос, – сказал Акутоо таким тоном, словно самолично извёл не менее сотни-двух капп, приосанился. – Мой папаша девятьсот семьдесят восемь каппа лишил волшебной силы, так что многие из водоёмов стали безопасными для людей! Правда, эти глупцы так и не поняли, какую заботу мой отец им оказал!

Слушать, как оборотень ругает людей, мне было неприятно, потому попробовал отвлечь зверя на другой разговор:

– Должно быть, твой отец и тысячу каппа мог надуть!

– Да, была у него такая мечта, и он так быстро надул этих каппа, – Акутоо гордо поднял голову, потом резко поникнул. – Да будет проклята та мерзкая лиса!

Притворяюсь взволнованным:

– А что случилось?

Врун из меня был не ахти какой, так как мало практиковался, но гордый барсук не заметил моего притворства, с досадой ответил:

– Да одна из этих гадин обернулась каппой – и стала поджидать на берегу реки. Мой отец спокойно и уверенно, как и полагается могущественному неустрашимому и смекалистому воину, подошёл к притворщице, низко ей поклонился. И та ему поклонилась.

Недоумённо уточняю:

– И?

– И когда с каппой ничего не случилось, то отец мой застыл от удивления. А каппа вдруг обернулся гадкой лисой – и давай хохотать над ним. Сердце моего папаши не выдержало такого низкого коварства, оборвалось дыхание доблестного воина…

Я громко расхохотался, услышав о такой нелепой смерти. Злобно блеснули глаза самурая, в которого обратился Акутоо, сверкнуло лезвие в лунном свете и прижалось к моей шее. Сначала меня пронзил холод клинка, потом шею защипало и по ней, по плечу потекло что-то горячее.

Самурай взмахнул мечом, сбрасывая на землю капли моей крови, затем и его оружие, и ножны растворились в воздухе.

– Если бы ты не спас мою вторую мать, я бы тебя сейчас загрыз или зарезал! – прошипел оборотень.

И столько ярости, столько ненависти было в его чёрных глазах, что я невольно отшатнулся. Из глаз оборотня исчезли зрачки. Точнее, очи его стали как две бездонных ямы. И такой жуткий взгляд проявился на человеческом лице оборотня, что меня прошиб пот.

– Однако я поклялся над холодным телом её, что буду верно служить тому, кто избавил её от страшной, позорной смерти от людских рук и дал возможность умереть тихо, в кругу семьи, – горько продолжил оборотень. – Так что я тебя на сей раз прощаю, Юуки-доно. Но советую над моими родителями впредь не смеяться, а то я могу и не удержаться.

Виновато сказал ему:

– Прости меня, Акутоо… Акутоо-сан.

– Прощаю, – мрачно отозвался он.

Какое-то время мы молчали, избегая смотреть друг на друга. Позже он добавил:

– Для тебя я согласен быть и Акутоо-кун. Пойдём, проведу тебя обратно в деревню. А то уже скоро рассвет. Твои родители рассердятся, обнаружив, что пропали мы оба. А так ты им скажешь, что я сбежал сам.

Мы побежали, быстро, бешено. Если он говорит, что скоро заря, значит, так оно и есть.

Увы, тело моё вскоре выдохлось, свалилось. Тогда Акутоо, всё ещё остававшийся человеком, подхватил меня на спину и побежал. Деревья вокруг слились в одно пятно. Удивительно, как он бежал между ними и ни на одно не натолкнулся! Он нёсся по лесу, а на небе зажглась посреди тёмной светлая полоса: заря начиналась, но мне хотелось верить, что друг успеет, что он меня спасёт. Может, мне просто хотелось верить, что у меня есть друг: без слуги я вполне обойдусь, но без друзей долго не выдержу.

– Акутоо… – прошептал я.

– Да? – ответил он, запыхаясь.

– А ты бы мог быть мне просто другом?

Оборотень удивлённо остановился.

Ничего в жизни своей я так не ждал, как его ответа!

5-ый Красный

За годом год

Пройдут тысячелетья,

Но непременно будут на земле,

Как и сегодня,

Сливы расцветать!

Садзи-но Кообито

Я задумчиво читала свиток с повестью о прекрасном принце Гэндзи. Точнее, прикидывалась, будто это занятие меня занимает. Мягкий свет лился в просторную комнату с изящной мебелью, облупившейся, облезшей от старости.

Конечно, время придаёт вещам очарование, сглаживает резкий блеск, наносит причудливые трещины, треплет края, показывая, что свиток читали уже не один десяток лет, значит, он долгое время был интересен людям. Но наступает время – и восхищение старыми вещами переходит в недоумение перед мимолётностью красоты и бренностью сущего, которое затем перерастает в страх перед разрушением и отчаяние. Так как невольно начинаешь задумываться о том, что вечного в мире нет. И хотя красота восхитительна именно благодаря своей простоте и мимолётности, её исчезновение доставляет сердцу горечь. И вместе с тем – тревожит мыслями о том, что и человек – не вечен.

И этот старинный свиток, готовый рассыпаться пылью от старости, навевал слишком много подобных мыслей. Увы, новый, нарядный, который я ещё не успела рассмотреть, отец уже подарил ему кому-то. Я видела, как он обильно размазывал по нему алую краску, как яростно встряхивал кисточкой над голубоватой бумагой, над синим шёлком, к которому крепился свиток. Отец мне ничего не объяснил, выставил меня под предлогом того, что «каждая молодая дама должна в совершенстве играть хотя бы на одном музыкальном инструменте». Ну да к чему тут объяснения? Мне и так понятно, что он затем напишет на красивом листе бумаги, что это его кровавые слёзы, пролитые из-за жестокости жестокосердной красавицы, припишет один-два стиха из старинной антологии, красиво выведет что-нибудь душещипательное – и пошлёт очередной даме, то ли красивой, то ли просто талантливой. Он так «тосковал по рано покинувшей его жене», что его «сердце разрывалось от боли, а рукава кимоно то и дело промокали от слёз». Да мне-то что? Я уже поняла, что это обычное поведение для мужчин нашего круга. Но мог бы хотя бы подарить мне братика или сестрёнку, дабы скрасить моё одинокое существование!

Вздохнув, изящным движением отложила свиток, медленно и величественно поднялась и медленно побрела по дому, приподнимая подолы семи одеяний. Конечно, неприятно будет, если кто-то увидит мои неприкрытые ступни и голени, но так шёлковые кимоно не шуршат по полу – и мне удаётся передвигаться бесшумно. И я могу подслушивать разговоры немногочисленных слуг. Недостойное деяние для молодой госпожи, но что же делать со скукой?

Незаметно добралась до кухни, уши выхватили обрывок разговора няни и доставщика провизии:

– …Говорят, что он уже с неделю как поселился в заброшенной усадьбе! – тихо и встревожено произнёс слуга.

– Ах! Они! В нашем городе! – отчаянно вскричала моя няня.

– О, боги! – благодарно прошептала я, выронив подолы своих одежд.

Сообразив, что мой вскрик могли услышать, рванулась, запуталась в длинных одеяниях и с вскриком упала на пол. Вот теперь-то слуги поймут, каким гадким занятием увлекается их госпожа. А прислужники у нас почти все старые, преданные – потому и согласны работать за такое малое жалование – и их осуждение, их укоризненные взгляды будут больно ранить мою душу.

Слуги, няня выскочили в проход, обступили меня, заохали. Я медленно прикрыла глаза и притворилась неподвижной. Может, они будут так волноваться обо мне, что забудут обдумать, как я тут оказалась?

– Бедняжка, как она испугалась! – заохала моя милая няня и злобно прошипела: – Дурень, к чему ты сказал о демоне?!

– Ну, дык говорят, что они….

– Они! Подумаешь, они! Мало ли, что глупые люди говорят?!

Последовал мужской вопль и обиженное:

– Волосы-то мои чего тебе сделали, старая ведьма?!

Мужской вскрик. Яростное сипение, возмущённое:

– Да отпустите же меня! Отпустите! Я ему все волосья повыдергаю, злодею этому! Люди, да не держите ж меня! Посмотрите, до чего этот мерзавец довёл юную госпожу!

Едва сдержалась, чтобы не улыбнуться: шум поднялся хороший, возможно, забудут о причине моего появления около кухни. К тому же, хвала милосердным богам, на мой радостный вскрик внимания не обратили. А то бы столицу за пару часов облетел пикантный слух, что молодая госпожа с 4-ой линии обрадовалась появлению демона. И чего бы только на сей счёт не наплели злые языки! А что мне делать? Впервые услыхала столь занятную новость! Конечно, они – злые и жестокие существа – и приличной девице тут радоваться ни к чему: ей полагается бояться и звать монахов, отгоняющих злых духов. Разумеется, я боюсь, но вот монахам за обряды и молитвы мне платить нечем. А отец не даст: он всё своё жалование на себя тратит. Ох уж эти деньги! Так не хочу о них думать, а они лезут в мои мысли, лезут!

Вечером, когда мы засиделись с няней у открытого окна, любуясь на полную, прекрасную луну, осторожно спросила:

– Аой, а видел ли кто-нибудь этого они вживую? Или о нём только говорят?

И с трепетом ожидала ответ. Уж не знаю, что хотела услышать больше: «да» или «нет».

– Ох, госпожа, что за глупости вы говорите! Вам послышалось, что Китиро сказал «они»: на самом деле он говорил о том, какие вкусные онигири приготовила его жена в тот день, когда он нашёл новую работу! – укоризненный взор. – И, милая моя девочка, госпожа не должна подслушивать чьи-либо разговоры, как это делают глупые прислужницы! Даме подобает вести себя достойно и прилично, иначе ни один уважающий себя господин ею не заинтересуется, будь она хоть в сто, в тысячу раз красивее и талантливее других девушек Киото!

Последовала длинная и нудная тирада. Уж как я ни привыкла к ворчанию моей заботливой нянюшки, однако ж в этот день она оцарапала мои уши и душу своими пристающими словами. Впрочем, я держалась, так как в моей жизни наконец-то произошло что-то необыкновенное – и это придало мне сил.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Героя зовут Юуки – Юуки (勇気) – "Смелый". Правда, смелостью с младенчества он не отличался, как и здоровьем, потому его родные стали звать Юки (雪), что означало "снег". Отсюда же и шутки про Бывшего смелого.