Солнечный удар

Глядя на читавшего незнакомца, в одиночестве сидевшего посреди необъятной пустынной площади, Андрей хмыкнул и покачал головой. Это ж как надо зачитаться, чтобы быть абсолютно безразличным к стоявшей кругом адской жаре и переносить её с таким стоическим спокойствием! Прям железный человек какой-то. «Гвозди бы делать из этих людей», – с усмешкой сказал про себя Андрей, не переставая приглядываться к одинокой недвижимой фигуре и невольно дивясь такой выдержке и стойкости. Наверное, именно из таких вот несгибаемых и неприхотливых людей выходят отважные, бесстрашные путешественники, мореплаватели, альпинисты, с опасностью для жизни пересекающие безводные пустыни, прорубающиеся с топором в руках сквозь непроходимые, кишащие зверьём дебри, переплывающие в утлых лодчонках бескрайние бурные океаны, карабкающиеся на обрывистые, уходящие в небеса скалы, – словом, отчаянные смельчаки и сорвиголовы, ради каких-то малопонятных, известных только им самим целей готовые пожертвовать жизнью. Андрея подобный тип людей забавлял и даже немного раздражал. Слишком уж он отличался от них. Сам-то он ни в коем случае не был способен на такие безумства – неведомо ради чего терпеть невзгоды и лишения, просто так, за здорово живёшь подвергать свою жизнь нешуточным опасностям. Нет, он предпочитал жизнь спокойную, размеренную, комфортную, полную развлечений и удовольствий, избегал ненужного риска, не гонялся за экстримом и острыми ощущениями, признавая их только в сфере интимных отношений, да и то в разумных пределах.

Додумавшись до этого места, Андрей вдруг помрачнел и чуть понурил голову. Как выяснилось буквально на днях, вся эта легкомысленная гедонистическая философия была прекрасна только в теории. А жизнь, не признающая никаких теорий и всяческих умозрений, взяла да и внесла свои коррективы. Весьма существенные. И вот уже почти неделя, как от его привычной беспечности, беззаботности, бесшабашности не осталось и следа. Их словно выжгло это висевшее в середине неба жестокое, ярое светило, казалось, грозившее в самое ближайшее время совершенно уничтожить ту самую землю, которая существовала лишь благодаря его животворным согревающим лучам, ныне превратившимся в испепеляющие и губительные. Вот примерно так же и его жизнь, до сих пор лёгкая, приятная, удобная, катившаяся как по маслу, в один момент как будто надломилась и сделалась унылой, тягостной, тревожной. Так что и жить временами не очень-то уже и хотелось…

Резко тряхнув головой и постаравшись отринуть эти невесть откуда взявшиеся, уже начинавшие порой пугать его своей мрачностью и безысходностью мысли, он вновь обратил взгляд в сторону расположившегося на самом припёке странного субъекта, не нашедшего другого, более подходящего места для чтения. Тот по-прежнему сидел не шевелясь, согнув спину и уткнувшись в раскрытую книжку. Только теперь Андрею показалось, что голова одинокого читателя склонилась ещё ниже, а глаза полузакрыты либо уже совсем закрыты. По-видимому, вопреки предположениям Андрея, неизвестный вовсе не обладал второпях приписанными ему удивительными физическими способностями и не принадлежал к когорте избранных, осваивающих дикие, необжитые земли и бороздящих вздыбленные бурями океаны. Скорее всего, это был самый обычный, ничем не примечательный человек, не от великого ума усевшийся со своей книжонкой прямо под нестерпимо палящим солнцем и, видимо, сморенный в конце концов сумасшедшей жарой.

Глядя издали на понурившегося и смежившего веки чудака-книгочея, Андрей, хотя и сам чувствовал себя в этом пекле не ахти как хорошо, удовлетворённо усмехался и покачивал головой. Всегда приятно видеть человека, совершившего глупость или очутившегося в нелепом и дурацком, а ещё лучше небезопасном, чреватом осложнениями положении, в котором сам ни в коем случае не желал бы оказаться. Это, хочешь того или нет, невольно щекочет самолюбие, повышает самооценку, убеждает в собственном превосходстве, пусть даже это превосходство над кем-то совсем уж негодным и ничтожным, совершенно не стоящим того, чтобы сравнивать себя с ним.

Однако привычная Андрею самодовольная ухмылка вскоре пропала с его лица, сменившись лёгкой озабоченностью. Оглядывая неподвижного, медленно, почти неуловимо для глаз склонявшегося вниз незнакомца, он подумал вдруг, что, может быть, незадачливому читателю плохо. Может, его, чего доброго, хватил удар, и он уже без сознания, и через минуту книга выпадет из его обессиленных рук, а обмякшее, безжизненное тело, потеряв равновесие, соскользнёт с лавочки и растянется на раскалённом, казалось, готовом расплавиться асфальте.

Андрей нахмурился и бегло осмотрелся кругом. Нет, на площади, как и прежде, ни души. Пусто, как в глухую полночь. Лишь оттуда, откуда он только что пришёл, со стороны фонтана и пивных ларьков, доносилось невнятное равномерное гудение, как если бы там кружился потревоженный пчелиный рой. Значит, потерявшему сознание – в случае, если он действительно его потерял – незнакомцу некому больше прийти на помощь. Только он, Андрей, может сделать это. Может и должен, несмотря на сильнейшее нежелание отягощаться себя этой нежданно-негаданно свалившейся на него обязанностью.

Помявшись и поколебавшись несколько мгновений, но в итоге переборов себя и всё-таки решившись на великодушный поступок, он, кривясь и бормоча сквозь зубы отборную брань, медленно двинулся к крайней лавочке, на которой застыл поникший и сомкнувший усталые веки любитель почитать на сорокаградусной жаре. И чем ближе подходил он к неизвестному, тем яснее ему становилось, что тот не так уж незнаком ему, как казалось вначале. Крепкая атлетическая фигура с хорошо развитой мускулатурой, которую позволяла оценить лёгкая красная майка, оставлявшая открытыми широкие бугристые плечи и мощную выпуклую грудь; остриженная почти под ноль голова с блестевшей на солнце макушкой, клонившаяся всё ниже и уже почти касавшаяся лбом книжки в мягкой обложке, ещё кое-как державшейся в ослабевших пальцах; округлое невыразительное лицо без особых примет, которому закрытые глаза придавали ещё больше спокойствия, сдержанности, благодушия, вероятно, свойственных незнакомцу и в состоянии бодрствования, – все эти черты его облика были отлично знакомы Андрею. И когда его отделяло от задремавшего читателя метров пять, у него уже не осталось никаких сомнений, кто перед ним.

Приблизившись к лавочке, на которой примостился сморенный жарой и сном мускулистый парень, Андрей окинул его весёлым смеющимся взглядом и, не торопясь будить его, некоторое время, уперев руки в бока и качая головой, созерцал спящего с мягкой добродушной усмешкой, уже достаточно долго не появлявшейся на его лице. После чего вполголоса окликнул:

– Димо-он! Открой свои ясные очи, сделай милость.

Но Димон, видимо уже успевший довольно крепко уснуть, остался недвижим и безмолвен.

Андрей усмехнулся ещё шире и позвал погромче:

– Кореш, очнись! Хорош дрыхнуть. До ночи ещё далеко.

И снова тот и ухом не повёл. Согнув могучие плечи и уронив отяжелевшую голову, он мирно спал, тихо посапывая и чуть морща лоб.

И тогда, поняв, что несокрушимый спортивный сон звуками не разогнать, Андрей положил руку на плечо приятеля и сильно тряхнул его.

– Вставай, братан, труба зовёт! Тебя ждут новые победы и рекорды, а ты тут разлёгся на солнышке.

Димон, резко возвращённый из сна в явь, вздрогнул всем телом, уронил свою книгу и, порывисто вскинув голову, изумлённо уставился на Андрея широко раскрытыми мутноватыми глазами.

– Доброе утро! – произнёс Андрей, не в силах удержаться от смеха при виде растерянной, глуповатой физиономии пробудившегося товарища. – Отличное ты выбрал время и место, чтоб покимарить. Хоть бы тенёк какой нашёл. А то так и угореть недолго.

Димон ещё какое-то время недоумённо смотрел на так неожиданно прервавшего его сон приятеля, не говоря ни слова и лишь облизывая пересохшие, чуть приоткрытые губы. А затем, видимо придя наконец в себя и узнав друга, насупился, передёрнул плечами и с хмурым, не слишком дружелюбным видом буркнул:

– Привет.

Затем, увидев, что его книга валяется на земле, поднял её и, повертев немного в руках, положил на лавочку рядом с собой.

Андрей от нечего делать взял её и небрежно полистал.

– А-а, тесты. Поступать, значит, собираешься?

Димон кивнул.

– Естественно. Как и планировал. Ты ж тоже, насколько я понимаю.

Андрей замялся с ответом. Он, конечно, собирался, как и большинство его одноклассников, поступать в университет, понимал, что это неизбежно и должно произойти в самое ближайшее время. Однако он совершенно не думал об этом, сознание важности и серьёзности всего предстоящего ему ни в коей мере не владело им, всё это будто бы не касалось его. Происшедшее с ним на днях настолько выключило его из обыденной жизни, так резко перенаправило его мысли в другую сторону, что он просто не в состоянии был думать о чём-то другом. Он был словно в чаду, сам не свой, способность трезво и спокойно мыслить и анализировать покинула его. Он понятия не имел, как будет жить дальше. Твёрдо он знал только одно: он не сможет жить без неё…

– Что-то ты рано с выпускного свалил, – заметил окончательно проснувшийся к этому времени Димон, искоса взглянув на приятеля. – Не понравилось, что ли?

Андрей, оторвавшись от своих дум, чуть скривился и как-то неопределённо ответил:

– Да не, норм всё было… Хотя и скучновато, на мой взгляд. Чего-то не хватало вроде.

Димон, явно не соглашаясь, помотал головой.

– Ну, не знаю, не знаю. По-моему, отлично погуляли. Оторвались как надо быть. Просто ты, кажется, только вначале был, когда там мура всякая была – речи, приколы какие-то дибильные… А вот потом преподы слиняли и началась реальная веселуха. Все нажрались до поросячьего визга, выпили всё подчистую. Ну и крыши, понятное дело, посносило у многих… Кстати, у девок особенно. Наташка даже на столе хотела станцевать, хотя едва на ногах держалась. Еле удержали.

Димон сделал паузу и улыбнулся с довольным и немного мечтательным видом, видимо прокручивая в памяти то, о чём он рассказывал, и переживая эти приятные для него мгновения снова.

Андрей же при упоминании о Наташе посмурнел и стиснул губы, как если бы услышал о чём-то, о чём он не желал бы слышать и знать. Но это длилось лишь мгновение. Бывшая подруга за минувшие дни успела так отдалиться от него, сделалась так безразлична и не нужна ему, что воспоминание о ней уже не способно было взволновать его и хоть ненадолго всколыхнуть в нём те эмоции, которые она некогда рождала в нём и которые ещё совсем недавно были так важны и ценны для него. Между ними действительно всё было кончено, раз и навсегда, и даже слабый отблеск стремительно и безвозвратно угасшего чувства не озарял его души, широко распахнувшейся для нового, совершенно неожиданно нагрянувшего, неведомо что готовившего ему странного и таинственного чувства.

– А потом, когда выпили всё, ломанули всей шоблой на речку, – продолжал вспоминать Димон, по-прежнему с расслабленной, томной улыбкой, чуть прищурив глаза и устремив взгляд вдаль. – Встречать, типа, рассвет. Ну, традиция как-никак… Правда, когда добрались туда, уже светло было. Но кого это уже интересовало? – Димон хохотнул и небрежно взмахнул рукой. – Светло, темно – один хрен. Главное, что все были бухие в хламидомонаду, всем было весело и все хотели купаться… В общем, это чудо просто, что никто там не утонул. Я вообще слабо помню, как домой дополз в то утро… Короче, нехило погуляли. Будет что вспомнить на пенсии!

Андрей криво усмехнулся.

– Что-то рано ты о пенсии задумался… – И вдруг, припомнив услышанную в пивной историю, нахмурился и проговорил: – А вот как раз на днях тут девчонки-выпускницы утонули. Сразу трое. Правда, не на нашем пляже, а за городом.

– А-а, – равнодушно протянул Димон, по-видимому весь ещё во власти своих сладостных разгульных воспоминаний. – Это печально. Осторожнее надо быть.

Разговор на время прервался. Димон, чуть склонившись и подперев подбородок ладонью, по-прежнему глазел в никуда, очевидно продолжая перебирать в памяти подробности недавнего выпускного вечера, оставившего у него самые приятные и отрадные впечатления. Андрей же, покинувший этот праздник жизни раньше всех и не смогший оценить всех его несомненных достоинств, пошарил глазами кругом и, увидев всё ту же унылую картину всеобщего запустения и безлюдья, вздохнул и поник головой. Самые разнообразные, неопределённые, порой взаимоисключающие чувства и желания одолевали его, не давали ему покоя, тревожили и томили его. Он чего-то хотел, куда-то стремился, что-то или кого-то смутно угадывал в отдалении, за размытой розоватой дымкой, застывшей на краю неба, над крышами дальних домов. Но, если бы его спросили, он, скорее всего, не смог бы ответить, чего же он хочет, куда стремится, кого едва-едва различает в мутной ускользающей дали. И только самому себе он решался признаться, чьи хрупкие, неуловимые, нежные и непередаваемо прекрасные черты то и дело являлись ему, преследовали его, возникали в самых неожиданных и причудливых ракурсах, став уже неотъемлемой частью его внутреннего мира, сроднившись с ним, войдя в него, казалось, уже навсегда, подчинив его себе и заставив думать, мечтать, грезить только и исключительно о них…

– Вроде как дымом потянуло, – донёсся до него точно издалека голос Димона.

Андрей, поневоле отвлёкшись от своих полуфантазий, полувидений, за последнее время ставших для него уже такими привычными, почти необходимыми, уставился на приятеля с недоумевающим видом, явно не соображая, о чём он.

– Дымом, говорю, пахнет, – повторил Димон, увидев непонимание в глазах товарища. – Очевидно, где-то что-то горит.

Андрей вдохнул в себя горячий, как в духовке, воздух, в котором и вправду чувствовался горьковатый запах дыма, и, снова припомнив болтовню словоохотливой и бывшей в курсе всех местных новостей тётки из пивной палатки, автоматически повторил её слова:

– Леса горят. Тушат, да никак не могут потушить. Говорят, уже к городу огонь подбирается.

Димон хмыкнул.

– И не потушат, пока эта жарища стоять будет. Пока дождь не пойдёт, во что уже как-то слабо верится… Хотя, – проворчал он, скривив губы и с неприязнью посмотрев на свою книжку, – я бы лично ничего не имел против и не сильно горевал бы, если б этот город сгорел к чёртовой бабушке.

Андрей, немного удивлённый неожиданным перепадом в настроении приятеля, покосился на него.

– Чё это ты вдруг так мрачно?

Димон опять скривился, будто попробовал чего-то кислого, и в сердцах сплюнул себе под ноги.

– Да так, осточертело что-то всё, – угрюмо, с ожесточением произнёс он, исподлобья глядя вперёд. – И жара, и родаки, и учёба… и эти грёбаные тесты, пропади они пропадом, – и он ещё раз, уже с откровенной ненавистью, как на заклятого врага, взглянул на книгу.

Андрей, примерно догадываясь, что стало причиной скверного расположения Димонова духа, улыбнулся краем губ и, окинув взглядом могучую мускулатуру напарника, с тонкой усмешкой поинтересовался:

– Ну, спорт-то хоть не осточертел пока? Ещё радует?

Димон, не глядя на друга и не заметив иронии, нахмурив лоб, подумал и, вздохнув, пробурчал сквозь зубы:

– Ну, спорт да, пожалуй. – И, поразмыслив ещё немного, важно изрёк: – Спорт есть спорт!

– Ну и слава богу, – сказал Андрей, продолжая прятать в углах губ сардоническую усмешку. – Вот видишь, хоть что-то хорошее в жизни есть. Так что не стоит падать духом…

И вдруг, будто вспомнив о чём-то, оборвал себя на полуслове и, внезапно насупившись, потупился и уронил взгляд в землю.

Опять установилось молчание, по-прежнему оживлявшееся лишь глухим немолчным гомоном, доносившимся с другого, обитаемого края площади. Здесь же, среди придавленных свинцовым зноем газонов и аллей, под гнётом обжигающих лучей и удушающего стоячего воздуха, как и раньше, было тихо и мёртво, как на кладбище. Не раздавалось ни единого звука, так как некому было издавать их. Не видно было ни одной живой души, потому что никто даже случайно не забредал сюда в этот час. Не заметно было и обычной городской живности – все кошки, собаки, голуби попрятались кто куда от дикой, изматывающей жары, донимавшей их не меньше, чем людей. Лишь редкие машины время от времени проезжали по соседней улице, рассекавшей площадь надвое, да и то как будто старались промчаться поскорее по этой, наверное, самой открытой и беззащитной перед яростным солнечным жаром точке города.

Нос Андрея, как и только что Димонов, уловил запах дыма. Теперь уже совершенно явственный, который трудно было не различить. Андрей невольно принюхался и, словно в поисках его источника, поднял глаза вверх. По восточной стороне неба медленно ползла прозрачная сероватая дымка явно неестественного происхождения, выглядевшая на кристально чистом, без единого облачка, небосводе чем-то необычным, чужеродным, нарушающим гармонию глубокой бескрайней синевы и мощного неугасимого сияния. Сообщение осведомлённой тётки из пивной подтверждалось – очевидно, где-то за городом действительно горели леса, и дым от полыхавших там пожарищ начинал понемногу заволакивать небосклон, омрачая и грязня его ясность и безупречную чистоту.

Андрей, чуть прищурясь, некоторое время смотрел на слегка колыхавшуюся и клубившуюся в вышине дымную пелену, непостоянные, всё время изменявшиеся очертания которой рождали в его воображении всевозможные, порой не имевшие между собой ничего общего образы. Которые, впрочем, в конце концов, после бесчисленных изменений и перевоплощений, смешались и слились в один-единственный, тот самый, что не отпускал его практически ни на мгновение, сделался его манией, паранойей, преследовал и изводил его, то вызывая смутное, неосознанное беспокойство, как будто предчувствие неминуемой грядущей беды, то рассеивая все тревоги и страхи, даря неизъяснимое счастье и маня надеждой на неизведанные и невообразимые радости, ожидающие его в будущем. Вопрос был только в том, когда же это прекрасное, сулящее ему так много будущее наступит, сколько его ждать и надо ли ради его приближения предпринять какие-нибудь, пусть самые несложные и необременительные действия? И он вроде бы понимал, что надо, что без этого ничего не выйдет, что счастье само не придёт, не упадёт с неба прямо ему в руки. Что нужно наконец преодолеть свою вялость, бессилие, душевную дряблость и сделать хотя бы первый шаг навстречу тому, что всё отчётливее и ярче вырисовывалось перед ним, ослепляя своим великолепием, завораживая своей таинственностью, озадачивая и возбуждая своей непредсказуемостью, необъяснимостью, непохожестью на всё то, что было с ним прежде…

– А ведь это наше место, – опять вывел его из глубокой задумчивости голос приятеля. – Не забыл ещё?

Андрей рассеянно огляделся и кивнул.

– Нда-а, – промолвил Димон, потягиваясь и сладко жмурясь, вновь отдаваясь светлым, гревшим душу воспоминаниям. – Хорошо мы тут время проводили, содержательно. Есть что помянуть добрым словом… О, помнишь, кстати, как мы свалили с физики чуть ли не всем классом и зависали здесь, как придурки, в двух шагах от школы, у всех на виду? А тут вдруг откуда ни возьмись и сама физичка, каракатица эта, тащится! Как снег на голову. Увидела нас и просто онемела от такой борзоты. Как вкопанная стояла и зенки пялила. Ну, а потом, разумеется, нажаловалась завучу, директору, ещё там кому-то. А нам хоть бы хны, как с гуся вода. Нас не запугаешь!

Димон радостно и беззаботно рассмеялся, постфактум торжествуя победу над пожилой, немного странноватой, всегда как-то нелепо выглядевшей учительницей физики в допотопных очках в толстой роговой оправе, которую он терпеть не мог прежде всего потому, что ни бельмеса не понимал в физике, да и не пытался понять. Хотя с того памятного дня минуло больше года, Димон до сих пор с неизменным удовольствием вспоминал застывшую на месте нескладную грузную фигуру училки и особенно её побледневшее от изумления и возмущения лицо с выпученными застеклёнными глазами, которые она уставила на весело гомонивших и резвившихся десятиклассников, в наглую прогуливавших её урок и даже не потрудившихся отойти подальше от школы.

Андрей, однако, отреагировал достаточно равнодушно и не разделил восторга напарника по поводу этой их давней и в общем довольно банальной проделки, видимо, не оставившей в его памяти особо яркого следа. Лишь дежурно усмехнулся и, в очередной раз втянув в себя тяжёлый спёртый воздух, от которого у него то и дело слегка темнело в глазах, проговорил:

– Что-то мне подсказывает, что если мы продолжим посиделки под этим бешеным солнцем, это может плохо для нас кончиться.

Димон, по лицу которого всё ещё бродила счастливая ностальгическая улыбка, чуть убавил своё натужное веселье и, поглядев по сторонам, согласно боднул головой.

– Ну это да, немного жарковато. Дождик бы не помешал.

Андрей фыркнул.

– Ничего себе жарковато! Пекло, как в преисподней! Я вообще не понимаю, как я ещё выдерживаю это… И на дождь, по-моему, мало надежды. Во всяком случае, в ближайшее время, – отметил он, снова бросив взгляд на ясное лазурное небо, на всём пространстве которого незаметно было ни единого, даже самого крошечного облачка. Единственным диссонансом на этой полной идеальной чистоты и ослепительного света картине выглядела парившая в небесной выси мутная дымка, понемногу менявшая свой цвет, от грязно-серого до желтовато-белесого, и по-прежнему принимавшая самые различные очертания.

Димон посмотрел туда же и, помедлив мгновение-другое, спросил:

– И что ты предлагаешь?

Андрей провёл ладонью по горячему влажному лбу, облизал сухие губы и шумно выдохнул.

– Валить отсюда. И чем скорее, тем лучше.

– Куда?

– Да куда угодно. Лишь бы подальше от этой площади. Мы тут скоро сгорим заживо! Обуглимся, как головешки.

Димон ухмыльнулся и покивал.

– Да, есть такая опасность.

– Ну так вот чтоб этого не случилось, нам лучше бы не лясы точить, а встать и потопать отсюда, пока нас ещё ноги носят.

– Куда? – повторил Димон.

– На речку! – озвучил Андрей мысль, уже не раз посещавшую его с той минуты, как он вышел из дому и ощутил на себе всю мощь беспримерной, прямо-таки тропической жары. – Где ж ещё спасаться от этого ада? Я уверен, полгорода сейчас там.

Димон с сомнением сморщил губы.

– Вот именно – полгорода! Не очень-то большое удовольствие толкаться среди разбухших потных тел всякого старичья, которое там обычно ошивается.

– Согласен, – произнёс Андрей с лёгкой пренебрежительной усмешкой, относившейся к пожилым и тучным обитателям пляжа, занимавшим, как правило, значительную, если не большую, его часть. – Но мы и не пойдём на пляж. Найдём местечко поукромнее.

– Например? – спросил Димон с гораздо более заинтересованным, чем прежде, видом.

Андрей задумался было, но, в который уже раз вспомнив речистую пивную бабу, тут же нашёлся:

– Белый берег!

Димон опять скривил губы.

– Это ж далеко. Чёрт-те где. Как мы туда доберёмся?

Теперь Андрей не раздумывал ни секунды.

– На лодке, – брякнул он первое, что пришло ему на ум. – Удобно и приятно. Даже грести особо не придётся: вниз по течению спустимся.

Димон, уже, по-видимому, убеждённый, всё же задал ещё один вопрос:

– А лодку-то где возьмём?

– Напрокат там, у пристани, дают. За копейки. Не разоримся.

Димон для порядка ещё немного помедлил, помялся, поёрзал на лавочке, повздыхал, усиленно делая вид, что он сомневается, что ему лень покидать насиженное место, и очевидно ожидая, что товарищ продолжит уговаривать и соблазнять его. Однако Андрей не произнёс больше ни слова, прекрасно видя, что приятель попросту ломается и непонятно зачем ждёт новых увещеваний с его стороны. Не дождавшись их, Димон наконец сдался и со вздохом, будто делая одолжение, скупо обронил:

– Ну ладно, пойдём.

Они встали и скорым шагом, точно убегая, направились к ближайшему переулку, где их укрыла от беспощадного солнца густая тень росших вдоль дороги каштанов. А опаляемая жгучими лучами площадь после их ухода осталась совершенно пустынной и необитаемой. И только маленькая потрёпанная книжка, позабытая – случайно или намеренно – Димоном на лавочке, оказалась свидетельницей их пребывания здесь.

VI

Путникам очень скоро пришлось сбавить темп, так как быстрая ходьба в условиях такого жуткого зноя оказалась невозможна. У них началось учащённое сердцебиение, по лицам градом катился пот, темнело в глазах. А потому они сочли за лучшее замедлить ход и продолжали свой путь неспешной, размеренной поступью, справедливо рассудив, что торопиться им незачем и речка всё равно никуда от них не денется. А чтобы избежать повсюду преследовавших их обжигающих солнечных лучей, выбрали не самую широкую и гладкую, почти просёлочную, но зато хорошо затенённую, обсаженную с обеих сторон высокими деревьями с раскидистыми кронами дорогу. И лишь благодаря этому надёжному прикрытию и своим молодым здоровым организмам, способным выдержать подобные температурные аномалии, им удалось спустя недолгое время достигнуть места назначения. Правда, добрались они туда порядком измотанные, вспотевшие, с пересохшими гортанями и раскрасневшимися, утомлёнными лицами.