Экспериментиум

Лестницы Моринсхолма

Послушайте же, славные мои, послушайте легенду Моринсхо́лма. Рассказанную мной, Башкой, в году сто третьем от Златого Века.

То песнь о Директории морской, ее невзгодах, счастье мимолетном. Как умирали стены, как они рождались, как город пал под натиском сил злых.

За мной идите, в мрачный сей некрополь. Шаги умерьте, не пугайте души. Ступайте тише, робче, следом в след.

Услышьте, только вслушайтесь. Вот. Вот! Рев залпов, скрежет штурмовых титанов; свинцово небо озарилося огнем. Последние мгновения осады. Еще чуть-чуть, и град падет и станет он ничем. Смотрите, слышьте, пробуйте руками. Вот камни. Холодны они? Мертвы они? Да. Что обернулось белыми костями, все то, что ныне пустота и тлен – все это раньше было Моринсхолмом. О времена…

Смотрите, обелиск, поставлен в честь. Кого? Отца, он тоже Уриен. Четырнадцать число к его короне, не сосчитать побед над Каганатом, над землями свободных и немых.

Если замрете, сдержите свой вдох, вам духи все покажут от начала.

<–

Директор поднимает сына на руки. Золотые волосики курчавятся на лбу, младенец улюлюкает. Правитель улыбается волшебному малышу и шагает в лифт. Директоры не ходят по Утесным лестницам, Директоры падают вниз: достойно и спокойно, как следует их особам.

Площадь у причалов запружена людьми, боевыми машинами. Флаги реют на фоне штормового неба, ледоколы Шинаки дают салют, и тысячи звезд восходят задолго до наступления ночи.

– Слава Директории! Слава Директории!

Века противостояния за спиной, и через несколько минут Каганат будет обезглавлен на площади ста лестниц, и наследник омоется в крови врага, и былая угроза с Востока станет его силой. "Я отомстил за вас, папа и мама", – Директор улыбается, качая ребенка на руках. Его собственный сын будет править спокойно. Достойно и спокойно, как и следует их особам, как спускается к подножию утеса золоченый лифт.

Как покорятся Моринсхолму остальные земли.

–>

Стоять не будем, славные мои, Не любят духи здесь, когда покой подолгу и помногу нарушают. Идем. Мы станем подниматься к замку.

Ступеней вереницы стерты, биты – в тумане тают времени они. Так кости могут таять в кислоте, так люди могут растворяться в горе. Вперед. Шагайте осторожно, вдруг споткнетесь. Дышите осторожно, кружит голова. И у Башки кружилась, он привык. А знаете вы что? А знаете? Так знайте. Нет лестниц выше лестниц Моринсхолма. Нет, не было и более не будет.

У ясеня мы встанем. Корни рвут утес, ствол искорежен южными ветрами. В честь свадьбы Уриена и Лионы, тринадцатого цикла посадили. А? Другой. Пятнадцатый правитель. Другой! Труба пониже, дым пожиже и святой. Паршивый царь, паршивейший поэт. Вы говорите, ясень не ахти? На вас бы, к слову, посмотрел Башка, простой вы на одной ноге полвека.

<–

– Возлюбленный, – холодно спрашивает Лиона, – готов ты преклониться?

Уриен XV опускается на землю: в правой ладони – сухая ладонь виконтессы, в левой – церемониальный щит. Солнце слепит глаза, плавится золотом на волнах залива; кричат чайки. Парусники бороздят древние воды, а муравьишки – колени.

Уриен XV невольно вспоминает о тех временах, когда привез крохотную Лиону из Каменного шатра Каганата, как всегда привозил себе маленькие подарки. От того ли сейчас юному Директору омывают голову водой, а кажется, что это кровь течет по лицу? Всегда была чертова кровь. Алые реки, которые прежде отец, а теперь сын пускают по подлунному миру – однажды начав и уже не имея воли остановиться.

'Зачем, папа? Зачем мне это все? Мне достаточно одной Лионы. Которая ненавидит меня, когда могла бы любить, когда бы не надо было казнить ее семью'.

Уриен XV красив, мудр, Уриен XV – был бы первый среди Директоров советник Академии Риторики, но тяжела ноша на плечах юноши, и, когда он поднимается для клятвы, когда капельки влаги сбегают по его волосам и падают с вершины утесов вниз, – колени молодого Директора дрожат, точно соломинки на ветру.

Далеко-далеко на Востоке, патруль докладывает Стражу о кочевниках с неизвестным доселе знаменем. Страж улыбается и машет рукой:

– Ох, идите, отдохните в честь свадьбы Директора. Хотя бы денек отдохните.

–>

Влюбленных позади оставим души, оставим вечный призрачный восход. И пошагаем. Взлеты за пролетом, сквоз статуй молчаливый этот строй, от старости чернелых, от пожаров. Там трещины, там сколы, там зола. Директора, что канули во мглу, а думали узреть кончину света. Свет, мы признаем, первым здесь поспел. Глядите-ка, глядите! На того! Ну, глаз перекосило, посмотрите. И на Башку похож, как серп ущербностью – на полную луну.

А под утесом! Смо́трите? Смотри́те! Где алая поляна. Нет, внизу. Вы видите? Вы видите?! Слепцы! Ведь яблоки и груши, сливы, вишни, и примулы, и астры, и трава! Зеленая, как обморок, трава. Не знали красок краше в Моринсхолме. Теперь бурьян, а в сути – пустота. Ее Башка дерет. И одуванчиков Башка не любит. Они глупы. Растут, где упадут, себя не уважают, лишь по холмам гуляют, по степям.

Не разглядели ничего? Слепцы. Вы смотрите в глаза, а зрите цвет. Но там душа. Душа! Болит. Скорбит. И воздух здесь скорбит об ароматах. Так пес грустит о запахе семьи.

Что вы, притомились? Идем. Пролет, еще – и мы у башен замка. Тот ржавый силуэт среди могил – могучий штурмовой титан, последний. Он бился четверть часа, говорят, когда взорвали корпус управления. Нельзя? Не можно? Это почему?! Башка не врет – случались у железок души.

Здесь погодите, мы передохнем. О своды, стены, башни – о, тоска! И чайки все кричат. Смеются или плачут? Башка их никогда понять не мог. Вы погодите, стар нынче Башка. Уж не побегает Башка, как прежде, по ступеням.

<–

Чайки кружат над плато. В черных глазах отражаются правитель c арфой и посланник. Рядом играют дети: такие же солнышки, каким некогда был Уриен XV: мальчик и девочка.

– Мое яблочко! – кричит сын. – Я захватил!

– Мое! – отвечает дочка. – Папа, папа! Пусть он отдаст мое яблочко!

Посланник трет грудь рядом с сердцем.

– Директор, кочевники занимают земли Каганата. Страж Восточных пределов просит титанов на подавление.

– Папа, папа! – зовет малышка. – Он ест мое яблочко!

Пальцы Уриена срываются, и звучит напряженный тритон, мерзкий тритон, дьявольский тритон. Ему вторит гудок парохода.

– Как же я устал кого-то подавлять.

Посланник смущается.

– Директор, Страж просит титанов.

– Папа, – не унимается девочка, – он кидается в меня огрызком!

Посланник смотрит на правителя и не может понять, как же к нему относиться. Полгода назад "Моринсхольмский новостник" разоблачил планы переворота, а зачинщицу Лиону до сих пор не казнили. Возможно ли? Чистая, нежная любовь Директора, которую воспевают поэты, поругана, а виновница жива. Почему? Посланник помнит юность нынешнего Директора, и эти два образа совсем не стыкуются. Палач и святой.

– Директор!

– До чего ты надоел! Дайте этим кочевникам еды, откройте им школы. Боги, на что мне министры, если не способны на такое. Лиона? Лиона, любимая?!

–>

Мы низошли в твердыню Моринсхолма. Ступайте тихо, эхо здесь с душой, вот разбежится и ка-ак даст пинка, и следом за фантомами отправит.

Нет, дальше не пойдем, опасно. Что там? Ничего. Повержены колонны, трон обуглен. И стены, пол – все обрастает мхом. Разбиты витражи, а чудненькие были! Молились образы забытых пилигримов, их ордена сражались за войну, за парки молодости, за руины. И стеклышко к стеклу, и стеклышко к стеклу.

Ох, вы смотрите! Нет, туда! Узрели? Увидели потеки сажи на окне? То не сажа. Спро́сите Башку – так он ответит: раньше Страж Востока из пепла этого годами состоял.

<–

– Господин, – появляется Страж, – мы не смогли организовать понтоны на Восточной переправе, они используют нашу же технику. Шестой корпус остался на той стороне.

Уриен XVI не похож на отца. Ни красоты, ни способностей к искусствам: только очертелая решимость в сизых глазах.

– Нумирра?

– Бронеходы Нумирры телеграфировали, что плывут на полному ходу, но буря и киты, буря и киты, господин…

– Бури и киты, они всегда приходят не вовремя.

Уриен XVI идет в тронную залу, и тень, холодная тень, безликая тень вырастает за его спиной. Сквозь окна дворца видно город. Моринсхолм неспокоен: улицы забиты ранеными и пророками конца света. Эпидемия холеры скоро выкосит бедноту, страх – богачей, голод – всех подряд.

– Директор, дочь твоя готова, но бароны сомневаются, что кочевники последуют дипломатическому протоколу.

Старик, седой, но красивый, пишет что-то на свитке. Конечно. После казни супруги он почти не выходит. Заперся в тронной и молча ненавидит Совет министров, хотя сам отдал им власть.

– Да погоди!Я тут посвятил твоей матери… Придумай рифму к слову "судеб"? Не соображу.

Уриен XVI помнит, как его мать ненавидела Директора, и чувствует себя неловко. Отец прощал потоки злобы, а вот грешница святого простить не смогла.

– Хлеб.

– Хлеб? Какой, к черту, "хлеб"? Ты еще "муку" предложи! Это поэзия, а не пекарня. "Хлеб"!

Директор качает головой, и багровый закат орошает правителя кровью.

– Отец! Не лучше меня отправить для переговоров?

– А, ты меня сбиваешь, дурак! Твоя сестра добра и милосердна, а ты… Боги, ты похож на деда. Ты только раздуешь угли, когда костра вовсе не нужно. Хватит смертей, я уже не могу их видеть. Хватит!

–>

Мы вступим в храм, из зданий он целее: алтарь молчит, грустят богов кресты. Сгорело все: и город, и земля, а боги целы – Ха! Простите смех Башке, Башке не много надо. Да у него и нету ничего.

Садитесь на скамейки, крепкие они. Услышьте ветер, волны, что утес качают. Шум города, который пропадает, и голоса глубин, которые крепчают день ото дня.

Здесь кончится, завоеватели мои, рассказ. Здесь. Помнит хорошо Башка те дни. Осаду, вопли, запах пустоты, ракеты. Как хоронил он дочь свою – в душе, в себе. Как хоронил историю, детей, народ – как все закапывал в вскипающем рассвете.

<–

В церкви светло, точно на небесах. Военные, чиновники, торговцы, священники – они пришли несколько часов назад, а останутся там и через годы. Пустые безликие фигуры, ждущие конца.

Уриен XVI и двое мужчин поднимают гроб сестры. Они несут его через зал, ставят сбоку от алтаря. На лицах печать горя и скорой гибели; в сердцах холод. Но сестра Уриена красивая – самая красивая в церкви. Очаровательная юность, изнасилованная судьбой.

– Боги – мои поводыри, – читает нараспев святой отец, и силовой купол содрогается от очередного ракетного удара, – о… они уведут меня за грань. Они уведут меня к лугам Ниирлуна и к водам тихим, как рассвет. Они упокоят мои метания, они охладят мою ярость. Если заблужусь я во тьме и пройду долиною падших, они воздымут меня. Они осветят мою дорогу и приведут назад, пред очи свои.

Еще один удар пробивает купол, и утес сотрясает, колотит от дикого взрыва. Уриен XVI замечает, что Директора в зале нет.

Он сидит на троне, у прибранного для поминок стола. Пишет что-то, вырывает листки, мнет и бросает на пол. Правителю мешает запах гари.

– "Хлеб". "Судеб" – "хлеб". Тьфу, ну надо, а? Лиона, любимая Лиона, если бы ты только знала, на кого меня оставила. Представляешь, "хлеб"? Идиоты, чтоб вы провалились со своим "хлебом"!

За стеной отпевают его дочь, вспоминают какой хорошей и светлой девочкой та была.

Город раздирают крики, город пожираем пламя – Моринсхолм под ордами кочевников погружается во тьму. Уриен младший сражается словно безумец, которым стал его отец, Уриен старший все сидит на троне, сидит, даже когда падает с воем сирены последний титан.

Директор никак не может придумать последнюю строчку.

–>

Уходите? Взгляните на залив! Какая лодка. Да и герб какой – Башка клянется, он таких не знает. Вот тут подумалось Башке о Каганате. Как выжигали силу мы одну, но вскоре караул менять пришла другая: вы, караванщики, кочевники ночи. И вы нас стерли, точно время – горы.

Пусть стар Башка и глуп, но знает: все трещины в камнях полнятся сорняками, упорством – трещины живой души. Недолго этому утесу пустовать. Из-под руин вздымается трава, и здесь поднимется страна другая. Она сметет Востока племена, как вы когда-то нас же посметали.

Послушайте: сирена меж камней. Вибрирует и завывает тонко, когда за лодкой с чудненьким гербом, титаны сходят в пепле боевые.

Услышьте лязг. Как черные колоссы топчут города.

Услышьте визг. То умирают в страхе ваши братья. Куда они, куда? Да что кричать-то? Их не спасут, не вспомнят, даже не услышат. Грядущее проломит ребра их, раздавит головы, скрошит колени, локти. Вы плачете? Башке уж все равно.

Все повторится, что бы вам не сделать. Не видите вы разве эту жизнь, что угрожающе, насмешливо спокойна и крутится, и крутится в спираль? Спокойно, медленно, достойно – как некогда взлетал к утесам золоченый лифт.

Как скручивались к небу, облакам ступени гордых лестниц Моринсхолма.

Показания Бель Престон

Архив полицейского управления Сент-Джонс, колониальные земли Ньюфаундленд и Лабрадор

Дело N 463

Дата открытия: 17 февраля 1862 года

Дата закрытия:

Расследование ведет: сержант Королевской полиции Ньюфаундленда Джон Уильям Истчэм

Обстоятельства:

17 февраля 1862 года старшим лейтенантом военно-морской службы Эдуардом Рочестером на пути к городу обнаружена женщина в тяжелом состоянии; из-за отъезда докторов Пати и Уильямсона пострадавшая была сразу доставлена в отделение королевской полиции Сент-Джонса.

Потерпевшие:

Женщина опознана констеблем Невиллом Харди и мной, сержантом Джоном Истчэмом, как Бель Престон: 22 года, гувернантка в имении Хейндейл. Многочисленные рваные раны и кровоизлияния миссис Престон, их величина, а также форма указывают, по моему профессиональному мнению, на нападение зверя.

Показания Бель Престон

Дата. 17 февраля 1862 года

Стенограмму ведет: констебль Невил Харди

(подпись Н. Харди)

Мис1 Престон выглядет бледной и удрученой, на вопросы риагирует с задержкой.

ДИ: Мис Престон раскажите пожалуста что праизашло?

БП: Извените сэр мне очень плохо.

ДИ (здесь чернила размазались, видно часть отпечатка пальца): Мы паслали за доктором, аднако боюсь он будет только вечером. Так же я попраси вскипитить воду, так что мы прамоем ваши раны.

Все же папытайтесь расказать, что свами случилось?

БП: Да сэр. Сейчас. Да сейчас.

Девушка старается сосредотчиться.

Я работаю в имении Хэндэйл гувирнанткай у сына мистера Вудрижа.

ДИ: Я узнал вас, мы встричались позафчера я был в имении по поводу организации салюта.

БП: Да? Извените, я нечего несаабражаю. Мне очень нелов… (окончание нечитаемо из-за кляксы).

ДИ: Неволнуйтес мис Престон продолжайте.

БП: Да. Да сейчас. Все началось два гда назад сэр. Мой муж Питер – ледовый лотсман на китабойном судне "Безмолвие. Был. Питер был адним из лучших сэр истино вам говарю. Его да же звали для экспидиции по эследованюю Антаркткики. Но сйчас суть не в этом. Да не в этом. Простите.

ДИ: Мис Престон пожалуста успакойтесь. Вот возьмите.

Сержантом перидан платок в каличестве 1 штука.

ДИ: Вы сказали был?

БП: Спасибо. Да Питер… Питер мертв. Мертв, как и все в имении.

(следующие восемь фраз перечеркнуты двумя косыми линиями)

ДИ: Почему вы сразу не сказале? Ричард? Ричард? Нужно ехать в Хэндэйл и провести осмотр на месте.

НХ: Масса Джон вы уже так скозать отправели Ричарда за доктором.

ДИ: Проклятье! Простите мис Престон. Тоби? Тоби? Тоби?!

НХ: Тоби праводит дасмотр судна из Бристоля.

ДИ: Про… (затерто). Тогда езжай туда ты.

НХ: Есть масса Джон. Не забудте тк скозать про воду.

ДИ: Воду?

НХ: Чтобы прамыть раны мис Престон масса Джон.

Невилл, убери примечания, это официальный документ, такого быть не должно. Убери и мои приказы, после чего перепиши все начисто и внимательно, по правилам орфографии и грамматики! Сколько тебе говорить, чтобы ты не сокращал имена?

Далее стенограмму ведет сержант Джон Истчэм.

(подпись Д. Истчэм)

Сержант Джон Истчэм: Продолжайте, миссис Престон.

Бель Престон: Да. Да, как я сказала, он был ледовым лоцманом, и той осенью их судно отправилось на промысел к заливу мистера Хадсона. Они должны были вернуться через пару месяцев, но, как это называется, дрейф?

Сержант Джон Истчэм: Дрейф?

Бель Престон: Дрейф льда, сэр. Вроде бы так называется. Питер говорил, что лед постоянно движется от самого севера.

Сержант Джон Истчэм: Миссис Престон, со всем уважением, однако как это относится к происшествию? (вместо точки под знаком вопроса – растекшееся пятно)

Бель Престон: Извините. Сейчас. Да. Я забыла свою мысль. Сейчас. Да, сэр, зима тогда пришла на море слишком рано, и их затерло льдами много севернее от залива мистера Хадсона, и они простояли там и (зачеркнуто) больше года. Ждали, что мимо пройдет другое судно или еще что-нибудь, как тот самый дрейф льдов, сдвинет их с места. Не представляю, как Питер выдержал, – у них не было ни еды, ни воды. Они охотились на белых медведей и моржей и ели их жир, и пили их горячую кровь, сэр, только чтобы выжить. Да, так он говорил, сэр, и, видит Всевышний, я верила ему.

Они надеялись, что летом море растает и корабль сможет плыть. Я тоже ждала и молилась днями и ночами, когда муж не вернулся к ноябрю. И вера моя была сильна. Да, сэр, истинно вам говорю, сильна, но даже она не могла помочь моему мужу. Летом льды остались на месте.

Сержант Джон Истчэм: Миссис Престон, я все же не понимаю.

Бель Престон: Извините, я не очень хорошо себя чувствую. Я должна рассказать все с самого начала, иначе запутаюсь. Сэр, если позволите, помните, вы кипятили воду, можно, вместо промывания ран, можно мне чаю? Я шла пешком от имения и так измождена.

Сбор показаний был прерван на семь минут, чтобы сделать чай миссис Престон.

(подпись Д. Истчэм)

Сержант Джон Истчэм: Продолжайте, миссис Престон.

Бель Престон: Да, сэр. Спасибо еще раз за чай, сэр.

Да, они простояли там лето и осень, и команда к тому времени почти вся погибла. Начиналась новая зима, и давление льда к тому времени пробило обшивку судна, и люди поняли, что даже выйди они на открытую воду и используй все помпы, так, кажется, зовутся устройства для убирания воды, – надежды нет, корабль потонет. Да, сэр, больше года в полярной ночи, в холоде и без еды, кто бы не отчаялся? Но тогда случилось чудо, истинно вам говорю, сэр: Всевышний смилостивился и послал им охотников-инуитов. Да, сэр, именно их, но не тех, что на нашем острове, а из другого племени. О (буква обведена несколько раз, под ней проглядывает литера "а") ни слова не понимали, и все же помогли Питеру и остальным. Они кормили и поили англичан в благодарность за дешевые безделушки, а потом провели по самому замерзшему морю, как Моисей вел евреев, сэр, к стоянке китобойных судов на Баффиновой земле.

В июле Питер вернулся ко мне. Я была рада, сэр. Как я была рада. Мы снова жили вместе, и не было для меня больше счастья. Но я не могла не замечать странности.

Сержант Джон Истчэм: Странности?

Бель Престон: Да, сэр. Собака мистера Вулдриджа, сэр, она постоянно лаяла на Питера. С самого его возвращения, сэр, не переставая ни на минуту. Она из той породы, что инуиты используют для езды на санях, поэтому мы все решили, что это из-за того, что Питер провел с их людьми много времени и питался их пищей.

Мистер Вулдридж очень хорошо относился к Питеру, почти как к сыну или младшему брату, потому что, сэр, их отцы служили вместе. Поэтому приказал Джеффри отправить собаку в конюшни. Потому что, сэр, там даст (зачеркнуто) достаточно тепло для животного.

Но уже на следующий день, когда Джеффри пришел чистить стойла, пес исчез. Перегрыз веревку, я полагаю, сэр. Больше мы его не видели.

Сержант Джон Истчэм: миссис Престон, имелись в амбаре каки-то следы? Что-то, что запомнилось либо выбивалось из привычного вида?

Бель Престон: О, сэр, боюсь, я сама там не была. Знаю только со слов Джеффри.

Сбор показаний миссис Престон был прерван/ (на месте запятой – длинная косая линия) чтобы записать доклад старшего лейтенанта военно-морского флота Эдуарда Рочестера.

(подпись Д. Истчэм)

Результат осмотра места трагедии

Дата: 17 февраля 1862 года

Осмотр провел: старший лейтенант военно-морского флота Эдуард Рочестер

Осмотр задокументировал: сержант Королевской полиции Ньюфаундленда Джон Уильям Истчэм

Особняк носит следы погрома: двери сломаны, стекла выбиты; на стенах, полках и шкафах, на полу – царапины от когтей.

Обнаружено пять трупов, все лишены головы, однако, по заверению старшего лейтенанта, крови практически нет, что крайне удивительно для подобных увечий.

Удалось установить личности троих (по росту, весу, полу, одежде и приблизительному возрасту).

Сэр Оливер Вулдридж II – найден в кабинете на первом этаже, в положении на спине. Степень повреждений, на взгляд старшего лейтенанта Эдуарда Рочестера, превышает оные у остальных убитых.

Эдмунд Вулдридж, сын сэра Оливера – найден в комнате на втором этаже, в положении на боку.

Каролина Уинросс, кухарка – найдена в гостиной на первом этаже, в положении на спине, придавленная шкафом. Чтобы установить пол и личность, старшему лейтенанту пришлось сместить шкаф, однако, по его заверению, на положении и состоянии трупа это не сказалось.

Неизвестный номер 1 – найден в кабинете на первом этаже, в положении на спине. Судя по одежде, один из слуг сэра Оливера.

Неизвестный номер 2 – найден в амбаре в полумиле от дома, в положении на животе. Судя по одежде, один из слуг сэра Оливера.

(здесь бумага испачкана рыжеватым пятном неправильной формы с запахом смолы бальзамической пихты, но текст можно прочесть)

Неизвестный номер 3 – найден в подвале дома, в положении сидя. Судя по одежде, один из слуг сэра Оливера.

Мнение старшего лейтенанта Эдуарда Рочестера: учитывая тяжесть мебели, а также степень повреждения трупов, преступник должен обладать поразительной для человека силой.

(подпись Д. Истчэм)

Продолжение показаний миссис Бель Престон

Дата: 17 февраля 1862 года

Стенограмму ведет: сержант Джон Истчэм

(подпись Д. Истчэм)

Сержант Джон Истчэм: Хорошо, миссис Престон, что случилось дальше?

Бель Престон: Да. Да, сэр. Я говорила про, про. Про пропажи. Через месяц после собаки пропала одна из лошадей. Всю ночь мы слышали, как животные не находят себе места в стойлах: стучали копытами, сэр, и всхрапывали. Мы решили, что это из-за надвигающегося шторма, но наутро недосчитались одного животного. Через месяц все повторилось, затем было затишье до этого января. А потом.

Потом, сэр, Джеффри застал моего мужа, когда тот перерезал горло лошади в дальнем конце имения.

Сержант Джон Истчэм: Во всем был виноват ваш муж?

Бель Престон: Нет, сэр. Видит Всевышний, Питер был лишь оружием злых и темных сил, имя которым Сатана, грех и похоть, и… Извините, сэр, я до сих пор с трудом верю.

Когда Джеффри привел моего мужа, покрытого кровью лошади с ног до головы, и рассказал все, то мистер Вулдридж пришел в ярость, истинно вам говорю, сэр, в неимоверную ярость, – я никогда его таким не видела. Хозяин приказал тут же объясниться, иначе он вызовет полицию. Тогда Питер и поведал о своем проклятии.

Сержант Джон Истчэм: Проклятии?

Бель Престон: Да, сэр. Когда они стояли во льдах и надежда таяла день за днем, сэр, и Питер уже готов был умереть, случилось Полярное Сияние. И оно приняло лик существа, столь дикого и ужасного, что мой муж и все остальные члены команды вынуждены были закрыть глаза; те же, кто этого не сделал, тотчас пали замертво от страха. Истинно вам говорю, сэр: мой муж хоронил их своими руками, и я ему верю.

Существо сказало, что пришло забрать их тела и души, чтобы впитать, как земля впитывает воду, – потому что подошел срок для каждого из команды; но все же оно обещало дать отсрочку, если ему преподнесут что-то взамен

Питер и остальные должны были приносить жертву каждое полнолуние, чтобы вместо себя отдавать существу, чтобы испило оно горячей крови и изъело внутренности; а, когда не могли никого поймать, казнили товарищей или умирали сами.