Жулики. Книга 6

– Хрен с ними,– отмахнулся Серега от современных проблем.– В какой день, в какой месяц?– занес он руку над пультом.

– Давай в июнь в середину. Уж всяко Павел с семейством не в Питере, а в Гатчине. Хотя сыновья-то как раз могут оказаться у августейшей бабули. Они только на выходные заявлялись к папочке. Александр и Константин. Не знаю, где болтался Николай-младший, но этих Екатерина изъяла у сына, и видел он их не часто. Особенно, пишут, Александра бабуля обожала. Боготворила прямо таки и все время "давила" на "Гамлета", чтобы он уступил право наследования престола старшему сыну своему. Вот не любила его мамуля и все тут. С чего бы? Эта семейка Романовых, наверное, среди августейших первое место занимает по количеству "скелетов в шкафу". Куда ни сунешься – "скелет".

– Да и хрен то с ними,– опять буркнул Серега, настраивая аппаратуру.

– Что ты заладил "хрен, хрен"? Это наша, блин, история. Как ни крути. И вся из "скелетов" по их милости. Так хоть бы столько-то лет спустя, правду поведали народу. Молчат потомки. Право на престол оспаривают друг у друга. Как пауки в банке. Я тут по "ящику" смотрел про них "фильму". Дом Романовых в забугорье. Как собак нерезаных их там оказывается. Князей этих и все Великие.

– А тебе-то что до них?– не понял Серега Мишкиного беспокойства.

– Мне? Раньше никакого дела не было. Живут себе ТАМ и пусть живут, но они претендовать начинают. На трон. А еще и самозванцев появилось видимо-невидимо. Одних Алексеев царевичей, чудом выживших, после расстрела царской семьи десяток и Анастасий несколько. Америкосы даже фильм сняли про нее. Что амнезия у нее была, что… Ну… В себя пришла, вспомнила все. Представляешь, если они все сюда заявятся и начнут грызню за трон? Весело будет, как в Варфоломеевскую ночь в городе Париже.

– А чего там было в ту ночь?– заинтересовался Серега.

– Резня. Католики Гугенотов резали.

– И нафига они этих гугенотных резали? Это типа за то, что без регистрации?– попробовал угадать Серега причину резни.

– Ага, типа лица гугенотной национальности. Полистай историю. Гугеноты – это те же католики, только еретические раскольники. Обрядность решили изменить. Ну а папе римскому этот раскол почему-то не нравился. Ну и чтобы вопрос закрыть насчет обрядности, решили истинные католики хирургическое вмешательство осуществить. "Нет гугенотов – нет проблемы".

– Ну и что, помогло? Хирургическое вмешательство?

– Помогло. Католичество за следующие двести лет раскололось, как полено на 3-и тысячи полешек. Папа Римский, правда, самый крутой среди них, но всякие Лютеранцы и Англикане, тоже не хило рулят целыми странами, типа Англии и Германии.

– Да и хрен-то с ними,– Серега опять отмахнулся от проблемы единства паствы Римских Пап.– Короче, "Склифосовский", я на 15-ое число ставлю и дату возврата открытую делаю. Перебазарим с наследником престола, обаяем и назад. Можно еще сразу смотаться в день коронации, или в день, когда его "мочкануть" решили заговорщики.

– До дня коронации мы и без аппаратуры доживем. Он в Москву приедет для этого. А насчет заговорщиков, сначала разберемся, давай, что там к чему и тогда уже определимся, насколько правомочно вмешательство.

– Уговорил. Монахами одеваемся?

– Ими. Рясы вон я из сапротида подобрал. Пол пирамиды обшарил "мазаришарифской". Веревки, правда, наши, обыкновенные. Ну и комбез под рясу. На ноги берцы. Нормальный прикид. Хорошо, что наши монахи, как католические тонзуру не выбривают. Хотя тебе бы очень пошла и Аннушке бы очень понравилась.

– А чего это ты про Аннушку?– насторожился Серега.

– Ничего. Просто она сегодня по кухне старшая. Уху варит патриаршью. Или как там она называется, когда сразу несколько видов рыб отваривают и еще ерша туда в тряпке макают, чтоб наваристее была?

– А я знаю? Нашел кого спросить. У нее бы и узнал,– облизнулся Серега.

– А вот слюни напрасно пускаешь. В ближайшую неделю "сегодня" ухи вряд ли Аннушкиной отведать придется. Если только Павел угостит. Но вот к столу мы вряд ли будем там приглашены. И потом пишут, что не был он, в отличие от тебя, гурманом. А любимое блюдо у него было знаешь какое?

– Ну?

– Угадай с трех раз, на шалабан,– Мишка принялся засучивать рукав камзола.

– А чего это ты уже изготавливаешься? Может не рукав засучивать нужно, а лоб заранее зеленкой намазывать? Я конечно не "Светозарный", но примерно могу предположить чего там Павел любил пожевать. Жена немка, сам наполовину тоже. Фридриха-II-го обожал. Прусские порядки насаждал. Немецкое чего-нибудь и любил. А чего немец всегда рубал испокон? Сосиски с капустой и пивом запивал. Угадал? Угад-а-а-а-л! По глазенкам твоим радостным вижу. Ишь как заблестели от предвкушения,– Серега, так же как и Мишка, принялся закатывать рукав, кровожадно ухмыляясь.

– Признавайся, сволочь, прочитал где-нибудь?– Мишка попытался уклониться от шалабана, но Серега оказался расторопней и звук щелчка гулко пронесся над креслами конференц-зала.

– Может и прочитал, только ведь ты в условиях пари это не упомянул. А вообще-то не читал. Ляпнул первое, что на ум пришло. Неужели сосиски трескал с капустой? Неудивительно, что характер у него вспыльчивый был. При таком-то рационе.

– Ну, характер у него вспыльчивый и мрачный стал от окружения. Его всю жизнь "подставляли". Наплетут всяко-разно, наобещают и "кинут". А он раз "попал", два "попал", а потом звереть начал и ни кому не верить. У него ведь первая жена, тоже немецкая принцесса, во время родов умерла, а он ее любил и очень переживал. Даже сосиски есть отказывался. Так закручинился искренне. Ну, тут маман ему возьми да и подсунь переписку его Натали с его же лучшим дружбаном – Разумовским, которого он обожал. Полюбовниками оказывается были и рога у Павла оказались такими ветвистыми, что куда там лосиным. Прочитал он письма, и совсем верить людям перестал. Его всю жизнь предавали все, кто был с ним рядом. Прямо Рок какой-то. Даже жалко парня, ей Богу,

– Мишка потер лоб.– Полегче нельзя, Геракл? Я тебе прошлый раз подзатыльник чисто символически отвесил. Главное – не чтобы больно, главное – чтобы запомнилось.

– Как это?– не понял Серега.– Если не больно? Ты хрен запомнишь и опять с какими-нибудь "сосисками" доставать начнешь.

– Скучный ты человек, Серега. "Сосиски", да я если захочу, то могу с тобой спорить хоть каждую минуту, по 60-т раз в час и со счетом 59:1 выигрывать. Просто жалко тебя дурака. Да и не люблю я споры эти дурацкие. Повезло тебе, что не злопамятный я, а память у меня хоро-о-ошая. Помнишь того татарина из Швейцарии?

– Нет. А кто это?– прикинулся, что не понимает о чем речь Серега.

– А я помню. Он мне даже во сне приснился. Стоит такой весь из себя "сирота казанская" и говорит:– "Привет Сереге".

– И все?

– А ты чего хотел еще?

– Ну, может он еще про вино прокисшее, тебе напомнил?– скривился Серега.

– Нет, про вино он ничего не напоминал, Ты, я вижу, сам без него вспомнил.

– Ладно, проехали. Пошли робу походную одевать и экипировку подбирать. Смотаемся по-быстрому и к ухе Аннушкиной назад. А может, отложим на денек? Не горит,– Серега взглянул в глаза Мишкины почти умоляюще.

– Ну да, а завтра Настя пироги затеет или шаньги. Так мы застрянем, не известно на сколько,– решительно возразил Мишка.– И не гляди на меня сиротой казанской.

– Шаньги? Ладно, пошли,– вздохнул горестно Серега.– Сам дурак. Наиболее подходящим и наименее оживленным местом оказалась опушка леса, с которой просматривалась Гатчинская дорога. Время на часах стрелки зафиксировали 8.30-ть утра, когда два "послушника из Валаамова монастыря" – Михаил и Сергий вышли на нее, ведя в поводу пегую Лерку и гнедую Верку.

Метрах в 200-х стах впереди, уже видна была застава с шлагбаумом и караульной будкой, выкрашенные в красно-черно-белые полосы. Кроме двух послушников в этот час на дороге больше никого не было и часовой, зевающий от скуки и возможно, что только что сменившийся, откровенно пялился на них.

Однако, когда до шлагбаума им осталось метров десять, он строевым шагом отбарабанил на середину дороги и гаркнул, во всю молодецкую грудь:

– Стой! По какой надобности в Гатчину? Падорожну.

– Здорово, служивый,– поклонились ему послушники.– Бог в помощь. С праздником.

– И вам, батюшки, того ж,– расплылся в конопатой улыбке "пскопской".– Чой та за праздник?

– Ты что, аль обасурманился совсем, в мундир иноземный запрыгнув? Троица и седмица Троицына,– укоризненно покачал головой Мишка.– Великий князь Павел Петрович известный молитвенник и радетель, как же упущение такое допустил? – засокрушался он, вгоняя в краску служивого.

– Прощения просим. Виноват, вашество,– гаркнул парень, выпучив глаза.

– А чего это ты у нас подорожную спрашиваешь и опрос учиняешь, будто мы в крепость ломимся? Вона, стороной проходи хоть полк, лесом-то, молодец?

– Приказ, всех опрашивать и к порядку приводить,– гаркнул еще громче "молодец".

– К какому порядку?– Мишка с интересом рассматривал первого увиденного Павловского солдата, нового образца.

– Чтобы без нарушений предписанных регламентом правил,– отбарабанил тот, не мигнув.

– Это как? Вот монахам, что предписывает регламент?

– Монахам ничего не предписывает.

– Чего же горланишь тогда, аль скучно стоять? Монахи мы, послушники Валаамовой обители и коль ничего от нас не требуется, то поднимай свою полосатую жердину и пропускай.

– Слушаюсь, вашество,– козырнул, с лихостью щелкнув каблуками, служивый и строевым шагом направился к краю дороги, поднимать жердину.

– Благослови тебя Господь,– перекрестил его Мишка.– Ты, видать, уже нормально ходить разучился? Вы тут все так вышагиваете?

– Приказ, по территории перемещаться только строевым, аль бегом,– вытянулся служивый.

– Строго! Ну, пока, служивый. А скажи-ка, тут у вас есть дом постоялый для проезжих или вот паломников, как мы?

– Есть. Как не быть. Постоялый двор. Там и харчевня с кухней. Вона за первым домом налево, а там спросите. Инвалид Казаев удостоен высочайшего разрешения. Берет недорого и лошадей прикормит.

– Спасибо, братец, данке – как прусаки говорят. Вас языку не учат?

– Команды и рухлядь армейска на ентом,– скис "пскопской".

– Трудный язык-то?

– Собачий,– пригорюнился еще больше служивый.– Гав, да гав.

– Ну, а кормят-то хоть хорошо?– полюбопытствовал Серега, что бы отвлечь солдатика от мрачных мыслей.

– Кормят согласно регламенту, в достаточной мере,– тут же взбодрился служивый.

– Ну, и ладно тогда, служи дальше. Пошли брат, Михайло, не будем отвлекать парня.

Дорога, прямая как стрела, просматривалась до самого дворца Великого князя и там уже выстраивались для утреннего вахтпарада батальоны. Легонько потрескивали барабаны и слышались резкие возгласы команд.

Сзади, за их спинами, опять раздался вопль "пскопского" и, оглянувшись, парни увидели несколько подъехавших карет.

Кучер первой, что-то втолковывал караульному, а тот слушал вытянувшись по стойке смирно. Потом резко развернулся и помаршировал поднимать шлагбаум.

Кареты, числом четыре, прошелестели мимо послушников, блестя лакированным деревом и скрипя рессорами.

– Не одни мы с тобой на вахтпарад сегодня поспешаем. Вон еще парочка тарахтит. Что-то оживленно становится,– Серега перехватил уздечку и потянул Верку на противоположную сторону, чтобы направиться к постоялому двору.

– Погоди, Серега, успеем. Давай глянем сначала на представление,– предложил Мишка.– Вон как вышагивают. Сейчас должен Сам пожаловать. Он ни одного развода не пропускает.

– Да чего там смотреть? Орут как резаные, ноги задирают и гремят. Одеты все безобразно, но однообразно,– проворчал Серега, возвращаясь на дорогу.

– Ну, не скажи. Есть что-то завораживающее в согласованности этой. Мощь какая-то. Все же не зря придуман и строй, и шаг, и барабанный бой. Павел-то Петрович наш от всего этого, похоже, крышей поехал. Он, видать, на Гатчине модель государственную обкатывал. Мечтал, чтобы вся Россия вот так же замаршировала на страх врагам и радость ему – самодержцу.

– Вот и понятно тогда почему всего четыре года царствовал,– буркнул Серега.– Это еще долго его терпели. Я тоже кой-чего почитал из любопытства о временах его. Когда он Империей "рулил". Запреты идиотские всякие даже для обывателя понапридумывал. Шляпы круглые и фраки, например, запретил носить. А кого ловили, нарушающего Указ, под арест. Телесные наказания ввел для дворян. А однажды, такой анекдот ходил, не понравилось ему, как полк какой-то отмаршировал перед ним и он скомандовал:– "По-о-о-олк, в Сибирь, шагом марш!"

– Ну, анекдот он и есть анекдот, а на самом деле этого не было. Просто Павел, перестав верить в порядочность человеческую, хотел заменить ее хотя бы на добросовестность. Вот и лез в мелочевку, регламентирующую даже быт. Потому что полагал, что "дьявол в мелочах", вот и не оставлял ему гаду даже их. Лез туда быстрее беса. Опережал, так сказать.

– И допрыгался, что его за черта стали самого считать, а когда придушили, то все радовались. Народ радовался, что наконец-то этот взбалмошный "вундеркиндер" почил в бозе. А дьяволу зачем в мелочи лезть самому, когда вот такие Павлы Петровичи его с успехом заменяют? Путал его бесяра, а он полагал, что служит Отечеству, о благе его радея. И ведь с искренностью какой. Его арестовывать пришли среди ночи, а он спрашивает:– "За что?". Как Киса Воробьянинов. Помнишь? В 12-ти стульях. "Сейчас нас турнут"– Это Остап. А Киса.– "За что-о-о-о?" Вот и Павел Петрович умер и так и не понял, за что его табакеркой по голове хряпнули. Собственные дети в заговоре состояли и считали, что делают дело благое. Боялись что город взбунтуется и как во Франции Революция начнется того и гляди с взятием Петропавловки и Зимнего, за неимением Бастилии. Пален этот – граф, всю плешь Александру проел:– «Бери бразды, бери бразды». Целый год уговаривал. Уговорил. Зря мы вообще сюда приперлись, вот что я думаю. Павел став Императором указов каждый день по нескольку штук сочинял. За 4-ре года почти столько же, сколько матушка его за 31-год. Не то, что исполнять, читать люди не успевали. Как наскипидаренный. Видать столько замыслов накопилось и все хотелось реализовать немедленно. И предсказаниям верил, а по одному из них ему нужно было удержаться на троне четыре года и тогда все у него будет в шоколаде. Вот поэтому он спешил сначала, а когда четыре года отпраздновал воцарения, то расслабился. Даже на радостях объявил амнистию всем повсеместно. Всем и сразу. Такой вот парень горячий. Из одной крайности в другую. Зажравшееся дворянство служить заставить хотел себе. Гайки принялся закручивать, паразитов этих давить. Ревизии, инспекции всяческие придумал и со службы в отставку спровадил многих паразитов. И правильно делал. Только он считал, что дворян этих и так как блох на теле государственном и плодить это сословие за счет других подлых сословий не собирался. Наоборот всячески норовил сократить поголовье. А мы тут зачем? Чтобы за крестьянских детишек похлопотать, училище окончивших. Зря время потеряем. И слушать не станет. Ни сейчас, ни через два года, никогда. Павел не был либералом. Он сторонник жесткой, единоличной, самодержавной власти и довел ее до абсурда своими требованиями. Даже в регламентах этих мелочных. Когда спать ложиться, когда всем встать и обедать сесть. Весь Питер обязан был в четыре встать, в час сесть обедать и в десять вечера, погасив свечи, лечь спать. А нарушителей, под арест. Ну-ка, если Ельцин такие указы начнет лепить в наше время и сажать за их неисполнение нарушителей? Сколько он в Кремле удержится? Порвем как грелку, через месяц на баррикады все повалят. Даже терпеливые и аполитичные "совки". А здесь его четыре года терпели. Вот уж "умом Россию не понять". Павел слишком возомнил о себе, полагая, что он как помазанник Божий лучше самих подданных своих знает, что им нужно для счастья даже повседневного. И не понимал, что люди вокруг, а не статистические единицы бездушные. Он даже не понимал, что они могут тоже обижаться, горевать и иметь собственное мнение. Его это мало интересовало. Он играл в оловянных солдатиков живыми людьми. Доигрался. Даже его щедрость необыкновенную дворяне не оценили. За 4-ре года Павел Петрович пожаловал государственных крестьян в крепостные почти миллион человек. Раздарил помещикам. Раздавал налево и направо. Екатерина-2-я за 31-год столько не раздала. Он ее и тут обставил. Считал, что за помещиком крестьянину будет лучше.

За все время своего правления всего один указ для крестьян сляпал. Указ о трехдневной барщине и о запрете работ на барина в воскресные и праздничные дни. Все. Более ни-че-го!!!

Глава 5

Серегу прервал треск барабанов, которые взорвались на плацу бешеным крещендо.

– Великий князь изволил осчастливить своим явлением вахтпарад,– съязвил Серега.– Не понимаю, как на это можно смотреть ежедневно по нескольку часов. Так он ведь не просто смотрит, он еще и учит. Смотри,

– послушники мнимые уже подошли настолько близко к дворцовому плацу, что могли все рассматривать во всех подробностях. Зрителей гражданской наружности было не так уж и много. Кареты, которые проскрипели мимо них, свернули куда-то влево и вправо и теперь на марширующих "орлов" Павла смотрело с десяток штатских, но с почтительного расстояния, чтобы не дай Бог не дать повод главному полководцу усомниться в лояльности.

Великий князь очень болезненно реагировал даже на безобидную мимику. Однажды секретарь английского посланника имел неосторожность зевнуть вот на таком вахтпараде и Павел велел не "пущать сего сонного некомбоната на пушечный выстрел к плацу, дабы он видом своим не навевал нерадение на иных, с охотою воинскую науку постигающих".

Солдатики "постигали" науку со всем старанием, двигаясь с марионеточной точностью. Но это глазу не искушенному только казалось, что они синхронности достигли абсолютной, а Павлу было виднее, потому что он был рядом и с высоты своего, прямо скажем не завидного роста, ему, очевидно, открывались глубины обыкновенному человеку недоступные. Павел бегал за шеренгами и учил. Останавливал, разворачивал. Демонстрировал. Как тянуть носок, как ставить подошву, как держать пальцы рук и как отбрасывать руку назад. Все это он проверял и перепроверял, с неутомимостью неистовой.

Набегавшись же по плацу, он на прямых абсолютно ногах, проследовал к краю плаца и, встав к Мишке и Сереге спиной, принялся наблюдать за церемонией, которая отточенная до автоматизма продолжалась и без него, под треск барабанов.

Серега уткнулся лицом в шею Верки и сладко зевнув, спросил:

– Я не слишком громко? Выгонит нафиг, как того секретаришку, чтобы "нерадение" искоренить.

– И правильно сделает, блин. Что ты на него бочку все время катишь? Не любишь его заранее? У человека комплекс неизжитый властолюбия. С детства долбила бабуля, что для трона предназначен он Провидением, а маман взяла и задвинула в генералы-адмиралы. Вот эти пару тысяч "потешные" – это все что у парня есть в жизни. Может быть, останься он жив, так еще бы и остепенился. Суетиться перестал и гордились бы мы сейчас его деяниями, а не потешались. Не успел. Сбили на взлете.

– А ты из него святого мученика тоже не делай. "Не создавай себе кумира". Забыл заповедь?

– Да не создаю я кумира. Объективно стараюсь подойти. Есть слабости, есть и достоинства. Он, кстати, понимал свои недостатки и честно пытался их искоренить. Не так все просто, как тебе кажется. "Не любили, За что-о-о!" Тоже нашел с кем сравнивать с Кисой Воробьяниновым, прохиндеем,– ворчал Мишка, рассматривая узкоплечую фигурку будущего Императора Российского.

Павел стоял, заложив руки за спину и откинув плечи назад. От этого они казались у него еще уже и огромная треуголка, нелепо нависала над ними, делая фигуру гротескной и жалкой.

Великий князь, словно почувствовав, что за его спиной кто-то активно обсуждает его персону, резко обернулся и, приподняв квадратный подбородок, уставился большими, почти круглыми глазами, в сторону чернецов. Смотрел Павел пристально, нахмурив брови, будто спрашивая:-

"Кто, что, по какой надобности?"– и закрепив, очевидно, увиденное у себя в памяти, так же резко отвернулся.

– Все "глаз положил", память у Великого князя будь здоров. Можно уходить и попытаться поймать его после обеда. Он там себе более вольное время определил. Гуляет, на лошадях катается. Вот и попробуем пересечься "случайно". Филька, давай, проследи за Павлом Петровичем,– скомандовал Мишка «Трояну».– Мы в гостиницу, там и отыщешь. Доклад через каждый час. Пошли, "символ нерадения", разыщем, где это богоугодное заведение Казаева.-

Постоялый двор нашли быстро, даже никого не расспрашивая, просто повернув, где караульный указывал, вышли к нему двухэтажному и обнесенному низким палисадом, окрашенным во все те же "караульные" цвета.

Инвалид /так тогда называли ветеранов армейских/ Казаев, на первый взгляд явных признаков инвалидности не имел, а напротив, старичком оказался крепким и горластым.

Увидев монахов, просящихся на постой, он слегка скривился, видимо представив степень прибыли для заведения от таких постояльцев, но вслух недовольства высказывать не стал, буркнув:

– Милости просим, отцы. Чем богаты, тем и рады. Пронька, прибери лошадей,– из конюшни выскочил пацан лет 12-ти и, схватив под уздцы кобыл, повел их прочь, испуганно оглядываясь на монахов и Казаева. Строг видать был с персоналом инвалид, явно отставной какой-нибудь фельдфебель.

– Обед у нас в час по регламенту и до двух часов, просим не опаздывать, после сего не обессудьте,– предупредил инвалид, приглашая их жестом и провожая в дом, выстроенный в непонятном стиле, но явно с потугой угодить Великому князю. В два полноценных этажа и с крышей покрытой рыбьей чешуей черепицы, постоялый двор озадачивал уже от самого крыльца, которое было выполнено из цельных дубовых плах окованных в металл с такими же металлическими перилами выкованными с усердием и завитушисто украшенными чугунной листвой.

– Монументально,– похвалил Серега крыльцо.– На века изготовлено. Дом рухнет, а крыльцо еще сто лет после этого простоит.

– Ваша правда,– расплылся в самодовольной улыбке Казаев.– Его высочеству тоже глянулся. Так же вот похлопал и словечко вот енто же изречь изволил "моментальтно". Самовар разогреть прикажете?

– А как же регламент?

– По регламенту про самовар ничего для не служивых, а тем паче вашего сословия не упомянуто,– перекрестился инвалид.– Милости просим. Пронька!!!– Пронька выскочил из конюшни, он видать тут был на все руки.– Самовар, живо!!!-

Кроме Проньки обслуга "богоугодного" заведения состояла еще из двух дородных женщин гренадерского роста, которые суетились на кухне и в зале для приема пищи, занимавшем почти весь первый этаж и заставленный десятком столов с лавками. Сейчас он был пуст и одна из баб скребла здоровенным ножом-скребком столешницу одного из них. Поливала кипятком из посудины и с противным звуком гнала ножом черную волну.

– Хватит, Лукерья, в гроб ты меня сведешь энтим визгом,– остановил женщину Казаев.– Приберись и на стол накрой, господа чаевничать изволят. Баранки неси,

– Лукерья утерла пот со лба и, поклонившись в пояс, поспешила исполнять хозяйскую команду, унося с собой таз с кипятком.

– Пока накроют, покажу горенку. Прошу,– Казаев повел парней на второй этаж по скрипучей лесенке с перилами опять же металлическими, выкованными очевидно все тем же "левшой", слабостью которого, очевидно, были все те же листья. Второй этаж полностью был отведен под "нумера", каковых, судя по дверям, было шесть, и хозяин ткнул в крайнюю от входа.

– Вам двухместный, аль каждый обособленно изволит обустроиться?– повернулся он к гостям.

– Двухместный сойдет. Нам ночь переночевать, или две, как с делами управимся,– ответил ему Мишка.

– Тогда сюда,– распахнул дубовую дверь инвалид.– У нас все просто, но с простынями свежимы, как положено по регламенту и подушки с пухом. Довольны останетесь, уезжать в свои кельи монастырские не захотите,– хохотнул Казаев, закручивая длинный ус.

Комнатенка была метров десяти, и места в ней хватило только для двух кроватей и платяного шкафа, но была она светлой и чисто прибранной.

– Нас устраивает,– Мишка расплатился, а Казаев вручил ему от дверей ключ, чем надо сказать озадачил несказанно. Мишка даже не понял сначала, что это он ему сует в руку.

– Запирайте, уходя, чтобы значит без претензий,– пояснил хозяин.– Тут не монастырь, всяко быват.

– Неужто воровство регламентом не пресечено?– удивился Серега.

– Регламент,– хмыкнул Казаев.– Сию напасть и сам Господь заповедями не пресек по сию пору. Вы, господа монашествующие, уж не к Самому ли пожаловали?

– К Самому,– подтвердил Мишка догадку инвалида.– Воспомошествование для обители хотелось бы выхлопотать, – пояснил он причину, по которой заявились они к «Самому».