Смутные времена. Книга 4

– Ей сколько тогда было в 1870-ом?– спросил Михаил.

– Семнадцать лет,– вздохнул горестно Вениамин.

– А встретитесь вы теперь, когда ей станет 18-ть с половиной. Понятно, что старая дева. Прими наши соболезнования. И что ты ей сказал, когда выходил на пять минут?

– Я учебники из Питера привез с тетрадками и прочей мелочью учебной, ну и выгружать начал, когда она выскочила. Красивая такая, улыбается. Ну, я ей говорю,– Сейчас освобожусь и поднимусь в ваш кабинет, Мария Александровна, подождите пять минут. Она и убежала. А я подумал, что пять минут мне за глаза хватит, чтобы и сюда смотаться и обратно вернуться. Вот так вот получилось. Пять минут в полтора года превратились. Неужто ничего сделать нельзя?

– Вень, мы тебя понимаем, но никто не может дать гарантии, что при перезагрузке следующей эти форс-мажоры не расползутся еще шире. Лучше оставить как есть. Не искушать судьбу.

– Я понимаю, только что я теперь Марии Александровне скажу и вдруг уже опоздал,– Вениамин пригорюнился и Федор Леонидович предложил:

– Давай-ка мы сначала туда Шурку твоего откомандируем. Пусть разведает, что там и как, а уж потом и ты следом, если все будет нормально. А для тебя версию сочиним убедительную, твоего отсутствия. Например, что схватили тебя злодеи и держали в погребе полтора года на хлебе и квасе. Пока сойдет и такая.

– Где это они меня полтора года могли держать и куда потом сами делись разбойники?

– Придумаем, что-нибудь правдоподобное. Подключим Сергея, у него фантазия буйная, не то что у меня, книжного червя. Да и скачет вон уже как бойко. Ноги, правда, волочит, но через недельку и это выправится.

– Я не могу недельку ждать. Там Машенька, если ждет, то с ума сходит,– Вениамин набрал координаты на пульте и Шурка исчез в веке 19-ом. Вернулся он минуту спустя и плюхнувшись на плечо Вениамина, тут же без команды выдал видеоролик, снятый им вечером в доме батюшки Александра. За окном выла вьюга и вся семья собралась за столом. Батюшка с матушкой выглядели постаревшими, а все остальные домочадцы сидели молча. Молча помолились, и молча приступили к трапезе, явно постной. Дверь входная скрипнула и появилась Машенька. В тулупчике и шале, она была запорошена снегом и матушка кинулась стряхивать с нее снег и помогать раздеваться. Тут же крутились и младшие сестренки, заметно подросшие. Батюшка радостно улыбнулся, обнимая дочь и усаживая ее поближе к самовару. Висящая над столом керосинка в абажуре, делала лицо Марии Александровны старше и складка горестная пролегшая между бровей, говорила о том, как нелегко ей дались эти полтора года.

– Ну, как школа?– спросил батюшка Александр, наливая дочери чай в чашку и пододвигая к ней поближе блюдце с медом.

– Хорошо все, батюшка. Слава Богу. Процветает, вашими молитвами,– ответила Мария Александровна, взяв в руки чашку обеими ладонями и согревая их о нее.– Не слышно ли чего?– спросила она и замерла, опустив глаза.

– Нет, душа моя. Ерофеич весь Санкт– Петербург уже прочесал. Не вылезает из него, по слову твоему. Со службы ведь уволиться с казенной ему пришлось. Нет пока ничего. Не нашел.

– Он не потерял ничего, вот и не нашел,– проговорила Мария Александровна.– Приобрел только. Я ему против его жалования прежнего из казны, впятеро плачу. Нужно еще людей привлечь. Человек – не иголка. Не было ли нового известия от него?

– Нового пока нет. Только то, что позавчера получили,– виновато развел руками батюшка.

– Не-е-е-е-т,– вздохнула Мария Александровна и достав из рукава темного платья платочек, принялась вытирать им побежавшие по щекам слезы.– Жив он, только приехать не может. Чувствую я. Будто рядом совсем,– картинка вдруг заметалась и пропала вместе со звуком.

– Что это?– спросил Федор Леонидович.

– Кот ихний, бестия, чуть жизни не лишил, подкравшись, хвост отгрыз. Еле успел в норку шмыгнуть. Я ведь там так хорошо пристроился на комоде, все видно и слышимость замечательная, а эта бестия прыг, откуда ни возьмись… -заскакал на плече Вениамина Шурка, а тот смотрел пустыми глазами на экран и лицо его стало белым, как мел.

– Немедленно туда,– вскочил он.– В ноги брошусь, буду у всех прощения просить.

– Да твоя-то в чем вина, Веньша?– обнял его за плечи Силиверстович.– Переоденься хоть в тогдашнюю одежку, а мы пока тут извилинами пошевелим и придумаем что-нибудь общими-то силами. Беги, подбирай одежду.

Версию для Вениамина придумали, просмотрев план местности и обнаружив в пятидесяти верстах скит монашеский, в котором оказалось всего два отшельника в годах преклонных и решено было именно к ним в память подбросить Вениамина, будто бы в беспамятстве найденного ими в лесу. Полтора года парень прожил с монахами, совершенно не помня, кто он и названный ими Иваном Безродным. А вот несколько дней назад вернулась к парню память и засобирался он в дорогу. Взял лошадь свою породистую, которая у монахов простояла все это время в конюшне, да и ускакал. Сказка получилась убедительной и вполне "прокатывала", как выразился Сергей "для сельской местности".

– Нужно, значит, вместе с Вениамином посылать еще кого-то, чтобы с этими монахами пообщался, иначе проколемся не дай Бог. Опять же, как так вышло, что он вдруг на лошадь сел и ускакал так внезапно, пообещав к Марии Александровне зайти через пять минут?– Петр Павлович рассматривал на мониторе план местности.

– Повел на конюшню Зорьку, ну и увидел злодеев, на лошадях мимо проезжающих. Решил задержать и поспешил за ними. А они его подкараулили и кистенем по голове огрели, так что память из него вон, а Зорька испугалась и понесла куда глаза глядят, пока не выскочила на этот скит монашеский.– Выдал версию Сергей.

– Ох, наплели,– потом стыдно будет в глаза Марии-то смотреть, когда правду открыть придется. И монахов этих может не стоит вообще беспокоить? Вряд ли поедут их расспрашивать батюшка или кто-то еще. Нашелся и Слава Богу.

– Это-то да. А вот как Вениамин, лгать там станет? Я ему не завидую. И меня ведь тоже ищет этот урядник отставной. Я, правда, адрес само собой не оставлял, когда уезжал. Придется опять про Америку плести, будь она неладна,– вздохнул Федор Леонидович.– Что с письмом Вениаминовым сам лично отправился, да по дороге прихворнул. Попал в шторм. Вот и голова пострадала. Пришлось сидеть у дикарей на острове, пока оказия не подвернулась. Полтора года и пролетело. А как вернулся, так сразу к ним.

– Погоди-ка. Куда это ты вернулся? Питер город маленький, в нем академиков раз, два и обчелся, и Ерофеич всех давно уже наверняка за полтора-то года выявил. Мне бы туда,– Михаил вздохнул виновато. Он за неделю прошедшую смог добиться прогресса только в сгибании рук.

– Судя по скорости, с которой ты от шока этого отходишь, тебе еще пара месяцев потребуется, сын,– возразил ему Петр Павлович.– Может нам действительно на это время нырнуть куда-нибудь в прошлое? Вместе с этим лазаретом?

Вернемся через минуту здоровенькими, а парни?– Ни кто не возразил и Петр Павлович принялся набирать начало двадцатого века, в котором форс-мажора оказалось меньше всего. Вернулся он через минуту буквально и один.

– Что случилось?– всполошился Федор Леонидович, оставшийся один в лазарете опустевшем.– Где остальные?

– Ты не поверишь, Леонидович, там они оба сразу выздоровели в одну минуту. Вот такой парадокс, но вот от возвращения сюда, пока воздержались. Вдруг здесь опять свалятся? Так что берем Вениамина и в 1871-ый. Сергей с Михаилом и Силиверстовичем уже там. В Питере шурудят. Ерофеича этого ищут. С ним и заявятся следом.

А мы с тобой и с Вениамином прямо в Твердохлебово, к избе батюшки Александра. Приготовься брехать, как старый мерин, про кораблекрушение и туземцев. Может, для правдоподобия кольцо в нос вставим или перьев в прическу напихаем?

– Господи помилуй,– перекрестился испуганно Федор Леонидович.– А без перьев ни как?

– Можно и без перьев, но тогда правдоподобия станет гораздо меньше, а врать придется гораздо больше,– Петр Павлович озорно подмигнул.

– Ничего. Я лучше привру побольше, Павлович. Что-то мне кольцо-то в нос не очень хочется,– засмеялся Федор Леонидович.

– Жаль,– захохотал весело полковник, впервые за последние две недели он засмеялся и вошедший в полушубке Вениамин, замер на пороге.

– А где все?– спросил он, растерянно оглядывая опустевший лазарет.

– Уже в Питере все. Радость у нас, Вень. В 19-том все сразу выздоровели. Время видать лечебное попалось. Михаил на ноги встал и Серега, как огурчик. Сейчас Ерофеича отловят в Питере и прискачут с ним через денек, другой. А мы в твое Твердохлебово. Не возражаешь?

– Петр Павлович, голубчик. Да как же я стану возражать? Сдохнуть мне прямо здесь на этом тогда месте,– Вениамин, прижал к груди мохнатую шапку ушанку.– Переодевайтесь скорее.

– Ты не суетись. Я пока экипировкой займусь, а Леонидович тебя с легендой ознакомит, которую вы вместе излагать станете. И не кривись. Пока так нужно. Правда-то и вовсе на неправду похожа. Придется в стиле романов того времени выкручиваться. Чтобы от зубов отскакивало. Нам любопытство глупое ни к чему. Меньше шума чтобы. Понятно?– Петр Павлович, весело насвистывая, вышел и вернувшись через десять минут, принялся выкладывать на стулья и столы одежду для Федора Леонидовича. Сам он вырядился в полковничий мундир того времени и выглядел щеголем. Тулуп, правда, накинул сверху обыкновенный и потоптавшись, спросил у Вениамина: – Не длинноват?

– В самый раз,– ответил тот, даже не взглянув и теребя Федора Леонидовича, который по его мнению двигался очень медленно.

– Вень, не погоняй, дай разобраться с этими валенками. Забыл ведь, когда носил последний раз,– бормотал Академик, вертя катанки и пытаясь понять который из них на какую ногу.

– Да они без разницы, Федор Леонидович. Нет левой и правой. Ступни примнут как надо. Ну, что же вы такой медленный?

– Доживи до моих лет, Негоциант,– ворчал в ответ Федор Леонидович, натягивая на плечи сюртук, а на него пальто с меховым воротником.– Готов уже, не дергай.

– С пустой головой на мороз собрались? Слышали как там вьюга-то воет за окном?– Вениамин напялил на голову Академика меховую шапку и отскочив на пару шагов, придирчиво его осмотрел.– Ох, халтура, но сойдет для провинции.

– А гостинцы?– спохватился Петр Павлович, останавливая Вениамина, ринувшегося к цилиндрам.

– Какие?– уставился непонимающими глазами на него тот и охнув сел на стул.– А что нужно?

– Что? Ну, например, матушке шаль и отрез на платье какого-нибудь крепдешина, девицам тоже ситца по отрезу и сережки с колечками. А уж батюшке как положено – гармонь.

– Почему гармонь батюшке?– не понял Вениамин.

– Жизнь чтобы веселее стала. Попу гармонь обязательно, а как же,– Петр Павлович подмигнул Вениамину.– Ну и Марии Александровне что-то нужно непременно подарить.

– Это я из лесу выскочил, значит, и в универмаг побежал сначала,– сообразил Вениамин.

– Нет, брат. В универмаг ты не побежал, ты на нас наткнулся прямо на постоялом дворе. Ну и само собой радости тут столько, что просто у нас с собой универмаг этот в чемоданах оказался. А потом мы с этими чемоданами прямо и помчались к батюшке. В общем мы с Леонидовичем вперед уйдем, а уж ты следом и на постоялый двор заверни, чтобы нам там не потеряться. И запомни, что я дядька твой, полковник в отставке. Преображенский полк. Гвардейский. Есть там такой и даже Соболев Петр Павлович есть в списках. Он действительно в отставке, но уехал к себе под Смоленск. Вот как нам на двор постоялый заявиться с чемоданами? Лошадей бы нужно с кучером. Ну да ладно, на месте сориентируемся. Скажем, что спешил ямщик и выгрузив нас, сразу уехал,– Петр Павлович выставил два огромных кожаных сундука, потом подумав, слегка их уменьшил, довольно бойко щелкая пальцами и принялся набивать их отрезами, сорочками, бритвенными станками и прочим необходимым имуществом, без которого приличный человек в путешествия не отправлялся в веке 19-ом. Не забыл и гармонь, запихнув ее в сундучок Федора Леонидовича, а кроме того выщелкнув пару саквояжей, набил их всякими коробочками с духами и прочей женской мелочью, вроде гребней и зеркалец с ручками.– Вот такое я в Эрмитаже видел,– саквояж Федора Леонидовича он тоже набил битком всякой всячиной и тот охнул, попробовав его поднять:

– Золото что ли там?– спросил он, опуская саквояж.

– Есть и золото. Что же нам чугунные что ли сережки сестрицам Мирии-то дарить?– улыбнулся опять озорно Петр Павлович.– А ты, Вень, придумал, что невесте-то преподнесешь? Без подарка, брат, нельзя.

– Ничего в голову не приходит,– признался тот.

– Перстенек вот держи. Я такой в Эрмитаже видел, на какой-то картине.

– Память у вас, Петр Павлович… А камешек не слишком ли велик? Как-то уродливо смотрится.

– Действительно великоват. Тут ты прав,– Петр Павлович отложил в сторону забракованный перстень, на который он прилепил бриллиант размером чуть ли не с куриное яйцо и щелкнув пальцами, выдал гораздо скромнее. Камень получился вполне соразмерный и Петр Павлович, упаковав перстенек в замшевую коробочку, сунул его Вениамину в карман.

– Все, присядем на дорожку. Ждем на постоялом. С Богом.

Глава 5

Твердохлебово спало, иногда перелаиваясь лениво дворнягами, которые выпущенные хозяевами на ночь, старались забиться в свои будки, но иногда подавали голос, возможно проверяя, не околели ли от мороза, который ночью вцепился в село и грыз их сквозь меховые шкуры.

Рядом с постоялым двором, в тени ворот появились два человека с дорожной поклажей и принялись барабанить в них, будя хозяев и поднимая на ноги сторожа, и двух цепных кобелей.

– Кого там несет?– ворчал сторож Матвей, гремя засовами и распахивая боковую, приворотную дверь.

– Матвей, ты ли это?– обрадовался Федор Леонидович.– Здравствуй, голубчик. Правильно ли мы барабаним? Все ли здесь-то постоялый двор? Продрогли, братец, на ветру-то.

– Барин, Федор Леонидыч, нашли-и-ись?– закричал в ответ Матвей, размахивая керосинкой, заплетенной в металлическую сетку.– Радость-то, радость нынче будет. А двор, двор зде-е-есь. Как не то? Отсудил Самохвалов племяш у казны. Все честь честью. Хороший мужик, не то что прежний-то Федька, тьфу мать его и вспоминать язык не хочет,– выскочивший из избы новый хозяин, принялся хлопотать с переносом чемоданов, осведомившись о кучере и выслушав версию о ямщике почтовом, который выгрузив умчался, принялся ругать его последними словами и пообещал завтра же донести на нерадивца исправнику.

– Не нужно доносить ни кому, любезный,– осадил его Петр Павлович.– Наша воля была. Вы лучше распорядитесь самоварчик согреть, да поживее. Замерзли, как цуцики.

– Непременно, господа. Проходите в дом. Да он еще и горячий пади. Манька, самовар на стол тащи,– заорал хозяин, проходя вслед за гостями в горницу.

– Как зовут вас, хозяин? Я – полковник Соболев, в отставке нынче. Называйте Петром Павловичем.

– Самохвалов Яков Иванович. Содержу, стало быть, это место и лавка тоже бакалейная под моим, значит, доглядом,– Яков шаркнул ногами в валенках и поклонился в пояс. Получилось забавно, но Петр Павлович сдержал улыбку и скинув тулуп, присел к столу. Поправив фитиль в керосинке, он постучал ногтем по стеклу лампы и спросил Якова:

– А что, Яков Иванович, много ли гостей у тебя нынче?

– Да откель же им быть, Петр Павлович? День будний. Вот в субботу, пожалуй, приедут и тесно будет. А посреди седмицы откель им и быть?– Яков был похож на прежнего хозяина, ощущалось родство. Такой же колобок, но пожалуй еще не добравший за полтора года, той дородности, которую уже имел его дядюшка. Ну, и помоложе лет на двадцать, а потому еще душой зачерстветь не успевший.

– Мань, ну сколь разов повторять-то?– мягко при гостях сделал он все же замечание супруге, которая в отличие от предыдущей хозяйки, оказалась и вовсе росточка небольшого и дородностью не отличалась. Зато была смешлива не в меру и в ответ на замечание, только весело оскалила белые зубки и выставив на стол пыхтящий самовар, принялась расставлять чашки и плетеные корзинки с чем-то сдобным.

– Нынче пост, господа, так вы уж не обессудьте за скудость,– извинился Яков и зашипел на супругу, которая по его мнению, не достаточно проворно поворачивалась.– Мань, что ты спишь-то на ходу?

– Так ить из постели выдернул, аль откеда?– не осталась та в долгу и, пожелав гостям приятного чаепития, убралась на кухню, где что-то в полголоса принялась напевать.

– Вот ведь бабы, аспидово семя,– поскреб затылок Яков.– Ты им слово, оне два,– забрехавшие снова собаки, заставили его прильнуть к окну и вглядеться в темноту.– Аль еще гости? А ведь впрямь! Конно,– Яков выскочил во двор, накидывая на бегу треух и шубейку. А через минуту ввалился в горницу Вениамин весь в инее и кинулся к Федору Леонидовичу. Не виделись они в общей сложности минут десять, но обрадовались так друг другу, будто и в самом деле расстались полтора года тому назад.

– Федор Леонидович, как я рад вас видеть!– ревел медведем Вениамин, облапав Академика.

– А уж я-то как рад, вы и представить себе не можете, Вениамин Станиславович,– отбивался от него как мог Федор Леонидович.– Помнишь ли Петра Павловича Соболева – полковника? Дядюшка это твой двоюродный. Отец Михаила Петровича.

– Нет, не помню. С головой у меня что-то. Тут вот помню, а вот тут нет,– вошел в роль Вениамин, стуча себя по голове.

– Да как же так-то, сокол ты наш? Я же от твоих еду, как уговорились. Вот и письмецо везу, а ты где же был-то?– всполошился Федор Леонидович. И Вениамин в двух буквально словах пересказал заготовленную легенду. За перегородкой ойкала, через каждое его слово Маня и открыв рот, приплясывал рядом со столом Яков Иванович.

– Так ты что же, прямо из леса и сюда?

– Нет, не сразу. Сперва хотел в универмаг заскочить за подарками, да вспомнил, что поздно уже. Спят пади все,– Вениамин схватил чашку и налив в нее кипятка из самовара, выхлебал его без заварки.– Может зря еду. Вдруг Мария-то Александровна не дождавшись, замуж ушла. Вот и заглянул на огонек порасспросить, чтобы не оконфузится. А тут вы…

– Яков Иванович, ну-ка, дружок, расскажите последние сельские новости? Как батюшка с семейством поживают?– Федор Леонидович повернулся к хозяину.

– А, это мы с легким сердцем,– Яков Иванович улыбнулся вполне доброжелательно.– Живут себе. Батюшка уж службы редко служит. Оно и понятно, стареет, тяжело стоять-то. С ногами у него чей-то сталось. Не держат. А матушка Анна еще бойко бегает.

– Ты не тяни кота за хвост, Яш,– подогнал его нетерпеливо Вениамин.– Что с Марией Александровной?

– Будто бы в монастырь собралась по весне уйтить,– почти шепотом сообщил главную, по его мнению, новость Яков.

– Вы ведь как запропали, так на ней с тех пор и лица нет. Школу, конечное дело, она организовала, как следывает и теперича там и без ее догляду все обойдется, но жаль Марию-то Александровну.

– В монастырь?– Вениамин вскочил с лавки.– Я к ней. Вы со мной, дядюшки?

– Да куда же мы теперь тебя одного-то отпустим, коль пропадаешь потом годами?– вскочил на ноги и Федор Леонидович.– Яков Иванович, вы распорядитесь чтобы чемоданы наши дорожные где-нибудь пристроили, ну а саквояжики мы уж сами донесем. А утром отправьте с людьми их к батюшке на подворье. Вот тебе, голубчик, за труды. А работничкам я завтра отдельно заплачу,– Федор Леонидович сунул в руку Якова сто рублей и тот увидев сколько ему предлагают за пустячную заботу, принялся отнекиваться и отталкивать руку Академика.

– Дают, бери, Яков Иванович,– скомандовал Петр Павлович.– Закажи вон заупокойную за всех невинно убиенных на бранном поле, да супруге подарок на остальное купи. Что это она у тебя ходит растрепой?– Петр Павлович сунул еще одну сотенную Якову и добавил резко и категорично.– Это приказ.

– Слушаюсь ваше высокопревосходительство,– вытянулся в струнку никогда не служивший в армии Яков.

– Вот так-то лучше. Проверю, учти. Мария, подь ка сюда, красавица,– появившаяся моментально супруга Якова с красными от слез глазами, виновато заморгала, сморкаясь в тряпицу.

– Ну, что это с вами, голубушка? Видите, как все хорошо в жизни складывается?

– Машеньку жаль. Мы с ней в школе вместе учились, целых два года рядом сидели,– захлюпала носом Маня.

– Две Марии стало быть? Уж не Александровна ли и ты, голубушка?

– Нет, тятя у меня Иваном прозывается – Ерофеичем. Урядником на селе был.

– Вот оно как. Слыхали. Ну, поклон от нас Ивану Ерофеевичу, когда увидишь.– Держи и ты сотню. Праздник у нас нынче,– протянул ей деньги Петр Павлович.– Но ты, Яков Иванович, про них забудь. Это Марии Ивановне, чтобы родителей уважила. Все, уходим, провожай.

У ворот дома Настоятеля храма, Вениамин долго стоял, не позволяя спутникам стучать в них. Повернувшись в сторону церковных куполов, он долго крестился на них, с поясными поклонами, приводя в изумление стоящих молча рядом "дядюшек", не подозревавших до сих пор, что их племянник столь набожен. Но мешать и одергивать не решались, терпеливо переминаясь с ноги на ногу. Мороз в эту ночь декабрьскую бил наверняка все рекорды и Петр Павлович слегка начал приплясывать в своих ботфортах, которые надел хоть и с шерстяным носком, но ноги начинало прихватывать.

– Все, я готов. Господи, помоги!– наконец обрадовал "дядюшек" Вениамин и открыл незапертую калитку. Быстрым шагом прошел через двор, скользя по вытоптанной тропинке и загремел одеревеневшими валенками по крыльцу.

– То не затолкать, то понесся ровно жеребец необъезженный,– ворчал сзади Петр Павлович, ловя подскользнувшегося Федора Леонидовича за ворот пальто. А Вениамин уже дергал за шнур и колокольчик заливался, валдайским звоном, поднимая на ноги семью батюшки Александра.

– Кто в такую пору?– раздался голос тревожный матушки Анны за дверью и Вениамин ответил не сразу, уткнувшись лбом в нее и пытаясь проглотить внезапно вставший в горле ком.

– Кто там?– повторила опять матушка и Вениамин, собравшись с силами, ответил дрогнувшим голосом:

– Я это, Анна Лукьяновна,– голос его сорвался, а за дверью началась возня, громко что-то упало со звоном и дребезгом, а потом она распахнулась на всю ширину и перед Вениамином предстала Машенька, простоволосая, в наброшенном на ночную сорочку полушубке и с бледным лицом.

Вениамин не мог вспомнить потом, как он шел в дом и что говорил ей, а опомнился уже за столом в окружении вдруг ставших ему родными людей, которые суетились вокруг, стаскивали с гостей продубевшую от мороза одежду, обувь и что-то все спрашивали, смеясь и радуясь все сразу. Никто, похоже, никого не слушал, все просто были безумно рады, что пропавший Вениамин наконец-то нашелся, да не один а вместе с Федором Леонидовичем. Да и еще одного дядюшку привел. Батюшка Александр, забыв о своем сане священника, хохотал над казарменными шутками Петра Павловича и уже по-свойски хлопал его по спине. Девушки принялись накрывать на стол, не слушая возражений и наставили на него столько всякой снеди, забыв что на дворе рождественский пост в самом разгаре, что даже Вениамин, который не сводил глаз с невесты и тот замахал руками:

– Куда вы столько натаскали? Нас пока только трое?

– А что, следом еще кто-то должен быть?– батюшка Александр остановил мечущуюся вокруг стола матушку.

– Еще трое,– Петр Павлович, приложил палец к губам и тихо отвел его в сторону.– Нам бы Марию-то Александровну и Вениамина Станиславовича оставить наедине. Пусть поворкуют в светелке. Пока мы чаи с вами гонять станем,– шепнул он на ухо батюшке и тот соглашаясь, закивал. Молодых оставили в покое и они ушли в комнатку Машеньки, где долго сидели взявшись за руки, глядя друг на друга и ничего не говоря. В общем лгать Вениамину не пришлось совсем, а вот Федору Леонидовичу и Петру Павловичу пришлось напрячь свою фантазию, чтобы не попасться, отвечая на каверзные вопросы батюшки, оказавшегося дотошным и въедливым сверх всякой меры.

– Документы не заставил показать и то Слава Богу,– шутил потом Петр Павлович, вспоминая ту ночь и посиделки за шкворчащим самоваром. Впрочем все остальные члены семейства так же не давали гостям ртов закрыть, засыпая вопросами и о Вениамине, и о Федоре Леонидовиче. Особенно подросшие младшие дочери Акулина и Дашутка, насели на Федора Леонидовича, услыхав про то, как он плыл в Америку к родителям Вениамина и попал в шторм.

– Ох, страсти-то какие!– ахали девчата в два голоса хором и хором задавали следующий вопрос, вспотевшему Федору Леонидовичу.

– А дикие-то, они что же вас съесть хотели? Говорят, там людоедство по сию пору очень обыкновенно в обычае.

– Худой я был, когда на берег выполз, девоньки. Людоеды, как увидали меня, так всей деревней неделю сначала плакали от жалости, потом полгода опять же всем миром откармливали,– отшучивался Федор Леонидович.

– А они какие?– допытывалась Акулина, уже вполне заневестившаяся девица.– Страшные пади?