Первая кровь осени

Ответов я не знаю до сих пор. Когда на следующий день я решился забраться в ремонтируемую часть парка, естественно, там не обнаружилось ни следа ночной вакханалии.

А в этот нескончаемый вечер, где-то незадолго до того момента, как он начал превращаться в утро, я увидел, как вдалеке, там, где огни города растворяются в темноте полей, вспыхнула цепочка костров, один за другим. Может, какой-то фермер сжигал разросшийся кустарник, вопреки всем запретам, а может, и не костры это были. Мне показалось на миг, что огни эти меняли цвет, вспыхивая синим и зеленым, белым и пурпурным, точно призрачные болотные огоньки, «фонарики фей», как называли мы их в детстве.

А впрочем, может быть, и показалось. Когда я рискнул сказать об этом Мэтту, он спросил «Какие огни?», и я рассмеялся, ткнув его кулаком в плечо. Иногда я здорово завидую тем, кто живет только в одном мире, а иногда мне так страшно за них, что дыхание перехватывает; но после литра-другого доброго пива проходит и это.

Но пусть хранят вас все боги, в которых вы верите или не верите, если доведется вам забрести в заброшенный парк в ночь осенней ярмарки. Все-таки мы, люди, не единственные, кто в такие ночи веселится, приветствуя праздник урожая.

5. Perth (Тайна)

Люди почему-то ложатся спать с иллюзией, что утром все будет иначе, и проблемы уйдут. Так странно с их стороны.

Мэтт проснулся мгновенно, будто и не засыпал, кажется, только что прикрыл глаза – и вот, серая хмарь за окнами уже пытается изобразить некий робкий намек на рассвет. Сердце по неизвестной причине заполошно металось в груди, в памяти стремительно расползались жалкие обрывки сумбурного сна.

Реальность же холодила ступни утренней гладкостью деревянного настила, покалывала иголочками в затекшей руке, ворвалась в ноздри неожиданно спертым воздухом с пряной ноткой крепкого мужского пота и вчерашних носков. Мэтт скептически покосился на спящего рядом напарника и вынужден был признать, что сейчас тот ничуть не напоминал бестелесный призрак. Мысль успокаивала, разум цеплялся за нее, точно якорь в бушующем море видений.

Духи и призраки не заваливаются спать в несвежей майке, они превращаются в струйки тумана и утекают поутру в плохо законопаченные щели, а не сопят так громко, каждую секунду рискуя сорваться на храп.

Определенно, для звонка Мэл или родителям было еще слишком рано. Однако сон ушел окончательно и бесповоротно. Побродив бесцельно по дому, Мэтт в конце концов устроился в кресле внизу. Телефон Дэвида лежал на тумбочке перед ним, мигая издевательскими белыми цифрами. Пять утра. Не стоит никому звонить в такое время. Проверяя, на каком ты свете, том или этом, не забывайте об элементарной вежливости, это же несложно.

Чтение книги Дэвида, определенно, не способствовало психическому равновесию, но, по крайней мере, это был неплохой способ скоротать время. Еще одну главу, пожалуй, он осилит с утра пораньше…

Девочка по имени Эстер. Черт возьми, а он ведь помнил эту историю. Девчонку нашел Эйб, парень с еврейским именем Абрахам и совершенно не еврейским носом. Хоть заслуги его в том и не было, а все же он тогда неделю ходил, надуваясь от собственной важности. Журналисты тогда осаждали участок, выясняя, не появился ли в городе новый маньяк, требовали комментариев. Но девчонка ни черта ни помнила. Как теперь понятно, оно и к лучшему.

То есть, если предположить, что в этой истории вообще хоть что-то понятно. Что это правда, вся эта невозможная белиберда про хоровод духов. Что Дэвид ввалился к нему среди ночи с безумным и хмельным взглядом, потому что побывал на ярмарке фейри, а не просто получил по ребрам в пьяной драке, как до сих пор был уверен Мэтт.

Телефон издал короткий писк, и в тишине комнаты этот звук показался неожиданно резким, царапнул болезненно по воспаленным нервам. Мэтт дернулся и рефлекторно схватил трубку, запоздало сообразив, что сообщение предназначалось не ему. На экране всплыла бессмысленная последовательность цифр: трехзначное число, двухзначное, потом одинокая цифра. Снова трехзначное, и так еще несколько циклов, каждый раз цифры разные. Отправитель в адресной книге не значился.

«Ладно. Что бы это ни значило, меня не касается».

Тишина давила на барабанные перепонки; казалось, вездесущий туман заполнил комнату, украл потрескивание половиц, столь естественное для старого дома, и шорох жуков-древоточцев, и заоконный гомон утренних птиц, которым самое время было просыпаться, приветствуя восходящее солнце. Мэтт попытался глубоко вздохнуть и не смог, словно из комнаты вдруг откачали воздух, или заменили кислород каким-то неведомым газом. Горло сдавило спазмом. «Кажется, вот что называется панической атакой», – отстраненно отметил он, наблюдая, как перед глазами мелькают сияющие точки, все чаще и чаще, а поле зрения заволакивает тьма подступающего обморока.

Где-то далеко, в тысяче парсеков, в другой Вселенной, не иначе, стукнуло окно, и струя холодного воздуха скользнула по лицу Мэтта, возвращая его в реальность.

Легкие шаги прозвучали за стеной, со стороны кухни, и затихли. Он не стал бы клясться в этом под присягой, но за ними последовал и смех, звонкий и, без сомнения, женский, и мелодичный голос произнес неразборчиво несколько слов.

– Вот неймется же некоторым в такую рань, – проворчал Дэвид, спускаясь по лестнице. Лестница жалобно поскрипывала, старое дерево вспомнило, наконец, что ему полагается издавать звуки.

– Кажется, я наконец отоспался на полжизни вперед, – усмехнулся Мэтт, которому едва удалось наконец отдышаться. И добавил, заранее зная ответ, зная, что почувствует себя идиотом:

– У тебя тут… домработница по утрам приходит, что ли?

– Нет, с чего ты взял?

– Кто-то открыл окно на кухне. Сквозняк, чувствуешь?

– Наверное, я его вчера не закрыл, – отмахнулся Дэйв. – Тут не привыкли бояться воров, знаешь, и я постепенно заражаюсь этой беспечностью. Провинциальная простота нравов, прелесть же.

Мобильник, все еще зажатый в руке, вновь напомнил о себе коротким сигналом. Мэтт проверил время – белая мигающая пятерка наконец сменилась на шестерку, превращая потенциальный звонок жене из вопиюще невежливого в просто невежливый.

– Я позвоню, ладно?

Мэллори сменила номер, но ее контакт был в списке недавних вызовов. Несколько бесконечно долгих гудков – и она сняла трубку.

– Дэвид, что? Что случилось? Этот сукин сын снова что-то натворил? О Господи, скажи мне, что он жив! Дэвид?

– Мэл… – голос внезапно провалился до простудной хрипоты, до похмельного шепота на грани возможностей связок. – Мэл, это я. Я жив… Я жив?

– Пошел к черту, придурок! Ты смотрел на часы, прежде чем звонить? Наши… мои дети спят! Забудь этот номер, слышишь!

Он некоторое время слушал короткие гудки, глупо улыбаясь. Рядом, будто его отражение в самом странном из кривых зеркал, скалился Дэйв.

– Она беспокоится. Она сказала «наши дети», слышал? Эй, я думаю, вы еще помиритесь!

– Я жив, – прошептал Мэтт, протягивая телефон обратно. – И ты жив.

Дэвид только усмехнулся. Уткнулся в экран, пролистнул список вызовов и, похоже, открыл смс. Удивления на его лице Мэтт не заметил.

– Ты читаешь? – он, не глядя, ткнул пальцем в лежащую на столике книгу.

– Прочел второй рассказ. Еще более странный, чем первый.

– Погоди, то ли еще будет. Если не возражаешь…

Подняв книгу, он уверенно зашуршал страницами, выискивая что-то. Мэтт не следил – уставился в стену, пытаясь упорядочить происходящее в голове.

– Знаешь что, а поехали, позавтракаем в каком-нибудь относительно приличном месте, – неожиданно предложил Дэйв.

Отчего бы и нет, сейчас он бы на что угодно согласился. Для того, кто только что окончательно и бесповоротно воскрес из мертвых, любой вариант приемлем, если в нем не будет монохромных картинок с кладбищем, заполненным влажными черными кругами зонтов.

Окрестный пейзаж за ночь нисколько не изменился, разве что дождливое небо сменилось ясным и открылись немногочисленные забегаловки на главной улице. В одно из подобных заведений они и нырнули. Мэтт споткнулся на пороге – он не очень-то внимательно смотрел по сторонам, слишком много причудливых картин теснилось внутри его собственной головы.

Прочитанная утром новелла оставила странное послевкусие. Будто смотришь на мир чужими глазами, перематываешь в голове кинопленку памяти, не узнавая привычных мест, снятых с непривычных ракурсов. Дежавю наоборот, каким бы словом это назвать?

Вот и город – в памяти он оставался совсем другим. Темнее и грязнее. Только одно дело вспоминать, а иное – смотреть на него глазами Дэвида. За черно-белыми строчками прятались гирлянды золотистых огней, подсвечивающих туман, и хитросплетения улиц и лестниц, будто специально предназначенных для прогулок с девушками, и сумасшедшие чайки, залетающие прямо на городскую ярмарку, чтобы договориться с мелкими предпринимателями насчет оптовых поставок рыбы. Город, превратившийся в праздничный шатер, где в кронах над аллеями танцуют невидимые людям огоньки, а меж пальцами влюбленных искрится электричество. Так легко прикрыть глаза и увидеть, как Дэвид идет по украшенной бумажными гирляндами улице, вежливо улыбается встречным, живым и мертвым – плоть от плоти этого города, этого острова. Мир для него наполнен духами и чужими кровавыми тайнами, а он все равно умудряется любить его, встречать с душой нараспашку. Готов прыгнуть через ограду заброшенного парка, услышав песню незнакомой веселой компании. Кем нужно быть для этого, безумным рыжим потомком древних ирландских королей? Подкидышем фейри, в конце концов?

– Здесь готовят отличный омлет, – Дэйв проводил взглядом официантку. – Вот, кстати, тебе и объяснение, как я два года выживал в доме, где не водится еды, а в кухонной плите живут пауки.

– Зачем возиться с кастрюлями, если в мире существует готовая еда, – усмехнулся Мэтт. – Как же, помню твои вдохновенные проповеди на этот счет.

– Возиться или не возиться – вопрос целесообразности, только и всего.

– Бороду ты тоже отпускаешь, исходя из целесообразности?

Дэйв схватил со стола кофейную ложечку и уставился на свое отражение в блестящей поверхности.

– Скажешь тоже – бороду… Ну, не побрился пару дней. У тебя, кстати, вид не лучше.

Мэтт повторил его маневр с ложечкой – больше поблизости ничего подходящего не наблюдалось. Собственное лицо, искаженное изгибом своеобразного «кривого зеркала», едва его не напугало. Скалилось в ответ препохабнейшей макакой, менялось ежесекундно, норовило сжаться в точку, оставляя только неестественно огромный черный зрачок в центре композиции.

Он понял, что слишком долго рассматривает отражение, когда Дэвид, не прекращая трепаться, отобрал у него ложку и положил на салфетку. Надо признать, у него это вышло очень естественно, будто ничего особенного и не происходит. Из него получился бы очень тактичный санитар в психушке. Дорогой, элитной психушке, где пациентов не считают животными без права голоса.

– … а еще рыбный суп, например.

– Конечно, можно каждый день питаться местными деликатесами, если ты крутой писатель и получаешь гонорары, – Мэтт ехидно оскалился.

– Гонорары, м-да, – Дэвид отчего-то враз стушевался и покосился в сторону стойки.

– Что, мало платят?

– Наоборот. Я подписал контракт еще на две книги. Агент выбил мне приличный аванс под них.

– И…?

– И я не знаю, о чем писать дальше, – эту фразу Дэйв произнес трагическим шепотом, перегнувшись через стол и склонившись к самому уху напарника.

– Вот это номер, – Мэтт тихо рассмеялся.

– Все мои истории – о нашей работе, о том, как мы выходим в патруль, и я изо всех сил стараюсь не показывать виду, что понимаю о причинах и следствиях в этом мире чуть больше, чем мне положено. Но истории закончились, что мне дальше делать? Новых ведь не будет.

– Говорят, нормальные писатели в таких случаях садятся и выдумывают то, чего не было.

– Мне не хватит фантазии, – усмехнулся Дэвид. Замолк, пережидая, пока официантка расставит на столе тарелки и отойдет. – Будем честны, писатель из меня так себе. Книжка наделала шуму, потому что издательство вовсю рекламировало ее как основанную на реальных событиях. Ну, то есть, на таких, которые считает реальными автор. Для кого-то автобиография шизофреника, для кого-то откровения медиума. Один критик что-то ляпнул про «новейшую европейскую традицию визионерской литературы», я аж запомнил с перепугу.

– Визионерской. Это про глюки, значит, – Мэтт с сомнением смотрел на разрекламированный омлет. Тут, как и в случае с книгой, похоже, реклама несколько преувеличивала.

– Если люди любят читать всякую шизню, напиши про меня, – предложил он, до конца не понимая, шутит или нет.

Дэвид замер, обдумывая предложение.

– О том, как я тащился автостопом, сам не зная куда, и потерялся между мирами мертвых и живых. Добавь в повествование бессмысленных деталей, притворись, что каждая из них – символ, ключ к чему-то большему.

– Кофе? – спросила официантка, несколько нервным движением разглаживая не первой свежести передник.

– Только без молока, пожалуйста, – демонстративно скривился Мэтт. Негромким смехом Дэвид дал понять, что шутку оценил. Девушка вернулась к стойке, окинув их напоследок странным взглядом.

– Хорошая идея. Символы, говоришь? Вот молоко, да. Древнейший символ жизни.

– И пепел из камина. Символ смерти. И отрицания. Молоко и пепел. Как тебе название для второй книги?

– Слушай, – Дэвид торжественно вознес вверх ложку, точно священник – распятие, сколь бы кощунственной ни была аналогия. – Мы должны сделать это вместе.

– Сделать что?

– Вторую книгу. Будем просто гнать всякое, как обычно после стакана-другого в пивной. Потом придавать ей романтический окрас. Ну, вроде как: не «герой сказал реплику», а «его голос прошелестел из тумана, столь далекий и нездешний, точно и не голос это был, а меланхоличный западный ветер запутался в листве деревьев».

– Я в жизни не сгенерирую такую вот хрень, как ты сейчас сказал, – рассмеялся Мэтт. Его смех прозвучал неожиданно глухо, будто бы и не смех это был, а порывистый ветер захлопал ставнями в давно заброшенном доме…

«Твою мать, Дэвид, сгинь из моей головы вместе со всей своей окололитературной пургой!»

– Да ладно тебе. Кто из нас двоих интеллигентный мальчик из колледжа? Это я деревенский дурачок, в лесу родился, деревьям молился. Кто на дежурстве всяких там Мураками читал, а?

– Мураками – зануда жуткий, – проворчал Мэтт, принимая кофе из рук официантки.

– Ему был тридцатник, когда он решил написать великий роман. И написал. Неважно, что хрень. Ты все равно не знаешь, что делать со своей жизнью, так давай, поживи для разнообразия моей, раз уж моя куртка тебе впору, и даже шерстяного одеяла моего ты почти не боишься.

– Это что, какое-то древнее заклинание с западных островов? Звучит как оно самое. Спи под моим одеялом, живи моей жизнью…

– Может, и заклинание. Хотя второе одеяло я тебе найду, не беспокойся.

Официантка снова покосилась на них. Мэтт невольно втянул голову в плечи. Захотелось вдруг спрятаться, слиться со стеной. Ощущение чужого взгляда обожгло кожу, ржавой ножовкой царапнуло по натянутым нервами.

Он бегло огляделся по сторонам. На них посматривали все. Молодая пара за столиком через проход – то ли брат с сестрой, уж больно похожи, то ли выбрали друг друга из соображений генетики: последние в этой части света ослепительные блондины с чисто скандинавской синевой глаз. Рыхлый мужик в рабочем жилете, неспешно прихлебывающий что-то крепкое. Старуха у стойки, вроде бы болтающая с барменшей.

– Почему они на меня косятся? – Мэтт перешел на шепот и зло стиснул вилку в пальцах, будто готовился прямо сейчас отражать удары в драке не на жизнь, а на смерть.

Дэвид даже не подумал оглядеться. Так и продолжил жевать с невозмутимым видом.

– Расслабься. Они косятся на меня. Я тут в некотором роде знаменитость, забыл?

«Ну, конечно. Автор бестселлера, продающегося в эзотерических лавчонках. Визионер новой волны, инквизиция по тебе плачет горючими слезами».

– Взирают снизу вверх на представителя культурной элиты? – усмехнулся Мэтт.

– Или снисходительно присматривают за самым бесполезным членом общины. Землю не пашет, рыбу не ловит, только рассказывает старые, как мир, сказочки на новый лад. Вроде деревенского дурачка, только с деньгами. Непостижимое, должно быть, явление.

Расплатившись, они вынырнули под неожиданно нагрянувший мелко моросящий дождик, который явно сомневался, идти ли ему вообще сегодня, или не выпендриваться уж, подарить местным хоть один условно-солнечный денек.

– Заскочим еще кое-куда, – предложил Дэйв с загадочным видом. – У меня заканчивается запас ароматических свечей.

– Нахрена они тебе?

– Чтобы у прелестной Лиэн была хоть какая-нибудь выручка, конечно. Ну и чтоб генератор лишний раз не включать, зачем мне свет во всем доме?

– Но ароматические зачем?

– Ну что ты пристал. Для настройки на правильный поток энергии, например. Вот у нее и спроси, раз интересуешься.

– Ты с ней спишь? – небрежно спросил Мэтт, высматривая среди вывесок ту самую, с рунами.

– Нет еще. Но буду.

– А она об этом знает? Что будешь?

– Она мне это самым недвусмысленным образом сообщила, чтоб ты знал.

– Вот так вот прямо взяла и пообещала?

– Это долгая и сложная история.

– Эй, – Мэтт придержал его за рукав, не давая рвануть вперед. – После того, как ты на всю страну написал в своей книженции, что я изменял невесте, я думаю, что имею право требовать подробностей.

– Ладно, извини, это было довольно глупо. Но я же не написал, что вы тогда уже встречались, верно?

– Черт с ней, с Мэл, у нее теперь есть гораздо более веские поводы злиться. Ну и что там с рыжей ведьмочкой?

– Вот сейчас ты попал в точку, друг мой. Лиэн – глава местного викканского ковена.

– Викка? Эти… неоязычники?

– Ага. Только они готовы до хрипоты спорить с приставкой «нео». Ссылаются на древние культы и тайные знания, при этом существует куча течений, которые между собой почти не пересекаются. Да и фиг с ними, я глубоко не вникал, так, почитал пару сайтов. Ну и вот, у них весной большой ритуал.

– И?

– И для его проведения жрице нужен жрец. Тот, кто станет вместе с ней на границе двух миров и так далее. Короче, предстоит оргия на природе, центральным элементом которой является воссоединений женского и мужского начал Великого Духа. То есть…

– То есть, даст она тебе только весной, в присутствии кучи народу и исключительно в ритуальных целях, и лишь потому что не смогла найти в ближайших окрестностях второго такого же двинутого обладателя члена?

– Ты все упрощаешь. Я уверен, это не будет союзом на одну ночь. У меня на нее, знаешь ли, серьезные планы.

– Дурдом, – коротко резюмировал Мэтт. Развить тему не успел – стеклянная витрина с амулетами и метелками трав была уже прямо перед ними.

Китайские колокольчики над дверью отозвались на удар мелодичной трелью. Рыжая продавщица подняла голову, и лицо ее осветила искренняя радость.

– Добрый день, – поздоровалась она, тем не менее, достаточно сдержанно. Мол, я не какая-нибудь восторженная фанатка, вы не подумайте.

При виде Мэтта, заходящего следом, она слегка нахмурилась, на полсекунды, не более. Тот в ответ постарался изобразить более-менее приличную улыбку, не похожую на оскал гиены, походя отметив, что стоило бы потренироваться перед зеркалом.

Теперь, когда рыжая продавщица неожиданно обрела столь значимое место в причудливой картине нынешней жизни Дэвида, Мэтт представления не имел, как с ней общаться. Он предпочел бы укрыться за стеллажом с книгами и молча таращиться на витрину, пока Дэйв треплется, но тот решил иначе, за рукав вытащил его на свет божий и торжественно объявил Лиэн:

– Хочу представить тебе моего друга!

– Очень приятно. Мы, кажется, так и не успели тогда познакомиться?

– Это Мэтт, – сообщил Дэвид таким тоном, каким, пожалуй, говорил бы менеджер топовой рок-звезды. «А это, леди и джентльмены, артист, ранее известный как Принц». Ну, разумеется.

– Да-да, тот самый ушлепок из книжки, с которым мы рассекали по городу на дежурствах.

– Вот как, – улыбка Лиэн не померкла ни на минуту, но иронически вздернутая бровь выдавала глубину бездны скептицизма, в которую ее повергал затрапезный вид столь претенциозно представленного субъекта.

Мэтт вздохнул.

– Простите, я не хотел разбивать ваши розовые очки. Герои книжек редко похожи на себя, и еще реже – на героев. Подозреваю, вы представляли меня несколько иначе?

– Признаться честно, я вообще вас не представляла, – Лиэн тщательно изобразила смущение.

Один-ноль, что тут еще сказать. Героям книжек никогда не следует забывать, что они не всегда – главные герои.

Пятнадцатиминутное обсуждение ароматических свечей повергло его в смертную скуку. Двое великовозрастных подростков по разные стороны прилавка отчаянно флиртовали, и досматривать эту «мыльную оперу» Мэтт не собирался.

– Пройдусь вниз по улице, – сообщил он, выныривая под все еще нерешительно моросящий дождь.

Улица уже через несколько кварталов резко сворачивала и неожиданно заканчивалась тупиком. Символично, мать его.

Нам ведь нужны символы, правда? Чтобы наполнить иллюзией смысла повесть о том, как с героями ничего не происходит.

Хлипкий заборчик, в который упиралась дорога, был частью ограждения чьего-то участка. Его можно было обойти, если подняться на холм. Кроссовки отчаянно скользили по мокрой траве, но двигаться определенно казалось более правильным, нежели стоять. А с вершины холма, вероятно, откроется более живописный вид, нежели эти унылые, давно не крашеные деревенские дома и покосившиеся сараи.

«Должен признаться тебе, Дэйв, меня здорово нервируют эти твои истории. Что-то такое важное в них написано между строк, о тебе и обо мне, что-то, что неизмеримо больше меня нынешнего, и не поместится обратно, хоть ты тресни, как не поместится океан в дождевой капле, а человек – в своей собственной тени. Тенью и я стал в итоге, последовательно расставшись со всеми утешительными иллюзиями, вроде существования собственного „я“. Ты пишешь о том, как приходил ко мне, заблудившись меж двух миров, и я был твоим якорем, маяком оголтелого материализма в беспокойном океане потустороннего, я возвращал тебя в реальность своими обывательскими шутками, своим напускным снобизмом недопеределанного янки, я был картинкой с обложки второсортного детектива – квадратная челюсть, героическая поза, сварливая жена и красавицы-дочки, примерный семьянин и слегка разочарованный в своей работе, но все еще хороший коп… Этот тип смотрит на меня со страниц твоей книги, но когда я пытаюсь увидеть его в зеркале, он истекает кровью из опустошенных воронами глазниц. Вот как случается – вяжешь узелки на память, цепляешь на руку, а потом что-то пошло не так, и вот ты уже грызешь собственное запястье в припадке безумия, и старые норны, а может, и вечно юные дочери моря из древнего заговора, тянут из окровавленной раны дубленые жилы, точно нити из клубка, и равнодушно сплетают их в новый узор, бесконечный узор, который тебе никогда не увидеть целиком…»

За холмом, вопреки всякой логике, обнаружилось продолжение дороги, и незнакомец, застывший над откинутым капотом машины с видом человека, увидевшего мотор второй раз в жизни. Молодой парень в явно городском костюме – и что только могло ему понадобиться в этой глуши?

Мэтт себя экспертом в автомобилях отнюдь не считал, и, поскольку парень за помощью обращаться не спешил, просто отвернулся от него, и по широкой дуге побрел вниз по склону. Подставил лицо ветру, попробовал его на вкус, стараясь определить, не с океана ли тот прилетел, не пропитался ли горьковатой солью и маслянистым душком гниющих в прибрежной зоне водорослей. Здорово быть ветром – меняешься себе по десять раз на день, и никаких сомнений, никакого комплекса вины, мол, нес на плечах своих чей-то мир, да не выдержал. Не всякому быть атлантом, увы.

Дэйв появился на самой границе поля зрения, замер на вершине холма, точно древний жрец, намеревающийся объявить народу решение богов.

– Твоя мама звонит! – он помахал в воздухе телефоном, неизвестно чему улыбаясь. Как древний жрец, знающий, что решение богов народу не понравится, но деваться-то им все равно некуда.

Вздохнув, Мэтт вскарабкался обратно и взял трубку.

– Я в порядке, мам, – привычная с детства ложь, выверенная и отточенная годами интонация.

– Мэтью, что за дикие выходки? Мы ждали тебя дома, приготовили встречу…

– Может, в таком случае стоило оповестить об этом меня?

«Как объяснить тебе, мама, что ты говоришь с мертвецом, с тенью, с ведьмовской куклой, набитой соломой и оживленной ради смеха лесными духами. Что я не тот, кого вы ждали. Просто вспомните старые легенды о людях, вернувшихся из волшебного мира духов и фей. Они не узнают родных и больше не едят человеческую пищу, и вскоре уходят в другой мир навсегда…