Право безумной ночи

– Фамилия невропатолога, в какой поликлинике?

– Васильева, в десятой, вашей же, около этой больницы корпус… Мне ж она по месту жительства, я живу в двух кварталах отсюда.

– Я в курсе, где десятая поликлиника. Васильева, значит… ладно. Теперь так: лежишь и отдыхаешь, выполняешь все, что я назначил. Восстановительный период продлится несколько месяцев, реабилитолог тебе объяснит лучше, чем я. В общем, отдыхай, а сейчас постарайся уснуть.

– Но…

– Ни о чем не тревожься, все в порядке.

– Но полиция…

– Тут к тебе адвокат пришел уже.

– Адвокат?!

Театр абсурда. Какой адвокат, откуда бы ему взяться?

– Ну, да, – Семеныч выглянул и поманил кого-то. – Заходите, но не более десяти минут. Я вас оставлю.

В палату вошел человек в костюме, в руках у него коричневый кожаный портфель. Ему лет сорок, и, судя по его часам, он дерет с клиентов три шкуры. И я не понимаю, зачем он мне, кто его пригласил и как я смогу его оплатить, если на то пошло.

– Меня зовут Дмитрий Васильевич Ершов, я ваш адвокат.

– Я не понимаю. Почему мне нужен адвокат? Я вас не звала, и оплачивать это я…

– Насчет оплаты не беспокойтесь, господин Марконов уже все оплатил. Подпишем бумаги на представительство, и ни с одним полицейским без моего присутствия вы разговаривать не будете.

– Послушайте, я не понимаю… Зачем мне нужен адвокат? Как Марконов узнал, что… А что, собственно, произошло?

– Все очень просто. В новостях был репортаж о взрыве машины. Погибла бухгалтер Соколова Ирина Юрьевна. Машина ваша, вы во время взрыва пребывали в больнице, но полиция сейчас будет пытаться доказать, что вы сами заминировали машину.

– Я?!

– Ну, это одна из версий. А потому господин Марконов счел необходимым нанять меня. Вот, подпишите бумаги и отдыхайте, выглядите вы скверно, честно говоря.

– Но я не минировала машину!

– То же самое сказал мне и господин Марконов. Потому я вам верю и считаю, что полицию сразу нужно поставить на место, иначе они примутся досаждать вам, а это ни к чему, учитывая обстоятельства. Вот, подпишите здесь.

– Быстрый вы какой… Почитаю для начала.

Марконов озаботился найти мне адвоката. Все так скверно? Неужели они действительно думают, что я могла… И погибла Ирина. Что она делала в моей машине, зачем взяла ключи и завела ее? И очевидно же, что тот, кто минировал машину, понятия не имел, что я собралась умереть, а потому никогда больше не села бы в эту машину. Это мне очевидно, а полиция скажет: раз ты собралась сигануть с моста, значит, просто хотела прихватить с собой еще кого-то. Глупо, но в полиции и не работают слишком умные персонажи – так, неудачники, которые не смогли по-другому реализоваться. И эти неудачники наделены нешуточной властью! Да, Марконов прав, как всегда. Мне нужен хороший адвокат.

– Все, Ольга Владимировна, выздоравливайте. Завтра встретимся.

– Завтра?

– Да, к вам придет следователь, и вы дадите показания – но только в моем присутствии. Следователь будет в одиннадцать, после обхода.

Он вышел, а я не могу перестать думать о том, что произошло. Бедная Ирина, как глупо погибла! Но что она делала в моей машине и кто мог заминировать ее? Кто ненавидит меня до такой степени, что готов взорвать? Ну, кроме меня самой? И Марконов… адвоката нанял, а сам и глаз не кажет! Это так похоже на него. Но оно, конечно, и к лучшему – выгляжу я точно не лучшим образом, учитывая, что чувствую себя как воскресший труп.

– Давай-ка поставим тебе капельницу.

Они не могут оставить меня в покое! Я вообще уже превратилась в стилизованную игольницу, но это, похоже, никого здесь не волнует.

– Лежи спокойненько.

Медсестра уже другая, эту я не видела. От нее резко пахнет духами, она высокая, рыжеволосая и какая-то нескладная, что ли.

– Как вы будете ставить капельницу, если я лежу на животе?

– Ничего, это не помешает.

Она подсоединяет меня к системе, и меня отчего-то раздражает ее возня – так долго она не могла попасть в вену.

– Ничего, потерпи. Уже последний раз.

Стены плывут, и тьма накрывает меня с головой, и глаза Клима так близко, и…

Что-то с силой бьет меня – все тело содрогается, и поясница болит немилосердно.

– Все, есть пульс! Быстро подключайте к аппарату очистки крови, плазму несите!

Кто-то кричит, а мне так больно, и что-то теплое струится по телу.

– Кровотечение открылось! Переверните ее на живот!

Меня переворачивают, боль становится нестерпимой.

– Новокаин! Быстро!

– Может, общий?

– Не перенесет, сердце никуда.

Я думаю о том, что столько боли мне послано абсолютно напрасно. Ведь это с каждой минутой укрепляет меня в желании вернуться на мост.

Они что-то делают со мной, а я превратилась в один сплошной нерв, чувствующий каждый толчок сердца, каждый вдох и выдох, и… Очистка крови?! Похоже, кто-то всерьез принялся за меня.

– Не надо больше новокаина, ей сейчас надо просто очистить кровь. Люда, неси плазму, что ты там копаешься.

Они совсем не обращают внимания на то, что внутри этого истекающего кровью куска мяса нахожусь я. И я все слышу и чувствую, хотя мне хочется сигануть вверх и показать им всем средний палец, но теперь, раз кто-то вознамерился меня убить, я назло выживу. Тем более что в моем доме проживает какой-то аферист, которого зачем-то впустили бестолковые и доверчивые близнецы. Мои Ребенок 1 и Ребенок 2 только на вид взрослые, а на самом деле у Матвея в сумке прячется игрушечный зайчонок – маленький, с мой кулак, он его в детстве просто обожал, а Денька таскает с собой резинового котенка – свою первую осознанную игрушку. Бестолковые дети, не видевшие в жизни ничего скверного, – я была их каменной стеной, защищала от невзгод, и теперь я сделаю все, чтобы это так и оставалось. Они пропадут без меня, теперь я это точно знаю. Прости, Клим, придется тебе немного подождать – наши дети пока еще совсем дети.

– Смотри на меня, Оля!

Это Семеныч – усталый, с потемневшим лицом.

– Ты меня слышишь?

– Ага.

– Кто это был?

– Медсестра…

– Которая?

– Не знаю. Я ее впервые видела.

– Ладно, полежи.

Он выходит, а я проваливаюсь в дремоту. Они чем-то стучат, переговариваются, а мне нет до них дела, я вся превратилась в кокон боли, и я не знаю, когда этому уже конец.

– Оля, не спи!

Такое ощущение, что они все решили доконать меня. Как – не спи, когда сил нет дышать?

– Отстань.

– Поверни голову и посмотри.

Я поворачиваю голову, свет нестерпимо режет глаза. У стены жмутся женщины в халатах медсестер.

– Которая?

– Нет… та была другая. Долго вену мне ковыряла, высокая, рыжая, молодая, резко духами пахла…

– У нас запрещено пользоваться парфюмерией на работе, – Семеныч вздохнул. – Ладно, лежи, отдыхай.

– А что…

– Матрона Ивановна тебя нашла – видимо, сразу после ухода той «медсестры», – в палате пахло духами, да. Уже сделали анализ, только что пришел результат масс-спектрометра. Тебе ввели дозу препарата, который в определенной дозировке вызывает сильную тахикардию и остановку сердца. Матрона Ивановна поняла, что ты без сознания, выдернула капельницу, подняла шум, и мы успели тебя вытащить. Кто-то очень хочет, чтобы ты перестала дышать. Не знает, видимо, что ты и сама не против.

– Теперь дудки!

– Ну, вот это по-нашему. Постарайся сейчас уснуть. Тут тебе охрану прислали, так что ты в безопасности, пока отдыхай, а там поглядим.

– А что за охрана, полиция?

– Нет, частная фирма какая-то. Серьезные ребята. Прислал их некий господин Марконов. Хорошие друзья у тебя, значит.

Я закрываю глаза. Марконов прислал мне адвоката и охрану. Откуда он узнал? Неважно. И я не хочу даже думать о том, как он ко всему этому относится – цивилизованный, упорядоченный Марконов, который в принципе не понимает, что бывает форс-мажор. Но главное, чтобы близнецы не узнали. Ни к чему им это. Хотела бы я знать, кому я мешаю до такой степени? Ума не приложу…

Сон пришел как-то очень быстро, и боль кончилась, и я снова взлетаю на качелях, а вокруг лето, луг, и мой голубой, в белый горошек, сарафан с пышной юбкой взлетает вместе с качелями, и летний воздух, такой горячий и пахнущий травами, и с бугра видна река, и качели взлетают так высоко, и впереди все лето и вся жизнь.

Никогда больше я не была так безусловно счастлива, как тогда, в свои четырнадцать лет, на тех качелях.

– Тихо, ребята. Жива мамаша, видите? Жива.

Голос я узнаю – это давешняя Матрона Ивановна, пытавшаяся меня воспитывать. Я открываю глаза – в узкий бокс, где я теперь лежу, заглядывают испуганные близнецы. Да, утаить произошедшее от них не удалось, как я понимаю. Похоже, им придется сейчас туго – второй раз чуть не лишились матери, это стресс для детей.

– Мам… – Денька осторожно приближается ко мне и берет меня за руку. – Мам, ты как?

– Ничего, сынка, будем жить.

– Мам, кто мог это сделать, скажи?

– Не знаю, сынка.

Но я узнаю. Вот только выйду отсюда, так сразу и примусь искать того, кто мне это организовал, и тогда… Я мысленно ухмыляюсь – финансовым аналитиком я ведь стала после смерти Клима. А до того я была его женой, а это не что попало.

– Вы кушали?

– Ага, – Матвей неловко переминается с ноги на ногу. – Ты не беспокойся, мы не голодаем. Нас Валерий Станиславович учит готовить…

– Я не думаю, что…

– Ладно, мам, нас сейчас Семеныч спалит здесь – и все, больше не пустят. Ты выздоравливай, а мы еще придем.

Близнецы отчего-то избегают разговоров о бородатом типе. И я понимаю, отчего: если я скажу выгнать его, ослушаться они не посмеют. Или же будут спорить, а спорить со мной сейчас мои дети не хотят. Ну, что ж, тем больше у меня причин как можно скорее выйти отсюда.

– В рубашке родилась ты, вот что я тебе скажу, – санитарка Матрона Ивановна поправляет мне одеяло. – Ведь вот как толкнуло меня что-то – пойди, Матрона, погляди на болезную рабу божью Ольгу, может, надо что, а оно вон чего! Ну, теперь твое дело одно – на поправку идти.

– Я представить себе не могу, кому, а главное, за что, понадобилось меня убивать.

– А ты вспомни, по кусочку, по частям – обязательно найдется тот, кому ты мешаешь, так или иначе. Может, по работе что-то серьезное или мужик какой у тебя случился, а у него баба ревнивая. Или родня с тобой наследство делит. Что-то всегда найдется, о чем ты, может, и не думала раньше. Кому-то ты очень мешаешь.

– Да никому. Работа у меня самая что ни на есть обычная, любовника нет и никогда не было, родни тоже никакой нет.

– Как так?

– Да так вышло. Родители меня родили, когда маме было сорок пять, а папе пятьдесят два – отчаялись уже, а тут такое. Вот как я школу закончила, поехала поступать в институт, встретила своего мужа – я в институт поступила, а через месяц мы расписались. А через год умер папа, от обширного инфаркта – у него сердце слабое всегда было, вот последний приступ и оказался действительно последним. Мальчишки только родились, всего два раза и увидел их – а уж как он ими гордился! Ну а еще через год и мамы не стало. Они с папой были очень привязаны друг к другу, и она просто не смогла жить дальше, не захотела. А потом и мужа убили, через два года, – и все, больше никого, только дети.

– Да, девка, не жаловала тебя судьба. Ну, да что толковать – значит, все твое счастье еще впереди тебя дожидается, ты, главное, не прозевай его, а то ведь совсем в сухаря себя превратила.

«Ну да, знала бы ты, из-за чего я с моста прыгать вздумала! То-то смеху было бы… Вот только мне не смешно».

Мысль о Марконове – такая… мимолетная, что ли. Я смирилась с тем, что он не любит меня и никогда не будет любить. Это Клим любил меня всякую – но Клим был со мной совсем недолго. А потом его не стало, и больше уже ничто меня не трогало: была жизнь, которую надо было жить, были дети, которых надо было растить, и оглядываться по сторонам стало просто некогда. Да и незачем, если вдуматься, – никто не смог бы стать отцом моим детям, никто не смог бы стать вторым Климом. И Марконов не смог бы, хоть моим детям отец уже и не нужен, а я люблю Марконова просто по факту – не ищу в нем Клима, он совсем другой, но это неважно. Важно то, что он жив, и рано или поздно объявится, и мы будем сидеть за столом, он станет пить чай и смотреть новости, а я буду смотреть на него и умирать от того, что он совершенно меня не видит.

– Ты спи, Оля. Умаяла ты нас всех сегодня и сама умаялась, мученица.

Она снова гладит мне лоб теплой сухой ладонью, и я проваливаюсь в сон, но и сквозь сон слышу, как голос санитарки проговаривает что-то несуразное: дочь моя, ты спишь, или перед Господом стоишь, на Матушку Богородицу глядишь. Иисус Христос, Матушка Пресвятая Богородица, охраните мою дочь во всех делах, при всех путях, при солнце, при месяце, при дороге ночной и дороге дневной, на чужих людях, чужих сторонах. Отнялись бы ноги и руки у ее врагов, нашел бы мрак на их мозги, чтобы не узнали они ни своего отца, ни своей матери. Неповадно бы чужую дочь обижать. Заклятье это никому не снять. Ключ, замок, ведьмин потолок. Аминь.

И снова качели поднимают меня высоко-высоко, и я лечу над летним лугом и удивляюсь, отчего я раньше этого не делала, ведь это так просто! И можно улететь и больше не возвращаться. Но я должна.

Если это утро, то очень мрачное. Сквозь узкое окошко я вижу, как моросит дождь. Медсестра принесла орудия пыток и что-то мне колет. Ешьте меня, мухи с комарами, но мне уже все равно. Мне так хреново, как не было еще никогда в жизни. Болит все, а самое главное – болит поясница, и конца этому не предвидится.

Голоса, приближающиеся к палате, вытолкнули меня из сонного состояния.

– Нет, ее уже никто не подозревает – после произошедшего здесь. Но допросить я ее должен.

Знакомый голос, да. Вчера слышала его, до того, как все случилось. Значит, полиция не склонна отстать от меня.

– Это реанимация, больная спит, беспокоить ее не надо.

– Кстати, как ее адвокат, я не понимаю, зачем теперь, после случившегося, вам так понадобилось допрашивать госпожу Одинцову. Если учесть, что она вчера едва не стала жертвой покушения, и токсикологический анализ крови и жидкости в капельнице это подтверждают, то уже очевидно, что и взрывчатка в машине тоже предназначалась ей и лишь по чистой случайности…

Как же они мне все надоели! Нужно поговорить с полицейским, и все, пусть он оставит меня в покое, иначе это затянется бог знает на сколько.

– Валентин Семеныч, я проснулась!

– Вот, видите – она проснулась! – это радуется голос, идентифицированный Семенычем как Саша.

– Это ничего не значит. Саша, здесь реанимация, и больная очень слаба, ее сердце и до этого не было здоровым, а после произошедшего и вообще может не вынести ни малейшего волнения, неужели ты этого не понимаешь?

– Я очень аккуратно. Ну, я же по-человечески все понимаю!

– Если моя клиентка не против, то я бы предпочел выяснить все прямо сейчас. – Адвокат заглядывает в бокс. – Здравствуйте, Ольга Владимировна. Как вы?

– Давайте покончим с этим, иначе полиция никогда не оставит меня в покое.

Они все трое входят в бокс, и в нем совсем не остается места.

– Меня зовут Александр Викторович Романец, я старший следователь прокуратуры.

Он молодой и очень серьезный. В синем кителе и фуражке выглядит немного комично, потому что у него совсем белые волосы и очень светлые кожа и глаза. Альбинос, надо же. Бог шельму метит.

– Спрашивайте.

– Саша, максимум – пятнадцать минут! – Семеныч обеспокоенно смотрит на приборы, к которым меня подключили. – Больно?

– Терпимо.

– Да после всего, что ты за полгода вытерпела, бедолага, тебе сейчас все терпимо. Ведь второй раз шили практически по живому. Нельзя наркоз было…

– Ничего, жива. Спрашивайте и убирайтесь, я спать хочу.

Стандартные вопросы для протокола – и стандартные ответы. Ничего я не знаю, парень, и представить не могу даже, кто меня так невзлюбил.

– Скажите, а мог бы кто-то из бывших… друзей вашего мужа хотеть причинить вам вред?

Вот этот вопрос вообще здесь лишний.

– Клима нет уже восемнадцать лет. Если бы кто-то из них хотел меня убить, незачем было ждать столько времени, тем более что я не прячусь.

– Да, конечно. А вы поддерживаете контакт с кем-нибудь из них?

– Нет.

Незачем было моим детям знать этих граждан, как и то, чем они сейчас, скорее всего, являются. И мне они были совершенно не нужны в той жизни, которую я строила для своих детей – такой, какую мы с Климом и хотели для них. И в ней изначально не было места старым друзьям Клима, он тогда и сам это отлично понимал и не обижался. Так оно осталось и после его смерти.

– И вы никого из них ни разу не видели после похорон мужа? Не поддерживали связи?

– Я не стремилась поддерживать знакомство ни с кем из них. Это не те знакомства, которые я хотела бы поддерживать, если вы понимаете, о чем я говорю, и очень опасные связи. Мне совершенно ни к чему, чтобы мои дети были знакомы с подобными людьми.

– Конечно. Я справлялся о вас, и все характеризуют вас в превосходной степени: прекрасный специалист, абсолютно порядочный человек, отличная мать. И, конечно, я понимаю, что… но я обязан был спросить, уж простите меня, Ольга Владимировна, что ворошу эту старую историю, но видимых мотивов для того, чтобы вас убить, я пока ни у кого не обнаружил.

– Но у кого-то он все-таки есть, как видите.

– Да, очевидно. Вы простите, что побеспокоил, но сами понимаете – есть вопросы, которые я должен был прояснить для себя, чтобы двигаться дальше. Уж не обессудьте, но старая история с вашим мужем так и осталась невыясненной, и я…

– Ничего.

Эта история так и не стала для меня старой, так же, как не осталась невыясненной – виновные были найдены и наказаны, но от этого никто не сделался более счастливым, и я в первую очередь. И все это до сих пор еще со мной, и я иногда думаю о том, что было бы, сложись все по-другому, что я могла сделать, чтобы уберечь Клима от убийцы – и по всему выходит, что ничего.

– Александр Викторович, я считаю, что упоминание о погибшем муже моей клиентки совершенно не имеет отношения к данному преступлению.

– Как знать… Что ж, Ольга Владимировна, желаю вам скорейшего выздоровления, а я со своей стороны постараюсь сделать все, чтобы виновник ваших бед был арестован и понес наказание.

Да ты понятия не имеешь, кто бы это мог быть – точно так же, как и я, и знать не знаешь, с какой стороны подступиться к этому делу. А я хоть и не знаю, но у меня есть, у кого спросить.

– С вашего позволения, Валентин Семеныч, мне нужно буквально пару минут наедине с клиенткой.

– Но не дольше. Идем, Саша, провожу тебя.

Они уходят, и мне становится как-то не по себе – отчего-то присутствие Семеныча меня успокаивало.

– Ольга Владимировна, экспертиза показала, что препарат, который вам пытались ввести, один из новейших.

– Я польщена. Кто-то следит за новинками на фармацевтическом рынке.

– Безусловно. Но я хотел бы знать другое: как вы считаете, кто бы мог вам все это устроить?

– Не знаю. Вот честное пионерское: не знаю! Моя жизнь – самая обычная, и кому я могла помешать, даже представить не могу.

– Но кому-то вы мешаете настолько, что человек два раза покушался на вас, и второй раз вы видели убийцу.

– Я тогда только от наркоза отошла и не вспомню ее лица даже под страхом смертной казни.

Лица-то я и точно не вспомню – но запах узнаю, и вообще – узнаю, если придется. И главное сейчас – поскорее выйти отсюда и начать искать того, кто пытался мне устроить лифт на тот свет. Одно дело, когда я сама собиралась это сделать, и это было мое решение, и совсем другое – какой-то подонок, который вдруг решил спровадить меня с глаз долой.

– Понятно… Что ж, я вас оставлю, за делом я буду следить, и полиция вас беспокоить больше не должна – только в пределах дела, где вы являетесь потерпевшей, а это не то же самое, что подозреваемая, как вы понимаете.

Отчего-то меня это совсем не радует. Не люблю я быть потерпевшей – это значит, что я сдалась.

Но я не сдамся.

5

– Люша, это безответственно, ты же сама понимаешь!

Так Марконов комментирует ситуацию вокруг моего здоровья. Которое, кстати, вполне уже восстанавливается, а боль, мучившая меня последние полгода, больше не возвращалась. Не знаю, что там отрезал Семеныч, но отрезал он явно что-то совсем ненужное.

– Ты сам-то как?

– Я сейчас в Испании. Приехал в свой дом – нужно немного отдохнуть, кое-что обдумать. Тут хорошо – море, солнце, цветы… Люша, денег я тебе переведу, не дергайся и выздоравливай. Об остальном же предоставь беспокоиться полиции и адвокату.

– Ага.

– Все, я пошел играть в теннис. Не кисни, все будет в поряде.

– Ты в Испанию надолго?

– Не знаю… Посмотрю. Как желание возникнет вернуться. Не лезь никуда, полиция разберется без тебя, а то знаю я тебя, примешься геройствовать.

Ну, да, тебе из Испании виднее. Ладно, Марконов, поглядим, что и как. А ты играй в теннис, тебе вся эта ситуация кажется невероятной, ты вообще очень брезгливо относишься ко всяким жизненным форс-мажорам, считая их результатом безответственности и плохого планирования, а потому я не стану ничего тебе говорить о своих мыслях и планах.

– Ну что, на выписку скоро?

Медсестра Вика вкатила ко мне в палату столик с орудиями убийства и принялась деловито перебирать все это добро. Вообще-то медики – странный народ. Вот взять хотя бы Семеныча. Ему сорок шесть лет, а он почти круглосуточно торчит в больнице или же летит куда-то кого-то там спасать. При этом я не представляю, когда же он живет, потому что он все время на работе. Или вот Матрона Ивановна, которая и вообще служит здесь почти полсотни лет – здесь и живет, в домике за больницей. Она здесь как бы на общественных началах работает, похоже, учитывая ее зарплату, но никому это не кажется ни странным, ни чем-то ненормальным. Они здесь живут какой-то своей жизнью – среди боли, страданий, чужих капризов и прочих таких вещей, которыми наполнены эти коридоры и палаты, потому что сюда никто от хорошей жизни не попадает. Не знаю, как они это вообще выдерживают. Раньше я думала, что абстрагируются, но, когда со мной случилось то, что случилось, они все реально обо мне беспокоились, каждый на свой лад, и я не знаю, как они все это могут наблюдать изо дня в день. Это ж спятить можно, если кто понимает!

Нет, с цифрами гораздо проще. Хорошо, что мне привезли мой ноутбук и я могу здесь работать, иначе с ума бы сошла от скуки. Шеф, похоже, этим фактом тоже весьма доволен, о чем свидетельствует увеличившийся размер моей зарплаты.

– Ну, что говорит твой-то?

– В Испанию уехал. Говорит, что я безответственная.

– Это он от ума говорит, конечно. А сам-то что ж глаз не кажет? В Испанию, значит, укатил, отдыхать? Ну-ну… А я вот хоть поглядела бы, что ж там за принц такой особенный, что ты ради него с моста сигать готова была. Никогда принцев не видела.

– Да разве в этом дело, что принц… И не из-за него это совсем, как вы все не можете понять. Просто так карта легла в тот момент.

– Нет, ну я знаю, куда мне – понять такие тонкие материи. А только, Олька, путный мужик рядом бы находился, а не по Испаниям разъезжал.

– Он и так много для меня сделал, хотя и не должен: я ему не жена, не любовница – мы с ним просто так дружим, а он…

– Конечно. Адвоката нанял и охранников. Ну, это очень просто, когда денег много, но это все так, без души. А сам-то он что?

– Вика, ты меня не слышишь. Мы с ним просто друзья.

– Ну да, ну да… Работай кулачком-то, возьму анализы. Нестоящий это мужик, вот ты что хочешь, а рыбья кровь у него! Хотя бы даже и друзья, а он в Испанию укатил – на солнышке греться. Еще оттуда тебе мораль читает, стервец. Вот ведь богатеи эти все такие и есть, наверное, чем богаче, тем больше у него тараканов в голове. Оттого и счастья нет у них.

– Да откуда ты знаешь?

– А к нам сюда всякие приезжают, к Семенычу оперироваться. Вот, ВИП-палаты для них заведены – не такие, как у тебя, хоть и у тебя хорошая, а эти так вообще с полным фаршем, так сказать. Ну а кто дежурит? Да вот мы же, ВИП-персонала для них все равно не положено. Они поначалу так себя несут – не подходи, кусаюсь, на кривой козе не подъедешь, а полежат здесь – и попускает их. И много чего рассказывают, а только общее у них одно: нет ни тепла человеческого у них в жизни, ни нормальной семьи, ничего. Те жены, на которых они женились еще в бытность бедными, стали со временем не нужны – не по статусу такой птице обычная баба, поменяли их на финтифлюшек модельных и телеведущих разных. А только не думали тогда, что, получая в жены такую девку, они получают просто куклу. И ей насрать в три кучи на его какие-то мысли, планы или просто на желания по-семейному поговорить, побыть вместе нормально, ей тусовки подавай, шмотки да цацки, да капризами замордует. И к старой жене возврата нет, тетки свои жизни уже поустроили, а кто и не устроил, те не простят обиды. Вот и маются – либо в одиночестве, ссыкух этих модельных пачками покупая на ночь, либо рядом таких стервей терпят, что ахнешь. Был у нас тут один, колбасный магнат. Миллионы нажил, а как прихватила поджелудочная, приехал сюда. А жена ему иногда звонила – типа, у меня все хорошо, купила себе каких-то шмоток, и вообще поехать бы на острова. Мужик доходит, от боли корчится, а у этой гангрены одни острова на уме. Так-то. Вот попомнишь мои слова, и твой принц найдет себе такую же побрякушку и маяты с ней получит по самую завязку. Они все на один салтык, Олька, им богатство в голову бьет так, что напрочь человеческое все отбивает – небожителями себя чуют. А только здесь, у нас, вдруг оказывается, что и у небожителей есть кишки, вот что. Ладно, не страдай, сейчас вот завтрак принесут тебе, а там и твои Двое из ларца нагрянут.