Право безумной ночи

Он снова садится рядом. Я очень хочу, чтоб он ушел, а он сидит и смотрит на меня.

– Я всегда считал вас несгибаемой железной леди.

– Ну и?

– А вы так больны, я понятия не имел.

– Это никак не влияет на мою работоспособность. Ну, почти никак.

– Я понимаю. Ольга Владимировна, если что-то нужно – может, врача, может, еще какие-то лекарства, – я готов помочь.

– Нет, спасибо, вы уже помогли. И если принесете мне еще воды, вообще будет замечательно.

Мне не нужен врач – от смерти меня никто не вылечит. Мне просто очень хочется, чтобы он ушел и дал мне возможность сделать то, что я собираюсь.

– Вот… Ольга Владимировна, я надеюсь, вы скоро поправитесь – потому что без вас у меня началась какая-то катастрофа, никто ничего не может сделать как надо, никто ничего не может найти, все кивают на вас – только вы знаете, где и что, и я начинаю думать о том, что мало ценил ваш труд. Поправляйтесь и возвращайтесь, а если что-то надо – звоните мне, я все решу. Пожалуйста, не стесняйтесь – не надо все пытаться разрулить самостоятельно.

– Да, спасибо.

Мне все равно, что ты сейчас говоришь. Ты уйдешь в свою жизнь, где будут женщины, поездки за границу, лыжи в Альпах, какие-то далекие тропические острова – а я останусь здесь, и боль не пройдет. Бог с тобой, ступай, не надо этих слов, ничего уже не надо. Я сегодня уйду – туда, где мне давно уже место.

– Ольга Владимировна, что с вами происходит?

– Не понимаю.

– Вы не слышите меня, и вид у вас…

– Да, я без макияжа. Идите, Сергей Станиславович, вас ждут дела. А я постараюсь поскорее вернуться в строй, чтобы не подводить вас и фирму.

– Вы просто возвращайтесь, потому что не дело – так болеть.

Можно подумать, что меня хлебом не корми – дай поболеть! Уходи, ты мешаешь мне. У меня есть планы на сегодня. Скоро придет Римма – делать мне маникюр и педикюр, я собираюсь произвести самое лучшее впечатление на патологоанатома.

– Олька, ты что-то должна пить, лекарство какое-то, или вообще что-то делать – ты скоро ходить не сможешь.

Я уже не могу ходить, только на блокаде передвигаюсь – но об этом никому знать не надо.

– Да ничего, пройдет. Римм, ну реально очень дорого лечить все это. Мальчишек одеть-обуть, за обучение заплатить…

– Да, мои хоть по очереди росли, а твои одновременно.

Я очень люблю Римму, мы дружим уже лет десять – а началось все с похода в салон за маникюром. Кто бы что ни говорил о социальных ступеньках, это чушь, и мы с Риммой тому подтверждение. Она красивая, умная, очень позитивная тетка – у нас с ней разница в семь лет, ей уже под полтинник, но кто это скажет? Фигура гибкая и тонкая, густые пепельные волосы и огромные голубые глаза на смугловатом лице. Женщине столько лет, сколько она заслуживает – Римма заслужила свою молодость, одна подняв двоих пацанов. У нас много общего, и ей я могу рассказать почти все. Но не то, что касается Марконова – это я даже сама с собой обсуждать не могу. Мне больно и плохо от мысли, что я для него недостаточно хороша, моя самооценка страдает – но дело не в этом. Дело в том, что я люблю его. И надежды у меня нет, даже тени надежды.

– Римуль, там деньги в шкатулке.

– Все, Олька, закончили дебаты. Лечись.

Мы с ней все время спорим об этом – я считаю, что должна платить ей за работу, а она считает, что, раз я ее подруга, то ничего ей не должна. В общем, здесь мы с ней не сходимся.

– Я заскочу на той недельке, чайку попьем.

– Ага.

Ты не увидишь меня больше – и я тебя тоже, но оттуда, куда меня сегодня забросят, возможно, будет видно многое. А сейчас мне нужно сделать себе блокаду и поехать к нотариусу, уже готовы документы. Мальчишки не пропадут, потом продадут квартиру, и все. За обучение я заплатила наперед, и так денег им хватит – инструкции я им оставила, найдут. В общем, меня здесь никто и ничто больше не держит. Оставлю машину на стоянке перед офисом, ключи отдам охране – и все, граждане, больше я вам ничего не должна.

– Давайте еще раз проговорим условия. Вы завещаете все детям в равных частях?

– Да. Где подписать?

Все просто, завещание оставлю вместе с инструкциями и банковскими карточками, и в путь. Такси везет меня домой – мне нужно все подготовить, чтобы дети разобрались. Вот, все на виду, пойду руки помою и переоденусь. Успела сварить детям суп, придут – поедят, а то ведь знаю я их, снова будет сухомятка. И уколоться бы не мешало – блокада отходит все быстрее, и все больше лекарства надо с каждым разом. Ну, это тоже уже в последний раз.

– Люша, ты где?

– Дома.

– Я заеду, выходи. Буду через десять минут.

Что ж. Это последние десять минут, которые я проведу у себя в квартире. Мы ее купили с Климом – когда поженились. Он так гордился, что обеспечил нас жильем, а я бы жила с ним даже в сарае, мне было все равно, где – но потом родились близнецы, и оказалось, что своя квартира – это очень кстати.

И я была здесь счастлива почти четыре года.

А потом Клима не стало, и свет погас. Счастье закончилось, осталось то, что есть сейчас: работа, боль, балансирование на грани финансовой катастрофы, и никакого просвета впереди. И пусть бы оно и дальше так было, но надо же такому случиться – я повстречала Марконова и с головой нырнула в любовь. Не знаю, как так получилось.

Марконов ездит на темном внедорожнике – не самом новом, он начисто лишен понтов и фанфаронства, то есть как раз того, что я ненавижу в мужиках.

– Куда поедем обедать?

– Да по времени скорее ужинать – шестой час. А куда угодно поедем, неважно. Решай сам.

– Ну, как обычно. – Марконов улыбнулся, морщинки вокруг его глаз стали заметнее. – Люша, ты чего кислая, снова спина болит?

– Ага. Уколола блокаду – вот, функционирую потихоньку.

– Откинь сиденье, сидеть-то тебе плохо. Ты безответственно относишься к себе. Надо же что-то делать!

Я как раз и собираюсь что-то с этим сделать, но тебе не понравится то, что я планирую. А потому я сижу и молча смотрю, как он ведет машину в городском потоке. Его руки на руле, такие ухоженные, уверенные, и он так хорошо пахнет. И я люблю смотреть на него – мне все в нем нравится.

Он заботится обо мне – возит к докторам, добывает лекарства, интересуется моей жизнью. Мы вместе ходим в кино или смотрим его в Интернете. Мы читаем стихи или говорим о политике, живописи, бог знает, о чем еще, и я не знаю, отчего он это делает, но больше никак я его не интересую, совершенно. И я это понимаю, и было бы лучше, если бы я не знала его совсем.

– Десерт?

Он всегда спрашивает, а я всегда отказываюсь, но не сегодня.

– Ага, горячий шоколад с миндалем.

– Диете конец?

– Да ну ее, сколько той жизни, а половой – еще меньше.

Марконов улыбается – он сам никогда не говорит ничего подобного и вообще не позволяет себе на что-то такое даже намекать. Он пьет чай, а я смотрю на него и думаю – нет, он не похож на Клима, но вместе с тем ощущение рядом с ним точно такое же. Надежность, защищенность и тепло. Видимо, я просто слишком долго была одна.

– Люша, что ты задумалась?

– Ничего, Виталик. Спасибо, что вытащил меня сюда, обед замечательный.

– Скорее ужин, но ты права, кухня здесь и впрямь хорошая. Тебе надо больше отдыхать, ты выглядишь замученной.

– На том свете отдохну.

Это наш обычный диалог, но сегодня у него иной смысл. Я собираюсь отдохнуть, очень надолго. Сегодня. Я люблю тебя – и это не вместо Клима, это рядом. Он не будет в обиде – за все годы, что его нет со мной, ни один мужчина не прикоснулся ко мне. Я просто не могла себе этого даже представить… и вот теперь – Марконов.

– Давай на неделе свезу тебя в бассейн, поплаваешь.

– Ага.

Я могу быть с ним долго – я люблю смотреть на него, слушать его, мне нравится, как он читает свои бумаги или говорит по телефону, нравится, когда он выходит из душа после тенниса – обернув бедра полотенцем, идет на кухню, делает себе протеиновый коктейль с авокадо и бананами и пьет его, просматривая биржевые сводки, а я мою чашку блендера и слушаю его недовольное бухтение насчет каких-то неправильных действий непонятно кого. Мы можем целую неделю жить в его квартире, и я не знаю, тяготит ли его мое присутствие, но я, отчаянно скучая по близнецам, тем не менее все время думаю: скоро домой, еще день прошел.

Слава богам, Марконов об этом не знает.

– Ты на работу?

– Нет, отвези меня в «Афину».

Это торговый центр совсем рядом с нужным мне местом. Машину-то я отогнала на стоянку фирмы, чтобы у близнецов не было проблем с шефом, и сейчас мне надо добраться до нужного места, а боль потихоньку возвращается, вливается в спину, и скоро мне будет невозможно ходить, дышать и думать. И к тому времени я должна быть там, где надо, – на шаг в пустоту меня в любом случае хватит.

Марконов выруливает на проспект – Александровск город крупный, но проспект здесь только один.

– Смотри, это Денька!

– Как ты их различаешь? Сейчас остановлюсь.

Денька покупает в ларьке воду. Как я отличаю? Да их невозможно спутать, они очень разные, просто похожи. А люди путают.

– Дениска!

– О, мам, а ты как тут?

– Обедать с Марконовым ездила. Ты кушал?

– Не успел, а потом купил булку, но…

– Вот, денежку возьми, купи покушать. Там дома супчик свежий, я сварила, покушаете.

– Ты как, мам?

– Ничего, блокаду уколола – пока жива.

Я обнимаю его, и он послушно наклоняет ко мне голову – запах его волос, такой родной и знакомый, и сопит он почти так, как в детстве.

– Ну, ты что, мам…

– А ничего. Люблю тебя очень. Ты и Матвею купи покушать, вот, забирай деньги, не голодайте там…

– А ты?

– А мне не надо уже, я пообедала. Бери, сыночек, ничего.

– Мам, ну ты не задерживайся – тебе доктор велел лежать и отдыхать.

– Ничего, сыночек. На том свете отдохну.

– Я пойду, а то Мэтт там…

– Ага, иди.

Мне хочется побыть с ним рядом еще – но у него своя жизнь.

– Ну, ты даешь, мать. – Марконов выруливает на проспект. – Тискаешь взрослого парня прямо на улице.

– Мой ребенок, хочу – и тискаю.

Марконов хмыкнул и умолк.

Нет, то, что я сделаю, – не из-за него. Не полностью из-за него, это уже просто последняя капля. Я много лет бреду босиком по камням зимой против ветра и просто больше не могу. А главное – больше уже и не надо. Я выполнила все, что должна была сделать, и за много лет не помню ни одного радостного или спокойного дня. Постоянный страх потерять работу, постоянно надо думать, где взять денег, постоянно их недостаточно, постоянно одна – везде, во всем. И Марконов. Нет, он не виноват, что не любит меня – разве можно за такое винить? Это все я сама. Но мне очень больно.

– Все, приехали. Люша, с тобой все в поряде?

– Ага. Езжай, Виталик, спасибо за обед и за то, что подвез.

– Созвонимся.

Да, конечно, созвонимся. Я улыбаюсь этой мысли – а было бы забавно провести телефонную связь оттуда.

– Ты мой самый лучший друг.

– Ты у меня тоже. Люша, все нормально, правда?

– Да все хорошо, Виталик. Это я так чего-то…

Не могу же я тебе сказать, что сейчас выйти из машины и закрыть за собой дверь – самое тяжелое дело. И не только потому, что блокада почти отошла и боль залила мне спину тяжелым раскаленным свинцом. Но еще и потому, что я хочу коснуться твоих волос, провести ладонями по твоим щекам, заросшим светлой щетиной, еще раз увидеть твои иронично прищуренные глаза, я хочу… Да мало ли, чего я хотела в жизни. А ничего не получила, только боль, тяготы и ношу, которая мне уже не по силам.

Я выхожу из машины и иду к аптеке – нужно купить таблеток, чтобы дойти до моста.

В Александровске есть огромный мост, сверху он железнодорожный, нижний ярус для автомобилей, пешеходов и самоубийц. Высотой метров двадцать, внизу плещется река, и если упасть с такой высоты, то умение плавать никого не спасает.

Таблетка действует медленно – но действует, и я осторожно продвигаюсь в сторону моста. Уже темнеет, хоть сейчас начало апреля, неважно – темнеет еще довольно рано. Я задержалась у нотариуса, потом с Марконовым, но мне так было надо, не бросаться же вниз прямо на глазах у сограждан, это дурной тон. Боль тянет меня к земле, и мне очень хочется встать на четвереньки, но это в любом случае неудачная идея. Давай, делай шаг, еще шаг – нечего отлынивать, хватит с тебя этого дерьма. На Капустинском кладбище найдется местечко и для меня, там и отдохну.

Мост возвышается серой громадиной, пешеходные дорожки пусты. Нет, можно было бы, конечно, наесться таблеток и спокойно уснуть, но я не хочу, чтобы дети нашли меня мертвой. Я не хочу, чтобы моя комната ассоциировалась у них с моей смертью, а так Денька или Матвей станут там спать – я сменила постельное белье, все убрала, освободила шкафы. Минимум хлопот, и так им будет удобнее, им давно уже тесно в одной комнате.

Я останавливаюсь посреди моста и прячусь в нишу, достаю свои сотовые и отключаю их. Уже почти совсем стемнело, и это хорошо – мне не будет видна пропасть, в которую я сейчас шагну. Машин мало, основной поток направляется через плотину, что выше по течению, а по мосту водители едут неохотно – узко, часто пробки. И так уж получается, что здесь вечерами пусто. Что ж, граждане, пожалуй, мне пора.

Я подхожу к перилам моста – блин, больно-то как! От спасительной блокады одна лишь боль воспоминаний еще живет в душе моей, ага. Ну, сейчас все закончится. Нужно просто сделать шаг. Я берусь руками за перила и стараюсь поднять ногу, чтобы перелезть – но это не так просто, как я думала, спина болит зверски, и все, что я сейчас могу сделать, – это просто перевесить тело вниз и упасть, и это, похоже, выход. Во всех смыслах. Так, еще раз: документы и письмо у меня в комнате, на видном месте. Все вопросы с погребением тела я решила и оплатила, равно как и внесла плату за обучение близнецов до конца, наперед. Ну, и все, я свои дела здесь, похоже, закончила.

Перила холодные, и вода внизу обещает быть ледяной, но это к лучшему – когда найдут тело, от него должно остаться достаточно, чтобы опознать. И если я нагнусь еще ниже, то…

Пропасть потянула меня, и я, закрыв глаза, нырнула вниз – но чьи-то руки хватают меня и тащат назад, и боль в спине настолько невыносимая, что в глазах разливается тьма, но я из последних сил вырываюсь и лечу вниз. Увидимся, ребята, потом. Всех люблю, всем удачи.

3

– Проклятая идиотка, только и дела мне, что ловить тебя! Едва сам не сверзился вниз!

Это не совсем похоже на приветствие святого Петра, и вообще это место не похоже на рай или ад, к тому же тоннеля тоже не было, и у меня ощущение, что произошло крупное мошенничество и я все еще среди живых, хотя в упор не понимаю, как такое могло случиться.

– Не молчи, давай, говори что-нибудь!

Кто-то отвешивает мне пощечину, и я начинаю думать, что все-таки попала в ад. Боль в спине совершенно адская. Я не могу пошевелиться, но одежда на мне сухая, а сама я жива. Но как?!

Я открываю глаза – я лежу на заднем сиденье внедорожника, а надо мной возвышается громадный мужик, заросший какой-то несусветной бородой, пахнущий непонятно чем – не то рыбой, не то дымом, и ругает меня каким-то совершенно ультрафиолетовым басом.

– Очнулась? Все, выметайся.

Он дергает меня за ноги, боль стреляет мне в голову, и я оказываюсь около машины. Стоять я не могу, а потому просто опускаюсь на землю.

– Делать мне больше нечего, только всяких идиоток с моста вытаскивать.

– Ну и не вытаскивал бы, просила я тебя? Как мне сейчас назад вернуться, ползти, что ли?

Хотя отчего бы и не ползти, целостность моих колготок патологоанатома точно не заинтересует.

– Поднимайся, чего валяешься?

– Иди ты на хрен. Если б я могла подняться, мне с моста прыгать бы не пришлось. Отвали, самаритянин. Ну, что за гнусное местечко – наш мир, умереть спокойно, и то нельзя. Перенаселение, мать твою. Казалось бы – не Китай, но стоит только оказаться в нужном месте в нужное время – и на тебе… Езжай, куда ехал, мне твоя помощь не требуется.

Я осторожно делаю попытку ползти на четвереньках, но проклятый асфальт царапает мне колени. И холодно…

– Эй, ты что?

А ничего. Так, как я сейчас зла, не злы даже все демоны ада.

– Ты думаешь, это легко – стоять там и сделать это? Ни хрена это не легко. Но я стояла, хотя, видит бог, не могу. И у меня все получилось бы, если бы не ты. Я была бы уж там, где не болит спина, где ничего не болит, где никто тебя не пинает только оттого, что в свой почти сороковник я ни хрена не найду новую работу – не берут теток моего возраста на нормально оплачиваемую работу, хоть семи пядей во лбу имей, только уборщицей можно устроиться, и то проблема. Чего ты влез? Езжай, какое твое дело, что я собиралась сделать! Возьми домой бродячего кота, самое отличное благое дело, а меня оставь в покое, тебе что, делать больше нечего было?!

Проклятый асфальт такой колючий, и мои колени уже сбиты в кровь, а до моста еще далеко – он зачем-то отъехал от него, и мне понадобится большой кусок ночи и вся моя кожа на коленках, чтобы доползти до него. Надеюсь, мне это зачтется.

Он поднимает меня с асфальта очень легко, словно я не вешу почти восемьдесят килограммов, и засовывает на заднее сиденье машины.

– Психопатка какая-то… Ладно, сейчас все порешаем.

Каждая трещина в асфальте вспыхивает пучком боли в моем теле. Каждое движение, все, что со мной сейчас делают – несут, везут, переворачивают, – все не дает дышать, и я не знаю, где нахожусь, и не хочу знать, потому что боль пульсирует в теле, и такой боли нет места под солнцем, она спряталась в меня, вся без остатка.

– Огромный отек в районе поясницы, грыжа межпозвоночного диска, воспаление настолько сильное, что оперировать ее опасно. Как она передвигалась, я представить себе не могу. Плюс давление – неизвестно, что за препараты она себе колола, чтобы унять это – на ягодицах видел следы, в районе поясницы тоже, и что она принимала, одному богу ведомо.

– Так спроси.

– Она сейчас ничего не скажет. Представь себе, что тебе в поясницу воткнуты острые ножи – штуки четыре, и кто-то их одновременно поворачивает – это очень приблизительное ощущение по сравнению с тем, что сейчас испытывает эта бедолага. Где ты ее взял? Колени сбиты.

– С моста снял. Еле сумел удержать, отбивалась, как бешеная, потом сознание потеряла.

– Чтоб при таком отеке отбиваться, надо очень хотеть умереть. Кто она?

– Да я-то откуда знаю? Я только вернулся из отпуска, только в город въехал – и на мосту выхватил фарами эту штучку. Еле успел, минута решала. Лень, спроси у нее сам. А лучше посмотри ее сумку, там могут быть документы.

– Ну, ты как всегда. Дай…

Они роются в моей сумочке, что-то упало и покатилось – похоже, косметика рассыпалась, и мне совершенно не нравится, что они роются в моих вещах. Одно дело, если бы я умерла, но совсем другое – когда я еще жива.

– Так, Одинцова Ольга Владимировна, через четыре месяца ей будет сорок лет. Финансовый аналитик, фирма «Оскар». Это случайно не…

– Ну, да. Фирма моего дражайшего папаши. Брат там заправляет вовсю, и эта цыпа – его финансовый аналитик?

– Валерка, ты влип.

– Вы, два болвана, немедленно прекратите рыться в моей сумке.

Боль отступила. Каким-то волшебным образом она ушла, совершенно, и я этому рада – но я все так же далеко от цели, как и час назад. Никогда не думала, что смерть – такое трудное дело. Хотя, с другой стороны, если жизнь – трудная штука, то избавление от нее тоже не сахар, это логично.

– Смотри, ожила.

– После этого коктейля они все оживают. Но ненадолго.

А мне и не надо надолго – ровно на столько, чтобы я смогла снова добраться туда, где я в итоге и собираюсь оказаться.

– Даже не думай.

У него какая-то абсолютно разбойничья борода, а я терпеть не могу, когда у мужика на лице растительность – ну, кроме легкой щетины, как у Марконова по утрам. И голос густой, как… как сливовое варенье. И пахнет он…

– Мне пора. – Я пытаюсь встать. – Я должна идти.

– Ну, да, пора. Лежи и не двигайся.

Это врач – в зеленой пижаме, низенький – или просто рядом с бородатым бандитом выглядит низким, светловолосый, с хвостиком на затылке и серьгой в ухе. Медицина, похоже, сейчас тоже продвинутая – по крайней мере, по части моды.

– Останешься здесь, сейчас переведем тебя в палату, а утром придет Круглов, посмотрит тебя более предметно, вот тогда решим, что с тобой делать.

– Вы не имеете права задерживать меня здесь.

– Однозначно. Да только деваться тебе некуда. Как только я вытащу у тебя из руки вот эту волшебную иголку, через полчаса, а то и раньше, тебя скрутит по-прежнему.

И правда, из руки тянется трубка, соединенная с капельницей. Это я как-то выпустила из виду. Впрочем, полчаса мне хватит.

– Если будешь дергаться, попытка суицида будет занесена в карточку, и утром тебя посетит наш психиатр.

– Твою мать…

– Вот и я об этом. Кому сообщить, что ты здесь?

– Никому.

Они переглядываются и выходят. Сумка моя здесь, и если я сейчас выдерну иголку, то вполне могу успеть… но я не знаю, где я, и денег у меня с собой ни копейки. А, неважно. Выйду и сориентируюсь, но здесь я не останусь ни за что. Они не имеют никакого права меня здесь удерживать, болваны. Поймаю такси, там должны оставаться какие-то деньги.

– Далеко собралась?

Он не собирается отвалить, похоже. Есть такой типаж – школьные активисты, они во все суют свой нос, мешая людям жить и умирать так, как им самим удобно. Эти товарищи считают, что есть два мнения – их и неправильное, и стремятся исправлять мирское зло с упорством маньяков. Меня подобные граждане всегда раздражали, и этот тоже раздражал бы, только на это нет сил.

– Я позвонил твоим сыновьям, они уже едут.

– Сукин ты сын, гореть тебе в аду за это.

– Это почему же?

– Это потому, что им нужно будет сегодняшний вечер пережить еще раз – когда я выйду отсюда и снова буду там, где ты меня взял. Они же дети еще, я ведь постаралась все сделать с минимальными для них неудобствами, и не надо было им звонить, они и знать не должны были, что…

– Ты спятила?

– Иди к черту!

– Не была бы ты сейчас так больна, я бы тебе такую затрещину выдал – голова бы отлетела.

– Действуй.

Он яростно смотрит на меня, но мне все равно – я просто хочу собраться с силами, встать и уйти отсюда, и злость мне поможет преодолеть боль.

– Круглов едет сюда, синяк будет смотреться непрезентабельно.

– Да не стесняйся, чего там.

– Дура!

– От такого слышу!

Марконов совсем не такой. Он бы, наверное, тоже ругал меня – но ему, по большому счету, скорее всего, наплевать на меня – живу я или умру, найдет себе другую говорящую игрушку. А этот прицепился, как банный лист. Стоп. А где он взял телефоны детей?

– Ты рылся в моем сотовом?!

– Смешно ты их обозначила: Ребенок-1 и Ребенок-2. По старшинству, что ли?

Матвей старше Дениса на пятнадцать минут. Мы с Климом очень долго думали, как назвать мальчиков, учитывая, что мы ждали девочек, а потому они две недели были у нас просто пронумерованы. Потом Ребенка-1 назвал Клим, второго – я. Денисом зовут одного моего хорошего друга, и мне хотелось, чтобы Ребенок-2 был таким же классным, как его тезка.

– Ну, и чего тебе не хватало в жизни, финансовый аналитик?

– Не твое дело.

Я лихорадочно соображаю, что мне сейчас делать, пока здесь не появились дети, потому что я больше не выдержу войны с ними.

– Конечно, она о нас позаботилась. Даже супа сварила.

– Ага, как всегда. Смотри, Мэтт – вполне жива.

Они всегда производят на неподготовленные умы очень сильное впечатление, мои мальчики. Красивые, очень стильные, очень продвинутые – и абсолютно безжалостные.

– Мать, ты вообще в своем уме? – Матвей иронично щурится. – Что это была за демонстрация невиданной истерики?

– Она решила все сама, за нас тоже – как всегда.

– Да. Похоронную контору даже оплатила. Ты видел это, Дэн?

– А то! И я…

– А ну заткнитесь, сопляки!

А потом произошло нечто, чего я не успела предотвратить. Огромный бородатый мужик как-то очень быстро – я не заметила даже, как успел, – отвесил тяжелые подзатыльники моим детям. Какой-то мудак посмел прикоснуться к моим детям, и Денька даже упал!

Я только и смогла, что рвануться и оттолкнуть его, игла выскочила, перевернулась капельница, я прикрыла своего ребенка, а он сидит на полу и недоумевающе смотрит на ударившего его агрессора. Да я сама никогда не била своих детей, и вдруг – такое!

– Не смей бить моих детей, троглодит! Роди своих, вырасти и лупи, а к моим не смей прикасаться, я тебе сердце вырву, сукин ты сын! Сыночка, ты как?

– Да ничего… Мам, ты ложись, что ты вскочила? Смотри, снова кровь!