Сашка

Они вошли в избу. Сашка увидел, как какой-то дядя обнял дядю Лёшу, говоря:

– Вот так встреча! Надо же, где довелось свидеться!

Рядом с ними стоял дед; он сжимал и разжимал кулак, который был не меньше Сашкиной головы. Но лицо у деда было доброе. Белая борода его дрожала, он морщил мясистый нос и, поглядывая на братьев, покачивал головой. Дядя Лёша назвал другого дядю Эдуардом. Они были похожи друг на друга, только подбородок у дяди Лёши был с ямочкой, и он глаза не щурил, как дядя Эдуард.

– Что стоим, пошли к столу, – как из бочки, прогудел дед.

Братья, обнявшись, направились в другую комнату, с ними дед. Сашка, постояв, сел на порожек. Но, вспомнив, что на нём новое пальто, поднялся. Из комнаты донеслись разговор и смех, дед будил кого-то громовым голосом:

– Вставай, глянь, кто пожаловал!

– Лёшенька! – женский голос. – Подойди поближе голубчик.

– Вот те раз! – пробасил дед. – Сама поднимайся!

Койка скрипнула, по полу прошлёпали босые ноги. «Наверное, обнимаются» – подумал Сашка. В подтверждение услышал чмоканье. «Ну вот, теперь ещё и целуются».

– Я не один пришёл, тётя Настя, – сказал дядя Лёша.

– С кем же? – женский голос.

– Сына везу на Север.

– Сына? – хором спросили.

– Сына. Сейчас расскажу… Саша, иди сюда! – позвал дядя.

Сашке не хотелось входить туда, где, кроме него, все были свои.

– У меня ботинки грязные, – отозвался он.

Толстая тётя, в халате с цветочками, вышла из комнаты.

– Боже мой, такой чудесный мальчик и в грязных ботинках! – всплеснула она руками.

Прошло какое-то время. Сашка сидел за столом, на котором пыхтел блестящий самовар. Ноги ему согревали тапочки. Тётя положила ему на тарелку ватрушки и налила чаю в красиво разрисованную чашечку, забелив чай молоком. Сашка выпил чай, но тётя стала его уговаривать скушать хоть бы одну ватрушку, перестав стесняться. Тогда Сашка, глянув на дядю Лёшу, сказал:

– У меня ещё с того живот полный.

Котлета в его кармане развалилась, карман прилип к боку. «Дела идут хорошо, если б не котлета» – подумал он. Пришёл дед и выставил на стол полдюжины бутылок.

– Куда столько зелья? – спросила тётя.

– Отмечать будем! – потёр ладони дед.

После чая Сашку потянуло ко сну. Приметив это, тётя повела его в другую комнату, где стояла кровать с расправленной постелью. Едва коснувшись подушки, Сашка уснул.

4

Куда только не заносит человека судьба. Иногда так намотает по свету, оторвав от друзей и родных, что многое стирается у человека из памяти. Многое, но не главное.

Эдуард Трофимович, выпив вина, ладонь положил на плечо брата и, избрав поучительный тон, сказал:

– Лёша, я, как старший брат, желаю тебе добра. Оставь свой Север – ну что привлекательного нашёл в Заполярье?

– Эдик, – возразил Алексей Трофимович, – о чём ты? Ведь ничего не знаешь. Послушай, …

– Нет! – перебил его Эдуард Трофимович. – Послушай меня, а потом расскажешь.

Алексей Трофимович устремил взгляд на брата.

– Конечно, не знаю, с кем ты, но… Одним словом, – махнул рукой Эдуард Трофимович, – недавно побывал я в Ленинграде и, представь, встретил там Машу. – Он хитро улыбнулся.

При имени её у Алексея Трофимовича загорелся румянец на лице, глаза его засияли от желания узнать подробности.

– Где ты её встретил? – глухим голосом спросил он.

– В нашем главном Управлении, – ответил брат, улыбаясь. – Она стала умолять меня сообщить, где ты. И сказала, что понять не может, отчего ты исчез, а ещё сказала, что жалеет об одном, что не нашла тебя.

– И что ты ей ответил?

– Ну что я мог ответить? Я ничего не знал о тебе. Так и сказал. Она рыдать… Но я плохой утешитель, ляпнул, что пора бы ей тебя забыть… Эх, Лёшка, Лёшка, меня бы такая женщина полюбила, птицей бы помчался к ней.

– Но что дальше, брат?

– Дальше? Да она после моих слов так глянула на меня… И знаешь, что сказала? Что не забывала тебя никогда.

Алексей Трофимович, туманно глядя на стакан, через силу, сказал:

– У меня другая женщина… Мать этого ребёнка. – Произнося это, он мыслями был в Ленинграде. – Она выжить мне помогла, понимаешь? – Говорил, а мыслями был в Ленинграде.

– Конечно, надо всегда оставаться человеком…– согласился брат. – Но ведь у тебя с Машенькой была любовь…

– Эх, брат… – ответил Алексей Трофимович, скривив губы в печальной усмешке. – И что же ты ещё сказал ей?

– Что я мог ей ещё сказать? – уже нехотя сказал Эдуард Трофимович. – Что ты исчез…

– Я исчез? Да меня арестовали… Арестовали и отправили на Север. Я не мог ни тебе, ни ей дать весточку. Арестовали по политической статье, точней, за баловство юношеское… – Он умолк, налил вина, выпил, и продолжил: – Представь, двести километров гнали нас по тундре пешком… На тридцать шесть арестантов двенадцать конвоиров. – Топали мы под дулами автоматов, не веря, что будет конец пути.

Опьяневшему, ему хотелось говорить и говорить о тяжести лишений.

– Что скажешь тут? – продолжил он. – Только то, что плохого много, а хорошего нет… Хотя, когда дом первый отстроили и перешли в него из дырявых палаток, конечно, очень радовались, пусть и был он из досок и продувался ветрами. Потом проложили железную дорогу до Дудинки, поезда стали ходить. Я там и остался – сначала стрелочником, обходчиком, потом старшим диспетчером станции. Ну, а теперь начальствую на станции второго Норильска. Зэков и сейчас везут к нам. А жена моя, Ксения Семёновна, сама приехала. Познакомились и поженились… Она призналась, что у неё на Большой земле два мальчика, пока живут у её матери. Вот я и решил одного привезти на Север. Паренёк хороший. Эх, жизнь…– Он вздохнул, и, помолчав, продолжил. – Меня освободили, но без разрешения выезжать на Большую землю не имею права. Вот так, брат. Отпустили съездить за мальчиком.

– Это несправедливо, – пробасил дед, хмуря лохматые брови. – Тебя освободили, так чего не дают шагу ступить? Что наверху глядят? Раз пятьдесят восьмая, так на всю жизнь? И конца доброго человеку не видать?

– Будет конец извращенцам! – сжимая кулак, проговорил Эдуард Трофимович. – Придут люди, которые мракобесие осудят…

– Свершились бы думы твои! – выдохнул старик, наполняя вином стакан. – Лексей, ты мальчиком бренчал на гитаре, – на стенке вон висит, лет десять на ней не играли, спробуй.

Алексей Трофимович принялся настраивать гитару, и она запела, словно плохое настроение сменила на хорошее.

– Давай-ка ту, которую твой батя любил, – попросил дед.

Алексей Трофимович заиграл старинную мелодию.

– Трофим Трофимович говаривал, что они её пели с Федей Шаляпиным и другом Тришкой, – изрёк дед, вылив остаток вина в стакан. – Бывало, скажет твой родитель: «Тришка, запевай!» Тот и давай глотку драть, да так драл, что на столе все стаканы падали. И где только не певали они – на гулянках, дома, и церковного прихода не избежали. Но всегда говорили: «только когда поёшь для себя, горло не болит». А эту песню всегда пели. – Он прищурил глаз, вспоминая слова. – Её ещё кликали шаляпинской, она отцу твоему нравилась. Раз этой песней соседских поросят так напужали, что они неделю поносили.

Сашка проснулся от баса деда, которым тот пытался попадать в такт музыке: «Бим-бом, бим-бом, слышен стук кандальный…». «Бим-бом, бим-бом, – к нему присоединился тенор Алексея Трофимовича, – слышно там и тут, нашего товарища на каторгу ведут…». Сашке стало жаль товарища, которого на каторгу повели, у него заслезились глаза; ему жалко стало и себя, потому что он едет далеко, где нет ни бабушки, ни Вовки.

5

Солнце сияло, отчего даже могло показаться, что ещё пока лето, но холодный ветер с реки всё же напоминал, что уже осень. К полудню тучи нависли полосой у горизонта.

Обогнав Скачковых, Сашка пошёл к реке, чтобы посмотреть, на чём предстоит плыть.

– Дядя Лёша, а почему нет парохода? – спросил он, сощурившись от солнца.

– Так вот он, к пристани курс держит, – ответил дядя, всматриваясь вдаль, где с левой стороны, меж баржами, появился дом плавучий.

Уже видна была голубая будка капитана. Прозвучал гудок.

– Как причалит – посадка начнётся, – сказал Эдуард, глянув на часы.

«Что-то грустные они», – подумал Сашка, глядя на дядю Алёшу и его брата. А ему хотелось поговорить с кем-нибудь о пароходе, о веренице барж, о качающемся на реке понтонном мосте, разъединённом посредине. Но дяди о чём-то увлечённо разговаривали. И Сашка подался к воде.

– Далеко не отходи, скоро посадка, – предупредил дядя Лёша.

А Сашка и не собирался уходить далеко от плоских камешков, которые лежали на берегу. Он стал пускать их так, что не сразу они тонули. Этому научился он, когда жил у тёти Поли. Увлёкшись, он не увидел, как подошли к нему трое мальчишек. Один из них был выше остальных. Его глаза уставились на Сашку из-под козырька военной фуражки. Растянув в улыбке большой рот, он спросил:

– И ты на пароходе поплывёшь?

Сашка закивал и спросил:

– И вы?

– Да, да! – на разные голоса ответили пацаны.

– Я с брательником, а эти с матерью, – пояснил большеротый.

Двое мальчишек были похожи друг на друга – оба с хитрыми рожицами и тупыми носами, как у уток.

– Далеко плывёте? – спросил Сашка.

– Далеко, – ответил большеротый. – До Туруханска – это аж до половина Енисея. А ты?

– Не знаю…– смутился Ерёмин.

– Эх ты…– прищурил глазки один из братьев.

Сашка увидел, что верхняя губа у него раздвоена. «Двухгубый, – подумал он, – а ещё вякает». Он посмотрел на дядю, который стоял у причала.

– Дядя Лёша! – крикнул Сашка. – Мы докуда плывём?

– До конца, нам ещё на поезде с тобой трястись, Саня, – приложив руку ко рту, ответил дядя Лёша.

– Слыхали? – гордо сказал Сашка.

– Да…– позавидовал двухгубый. – Это на самый Север.

Сашка, удовлетворённый разговором, швырнул гальку.

– Всего два блина съел, – с издёвкой протянул большеротый. – Смотри…

Он взял камень, но мальчишек окликнули. И Сашка поспешил к дяде, потому что объявили посадку. У трапа возвышался усатый матрос в белой фуражке, он успокаивал напиравших на трап пассажиров.

– Граждане! – орал. – Не прите, как быки, опомнитесь, трап не выдержит!

Народу было много, у всех в руках чемоданы, корзины, а один мужик тащил бочонок на плече, оглядываясь и сдувая чуб, лезший ему на глаза. Матрос с трудом сдерживал толпу. Но скоро ему надоело успокаивать одурелых, как он сказал, пассажиров, и, сняв фуражку и смахнув пот со лба, он гаркнул, перекричав гул пассажиров:

– А пропадите пропадом, дурьи головы, будете тонуть – колеса не брошу!

Он покинул трап и, оказавшись на палубе, облокотился на перила и стал смотреть, молча, на толпу. Загудел теплоход.

– Дядя Лёша, мы остались? – заволновался Сашка, держась за ручку чемодана.

– Успокойся, Саша. Усядутся все, до последнего.

«Это мы последние, – подумал Сашка. – За нами никого, дядя успокаивает, а сам волнуется».

Услышав гудок, задние пассажиры стали толкать передних, на трапе получилась свалка. Чей-то узел упал в воду.

– Ой-ой! – заголосила толстая женщина. – Сейчас утонет, помоги же, родимый! – Она подбежала к усатому матросу, который смотрел, как узел, не спеша, поплыл по волнам.

– Ну что стоишь, как истукан? – потянула она матроса за руку.

Матрос, неспешно покрутив усы, побрёл за багром. Алексей Трофимович и Сашка ступили на палубу, которая оказалась не слишком занятой. Сашка увидел железную лестницу, которая вела вниз. По ней они спустились. Тётенька в белом кителе, беловолосая, красивая, отперла ключом дверь.

– Ваша каюта, – сказала она, мило улыбнувшись дяде.

6

Каюта показалось Сашке намного уютней, чем купе вагона. Белые шторы на ребристом, круглом окне, белая скатерть на столике, на стене картинка, постели сбоку. Раздался гудок.

– Дядя Лёша, давай глянем, как отплывать будем? – предложил Сашка.

– Сходи, Саша, один, только запомни каюту; скоро уже обедать пойдём.

Сашка вряд ли слышал его последние слова; вылетев из каюты, он поскакал по коридору. В конце его располагалась лестница с металлическими поручнями, которая уводила вниз. Сашка начал спускаться по ней. И увидел большой, как на железнодорожном вокзале, зал, с лавками. На них сидели пассажиры; но некоторым мест не хватило, и они сели прямо на пол. На другой стороне зала вела вверх похожая металлическая лестница. Сашка подался к ней мимо чемоданов и подозрительно посматривающих на него владельцев багажа. Ему хотелось скорей увидеть удаляющуюся пристань. Вдруг пол толчками задрожал под ним. «Значит, отплыли, и спешить не стоит» – подумал Сашка. На него отовсюду шикали, как на цыплёнка, а одна тётя пообещала ему открутить уши, если он хоть ещё раз перелезет через её корзинку, которую она прикрыла тряпкой, как будто в ней спало дитя. Сашка хотел было возразить ей, но догадался, что в случае чего дёру дать некуда: всюду узлы и подозрительные взгляды. И он оставил тётку в покое, с мыслями, что если он доверит ей уши, то они вспухнут.

Выбравшись на палубу, он увидел, как вдоль берега тянутся дощатые сараи, штабеля брёвен, огороды, упирающиеся в обрыв. Массив больших домов остался позади, уступив место окраине с домиками и пристройками, на которых лежало сено. Он побрёл по палубе, отыскивая местечко у перил, чтобы прислониться к ним, но нигде не было даже щёлки. Лишь на корме народу было меньше, люди стояли здесь парами или в одиночку. Наконец целый пролёт перил оказался свободным. Сашка, опёрся на них и стал смотреть на берег. И вдруг вдалеке увидел белую башенку. Он обрадовался ей, как знакомой.

К нему подошли три мальчика – те самые. Они разговаривали, щёлкали семечками и плевались шелухой. Дунул ветер, и скорлупа полетела Сашке в глаза.

– Чего расплевались! – незамедлительно крикнул он.

– Это ты! – хмыкнул большеротый. – В каком классе едешь?

– Во втором, – ответил Сашка: он слышал это от дяди Лёши.

– На этаж выше трюма, – заметил двугубый.

– Пошли, посмотрим на пену у винта, – предложил его брат.

Мальчишки дали семечек Сашке, он ссыпал их в карман нового пальто, и все подались на корму, плюясь во все стороны.

– Подумаешь, пена, – ничего особенного, – скривил губы большеротый, глядя на бурлящую воду. – Вот если что-нибудь кинуть туда, то сразу закрутит!

Он порылся в кармане, но ничего не нашёл. Сашка достал из кармана пальто носовой платочек, который ему давно надоел. Большеротый повертел его в руке, вздохнул и вернул. Стало скучно. Тогда решили пойти на нос теплохода. Двугубый предложил отправиться бегом, и мальчишки понеслись, со свистом и криком. Только большеротый задержался, потому что развязался у его ботинка шнурок. Все остановились, поджидая его. Тут их отчитал проходивший мимо пассажир, сказав, что бегать по палубе нельзя. Но за ребят заступилась полная тётка, та, у которой падал с трапа узел; она возмутилась, мол, почему мальчишкам нельзя порезвиться. В это время большеротый понёсся, сломя голову, и налетел на неё. Женщина, забыв о заступничестве, заорала:

– Бессовестный, кто тебе разрешил здесь бегать?

На крик её спустился сверху дяденька, с блестящими погонами; глянув на происходящее, он только улыбнулся и прошёл мимо. Но полная женщина его приметила и стала кричать ещё громче, и всё кричала, пока детвора не отбежала от неё. На носу теплохода нашлось место у троса, намотанного на барабан лебёдки. Сашка облокотился на якорную цепь. На стене висел железный ящик с кнопками, под ним находился ящик, с белым песком. Большеротый предложил:

– Кто надавит на кнопку?

– Я, – вызвался Сашка.

– Давай, – кивнул большеротый.

Теплоход шёл полным ходом. Сашка залез на ящик и ткнул пальцем в кнопку. Что-то затарахтело, якорная цепь поползла вниз. Произошло это быстро – нос теплохода потянуло вправо, Сашку подкинуло вверх и кинуло на палубу. Тут же рядом оказался матрос; якорная цепь, с грохотом, потянулась вверх, теплоход выпрямился. Взглянув на Сашку, матрос сказал:

– Сейчас к капитану отведу, он уши драть, может, не будет, но родителей взгреет.

Отовсюду подходили люди. Справа от Сашки оказалась знакомая толстая тётя, слева – матрос. Вдруг вдалеке мелькнула фигура дяди Лёши. Сашка, наклонив голову, шмыгнул меж пассажирами в сторону дяди. Матрос за ним не побежал, и Сашка скатился по лестнице вниз. Изрядно поколесив, он нашёл нужную каюту и, закрыв дверь, присел за столик. Так прошёл первый день плаванья Сашки Ерёмина на теплоходе «Иосиф Сталин».

7

Сашке вскоре надоело бродить одному по палубе. Дядя Лёша всё сидел в ресторане, где тянул из кружки пиво. На нижней палубе и на палубе второго этажа гуляли пассажиры, любуясь от скуки красотами берегов. И Сашка, глядя на камни и ели, уже ничего особого в них не находил. Зато его внимание привлекли клетки с лисами, которые стояли у будки рулевого. Он попытался угостить их хлебом, но одна, рыжая, больно куснула его за палец. Рулевой, тоже рыжий, как лисы, сказал Сашке, когда он вошёл к нему в будку, что зверьков на Севере выпустят в лес. Вдруг в будку вошли капитан, толстый, с энергичным лицом, и дядя Леша. Сашка испугался за рулевого, подумав, что капитан поругает его за то, что тот впустил в служебную будку мальчика, но капитан, улыбаясь, протянул Сашке руку и сказал: «Будем знакомы!» Дядя Лёша, заметив замешательство Сашки, подбодрил его взглядом. А капитан, с любопытством глядя на Сашку, дяде Лёше сказал:

– Ну и сына ты приобрёл! Хороший мальчуган. – Он наклонился к Сашке и, глядя в глаза его, спросил: – Наверное, хочешь капитаном стать?

– Нет, – закраснелся до ушей Сашка, – хочу рулевым быть, чтоб корабли рулить и пароходы, как этот.

Капитан, улыбаясь, сказал:

– Это теплоход. Значит, хочешь порулить?

Сашка кивнул, глаза его заблестели, и всем сразу стало понятно, как у него велико это желание.

– Так что, может, доверим будущему рулевому руль? – спросил капитан у рулевого.

– Конечно, товарищ капитан, – заулыбался тот, – можно доверить.

– Тогда будь смелей, малыш, бери руль! – воскликнул капитан.

Сашка с увлечением вцепился в штурвал. Нос теплохода полез влево. «Видели бы пацаны!» – закружилось в голове у Сашки; грудь его распирало от гордости. Он благодарно поглядел на капитана.

После тёплой будки на палубе Сашке показалось холодно. Дядя Лёша усмехнулся и сказал, прикрыв его плащом:

– Привыкай, теперь ты северянин.

Сашка сжал зубы, чтоб перестали стучать, и стал привыкать. Зато в кубрике было тепло. Монотонный стук двигателей доносился до ушей Сашки. И стук, и дрожание пола его убаюкивало, он свернулся калачиком на постели. А Алексей Трофимович стал рассуждать вполголоса, что остался один день плаванья, а дальше им предстоит поездка на поезде. Сквозь сон Сашка слышал голос дяди Леши, который усыпил его.

Утром малыша разбудил шум в коридоре – стук многочисленных шагов. Утро отметилось слабым солнцем, из-за чего в каюте висел полумрак, а ещё – к стеклу окна прилипли снежинки. Когда Сашка вышел на палубу, то обратил внимание на заснеженный берег, на котором лес сменили крохотные деревья. На перилах и на полу палубы тоже лежал снег. Теплоход шёл приличным ходом, тёмные, как вечернее небо, волны гнались за ним, ещё независимые от холода.

После завтрака Сашка вышел на палубу. Ветер щипнул его за щеку. И тогда Сашка опечалился, вспомнив, что дома ещё не копали картошку, а зима пришла рано. Он представил, как горюет бабушка. На глазах его появились слёзы, и, растирая их кулаками, он поспешил в каюту. Узнав о его горе, Алексей Трофимович засмеялся и объяснил, что зима здесь приходит раньше, а у них дома ещё тепло. Сашка всё понял и успокоился.

– Пойди, умойся, – сказал дядя Лёша. – Потом отправим маме телеграмму, чтобы встретила нас.

Телеграмму отправляли в комнате, расположенной около ресторана, куда вкатывали бочки с пивом. Потом дядя Лёша повёл Сашку в ресторан. «Свежего пивка попить хочет» – понял Сашка. Они сели за крайний столик. Официантка принесла и поставила на него пиво в стеклянных кружках. Дядя Лёша обсыпал краешек кружки солью и блаженно потягивал тёмную жидкость. Сашка попытался хлебнуть тоже с солью, но она или падала в кружку, или попадала в рот раньше пива.

– Ну, как пиво? – спросил дядя Лёша. – Сегодня оно, вроде, лучше.

Сашка закивал важно, хоть пиво было вчера и сегодня горьким. В первый день их пути Сашка осиливал лишь один стакан этого напитка, который отдавал горелым, зато теперь мог выпить полную кружку.

– Мы с тобой опять накачались, – сказал дядя, расплатившись с официанткой.

Потемнело. Вернувшись в каюту, малыш сел у окна. Снег валил крупными хлопьями, которые бились о стекло и таяли, стекая вниз струями.

– Здесь настоящая зима! – сказал Алексей Трофимович и добавил. – А сколько ещё таймырских зим придётся пережить…

Сашка смотрел на дядю, который лёг на спину и рукой возился в волосах. Он не раз замечал эту привычку у дяди Лёши и всё хотел спросить, отчего это, когда он неизвестно о чём думает, то всегда так делает. Ему же самому хотелось думать о маме, но почему-то думалось о бабе и Вовке.

8

– Вставай, пора! – разбудил Сашку Алексей Трофимович.

Сашка встал, дядя заправил ему рубашку в брюки, сказав, что не стоит спешить: пассажирам, сошедшим на берег, придётся долго сидеть на вокзале, потому что поезд отправится не скоро. Сашка обратил внимание на тишину. На палубе было темно, приходилось на ощупь ставить ноги. Сон у Сашки пропал, дышалось легко. Погода была тёплой, мокрый снег прилипал к обуви.

Одинокая женщина вглядывалась в темноту, откуда выросли две фигуры – большая несла чемодан, и маленькая была с ношей. Она рывком подалась вперёд, и через мгновенье обнимала по очереди маленького и Алексея Трофимовича.

– Наконец-то прибыли, – проговорила она ласковым голосом, – Милые мои путешественники!

Сашка понял, что это мама. Он растерялся и стал сумку перебрасывать из руки в руку. Но мама забрала её и обняла Сашку. Потом, глянув в сторону, сказала:

– Нельзя терять ни минуты: скоро отправится товарный поезд с теплушкой, в ней можно будет доехать, чтобы не ждать пассажирский. Я об этом попросила начальника станции, и он согласился, узнав, кто мой муж. – Последнее сказала, с гордостью глянув на супруга.

Шли долго. Сашка наступал на снег, и он попал ему в ботинки. Теплушка расположилась посредине состава пустых и загруженных платформ. Из трубы, что вылезла из маленького окна вагона, плыл дымок, пронизанный искрами, над землёй тёк запах гари. В вагоне по бокам стояло несколько деревянных сидений, вокруг железной печки стояли такие же. Они все были заняты пассажирами, но с левой стороны, недалеко от печи, два диванчика оказались свободными. Алексей Трофимович и Сашкина мама с себя сняли верхнюю одежду и соорудили постельку на одном из диванчиков. Когда Сашка лёг, мама разула его, тепло от печки согрело ему ноги. И он стал рассматривать огоньки, которые вспыхивали и видны были через щели в дверце печи. Увидел, что мама разговаривает с дядей Лёшей. И тогда подумал: «Какая она красивая!».

Сашка не помнил её. Впрочем, перед ним сидела совсем другая Ксения Рязанцева, с которой читатель познакомился в начале романа. Теперь это была зрелая дама. Лоб, обрамлённый локонами волос, прорезала чёрточка – прямо над тонкими бровями; морщинки просматривались и на переносице; взгляд глаз был быстрым; выразительные губы меняли выражение – то были твёрдыми, чёрточкой, то смачивались кончиком языка и становились пухлыми; голова то картинно вскидывалась, то опускалась до горделивой позы.

Заметив, что Сашка её рассматривает, Ксения нагнулась к нему и спросила:

– Что, сын, не спится? Может, кушать хочешь? – Она положила бумажный свёрток перед ним.

Сашка достал из бумаги пирожное и с удовольствием съел.

– Боюсь, воспитывать придётся заново, – прошептала Ксения мужу.

– Дай человеку отдохнуть с дороги, – улыбнулся Алексей Трофимович.

– Дорога дорогой, но он, кажется, грубоват, – серьёзно сказала Ксения.

Малыш скоро управился с пирожным, лёг удобней, но глаза его продолжали таращиться.

– Усни же, милый! – улыбнулась ему Ксения. – Наверняка утомился.

Паровоз засвистел, вагон качнуло, колёса заскрипели со стоном. Сашка приподнялся и посмотрел в щёлку, где выходила дымовая труба. Вдалеке виднелись огни порта. Вагон освещала керосиновая лампа, она висела на гвозде и качалась, кидая лучи на стены.

– Книжку бы почитать ему, но свет тускл, – вздохнула Ксения.

Алексей Трофимович встал и принёс откуда-то из угла железнодорожный фонарь, с красными и жёлтыми стёклышками; сдвинув стекло, он запалил фитиль, стало светлей. Ксения присела на край Сашкиной скамейки. В руках у неё оказалась книга с красочной обложкой.

– Здесь, – сказала она Сашке, – написано про мальчиков, которых зовут Чук и Гек.