Огромный черный корабль

Глядя на отполированные стены пещеры, Лумис думал о том, сколько же циклов жило в ней это чудовище, прячась от солнца и людей здесь на десятиметровой глубине, лишь по ночам выползая в освещенную лунами степь, чтобы рвать своими громадными пяти-локтевыми лапами сочные молодые побеги, запихивать их в свой мешкообразный вырост под брюхом, и снова, скрываясь в глубине, перетирать зеленые стебли своими наждачными челюстями.

Все, кроме Босли и Бобра, которых Чистюля собрал на совещание, укладывались спать. Лумис спать не хотел, он вымотался именно до той степени усталости, когда тяга ко сну только-только пересилена и организм бодрствует чисто по инерции, отказываясь дремать наотрез. Положив голову на ранец с ручными гранатами, он молча слушал ворчание товарищей, дорисовывая воображением плохо видимые в полумраке выражения лиц. Чистюля установил в углу электрический фонарь, и теперь что-то отмечал в развернутой на вытоптанном путакматом полу топографической карте.

– Какого мятого дьявола мы тащим с собой этот треножник? – жаловался Таракану Точило-Бэк. – Нет, я спрашиваю, зачем?

– Действительно, – шепотом соглашался Таракан, он понимал, помещение слишком мало, чтобы его не услышал Чистюля, но вовсе игнорировать вопрос Бэка он не мог, они были товарищами и почти друзьями.

– Я еще могу понять, зачем нужен «будильник», но «Бетта-кью»... Скажи, Таракан, на фига она нам, эта странность.

Это он заметил точно, думал Лумис, «Бетта-кью 105» была действительно странная штука, да и весила она солидно: не даром Точило жаловался, протащив ее десять миль на своем загривке. Толку от нее не было никакого, и они так и не смогли придумать ей хоть какое-то назначение. Странность ее была многогранной: прежде всего у «Бетта-кью» было три ноги, три шарнирные опоры сгибающиеся во всех возможных плоскостях. «Бетта-кью» выглядела, как казус абстракциониста, на ней размещались ряды одноцветных клавиш, куча кнопок, самых различных форм и размеров, несколько торчащих в стороны антенн и проводов, но более всего на ней было пломб, печатей и различных предупреждающих надписей. «Бетта-кью» им вручили перед самым отправлением. Штаб-майор, заставивший Чистюлю сделать десяток росписей в кипе канцелярских книг, помеченных знаком «уж.секр.», предупредил, что эта штука поможет им в выполнении задания и, что специалист по ее эксплуатации встретит их на месте, его забросят морем из другого пункта. Целую неделю «Б-к » была темой дискуссий, наряду с по-прежнему живо интересующей всех тематикой женско-мужского общения. Выдвигались самые различные гипотезы по поводу ее предназначения. Они рождались спонтанно, на привалах и во время перекуров. Некоторые, а может быть и все, иногда, после особо оживленных споров, верили, что «Бетта-кью» поможет поставить ненавистных брашей на колени. Даже Чистюля украдкой прислушивался к этим разговорам, похоже он мучился загадкой в гордом одиночестве. Постепенно волнения несколько улеглись, они разгорелись, но не на долго, после того, как Бельмо, просто так, нажал одну из клавиш на корпусе «105». После этого с машиной что-то случилось. На вид она выглядела вполне пристойно, как и раньше, но когда ее ставили на ноги – она падала, как бы ее не размещали, казалось бы самым устойчивым образом, она все равно валилась, и, кроме того, что-то при этом, в неизвестных внутренностях «Б-к », начинало весьма подозрительно тикать, квакать и подмигивать. Вначале это всех взволновало, и даже напугало, некоторые не докурили сигарету по этому поводу, но со временем привыкли и успокоились. «Бетта-кью» осталась непонятной, но обыденной вещью.

Теперь Лумис слушал приглушенный холодный голос Чистюли, он тыкал двумя пальцами в карту, излагая свои мысли коротко и ясно, как в учебнике.

– Самое безопасное в нашем положении это мирно, тихо отсидеться где-нибудь, допустим, в этой норе. Браши вряд ли догадываются о нашем существовании, но если мы попрем к Скалистой Гряде, есть возможность попасться. «Свиноматка» здесь долго не пробудет она необходима брашам в другом месте, первым же танковозом отбуксируют ее к Берегу Лунного Ожерелья. Поэтому, нам нужно затаиться, зарыться в песок и осторожно пыхтеть в две дырочки, пока это не случится. Разумеется, для этого потребно достать продовольствия и воды. Смотрите.

Бобр и Босли наклонились над картой.

– Вот здесь, в трех милях, деревенька, старая, как извержения динозавра, возможно, уже покинутая и мертвая, что, может, и желательно. Ты Бобр, с одним «мальчишкой», на брюхе следуешь туда, выясняешь обстановку. Если все в ажуре – капы на месте, делаешь все, чтобы комар носа не подточил. Главное вода и жратва. Если же капы вымерли или смылись, проходишь всю округу с влагоуловителем, не могут же пересохнуть все колодцы и скважины.

– Понятно, эйч-капитан, – браво отчеканил Бобр.

Чистюля скользнул по нему взглядом снизу вверх и снова ткнул палец в карту.

– В случае если воды и всего остального ноль тонн, ноль килограммов, так же, на брюхе, делаешь еще шесть миль на северо-запад, только без всяких штучек, никаких следов, не дай дьявол окурок оставите. Тут, еще одна деревня, эта понаселенней, по крайней мере, раньше была. Она, конечно же, и у брашей на карте значится. Будьте предельно внимательны, их надо опередить. Похоже, сегодня погода нам благоприятствует.

* * *

Это была правда, погода им помогала, в том смысле, что все небо было затянуто низкими темно-серыми облаками, вероятно, даже шел дождь, но, как всегда в последнее время, капли испарялись, не долетая до земли. Было ужасно жарко, да еще под маскировочным халатом, к тому же потеть было нечем и очень хотелось пить. Они проползли всю дистанцию, пробираясь сквозь сушняк крапорбенового кустарника и штурм-капрал Бобр целых три раза грозил Лумису кулаком, когда под туловищем громко, как выстрел, ломалась ветка и потом снова показывал «мальчишке», как надо отгибать сучья не ломая.

Когда Бобр раздвинул очередной куст, они увидели деревню номер один, по карте Чистюли. Она была действительно очень старая, даже на сваях, в какие это времена здесь бывали наводнения, а, может быть, раньше тут протекала река. Крыши были из того же сушняка, некоторые прохудились. Людей видно не было, вполне возможно, что их не было вовсе. Бобр обернулся и одними губами прошептал:

– Анализатор.

Лумис, лежа на боку, начал отстегивать привязанную к ремню коробку, но тут Бобр щелкнул языком, как сверчок ри-крих, не водящийся в данной местности, а беспечно живущий на южном материке. Лумис замер: это был условный сигнал – «опасность». Он начал медленно поворачивать голову и увидел...

Прямо над ними, из пелены облаков, вывалился «тянитолкай» брашей, он даже не появился оттуда весь, показалось только стальное брюхо, а над ним серый туман ходил волнами – это работали винты. Лумис почувствовал как из района желудка всплыл и застрял в дыхательных путях такой же серый клубок. Стало страшно. От его маскхалата до боевого дирижабля было триста метров по вертикали. Лумис не дышал. В лабиринтах извилин мозга маленькие невидимые часики стали равномерно, не торопясь отсчитывать секунды, последние секунды существования мира, а может только его в этом мире, его и Бобра.

«Тянитолкай» поплыл в сторону деревни по дуге, исчез в клочке облака, вновь возник и, сделав два круга, словно акула около жертвы, завис над самым центром деревеньки. Теперь он был виден полностью: в нижней части, под боевым отсеком медленно вращался темно окрашенный ящик ракетоброса. Отсюда он был похож на спичечную коробку с четырьмя дырочками просверленными с одной стороны, но когда этот коробок поворачивался в сторону имперских парашютистов Лумису очень хотелось зарыть в песок хотя бы голову, как страусу породы би-бит. Все окружающее ощущалось очень четко, он даже различал намалеванный красным номер «тянитолкая». Было тихо: тихо как во сне, он удивился, что вспотел, лоб покрылся испариной, это было неожиданно после такой прогулки, кровь перекачивалась в висках с учетверенной скоростью, он чувствовал как отекает правая нога, а баллончик игломета настойчиво вдавливался в лопатку. Этот стреляющий на сотню шагов агрегат был абсолютно бесполезен, как и все их глупые старания затаиться: к чему весь этот спектакль и почему браши тянут, стреляли бы уж сразу. Фиолетовый отсвет в одном из четырех отверстий, ужасная короткая боль, две расплывшиеся лепешки в маскировочных халатах и маленькие часики в голове перестанут тикать. Но они все тикали, а «тянитолкай» парил под облаками и Лумис вдруг заметил, что игломет уже не на спине, а прямо перед носом и правая рука сжимает спусковую рукоятку. Этого делать нельзя. Он заставил предплечье расслабиться и осторожно вдохнул полные легкие горячего воздуха.

Прямо из середины брюха пехотного отсека отделилось большое металлическое ведро: в его верхней части Лумис разглядел множество желтых касок, этот лифт быстро спускался на трех, отливающих серебром канатах.

Потом в деревне стало шумно, оказывается, там еще водились живые капы. Правда, до Лумиса не долетали шипения иглометов и смех брашей, но он очень ясно себе это представлял. Иногда, доносились нечеловеческие вопли, браши носились от дома к дому, выволакивая на улицу людей: всех, от мала до велика. Лумис сжимал кулаки и поглядывал на Бобра. Бобр бездействовал. Ракетоброс вращался не переставая и Лумис уже начал терять представление о времени, когда внезапно раздался гудок и ведро, полное желтых касок, поплыло к облакам. Снизу к нему теперь было что-то подвешено на веревке, продетой через бойницу: что-то розовое, извивающееся словно червь на крючке. С такого расстояния было трудно определить что это. Лумис представил человека с содранной кожей и почувствовал, как страх перед ракетобросом отходит, он судорожно глотнул слюну, которой не было, а было стыдно за себя, за Бобра и за всех них, за всех генералов Империи, давших возможность брашам хозяйничать на родной территории. Лумис не отводил глаз и даже не моргал. Ведро втянулось в брюхо «тянитолкая». Похоже кто-то отвязал веревку или же ее перекусило створкой закрывшегося люка. Все также бесшумно извиваясь и корчась, розовая масса отвалилась от дирижабля и упала пробив крышу одной из хижин. Послышался треск и вновь стало тихо. Им бы сейчас обычную зенитную ракетку 48-го калибра: воткнулась бы она прямо в центральное крепление, промеж двух бронированных шаров, вспыхнул бы «тянитолкай», как свечка на пальме в день Святого Пришельца с луны Странницы, да еще перевернулся бы пару раз вверх тормашками, сыпались бы браши прямо в рубящие воздух пропеллеры, как в мясорубку, висели бы в небе, с подпаленными задницами, под своими ранцевыми спасательными баллонами, которые словно созданы для того чтобы лопаться, несло бы голубчиков ветерком прямехонько за свайные постройки, а здесь бы они сошлись на равных – не прикрыли бы подонков ни ракетоброс, ни 2500-миллиметровые калибры «свиноматки». Но не было ракеты и «тянитолкай» нагло висел на одном месте.

– Сейчас утюжить начнут, – на гране слышимости прошептал Бобр.

Лумис не понял, он понял потом, когда это случилось. Из боевого отсека дирижабля вывалилась бочка: бочка как бочка и ничего в ней такого не было. Шлепнулась она прямехонько по центру деревеньки и исчезла. А там, где упала она, возник столб огня. Сразу стало очень светло, заслезились глаза. Столб все рос и рос, как ночной кошмар, затем замер, словно неоновая реклама – это длилось вечность. Язык прилип к небу и все виделось будто в аквариуме. Лумис ощутил судороги всем телом, это наваливался, давя и разламывая организм, животный ужас. Не было даже тикающих часиков в голове, все остановилось. Столб начал расходиться в стороны огненным валом, пожирая деревеньку. Лавина пламени съела ее всю и растаяла, как сон: там, где прошла, она не стало ни хижин, ни прохудившихся крыш, только торчали кое-где обугленные головешки, раньше они были сваями. А за ней уже катилась следующая волна бездымного пламени. Медленно, как трогающийся поезд, белое пламя сожрало остатки построек, дыхнуло горячим ветром и сникло. А уже накатывалась следующая волна огня. Ей нечего было жечь. Бесшумно проскользнула она по огромной, черной, гладкой, как бильярдный стол поверхности. Когда последний отсвет пламени поблек Лумис почувствовал себя заблудившимся муравьем, перед которым раскинулся безбрежный, отполированный, черного дерева, стол. Он не заметил как скрылся «тянитолкай».

* * *

У них еще была надежда – деревня «два». Теперь по прямой до цели оказалось около семи миль на северо-запад. Они пропыхтели их молча. Как ни странно, с исчезновением дирижабля облегчения не пришло: мысленным взором он все еще видел огненный столб, а внутри было холодно, как в толще ледника. Недоброе предчувствие подтвердилось. Здесь их тоже опередили. Прямо перед деревней, на заброшенном высохшем огороде, прилип полозьями к потрескавшейся грядке «скакунок» – малый летающий катер десанта.

* * *

Похоже, Чистюля давно приглядывался к нему, другой причиной трудно было объяснить его выбор. Лумис и раньше замечал за собой нужные солдату ближнего боя качества: реакцию, меткость, он на лету схватывал приемы, но этот приказ его удивил.

Теперь все мысли ушли, была только сосредоточенность на текущем моменте. На любое изменение обстановки необходимо реагировать мгновенно и еще надо быть невидимым. Самый опасный объект – спящий летчик. Он, безусловно, дежурный, но на это ему начхать, то ли выпил, то ли просто устал. Голова без шлема покоится на локте, локоть на блоке управления, воротник расстегнут и из переплетения ремней торчит белая шея. Это очень удобно для Лумиса. Дверца «скакунка» настежь, потому как жарко. И это тоже очень кстати. Самое страшное там, на пульте управления. Где-то под дремлющей головой – кнопка. Стоит нажать, и за сотни километров отсюда взвоет сирена, повернутся в эту сторону главные калибры, взлетит дежурный истребитель-ракетоносец. Но лучше не думать, этого не будет, на занятиях он никогда не промахивался из «удушки», надо бы только проползти еще пятнадцать-двадцать метров, чтобы было наверняка.

Духота, а потеть нечем. Маскхалат просто жжет и место совсем открытое. Стоит второму брашу открыть глаза... А вдруг, он и так видит, неужели с полста метров нельзя разглядеть закрашенное коричневым кремом лицо, руки в боевых перчатках, а в правой «удушку». Может, Чистюля именно поэтому и послал его, Лумиса, чтобы он отвлек огонь на себя, а летчика щелкнет другой, допустим Колисман, его пулемет лупит всю обойму в фанерный щит с полутора миль. Правда, по плану Чистюли, он должен открыться только, когда брашей выбьет из деревни ударная группа и они побегут к «скакунку».

А этот браш совсем обнаглел, надо же, разделся донага, сидит куняет, если бы еще игломет отодвинул подальше... То ли они откопали здесь крапс-виски, то ли прихватили из запасов «свиноматки», с дисциплиной у них, однозначно, слабовато.

Лумис рывком прополз еще пару метров и снова замер. Игломет с предохранителя снят. Если что: Таракан должен прикрыть огнем. Сколько же брашей в пехотном отсеке? Он пододвинул локти, хотелось поправить каску, он не сделал этого, а снова бесшумно двинулся по потресканной почве. И тут голый браш открыл глаза... Их разделяла совсем малая дистанция, взгляды встретились. Лумис взял старт с положения лежа. Рука браша рванулась к игломету. Лумис не останавливаясь выстрелил «удушку». Резиновый зажим хлестнул словно кнут и, с невидимой глазу быстротой, потянул металлизированную бечевку. Через две десятых секунды он ткнулся в сонную артерию пилота и резиновые створки охватили его шею, быстро стягивающимся кольцом. Лумис резко рванул рукоятку к себе, летчик вывалился из кабины, начав биться в судорогах. Голый браш заметил кроме Лумиса еще и выскочившего из кустов Таракана, запаниковал и кинулся к входному люку пассажирского отсека, на ходу поворачивая в Лумиса игломет. Лумис упал и перекатываясь открыл огонь очередью. Не смотря на быстро переворачивающийся силуэт геликоптера, он не потерял ориентацию и, отстреляв треть обоймы, вскочил на ноги. Голый человек извивался на левой лыже «скакунка», брызгая кровью. Лумис бегом достиг пехотного отсека и вскочил внутрь. Ему на встречу ломанулся рослый детина в блестящей рыжей каске. Здесь было тесно и неудобно действовать прикладом. Лумис боевой перчаткой нанес ему прямой левый в середину лица. Детина тяжело охнул и, перекатившись спиной через ряд мягких спальных кресел, грохнулся каской об облепленную порнографией переборку, прямо под ноги одной из дамочек в прозрачной юбке. Больше в отсеке никого не было. Задача выполнена, подумал Лумис и перевел дыхание. Он посмотрел на безжизненно лежащего браша и обернувшись выглянул наружу. Таракан деловито освобождал шею пилота, лицо которого имело синий оттенок. Голый браш уже не шевелился, мертвой хваткой обнимая опорную штангу геликоптера. В этот момент со стороны деревни послышался взрыв.

Лумис торопливо вынул из заднего кармана бечевку, протиснулся между креслами, перевернул детину на живот, быстрым движением стянул ему руки за спиной, затем откупорил одну из бойниц, развернул и поднял кресло на нужную высоту, сунул в отверстие ствол, установил прицельную планку на максимальную дальность, хлебнул из фляги и стал ждать, когда из селения побегут выбитые ударной группой браши. Он слышал, как рядом примостился Таракан.

Ждать долго не пришлось, стрелять тоже. Шесть жалких фигур появились со стороны деревни. Слева, из кустов крапорбена, рявкнул пулемет Колисмана. Он срезал их всех одной короткой очередью.

* * *

Они расположились прямо посередине деревни. По-видимому. Чистюля считал, что раз уж заварили такую кашу, здорово маскироваться нечего и время терять тоже, разумеется. Всех пленных, их набралось семеро, усадили тесной кучкой лицом к Чистюле, спиной к деревянной хижине. Из имперских парашютистов не хватало только Бобра и Колисмана, они вошли в караул. Присутствие на допросе «мальчишек»: Лумиса, Крепстона, Таракана и Тауэра было обязательным. Выбор показательной жертвы Чистюля предоставил Босли. Вялой походкой, с полным отсутствием всякого выражения на лице, парашют-мастер приблизился к пленным. Лумис видел, как сразу посерели и без того бледные лица. Босли сверлил их тяжелым взглядом, словно лучевой пушкой, всех по очереди, затем специально картавя язык выругался на браши. Он остановился напротив худощавого, совсем еще молодого лейтенанта, тот выглядел хуже всех, если не считать здоровенного штурмовика, которому Лумис превратил лицо в красную кашу. У офицера была сломана рука в предплечье и по этой причине губы выражали сплошную муку. Когда громадная фигура Босли нависла над ним, он торопливо отвел взгляд в сторону. Дико ухмыльнувшись, Босли рванул его за ворот комбинезона так, что молния разошлась до пояса.

– Начнем с этого гаденыша, – доложил он Чистюле.

Точило-Бэк и Бельмо в это время заканчивали приготовления к «спектаклю». Аккуратно, очень впечатляюще, на большом куске зеленой материи, были разложены шприцы, тюбики, плоскогубцы, лезвия, ножницы, щипцы самых причудливых форм и размеров, тут же от огня паяльной лампы нагревались угловатые железяки непонятной формы.

Чистюля, дабы лишний раз продемонстрировать свой сомнительный аристократизм и отличное знание языка, приказал подвести к нему пленного.

– Слушайте, – сказал он на браши, – вы ведь понимаете, что все равно заговорите. У этих «детишек» еще никто не молчал. Поэтому, лучше сразу. Соглашаетесь отвечать?

Лейтенантик посмотрел на Чистюлю с каким-то отсутствующим выражением и смолчал. Чистюля, не показывая досады, дал сигнал начинать и демонстративно отвернулся. Босли сорвал с пленного всю одежду, цепкими пальцами ухватил его за нижнюю челюсть у подбородка и здоровенной оплеухой отправил лейтенантика по касательной в объятия Точило-Бэка. Тот согнул его пополам, а Бельмо быстрым отработанным движением воткнул под лопатку шприц с обезболивающим. Они действовали по сценарию «пытка-представление». При этом варианте жертву подвергали огромному количеству самых разнообразных мучений, выдержать которые во всей полноте любой организм был не в состоянии, но, так как, основной целью было запугивание остальных пленных, подопытному вводили лекарство, так он держался дольше, по крайней мере, это следовало из теоретической части «Справочника разведчика». Потом, когда испытуемый, наконец, соглашался отвечать на вопросы, следовала демонстрация лояльности и гуманизма, с предложением сигарет и т. п. ...

Пленного развернули лицом к зрителям. Голый, с перебинтованной рукой, он выглядел очень жалко и потеряно. Прежде чем начать, Бельмо подозвал Ключника.

– Слушай голубок, – осклабился он, буравя радиста своим единственным зрачком, – а что если ты щелкнешь меня на память с этим вот «крольчонком»? Это будет его последнее фото на этом свете, – добавил он на браши специально для лейтенанта.

Ключник запечатлел его в трех ракурсах.

– Мы пошлем это его птичке в «Брашию» по адресочку, который он нам оставит, правда парни? Может, мы даже заглянем туда, будет время.

– Бельмо, – прервал его парашют-мастер, – меньше базара, давай работать.

Точило-Бэк благодарно взглянул на него, он видимо уже устал ждать и резво набросился на жертву.

Рядом с громадным Бэком, лейтенант выглядел уже совсем ребенком. Точило взял его сломанную руку за кисть, чуть повыше локтя, и начал медленно выворачивать внутрь. Даже через комбинезон было видно как набухли гороподобные трицепсы Бэка. Лицо лейтенанта быстро наливалось кровью, все видели, что он кусает губу, но застонал он только, когда на локте лопнула кожа и оттуда показался розовый, оплетенный красными жилками, сустав. В полной тишине Босли снова спросил: будет ли он говорить? Ответа не последовало. Тогда Бельмо достал «дергунчик» и закрепил его зажимами на голове браша. С «дергунчиком» на голове тот стал похож на мотоциклиста. Бельмо повернул рычаг: лейтенант заорал так, что у многих заложило уши. Точило-Бэк, заткнув ему рот ладонью, ругнулся. Бельмо освободил крепления и ухмыляясь приподнял «дергунчик», демонстрируя его действие: лейтенант лишился половины волос, из некоторых проплешин на голове сочилась кровь. Это зрелище Ключник тоже увековечил. В момент съемки лейтенант потерял сознание и Бельмо ввел ему эуфиллин.

Лумис посмотрел на реакцию аудитории. Все молчали, никто не отвернулся, только у одного браша нервно подергивалась щека. Наблюдать мучения одного из бывших начальников им было, кажется, интересно. Скоро и вы окажетесь на его месте, подумал Лумис. Наверное, Чистюля назначит «тренировку» «мальчишкам». Кто достанется ему? Тот с дергающейся щекой?

Бельмо и Точило-Бэк последовательно, но в быстром темпе, превращали молодого человека в инвалида. Лейтенант оказался неожиданно стойким и несмотря на стоны отвечать на вопросы не хотел. Раскаленной железякой ему сожгли ягодицы; воткнув провода в половые органы, пустили ток переменной частоты; маленьким молоточком Бельмо мелодично выстучал на его пальцах марш имперских парашютистов.

Между тем, Босли произнес перед остальными пленными маленькую речь о том, что когда лейтенант заговорит остальные станут не нужны и умрут в муках, поэтому с признаниями следует поторопиться. Их не последовало, Лумиса это удивило, или же их вдохновил пример стойкости офицера или они действительно были убежденными патриотами. Босли это тоже обидело, на щеках у него заходили желваки, но он сдержался и не стал избивать их тут же, на месте.

Лейтенантика уже было трудно узнать: изо рта капала бурая пена, глаза провалились куда-то вовнутрь черепной коробки и смотрели, если еще видели, совсем тускло. Все вокруг него, в том числе Бельмо и Бэк были в темных кровавых пятнах, потому что Бельмо боевым топориком отсек ему несколько пальцев на правой руке, да не просто так, а по фалангам. Под ногти другой руки Бельмо, все также ухмыляясь, вогнал ему половину комплекта иголок, когда внезапно лейтенант сдался. Он сказал, что ответит на все вопросы, лишь бы ему дали умереть быстро. Ему подали самовоспламеняющуюся сигарету (он не мог ее держать) и оттащили за угол хижины, а там за него взялся Чистюля. После этого сразу заговорили еще двое захваченных. Всех остальных строптивых распределили «мальчишкам». Лумису достался пилот. Вокруг его шеи синел рубец, след оставленный «удушкой». Бельмо вручил Лумису карманную электропилу фирмы «Дровосек» и показал в каком месте делать разрез. Лумис избег встречи с глазами привязанного к доскам человека и включил пилу. На радость Лумису пилот согласился сотрудничать, как только лезвие вспороло кожу на голени. Его ответы нужны были Чистюле для проверки данных полученных от лейтенанта. Лумис рукавом вытер мельчайшие капли крови с лица и почему-то вспомнил розовое извивающееся под «тянитолкаем» тело.

* * *

«Циклоп» пер прямо на них и, кажется, не собирался сворачивать. Лумис даже решил, что маскарад их раскрыт и сейчас танк, не сбавляя скорости, прокатится по ним всеми четырьмя гусеницами. Какой-то слишком жизнерадостный вояка назвал это чудовище «поросенком», производное от «свиноматки». Сюда бы его на наше место, подумал Лумис. С низкой покатой башни, раскрашенной пятнами, грозно торчали два пушечных ствола (левый укороченный для стрельбы навесом), а сверху вяло амортизировал при движении станковый огнемет. Лумис напрягся, быстро взглянул на сидевшего рядом Тауэра: в форме браша тот выглядел совсем по новому и по его лицу было видно, что он сомневается в этом очередном замысле Чистюли. Земля под ними уже дрожала, гусеницы вгрызались в нее как бульдозеры. Лумис нащупал под вещмешком газовые гранаты, они были теплые. «Циклоп» взревел, как раненый динозавр и остановился в десяти шагах. Сверху задребезжало: откинулся командирский люк. Вставать для отдания чести нельзя, иначе придется нагибаться за гранатами и браши успеют закупориться, прикинул Лумис. Наверху башни показалось что-то непонятное, круглая голова и огромный глаз во все лицо. Глаз моргнул и уставился на имперских парашютистов. Лумиса передернуло, к такому он был морально не подготовлен. Экипаж танка – чудища! Генетические мутанты! О господи Великий Эрр! И пленные об этом не рассказывали. Из люка выявились плечи, затем все остальное: нормальное человеческое туловище, ноги, руки, игломет наперевес. Лумису стало легче – это был просто специальный шлем, новинка, рассчитанная на подавление психики. Браш спрыгнул с брони и подошел к ним.