Удар

Осень глубоко обосновалась в моей голове вместе с пожелтевшими листьями вязов, еще живыми, с красными и зелеными прожилками. Зашумели листья под ногами прохожего. Шуршание – это звук осени? Нет, осень тиха. Это люди шуршат опавшими листьями. Звук дождя! Вот настоящий звук осени.

В тот день дождь был совсем некстати. Мы же рисовали на открытом воздухе. Тучи подбирались всё ближе. Мы то и дело поглядывали на них с опаской. Мастер торопил. Я писал быстро, насколько мог.

И тут пришла мысль упростить композицию. Я вспомнил слова учителя, что порой логично изменить что-то в угоду красоте картины, и оставил на холсте только два здания. Добавил продавца, суетящегося за витриной магазина и опавших листьев на земле. Сами же деревья выписал реалистично. Хотел бы в мелких подробностях, но времени не хватало.

«Вот бы изобразить листья, чтобы все услышали их шуршание! Этот грустный осенний звук», – фантазировал я. Пока такого мне не удавалось. Зато дымка вокруг крон явно оживила пейзаж. Почудилось, что картина рассказывает о сегодняшней погоде, о том, что скоро пойдет дождь.

И дождь пошел! По команде мистера Бернадетти мы собрали мольберты, свернули холсты и помчались в мастерскую. Переведя дух, мы расставили работы, и мастер осмотрел их. Как всегда, он строго и рассудительно оценил наши творения, указывая на недочёты.

Я нервно чесал лоб, опасаясь, что учитель примет “улучшения” композиции за ошибки. Но Мастер, напротив, похвалил меня, сделав несколько замечаний по цвету – посоветовал к теплой гамме в листьях добавить совсем немного холодных акцентов. Сердце перестало колотиться бешено, будто я милю пробежал. У меня всегда так, когда волнуюсь. Ненарисованную развалюху так никто и не заметил.

После занятий я натёр пол в мастерской, помог мистеру Бернадетти натянуть холсты на подрамники и разобрать краски и кисти. Мне хотелось увидеть Мэри, но она так и не появилась. Я шёл домой и мечтал написать по памяти её портрет. Но после уборки жилища сил хватило только на скудный ужин и короткий разговор со Спайди. Перед сном я немного почитал, в десять лёг в кровать и проспал до семи утра.

Глава 6

– Доброе утро, Спайди! – радостно крикнул я. – Что-то необычное со мной происходит. Больше нет ночных кошмаров! Понимаешь? Эх, не слышу я тебя… Всё молчишь.

День начался хорошо. Но ещё на подходе к мастерской я услышал гул оживлённых голосов и по обрывкам фраз понял, что учитель и ребята обсуждают пожар на соседней улице. Неведомая сила развернула меня и заставила бежать к месту вчерашнего пленэра.

Я за три минуты домчался до входа в парк и застыл, глядя на пепелище, дымящееся на месте ненарисованной мной развалюхи. Немного придя в себя, я испугано огляделся, будто люди вокруг могли прочитать мои мысли. Постройки вокруг пожарища не пострадали. Закоптились только. Видно, пожарные не дали распространиться огню. ”Ветхие дома вспыхивают мгновенно. Факт! – рассуждал я. – Но почему именно перед пожаром мне так не хотелось рисовать эту развалюху?”

Настало время вернуться в мастерскую. Там мистер Бернадетти расставил написанные им портреты и рассказывал о пропорциях человеческого лица, делая на листе бумаги быстрые наброски углем. Многое я уже знал и применял в портретах. Очень хотелось приступить к работе, но мастер словно тянул время.

Ждали Ника. Он часто подрабатывал в мастерской натурщиком, позируя нам и учителю. Обычно не опаздывал, но сегодня явился на двадцать минут позже. Мы слышали взволнованные голоса Ника и мистера Бернадетти, но поначалу не понимали, о чём они говорят.

Ник умолял отпустить его к доктору. По дороге к нам какая-то полоумная девка выплеснула из окна кипяток, думая, что на улице никого нет. Но Ник как раз появился из-за угла. И вот теперь его ошпаренные щека и плечо краснели ожогами.

Мистер Бернадетти позвал Мэри, и она втёрла Нику в кожу зелёную мазь, от которой по всей комнате запахло травами и лекарствами. Ник терпел, стиснув зубы, но пару раз вскрикнул. Я вспомнил, как матушка обварила меня чаем. Боль нестерпимая. Бедный Ник! Я не понимал, почему учитель не отпустит его к врачу. Но к моему удивлению, через десять минут натурщику полегчало, и он остался работать. «Ай да Мэри!» – восхитился я.

Мастер помог Нику оголить торс, и мы принялись рисовать портрет натурщика. Дэн спросил, рисовать ли ожоги? Учитель ответил, что люди разные, и рисовать их надо по-разному. «Ясно, реализм так реализм», – кивнул я и сел за мольберт.

Мы начали с набросков. Потом взялись за кисти и краски. На небольших холстах работа шла быстро. За три часа мы сделали очень много. Ещё бы час-два и портреты были бы готовы. Ребята толпились у стены, расставляя холсты.

Я подошел к стене последним, поставил холст, и у меня задрожали руки. Увидел, что опять приукрасил натуру. Ник вовсе не был так хорош, как на моём холсте. Он, конечно, не урод, но и не такой симпатичный. И самое главное – я изобразил его с чистой здоровой кожей, без ожогов. Более того, зачем-то нарисовал на руке Ника кольцо. Для чего я его придумал? Ник поднял руку, слегка касаясь щеки, и кольцо казалось тут очень кстати.

Когда мистер Бернадетти дошел до моей работы, я в очередной раз упал в обморок. Возвращаясь из темноты, почувствовал, как меня тормошат и обливают водой. Услышал голос мастера: “Вилли, с тобой творится что-то странное! Я бы даже сказал, ужасное. У тебя явно проблемы со здоровьем. И дело не только в обмороках, но и в твоих последних работах. Понимаешь меня? Хорошо. Сам по себе портрет изумительный. Я вижу большой прогресс. Однако, не могу согласиться с таким кардинальным изменением действительности. Розы ты испортил, а Ника зачем-то сделал красивее. Мы пишем с натуры. Ты что забыл? Очевидно, всему виной твое здоровье. Даю тебе два дня. Отдохни. Я запрещаю тебе даже появляться в мастерской. Вот тебе деньги – купи побольше еды”.

Я поблагодарил учителя и ушёл. Выходя из мастерской, увидел Бруно, потрепал его по шее, послушал урчание его "моторчика" и побежал в продуктовую лавку. Конечно, сразу потратил все деньги. Скажу честно, покупать что-то, кроме съестного, мне неинтересно. Пока матушка была жива, я каждый день хорошо питался. Теперь же у меня не было денег, а еды восемнадцатилетнему парню – почти взрослому – требовалось всё больше и больше. Но сегодня я накупил всё, о чем давно мечтал. Порой еда мне даже снилась.

Дома я разложил продукты на кухонном столе и разделил их на три дня. Это казалось чудом! Три дня я буду есть досыта! Сейчас главное не сорваться и не слопать всё за один вечер. Благо, одинокая жизнь научила меня бороться с голодом и быть практичным.

Я довольно плотно поужинал и лег спать пораньше. Портрет Ника отнял много сил. Никогда раньше я не выматывался так, как за эти три часа работы. Обычный портрет, казалось бы. Такие ведь писал и раньше. Но даже мастер отметил, что хорошо получилось. Я признался себе, что доволен работой, но ожоги тоже надо бы нарисовать. Они ведь совсем не страшные, хоть и большие. Так, засыпая, я переписывал портрет Ника снова и снова.

Глава 7

Утром я привычно вскочил, но вспомнил, что мне не нужно никуда торопиться. Целых два дня! Но только я собрался лечь в постель, в дверь постучали. Пришлось прикрыться пледом и открыть дверь. На пороге стоял Ник:

– Привет! Я, наверное, слишком рано, – смущённо извинился он, – можно войти?

– Нет-нет! Вовсе не рано. Проходи скорее, – пригласил я гостя и не преминул похвастаться: – У меня сегодня выходной!

Ник остановился посреди комнаты и оттянул ворот куртки:

– Смотри, Вилли!

– Прости, не понял, – насторожился я.

– Я всё видел вчера. И твой рисунок, и обморок, и слышал слова мистера Бернадетти. А сегодня ожоги прошли, от них и следа не осталось.

– Это же здорово! Не иначе, Мэри намазала тебя волшебной мазью, – искренне порадовался я.

– Ладно, а что ты на это скажешь? – Ник выставил ладонь и растопырил пальцы. – Нашёл его утром, в грязи около дома. А, как тебе?

В голове у меня помутилось, я попятился и плюхнулся на стул. На пальце Ника поблёскивало золотое кольцо. В точности такое, как я нарисовал вчера на портрете.

– Ник, знаешь, извини, – пробормотал я, не сводя глаз с украшения, – я сегодня, и правда, нездоров. Давай в другой раз поговорим. Пару дней отлежусь, отъемся. Только, пожалуйста, не говори никому.

– Само собой, отдыхай, – спохватился Ник и положил на стол увесистый свёрток. – Но как же не говорить, Вилли? Почему? Это же чудо!

– Всё надо проверить, так много неясного… – промямли я и, не найдя веских аргументов, привлёк Ника в сообщники:

– Сохраним пока нашу тайну.

– Эх, – он огорчённо поджал губы, – я уже рассказал кузену Дагу. Но ничего, я его предупрежу, – заверил меня Ник и положил руку на свёрток. – Тут мясо вяленое и вино. Поправляйся!

Я поблагодарил Ника, закрыл за ним дверь да так и остался стоять у порога. Розы, муха, сгоревший дом, Мэри с брошкой, Ник с кольцом… Многовато для простых совпадений. Неужели это всё из-за моих рисунков?

Я позавтракал. Отрезал кусочек мяса, вдохнул аромат специй, и долго жевал, закрыв глаза и наслаждаясь тонким забытым вкусом. Вино я припрятал, настроение и без него было приподнятое.

В мастерскую идти не нужно, но без рисования я не могу и дня прожить. Освещение только дома плохое. Я увеличил огонёк керосинки и поставил рядом с ней три свечи. Другое дело! Потом погладил ладонью чистый картон на мольберте, провел большим пальцем по щетине кистей и посмотрел на своего ручного паука – люблю разговаривать, когда рисую дома.

– Привет, Спайди! Как дела? Вот тебе муха, – я прицепил к паутине крошечный трупик. – Вкусная. Ешь! А я буду себя рисовать. Называется: «автопортрет». Удобная штука. Модели платить не нужно. Знай себе поглядывай в зеркало и пиши.

Я положил на стол четыре толстые книжки и прислонил к ним мутное зеркало. Спайди заинтересовался мухой и бойко заматывал её в паутину.

– Скажешь, – вздохнул я, – такое лицо не годится для портрета? Некрасивое, даже ничуть не симпатичное. Согласен… Но для модели красота не так важна. Бернадетти говорит, что в каждом человеке есть своеобразие и особая красота. И я ведь могу себя немного приукрасить. Знаешь как, Спайди? Нарисовать себя в шляпе, например. В элегантной черной, в пиратской, в белой поварской. Может быть, цвета индиго. В головном уборе я стану старше и симпатичнее. И уж разумеется, я не буду рисовать ужасные угри. Очень хочется обойтись без них. Остальное я нарисую как есть. Как учит мой мастер. Когда лет шесть назад у меня появились угри, матушка сказала, что к восемнадцати годам они пройдут. И что? Мне уже восемнадцать, а такое ощущение, что угри останутся со мной до самой смерти.

Да, Спайди? Ты прав. Я разнылся. Пора смириться и с кожей, и с кривыми зубами. Я просто перестал улыбаться, открывая рот. Вот и решение проблемы!

Волосы. Нарисую немного волнистые. У меня они прямые и довольно густые, но очень жирные. Только вымою голову, через день они снова выглядят грязными. Глаза. Оставлю как есть. Только усилю блики. Будто улыбаюсь глазами. Слегка ироничный взгляд. Спайди, а я часто улыбаюсь? Наверное, каждый день, когда вижу, как ты встречаешь меня, сидя на паутинке. А вот у маленького паука улыбку не рассмотреть. Но я уверен, что ты тоже рад меня видеть.

Шея получилась мощная, мускулистая. Обман, конечно. Я худой. Мама говорила: "Копия отца". Когда она говорила о нём, каждое слово было согрето любовью. То есть, наверное, он был как я, только красивый? Ну, дело вкуса. Отец умер, когда мне было всего два года. Сердечный удар. Никаких воспоминаний о папе у меня не осталось. Мы всегда жили с мамой одни. Я часто её вспоминаю. Мамины уникальные лучистые желтые глаза. У меня такие же, разве что менее яркие. Мамины – желтые, а мои – цвета охры.

Спайди, ну-ка посмотри. Как тебе? Не очень похож, да? Это я, когда стану успешным художником. А это обязательно произойдет. Я чувствую, что уже многое могу. Спайди, опять хвастаюсь? Хоть бы сказал: "Вилли, надоел ты мне своей болтовней. Стань скромнее". Что ты за друг?! Молчишь день и ночь.

Я отошёл назад и осмотрел автопортрет, сверяясь с зеркалом. Ужасно! Мало того, что непохож, так ещё и с пропорциями наврал. Я схватил кисть и замазал отвратительную физиономию сиеной жжённой – как раз в цвет картона: высохнет, напишу что-нибудь поинтереснее. И натурщика симпатичного надо найти. Да, прав Оскар Уальд: «Только пустые и ограниченные люди не судят по внешности».

Я немного успокоился и вспомнил слова мистера Бернадетти: «У каждого из вас впереди тысячи ужасных картин. Чем быстрее вы их пройдёте, тем быстрее доберётесь до хороших». Точно! Сегодня я стал на одну плохую работу ближе к шедеврам.

Глава 8

Я привык многое успевать за день – с утра учёба, работа в мастерской, рисование дома, уборка вечером. Вот и в тот день отложил неудачный автопортрет, потушил свечи и решил навести порядок в платяном шкафу. Внезапно появилась мысль, что если не избавлюсь от вещей матушки, ночные кошмары вернутся.

Я давно продал остальные платья, юбки и блузы, которые были в неплохом состоянии. Получил мало, но тогда и эти деньги пригодились. Теперь таких хороших вещей не осталось. Еще я сглупил – продал мамино золотое кольцо. Его сразу купили за хорошие деньги. Но потом дошло до меня, что скучаю по ней, и хотел бы вернуть то кольцо. Вспоминаю его на маминой руке. Её худой, бледной руке. Я бы многое сейчас отдал, чтобы вернуть его. Даже, вдруг подумал, надел бы его на мизинец и носил дома. Может быть, мне стало б немного легче. Кольцо ведь хранило её прикосновения. Золото – такой теплый металл… Злился на себя, что всё сделал не так.

Оставил из платьев только синее с кружевным бежевым воротником и красивой вышивкой – какие-то фантазийные голубые с белым цветы. Помню, как матушка вышивала их зимними вечерами. Платье было маминым любимым и удивительно ей шло – ультрамарин прекрасно гармонирует с желтыми глазами. Мы никогда с ней не говорили о цветах, но я знаю, что она тонко чувствовала их сочетания. Если соберусь писать её портрет, то, несомненно, в этом платье.

Разбирать женские панталоны и чулки, пусть и чистые, мне совсем не хотелось, но пришлось. Крепкую ткань я нарезал кусками – в хозяйстве пригодится, а ветхую – выбрасывал. В одном из чулок зашуршала бумага, я запустил руку внутрь и вытащил аккуратно сложенный листок. Развернул и увидел написанный маминым почерком адрес: Кенсингтон-роуд, дом 7, квартира 5. Вместо имени стояли заглавные буквы: «ГБ».

Не знал, что у мамы были знакомые в богатом Найтсбридже. Он не чета нашему Ист-Энду. Я решил, что времени у меня много, и вполне можно сходить туда пешком. Далеко, конечно, но долгие пешие прогулки мне сейчас полезны.

Шел я часа три. Любовался центром Лондона – красивыми домами, мостами, музеями. Наконец, нашел нужную улицу и дом. Свежевыкрашенный в светло-желтый цвет, четырехэтажный, с балконами, украшенный лепниной. Он казался мне королевским замком.

Позвонить в квартиру № 5 я не решался. На табличке, рядом со звонком, значилось: «Мистер Бит». Вот бы он оказался маминым родственником. Возможно, и не знает, что мама умерла, ведь никто не пришел на ее похороны. Но я отбросил мысль о родственнике. Богатый родственник – смешно. Скорее, знакомый. Может, врач? Нет, на табличке уточнялось бы, что он доктор. Я ходил около дома, рассматривая его и набираясь смелости.

Из здания вышла элегантно одетая пожилая леди. Я поразился её гармоничному наряду – черная шляпка с бирюзовым цветком, темно-серое пальто и черные кожаные перчатки с такой же, как цветок, бирюзовой отделкой.

Дама подозрительно посмотрела на меня. Наверное, подумала, что я мелкий воришка. Мне захотелось уйти, но она подошла и спросила:

– Вы кого-то ищите, юноша?

– Да… Мне нужен тот, кто живет в пятой квартире.

– Мистер Бит? Удивитесь, но я так и поняла. Не сомневаюсь, что мистер Бит – ваш отец. Ведь люди постоянно говорят, что вы на одно лицо? Я знаю Генри уже много лет. До болезни он был красив и силен. Как-то был немного… пьян и проговорился, что у него есть сын. Потом спрашивала его, но Генри отрицал.

– Генри Бит? Ну, да… простите. А мне можно пройти к нему? – В голове застучало: “отец” – сначала ошеломляюще, потом ужасающе. Он не умер!

– Разумеется, вы можете пройти. Он давно и серьёзно болен. В прошлом году переболел испанкой. Доктора говорили, что умрет, но выжил, слава Богу. Грипп дал осложнения на сердце и суставы. Генри почти не встает. Он очень, очень слаб. Зайдите и порадуйте отца. Смелее. Звоните же. Служанка откроет вам.

Я нажал кнопку звонка и подумал:" Вот и всё, отступать поздно. Не может быть правдой, что тут живет человек, который бросил нас с мамой, тот мерзавец, кто даже не пришел на её похороны. Кем надо быть, чтобы бросить женщину с маленьким ребенком?!"

Дверь открыла молодая девушка и спросила, что мне нужно? Я ни с того ни с сего ляпнул, что мистер Бит будет рад меня видеть.

Служанка провела меня в небольшую комнату, которая хоть и не отличалась роскошью, выглядела куда богаче моей хижины. Смущал только затхлый воздух. Казалось, комнату давно не проветривали. На кровати у окна лежал худой старик. Не просто худой – скелет. У него, действительно, было моё лицо, но только морщинистое и небритое несколько дней.

– Кто там, Полли? – слабым, едва слышным голосом спросил он.

– Молодой человек, мистер Бит, – крикнула она хозяину и прошептала мне: – Как вас представить?

– Вилли Майнд.

– Мистер Бит, к вам Вилли Майнд. Он сказал, что вы будете рады его видеть.

Я неуверенно шагнул вперёд, не решаясь приближаться к кровати, и еле-еле выдавил:

– Мистер Бит, вероятно, я – ваш сын. Здравствуйте! Меня зовут Вилли.

Глава 9

– Вилли?! Сынок! Подойди ближе! – оживился старик.

Я подошёл вплотную к его кровати. Отец повернул ко мне голову:

– Я видел тебя два года назад. Возмужал. Прости, что не заходил. Как мама?

– Она умерла. Год назад.

– Умерла? Боже! – Старик прикрыл глаза ладонью и невнятно забормотал себе под нос. – Где её похоронили? – он кое-как справился с эмоциями.

– На кладбище Торнтон. Двадцать пятого октября.

День похорон вспомнился в мельчайших деталях. Тогда я остался совсем один. Едва сдерживая гнев, я взглянул на отца. Губы его дрожали

– Поверь, я не мог вас навещать. Тогда сам умирал от испанки. Чудом остался жив. У меня ужасные осложнения. Я почти не встаю. – В глазах старика читалась мольба.

Я не верил ни единому слову. Всё во мне кричало, что передо мной предатель и виновник маминой смерти. Но я удивительно спокойно сказал:

– Всё позади. Мой опекун – мистер Бернадетти. Он – художник. Я учусь у него, скоро стану художником и буду писать на заказ.

– Замечательно! Ты хорошо рисовал в детстве. Мама показывала твои рисунки. Она так гордилась тобой, Вилли.

– Вами она тоже гордилась, но говорила, что вы умерли, когда я был совсем маленьким.

Отец закрыл выцветшие глаза, лицо его покраснело, по впалым щекам потекли слезы. Я смутился, что стал виновником этих слез. Какой в них смысл теперь? Зачем мучить старого больного человека? Мне даже стало жаль отца.

– Простите, – потупился я.

– Вилли, что ты! Это я должен просить прощения! Знаешь, а я ведь тоже рисовал в молодости. Говорили, подавал большие надежды. Но как только у меня появились богатые заказчики, я испугался…

– Испугались? Чего? – Я забыл, что минуту назад считал его предателем. Теперь мне стало любопытно.

– Ты можешь прийти завтра? – устало выдохнул отец. – Я очень слаб. Не могу говорить дальше. Прости!

– Да, я приду, конечно, – не думая, согласился я.

– Хорошо. Подай мне вон ту шкатулку, пожалуйста. На верхней полке.

Я встал на цыпочки, взял шкатулку из слоновой кости и протянул отцу. Тот открыл её и достал несколько банкнот:

– Вилли, вот, возьми! Сто фунтов. Больше пока не могу. Сейчас у меня практически ничего нет. Только эта квартира. Но это твои деньги. Возьми, сынок, прошу.

– Спасибо! Но это очень много, – смутился я. Столько денег у меня было лишь перед похоронами матушки, когда продал кое-что из мебели и то самое кольцо.

– И хорошо. Только не истрать за один день. Протяни подольше.

– Конечно. Спасибо, мистер Бит! – назвать его отцом всё ещё язык не поворачивался.

Мысли путались, но я радовался, что теперь не сирота и огромной сумме денег. Что-то новое назревало в моей жизни.

– До завтра, сынок!

– До завтра! Спасибо! Я обязательно приду и помогу, если надо что-то сделать по дому.

Отец еле заметно улыбнулся. Носовым платком он вытирал покрасневшие глаза и всхлипывал.

Я не знал, как поделикатнее уйти.

Внезапно в комнату вбежала девушка лет двадцати.

– Папуля, вот и я! – крикнула она.

Я застыл, ошарашенный мыслью: ”А вот и моя сестра…"

Глава 10

Через десять минут, уже на улице, вдохнув свежего воздуха, я понял, как душно было в квартире отца. Наедине с Виолой я немного оробел. Сестра! Это же чудо! Воистину, Бог есть! Она была светла, как ангел, и пахла цветочными духами.

– Не смущайся, – тронула меня за локоть Виола. – Ты что, никогда не ходил на свидание? Пойдём посидим вон там на скамейке.

У витрины бакалейной лавки Виола остановилась и, глядя на своё отражение, поправила волосы. Я не мог глаз отвести от сестры. Мне хотелось нарисовать уверенность в её глазах, волевой подбородок, улыбку. Невольно я сравнивал нас. Удивительно, черты лица почти одинаковые, но Виола выглядит ярко, а я – незаметный. Белка и крысёныш. Мелькнула мысль, что я, возможно, недооцениваю своё лицо.

Виола тоже увидела наше сходство:

– Вилли, мы так похожи! Приглядись.

– Вижу.

– Лучше бы тебя назвали Себастьяном.

– Почему?

– Потому что у тебя сестра – Виола.

– А, да, – улыбнулся я. – Люблю "Двенадцатую ночь"7, но там они были близнецами.

– Ну и что? Какая разница! У нас своя история. Как же я рада, что мы встретились! Ты даже не представляешь!

На скамейке в небольшом парке мы наперебой рассказывали друг другу о жизни. Виола ужасалась моими обстоятельствами, а я восхищался её жизнелюбию и любознательности. Столько занятий для одного человека – уроки пения, фортепиано, французский – огромная нагрузка. Я осмелел и попросил её что-нибудь тихонько спеть. Она сначала смеялась и отнекивалась, а потом запела бархатным густым голосом, поменяв Бонни на Вилли:

My Willie lies over the ocean

My Willie lies over the sea

My Willie lies over the ocean

Oh bring back my Willie to me…8

Голос был изумительный. Бархатный и густой. Виола пела тихо, но я чувствовал, что она может намного сильнее. В голосе одновременно были сила и нежность, глубина и ирония. Я могу поклясться, что никогда раньше не слышал ничего подобного.

– Да ты – готовая певица! – воскликнул я.

– Правда? – обрадовалась Виола. – Спасибо! Я буду поступать в консерваторию в следующем году. Пока учусь у Миссис Симонс. Она со многими знаменитыми певцами занималась. Опытная, знающая, но ужасно строгая.

– А что отец про твое пение говорит? Уверен, что хвалит.

– Говорит, что я талантлива. Только часто задает один и тот же странный вопрос… Спрашивает, не происходит ли что-нибудь необычное, когда я пою. Смешной, да? Я ему говорю, что весь мир расцветает, как сад весной. Но ему мало. Спрашивает: "А потом?" Не понимаю, что он хочет услышать?

– Кажется, я понимаю. Но я рисую, а не пою.

– И что с тобой происходит?

– Я… Нет, не могу пока это описать. Я завтра тебе всё расскажу, ладно? Ни с кем еще про это не говорил. Да и не с кем, если честно. Только с пауком дома разговариваю.

– С пауком? – она звонко засмеялась, так же мелодично, как и пела.

– Да. Со Спайди. Я кидаю ему мух и рассказываю о своих бедах. Клянусь, он меня понимает!

– Если паук с именем, значит, он – твой питомец. Это прекрасно. Но я боюсь пауков. Волосатые лапки – ужас. Твой Спайди бегает по тебе? Ой, как представлю, прям холод по телу.

– Не бойся! Спайди – маленький. Меньше полдюйма. И он не слезает с паутины. По мне ни разу не бегал.

– Да, тебе непросто, Вилли. Но можешь теперь со мной говорить. Завтра наболтаемся!

Увы, ей пора было идти. Миссис Симонс отпустила Виолу всего на час, и он уже прошёл. Расставаться не хотелось. Сердце щемило, хотя мы и прощались всего лишь до завтра. Теперь я не одинок. Да, я – незаконнорожденный. Плевать! У меня есть отец, в которого я пошёл способностями, и прекрасная сестра. Она уходила, оборачиваясь, улыбаясь своей неземной улыбкой.