Ланцелот. Love story

– Арсений послушно закрыл форточку и встал у рояля.

***

Репетиции продолжались. Теперь ему уже не удавалось остаться наедине с Грачевской: на каждой репетиции сидела Инна Израильевна. К тому же он репетировал сцены и с другими персонажами: Танькой Граблиной – Стасси, Толей Морденко – Бони, Кассальским – Фэрри, иногда захаживал и Алексей Иванович, несмотря на то, что у них почти не было совместных сцен – он играл Воляпюка. Иногда, во время перерывов, он отзывал Арсения в сторонку и давал довольно дельные советы, которые вроде бы противоречили тому, что говорила Грачевская. Но она бывала довольна результатом, когда Арсений использовал подсказки старого актера.

После репетиции, как правило, были спевки с дирижером Владимиром Михайловичем Зильберштейном, а потом Арсений спешил в балетный зал на урок к ассистенту балетмейстера Ниночке Удальцовой, которая показывала ему па танцевальных номеров. К тому же приходилось разучивать музыкальные номера «Чайки», репетиции которой вскоре должны были начаться. Арсений приходил в общежитие поздно вечером, в изнеможении падал на кровать и тут же засыпал. Пару раз Танька Граблина звала его на кухню поужинать вместе, но он, помня о том омлете, всегда отказывался.

Грачевская теперь ему почти не снилась. Ему вообще почти ничего не снилось, так он уставал.

***

– А что? Мне понравилось! – сказал Каляев, как-то зайдя к ним в класс. – Ты, Галя, просто молодец! Сразу видно – артисту четко были объяснены задачи. Ну, что же… Нужно определиться с днем премьеры и оркестровой репетиции.

Наконец, была пройдена и оркестровая репетиция. Арсений испугался, когда после того как он спел напряженный и драматичный финал второго акта, оркестранты застучали смычками по своим пультам, но Танька Граблина объяснила ему, что это на языке музыкантов значит «браво, молодец». Артисты, репетировавшие с ним, тоже выразили свое одобрение. После вполне доброжелательного «разбора полетов», сделанного Каляевым и Зильберштейном, к нему подошла Грачевская:

– Ну что же… Вы – молодец. Спасибо за то, что вынесли на сцену большую часть того, что мы с вами сделали на репетициях. А теперь отправляйтесь домой и проведите остаток дня спокойно. Никуда не ходите, много не разговаривайте, сосредоточьтесь. Завтра премьера, – сказала она и пошла прочь, словно боясь продолжения разговора.

Арсений хотел побежать ей вслед, но остался стоять на месте – сказалась многодневная усталость.

Он пришел домой с твердым желанием лечь в кровать и проспать до завтрашнего дня. Но его планам не дано было осуществиться. Дверь в его комнату была открыта, оттуда доносилась громкая музыка в стиле радио-шансон. В комнате за письменным столом сидел тенор Витя Пурчинский. Стол был накрыт, словно в ресторане. Белоснежная скатерть, две тарелки, приборы, посередине, между всякой снеди из дорогого супермаркета, торчали бутылка шампанского и бутылка коньяка. Судя по количеству коньяка и шампанского в бутылках, Витя только-только начал свой праздник.

– А-а-а, герой-любовник? Заходи, присоединяйся! – весело сказал Витя и протянул Арсению бокал с коньяком.

– Спасибо, не могу – завтра премьера, – вежливо отказался Арсений.

– Не хочешь уважить товарища? У меня можно сказать крах всей жизни, а у тебя – премьера!

– А что случилось-то?

– Дочь у меня родилась.

– Поздравляю… А почему же крах?

– Да мы с приятелями поехали отмечать это дело на дачу, а теща приехала и меня застукала…

– С приятелями?

– Ну, понятное дело, бабы там тоже были – мы же не святые. Теперь они с тестем готовят документы на развод.

– Ну, ты бы объяснился как-нибудь с женой…

– Да при чем тут жена! Жена тут ничего не решает. Ты что, не знаешь, кто у меня тесть?

– Нет. А кто?

– Ты что, с луны свалился? Глава Администрации Новокукуйска. Я ведь кто был? Принц! Сам Каляев меня выгнать не мог, как бы ему ни хотелось. Ролей, правда, не давал, ну и черт с ними, с ролями. Мне и так хорошо. Я два корпоратива отработал – и уже полугодовая зарплата в кармане. А теперь… Давай выпьем!

– Да не могу я! Сказал же…

– Или ты не друг мне? Не хочешь поддержать друга! Если ты не хочешь со мной выпить – так я с улицы кого-нибудь приведу, бродягу какого-нибудь… – Витька встал и направился к двери. Арсений представил себе, как в его девятиметровой комнате появляется бомж…

– Ладно, давай лучше я выпью…

– Вот это дело! Сеня! Золотой ты мой человек! – обрадовался Пурчинский и снова протянул ему бокал.

Арсений уже был готов опрокинуть в себя пахнущую дорогими клопами жидкость, когда дверь открылась и, как всегда без стука, ворвалась Танька Граблина.

– Это еще что такое? – забирая у Арсения бокал, сказала она. – Как тебе не стыдно, Пурчинский! У человека завтра премьера, а ты!

– А что я? У меня жизнь под откос идет!

– Знаем мы все! Сам виноват! Нечего было по бабам ходить, пока жена в роддоме! А ну-ка вон отсюда!

– Ну, ты, подруга, перебираешь… Это моя комната, и я имею полное право здесь быть.

– Не твоя это комната, Витя. Ты отсюда уже полгода как выписался! Так что собирай свои разносолы и вали отсюда, а то я коменданта вызову.

Коменданта, Анну Георгиевну, Витя боялся – она не раз вызывала милицию, когда он пускался в загул.

– Ладно, Татьяна Петровна… пойду к Бескудникову. Уж он-то меня поймет, – трагическим шепотом произнес Пурчинский, завязал узлом скатерть, в которой уныло звякнули тарелки с бутылками, и ушел.

– Спасибо, Тань, – виновато улыбнулся Арсений.

– Ты поосторожней с ним. У него вся эта история произошла еще неделю назад. Просто манера у него такая конкурентов перед премьерой спаивать. Тут знаешь, какие случаи бывали! – Танька многозначительно посмотрела на него. – А сейчас пойдем я тебя обедом покормлю. Ты ведь в театре ничего не ел.

– Спасибо, Таня, я не хочу, – твердо сказал Арсений и, предвосхитив уговоры, добавил. – Правда, не хочу.

– Ну, ладно. Отдыхай, – не в силах скрыть огорчения пробубнила Танька. – Только дверь закрой на ключ. Сейчас его Ленка Бескудникова выгонит – так он опять к тебе придет.

На следующий день Арсений спал до двенадцати. В половине первого встал, выпил чаю и поехал на вокзал – в четырнадцать десять должен был прибыть поезд из Санкт-Петербурга. Он даже не предполагал, что мама захочет приехать на премьеру. Она не одобряла прежде ни его выбора профессии, ни того, что после консерватории он поехал сюда, в Новокукуйск, не попытавшись найти работу в Питере. Поэтому он слегка волновался, и даже купил три чахлые гвоздички, чтобы придать встрече определенную торжественность.

Поезд пришел вовремя. Из вагонов на новокукуйский перрон высыпали питерцы. Конечно, наверное большая часть была новокукуйцами, приехавшими из командировок, но Арсению хотелось думать, что это питерцы. Ему казалось, что даже запах они привезли с собой особый, питерский… Он подбежал к нужному вагону и лицом к лицу столкнулся с матерью – видимо, она только что вышла. Они обнялись, и вдруг он увидел, что за спиной матери стоит Лариса.

– Привет… – только и смог он сказать. Потом почему-то добавил. – Какими судьбами?

– Да вот приехала со мной на твою премьеру, – ответила за нее мать.

– Понятно…

Лариса молчала. Видимо, она рассчитывала на более теплый прием.

– Ну, что ж, пойдемте, – Арсений взял чемоданчик матери, сумку Ларисы и зашагал по перрону. Мать еле поспевала за ним. Лариса плелась сзади. «Как же мне их разместить, – думал Арсений. – И что мне теперь делать с Ларисой? Зачем она приехала?». Все чувства к Ларисе, прежде, словно тяжелые увечья, не дававшие ему покоя, куда-то испарились. Ему даже жалко вдруг стало тех чувств, как жалко бывает потерянную вещь, к которой уже привык. Если бы она приехала еще месяца два назад, он был бы вне себя от счастья, а сейчас не знал, что делать.

Мать пыталась задавать ему какие-то вопросы. Он отвечал на них односложно, словно не хотел продолжать разговор. Мать тоже замолчала, словно была в чем-то виновата, словно она, а не Лариса тогда предала его, выйдя замуж за другого. Лариса тоже шла молча.

Когда они садились в маршрутку, идущую в центр города, Лариса вдруг сказала:

– А мне в другую сторону. У меня здесь тетка живет, у нее и остановлюсь. Поезжайте, я возьму такси.

– Как же так, Ларочка? – удивилась мать. – А премьера?

– На премьеру, Надежда Николаевна, я обязательно приду, там и встретимся, – сказала она и, забрав у Арсения свою сумку, пошла обратно к вокзалу.

– Я оставлю место у администратора, на твою фамилию, – только и успел он крикнуть ей вслед, как маршрутка тронулась.

– Арсюша, разве ты не рад, что Лариса приехала? – спросила его мать.

– Что ж ты мне не сказала, что она тоже приедет?

– Хотела сделать тебе сюрприз…

– А муж ее знает, что она здесь? —

– Да в том-то и дело, что разошлись они. Неделю назад мы с ней на улице случайно встретились, она мне все и рассказала. Я пригласила ее к себе. Мы чай пили с вареньем, смотрели твои детские фотографии… Вдруг она как расплачется! Что такое, спрашиваю? А она говорит: «Надежда Николаевна, какая я дура! Я ведь только его люблю…».

Арсений ничего не ответил и дальше они снова ехали молча. Когда уже подходили к общежитию, мать вдруг всполошилась:

– Знаешь, Арсюша, а ведь Ларочка мне говорила, что у нее никаких родственников нет, кроме мамы и бабушки… А тут вдруг какая-то тетка взялась. Уж не на вокзале ли она сейчас сидит?

Арсений снова никак не отреагировал на слова матери, но когда пришли в общежитие, он открыл свою комнату, сказал: «Располагайся, я сейчас», и поехал обратно на вокзал.

«Вот и отдохнул перед премьерой», – подумал Арсений снова садясь в автобус. Через полчаса он уже был на вокзале. Ни в зале ожидания, ни около билетных касс Ларисы не было. Он снова вышел на улицу и обошел здание вокзала. «Наверное, действительно, поехала к тетке», – с надеждой подумал он и снова встал на автобусную остановку. Автобуса долго не было. Он порядком замерз и решил зайти в кафе-стекляшку, где можно было взять горячего чая и успеть добежать до автобуса, когда он подойдет. Там за грязным столиком над чашкой чая плакала Лариса. Он подошел и спросил:

– Что, тетки дома не оказалось?

– Ага, – радуясь, что он сам соврал за нее, ответила она.

– Поехали.

– Да нет, я подожду… Она наверное на работе.

Арсений взял ее сумку и пошел к выходу. Ей ничего не осталось, как проследовать за ним.

Вскоре подошел автобус, который пришлось брать штурмом – слишком много было желающих после сорокаминутного ожидания на морозе забраться в теплое, пахнущее соляркой нутро.

Разумеется, первым, кто встретил их в общежитии, была Танька Граблина – ее комната находилась близко к входной двери и ничье появление в их «вороньей слободке» не могло пройти без ее участия.

– А вот и наш дебютант с питерской невестой! А мы тут с Надеждой Николаевной уже познакомились. Она на кухне, пироги печет.

– Какие еще пироги? – удивился Арсений.

– К вечеру. Или ты проставляться не собираешься?

– В смысле?

– Ты что и спиртного на вечер не купил?

– Нет.

– Ну так беги скорее в магазин, возьми четыре бутылки водки и шесть шампанского. Понял?

– Понял…

– Тогда беги. А невесту твою мы сейчас устроим, с Аннушкой я договорюсь.

Выйдя за дверь, Арсений снова должен был констатировать факт, что отдохнуть в день премьеры ему не удастся.

Когда он третий раз за сегодняшний день открыл дверь общежития, до спектакля оставалось два часа. Он зашел на кухню, выгрузил бутылки и, не поддавшись на мамины уговоры «съесть, хоть что-нибудь», пошел в театр.

В гримуборных было тихо – так рано на спектакль никто из актеров не приходил. В коридоре костюмерша Лина уныло гладила рубашки. Увидев Арсения, она встрепенулась:

– Здравствуйте, Арсений! Я вам там рубашки подкрахмалила, вы уж выберите, какая больше нравится.

Он поблагодарил и прошел к себе. На его гримировальном столике лежал маленький медвежонок, наподобие тех, кого англичане называют Teddy bear, и открытка с одним словом: УДАЧИ! Он подержал в руках медвежонка и открытку. На сердце стало тепло и в носу сентиментально защипало – от медвежонка исходил знакомый горьковатый запах ее духов. Он выглянул в коридор и спросил у Лины:

– Лин, ко мне кто-нибудь заходил?

– При мне – никто, – ответила костюмерша.

– А ты давно здесь?

– Уже с полчаса.

«Значит, она уже в театре», – сердце его забилось. Он положил медвежонка на место, а открытку, поцеловав, убрал в карман и пошел в сторону женских гримуборных. Уже подойдя к двери с табличкой «Грачевская», понял, что не осмелится зайти, и направился к сцене. Он постоял немного, глядя, как рабочие выставляют декорации, от нечего делать прошел по периметру сцены, подобрал пару гнутых гвоздей, которыми прежде был приколочен половик, где-то он слышал, что это хорошая примета и снова пошел в грмерную. В коридоре он лицом к лицу столкнулся с Грачевской.

– Здравствуйте, Галина Сергеевна.

– Здравствуйте, Арсений. Как вы? Отдохнули?

– Отдохнул – соврал Арсений. Спасибо вам за мишку.

– Нашли? А почему вы решили, что это я?

– По духам. Только у вас в театре такие духи.

– Понятно. А что это вы гвозди в руках держите?

– Так примета же… На сцене нашел.

– А вы знаете, что их обязательно надо забить?

– Нет.

– Пойдемте, я вам молоток дам, и вы обязательно их забейте.

Они дошли до ее гримуборной, она вошла туда и вынесла небольшой молоточек.

– Вот, держите. Только потом обязательно отдайте.

– Спасибо. Конечно, отдам. Верну в целости и сохранности. А вы молоток в гримуборной держите специально для того, чтобы гвозди на сцене забивать?

– Ага, – как-то по-детски сказала она.

Он снова дошел до сцены и заколотил два гвоздя. Потом нашел третий и тоже заколотил.

Подойдя к двери Грачевской, он постучался и, услышав «войдите», вошел. Она сидела у зеркала в каком-то легком воздушном халатике. На мгновение ему показалось, что это фрагмент его ночных видений. Он стоял, не в силах тронуться с места, боясь неосторожным словом или жестом спугнуть это ощущение.

– Хотите кофе? – спросила его Грачевская.

Арсению даже обидно стало, что она так вот разрушила его иллюзию.

– Вашего? Без сахара?

– Ну, почему же, найдется и сахар.

– Тогда хочу.

Она подошла к какому-то мудреному аппарату, стоявшему на соседнем никем не занятом столике, поколдовала над ним, и в воздухе разлился благородный кофейный аромат.

Она протянула Арсению маленькую чашку, другую взяла себе.

– Ну, что же вы? Берите стул и садитесь, – сказала она.

Он взял стул и сел рядом с ней за ее гримировальный столик, на котором лежали разные кисточки и прочие принадлежности для грима. Там же стоял небольшой хрустальный флакончик неправильной формы. Арсений не смог прочитать французское название, но понял, что это те самые духи, которые сводят его с ума. Он молчал, боясь испортить хрупкое блаженство тишины невпопад сказанным словом. Она тоже молчала.

– Ну, вот мы с вами и добрались до премьеры… – первой нарушила молчание Грачевская.

– Мне будет очень не хватать наших репетиций… – сказал Арсений, глядя ей в глаза.

– Ну, в репетициях у вас недостатка не будет – сейчас «Чайка» начнется. Вы еще будете мечтать об отдыхе.

Арсений хотел возразить, что ему будет не хватать именно репетиций с ней, но Грачевская почувствовав это, спросила:

– Как кофе?

– Замечательный. После такого кофе не то что Эдвина – Гамлета можно сыграть.

– Нет уж, сыграйте Эдвина – так будет лучше. По крайней мере, сегодня. Идите, готовьтесь.

Уже выйдя от Грачевской, Арсений вспомнил, вдруг, что еще не распевался. Он посмотрел на часы – оставался ровно час – и побежал на вахту брать ключи от вокального класса, потом вспомнил, что не заказал места для мамы и Ларисы и побежал к администратору. Уже начали запускать публику и он, перед тем, как зайти в администраторскую, постоял и посмотрел на своих сегодняшних зрителей.

Время летело с ужасающей быстротой. Когда он сделал все необходимые приготовления к спектаклю – распелся, загримировался и оделся – на него навалилась такая усталость, что возникло желание бросить все к черту и уйти домой. Но прозвучал третий звонок, и началась увертюра. И когда, во время выходной арии Сильвы, по трансляции раздался голос помрежа: «Арсений Гайданский, срочно на сцену, ваш выход!», он побежал на встречу к Сильве, твердо зная, что сделает все, чтобы она не уехала в Париж…

В антракте к нему зашли Бескудниковы, похвалили за первый акт и пожелали удачи во втором. Подошел Кассальский и пожурил за то, что Арсений слишком вольно ведет себя во фраке:

– Ну, как же так! Во фраке и бегом! – сокрушался Павел Петрович.

– Разве нельзя? – удивился Арсений.

– Упаси Боже! А потом, где ваши перчатки?

– Забыл взять… – виновато промямлил Арсений. Он действительно перед выходом положил перчатки на столик помрежа, а потом совсем о них забыл.

– О, времена! О, нравы! – горестно воздел руки к небу Павел Петрович и рассказал о своем профессоре князе Мумушеве, который на полчаса задержал государственный экзамен, когда выпускник, исполняющий роль Бони, забыл дома перчатки. – И побежал домой за перчатками в сорокаградусный мороз! Как миленький побежал! Так что уж не забывайте перчатки, молодой человек, и во фраке не бегайте. А так молодец!

Зашел дирижер Владимир Михайлович, попросил быть повнимательнее во втором акте, так как в первом Арсений пару раз пытался вступить раньше времени. Арсений еле-еле дождался, когда схлынет толпа визитеров, и побежал к Грачевской. Дверь в гримуборную была приоткрыта, но он все же постучал перед тем, как заглянуть.

– Все нормально? – спросил он.

– Пока все нормально, – сказала она. – А что будет дальше – вскрытие покажет.

Он хотел еще что-нибудь спросить, но прозвенел второй звонок.

– С Богом! – сказала ему Грачевская. – Пусть второй акт будет еще лучше. А теперь идите, я должна одеться, чтобы успеть вас посмотреть. Да и вам пора, вы же раньше меня выходите.

У себя в гримуборной Арсений застал Витьку Пурчинского. Он был уже «под газом».

– Ну, что же! Поздравляю!

– Да рано еще…

– Да что там рано. Уже все видно – выходишь в фавор. С самой королевой играешь! Ну что, похрюкивает?

– В смысле…

– Ну, привычка у нее такая, постанывать, когда ее обнимаешь. Я ведь, брат, тоже с ней Эдвина играл, пока тебя не взяли. Мне все известно. Я честно говоря, сначала, как услышал – думал – показалось, потом думал – она ко мне не ровно дышит, а оказалось, она со всеми партнерами так. Актриса – что с нее возьмешь!

На душе у Арсения стало так гадко, как будто ему в глотку залили ведро помоев. Ему страшно захотелось залепить оплеуху по лоснящейся Витькиной физиономии, но прозвучал третий звонок. В гримуборную вбежала вездесущая Граблина в костюме Стасси:

– Пойдем скорее, тебя все ищут, боятся спектакль начинать! – Она по-хозяйски схватила его за руку и поволокла на сцену.

Сцену и дуэт со Стасси, он играл, словно под наркозом. В ушах все еще звучал наглый жирный голос Пурчинского: «Актриса – что с нее возьмешь!». Ему даже показалось, что пару раз он невпопад ответил на Танькины реплики, но сейчас ему было все равно. Словно раненому зверю, хотелось уйти, уехать, скрыться. Выйдя за кулисы после дуэта, он сделал шаг к двери ведущей в коридор, но крепкие руки Леночки Петренко остановили его:

– Куда пошел, дебютант? Не пущу, через две минуты следующий выход. Отдыхай здесь, – распорядилась она.

Он стоял в кулисе и смотрел на Грачевскую. «Неужели, она со всеми так?» – с горечью думал он. Ему-то казалось, что только с ним она чуть слышно постанывает, словно сама сходит с ума от желания, а это оказывается, всего лишь ловкий трюк…

Он опешил от неожиданности, когда Леночка с силой вытолкнула его на сцену:

– Ну, что стоишь? Пошел!

Реплики он не услышал, растерялся и совершенно не знал что делать.

– Сильва! – как можно громче шептала за кулисами Леночка.

– Сильва! – почти кричали все актеры стоящие за кулисами.

Наконец, он собрался с силами и сам произнес:

– Сильва!

Дальше текст «приходил» сам, словно действительно рождался в его душе. Он вдруг понял, что это его история, история о нем и о ней. В каждую фразу он вкладывал горечь и боль, занозой сидевшие у него в душе после разговора с Витькой. Он заново переживал со своим героем ревность, любовь, боль утраты и радость обретения. Когда отзвучали финальные аккорды спектакля, он уже не знал: кто он – Эдвин или Арсений. Он был очень удивлен аплодисментами и количеством цветов. Как учил его Алексей Иванович, самый большой букет он вручил Грачевской, а другой – дирижеру. Еще на поклонах, Грачевская повернулась к нему и тихо сказала: «Спасибо вам большое за спектакль. Вы – молодец!». Когда окончательно закрылся занавес, начались поздравления. К нему подходили все: артисты, игравшие с ним спектакль и просто пришедшие посмотреть на него из любопытства, балерины, хористки, оркестранты. В какой-то момент толпа, окружавшая его расступилась, предоставив дорогу худруку. Каляев пожал ему руку и тоже сказал, что он молодец и что он, Каляев, не зря настоял на том, чтобы режиссер из Москвы занял его в роли Треплева. Рядом с ним оказалась Танька Граблина, которая настойчиво зашептала: «Приглашай Сан Саныча на банкет!». «Какой банкет?», – хотел спросить Арсений, но не успел, потому что Танька, видя его нерасторопность, сама пригласила Каляева от его, Арсения, имени.

Постепенно, поздравляющие разошлись и он увидел, стоящих в сторонке Ларису и маму, вытиравшую заплаканные глаза. Только сейчас, вспомнив, что мать целый день в Новокукуйске, а они даже не поговорили по-человечески, он подошел к ней, обнял и потерся щекой об ее щеку, как любил делать в детстве.