Ланцелот. Love story

– Потому что, ты никуда не поедешь!

Уж лучше бы она высвободилась из его рук, сбросила бы их! Но она просто осталась неподвижной в его объятиях, словно его руки не имели больше власти над ее телом, словно были для него неосязаемыми. Она лишь подняла на него глаза и, по-прежнему, общаясь с ним через зеркало, словно через переводчика, спокойно произнесла:

– Не говори так, Эдвин, это решено! Ведь мы же простились вчера вечером…

– Мы много раз прощались и расставались, но теперь этому конец! Я послал телеграмму родителям: «Домой не вернусь. Люблю Сильву, и никто не может разлучить меня с ней».

– Что же теперь будет? – глазах Сильвы промелькнул неподдельный страх.

– Свобода и счастье! Я буду любить ту, которую хочу любить!

– Знаешь, Эдвин, если вчера я еще раздумывала, ехать мне или оставаться, то сегодня твердо решила: еду!

– Слова… слова… холодные бездушные слова… Ты не любишь меня!

– Если бы это было так – осталась бы…

– Ну, так останься! Я не могу жить без тебя…

***

Арсений проснулся лишенный сил и опустошенный, будто то, что происходило во сне, случилось с ним на самом деле. Когда он, ошарашенный этим странным сном, попытался вспомнить какие-то подробности, все тело загудело, словно натянутая струна, и его охватило страстное желание повторить все снова. Он закрыл глаза, надеясь на продолжение сна, но только кровь стучала в висках, а спасительное забытье все не наступало. Промучившись минут пятнадцать, он набросил махровый халат, неосмотрительно оставленный тенором Пурчинским, и пошел в ванную. Ледяной водопад душа притупил желание, которое переместилось куда-то наверх, в область сердца, где ныло теперь потихоньку, как выброшенный на улицу щенок. «Неужели и вправду там находится душа?» – подумал Арсений. Из зеркала на него глядел «юноша бледный со взором горящим», каким Арсений никогда доселе не был. Черты лица заострились, глаза ввалились – ни дать, ни взять – узник концентрационного лагеря. И словно в настоящем узнике в нем вдруг проснулся зверский аппетит, ноги сами привели его на кухню, откуда доносились соблазнительные запахи – субретка Танька Граблина что-то жарила.

– Привет! – расцвела Граблина и потуже затянула поясок розового халата, за который все население «вороньей слободки» величало ее Пятачок. – Составишь компанию?

– Да нет, спасибо, я только чайник поставлю. – Арсений набрал полный чайник воды и поставил его на огонь.

Все остальные аборигены давно перешли на электрические чайники, которые держали в комнатах, он же за неимением оного, пользовался общим.

– А зря, – продолжила свое наступление соседка, – омлетик получился будь здоров! Присоединяйся, тебе сейчас нужно хорошо питаться, впереди премьера, – видя, что он колеблется, Танька буквально силой усадила его за стол и поставила перед ним тарелку с дымящимся омлетом.

Это было выше его сил. И, хотя он понимал, что Танька угощает его не просто так, а с матримониальными целями, и всегда под каким-либо предлогом отказывался, сегодня сил для сопротивления не было, голод взял свое.

На кухню стали потихоньку выползать другие жители театральной коммуналки.

– Доброго утречка! – в шелковом стеганом халате, словно барин со старинной гравюры, прошествовал к холодильнику Паша Бескудников, за ним семенила заспанная Ленка в полудетской пижамке. – Ну, мать, чем удивлять будешь? – с пафосом провинциального трагика обратился к жене Паша.

– Да чем хочешь, Паш! Хочешь – блинчиков испеку, хочешь – сырничков сварганю…

– А вот порадуй ты меня яичницей по-бескудниковски, – почесав затылок, провозгласил Павел.

– Паш, у нас только четыре яйца в холодильнике…

– Займи у соседей, – посоветовал Павел и направился в сторону освободившегося сортира, откуда вышел комик Аркадий Скверный. Он тоже заглянул на кухню:

– Всем доброе утро!

Присутствовавшие ответили и предпочли отвернуться, чтобы не расхохотаться – очень уж нелеп был Скверный в турецких туфлях a ля Маленький Мук и в допотопных трениках с вытянутыми коленками. К сожалению, смех Аркадий вызывал только у коллег, зрительный зал чаще всего при его появлении на сцене хранил молчание. Разумеется это не могло не отразиться на и без того отвратительном характере комика. Дойдя до своего столика, он резко повернулся, надеясь ухватить чью-то запоздалую улыбку, но все были целиком и полностью заняты приготовлением или поглощением пищи – никто не хотел начинать день со скандала. Он нажал клавишу электрочайника и, в ожидании начал прохаживаться по кухне: пять шагов вперед, разворот и пять шагов назад. Проходя в очередной раз мимо граблинского стола, он нервно бросил:

– А ведь вы, Танечка, мне вчера репризу сорвали!

– Да что вы такое говорите, Аркадий Сергеевич! – вспыхнула Танька.

– Сорвали, сорвали. Я же вас просил, после моей реплики про быка паузу сделать, дать зрителям досмеяться.

– Я сделала, все как вы просили. Лен, ну скажи же, ведь была пауза! – обратилась Граблина к подруге.

– Была, точно помню, что была, – механически поддержала товарку Лена, лихорадочно взбивающая яйца.

– Разве это пауза? – взвился Скверный. – Зритель и смеяться-то не успел начать!

– Да он и не собирался смеяться, ваш зритель, – резанула правду-матку Граблина.

– Я с этой хохмой всю Россию объездил, и везде смеялись!

– Когда это было? Во времена гражданской войны? Двадцать первый век на носу. Люди уже над другими вещами смеются.

– Вы слишком много на себя берете, Граблина! Вы не в праве лишать нашего зрителя простого жизнерадостного смеха!

– А я-то что – пошла на попятный Татьяна – мне Сан Саныч велел держать темпоритм…

– Ах, вот как! Все понятно! Заговор! Но учтите, что это заговор не против любимца публики Аркадия Скверного, это заговор против нашего зрителя, пришедшего на спектакль, чтобы отдохнуть от тягот трудовых будней, чтобы…

– Тань, дай взаймы три яйца! – прервала монолог Скверного Бескудникова, – а то Пашка скажет мало и велит еще блинчики испечь, тогда на репетицию точно опоздаем.

– И вы туда же! Со своим мужем председателем месткома! Жиреете! Аристократические завтраки устраиваете! Искусство – удел голодных!

– На голодный желудок много не напоешь! Это вы вышли, покривлялись и думаете, что уже Государственную премию заслужили! – взвилась Танька, гордо продефилировала к холодильнику и, достав три яйца, протянула их Бескудниковой. – Держи, Ленок.

– Да я пойду к министру культуры Новокукуйской области, к губернатору, наконец! Я напишу…

Эта сцена могла закончиться не очень красиво, если бы в кухню, зевая и почесываясь, не вышла красавица Томка Ползунова.

– Кто в ванную последний? – оглядев присутствующих спросила солнцеокая и, не получив ответа, шлепнулась на близлежащий стул – Тогда я буду.

Аркадий, замерев на полуслове, так и остался стоять в своей гневной и обличительной позе, не в силах оторвать от нее глаз. Он всегда впадал в ступор при виде Томки. Бескудникова с Граблиной переглянулись и подмигнули друг другу. Арсений тоже залюбовался Томкиными формами, подчеркнутыми тесным халатиком, обтягивающим ее, как вторая кожа. Молчание прервал вышедший из ступора Скверный.

– Не хотите ли кофе, царица Тамара? У меня эксклюзивный, бразильский – могу угостить.

– Да нет, спасибо, Аркадий Сергеевич. Я от кофе потом в туалет часто по-маленькому бегаю – на репетиции неудобно.

Татьяна с Ленкой прыснули от смеха. Томка всегда отличалась удивительной откровенностью. Наверное именно этим можно было объяснить столь долгое сидение в девках первой красавицы королевства.

– Тогда чай! – не унимался Скверный, – Томочка, заварить вам цейлонского?

– Не-а, – зевнула Томка. – От чая у меня запор.

В это время распахнулась дверь ванной комнаты и свежепомытый и чистовыбритый Бескудников огласил низкие своды коммунальной кухни зычным «Кто может сравниться с Матильдой моей?..»

– Тьфу ты! Выругался Скверный и покинул кухню.

Томка пошла в ванную, Бескудниковы сели завтракать, Арсений предложил Таньке в знак благодарности помыть посуду, и, получив отказ – видно Граблина боялась спугнуть потенциального жениха грязными тарелками, пошел собираться в театр.

Он уже завязывал шнурки на ботинках, когда в комнату, как всегда без стука – такая уж у нее была манера – вошла Танька:

– Я уже готова, пойдем, а то опоздаем.

Арсению совсем не хотелось идти в театр вместе с Граблиной, но съеденный омлет заворочался в желудке, не то чтобы обязывая, но как-то напоминая о том, что негоже обижать девушку, угостившую завтраком. Пришлось покорно ответить:

– Я сейчас.

В театр они вошли «под ручку» и, конечно же, первым делом встретили Грачевскую, которую Арсению меньше всего хотелось встретить в данную минуту. Она мило ответила на приветствие и прошла дальше в репетиционный зал, где режиссер, приехавший из Москвы, собирал их на читку нового спектакля. После вчерашней репетиции и сегодняшнего предутреннего сновидения Арсению показалось странным, что Грачевская так сдержанно поздоровалась с ним. Повинуясь завладевшему им чувству, он рванул за ней в репзал, совсем забыв, что на его руке до сих пор каким-то странным довеском болтается Танька.

– Ты куда? А раздеться?

– Да… – остановился Арсений. – Совсем забыл.

– Вот как артисты бросаются в новую работу, – послышался сзади насмешливый комментарий Павла Петровича Кассальского. – Как в омут.

– Когда-то и мы с тобой, Паша, рвали постромки, а сейчас… – заметил Алексей Иванович Корнеев.

– А что? Я и сейчас рву постромки. Разве не видно? – продолжая свой размеренный шаг ответил Кассальский. – Просто ноги уже так быстро не идут.

Арсений с Татьяной прошли в гардероб, надеясь, избежать долгих бесед с Клавдией Андреевной, бывшей примой-балериной, которая последние двадцать лет сидела в гардеробе и, разумеется, скучала. Но сейчас Клавдия Андреевна слушала какую-то передачу по радио и, не желая упустить что-то важное, лишь кивнула в ответ на «здрастье» молодых актеров.

Арсений стащил с себя куртку, сунул в рукав шапку и шарф и подошел к зеркалу, чтобы причесаться.

– А помочь мне снять пальто? – раздался сзади недовольный граблинский голос.

Оказалось, что все это время Танька прела в пальто и ждала, когда он поможет ей раздеться. «Ну, я попал!» – пронеслось в голове Арсения. Он уже сделал шаг по направлению к Таньке, но вовремя остановился и пробормотав: «Ты уж как-нибудь сама, я побегу», – выбежал из гардероба.

Войдя в репетиционный зал, он предусмотрительно сел между Кассальским и Корнеевым, чтобы рядом с ним не влезла Граблина. «Вот хватка – как у акулы. Дорого мне обходится утренний омлет», – все еще никак не мог опомниться Арсений. Только тут он заметил, что прямо перед ним сидит Грачевская. Ее коротко стриженный затылок открывал шею и Арсению вдруг страшно захотелось дотронуться, прижаться к ней губами. Сердце опять заныло брошенным щенком.

Началась читка. Молодой небритый режиссер из Москвы сначала рассказал о новом мюзикле «Чайка» местного композитора Пирожкова, мировая премьера которого должна была состояться здесь в этом театре через два месяца, а потом читал пьесу и неприятным тенорком пел музыкальные номера.

Арсений когда-то видел «Чайку» в Александринке, куда его привела мать, озабоченная культурным развитием сына. Но от того спектакля в памяти не осталось ничего, кроме откровенной скуки и бутербродов с копченой колбасой в театральном буфете.

Да и сейчас он никак не мог сосредоточиться на сюжете: то вспоминал сегодняшний сон, воскрешая в памяти самые интересные подробности, то просто глядел на хрупкие плечи и обнаженную шею Грачевской и думал о том, как бы она отреагировала, если бы он вдруг поцеловал ее – приняла бы поцелуй, ответила, или оттолкнула?

Арсений даже не заметил, когда окончилась читка, и московский режиссер стал беседовать с актерами о пьесе и характере персонажей, так как они их себе представляют. Неожиданно очередь дошла и до Арсения:

– Вот вы, молодой человек, как будущий исполнитель роли Треплева, можете сказать, о чем эта пьеса?

Вопрос застал Арсения врасплох. Он чувствовал, что все на него смотрят и ждут, когда он, наконец-то, что-нибудь скажет, и от этого соображал еще хуже. Будучи совершенно «не в теме», он где-то слышал, что все пьесы в той или иной степени написаны о любви.

– О любви, – брякнул он и, поймав взгляд обернувшейся на него Грачевской, добавил, – О невозможной любви.

– Правильно, молодой человек! – просиял московский режиссер, – Вижу, мы с вами сработаемся.

Алексей Иванович легонько шлепнул его по плечу и шепнул: «Браво, Сеня! Браво! Так держать, набирай очки, пусть москвичи знают, что мы тоже не лыком шиты!», а Бескудников важно пожал руку, словно выразил благодарность от месткома. Арсению было непонятно, что же такого мудрого он сказал, что произвел такой фурор, и в то же время было интересно, как Грачевская оценила его «выступление».

Где-то в половине третьего их отпустили, и Арсений пошел в буфет, надеясь успеть перекусить до следующей репетиции. Отсутствием аппетита Арсений не отличался, набрав полный поднос: салат, первое, второе и компот, сел за свободный столик, несмотря на то, что Граблина, успевшая занять «почетное» место напротив телевизора, усердно зазывала его к себе. «Нет уж, – подумал Арсений. – Хватит с меня омлета». Он уже начал хлебать суп, когда в буфет вошла Грачевская. Взяв без очереди чашку кофе, она тщетно искала свободный столик. Увидев, что Арсений сидит один, подошла:

– Приятного аппетита, Арсений. У вас тут свободно?

В ответ, он с набитым ртом пробурчал что-то вроде «Да, конечно», и она села. Арсений стал судорожно вспоминать правила этикета: убрал локти со стола, и попытался есть борщ беззвучно, как того требовали правила. Казавшимся до этой минуты аппетитным борщ, сразу стал безвкусным. Грачевская же не обращала на него никакого внимания. Она достала блокнотик и что-то записывала, изредка прихлебывая кофе. Арсений с тоской подумал, что отбивную тоже придется есть «по правилам», и отправился за ножом. Когда он снова сел за стол, она подняла голову от блокнота и спросила:

– Ну, Арсений, как вам новый мюзикл?

– А вам? – машинально спросил Арсений, не знавший, что сказать.

– За такую роль, как Аркадина, можно простить и не очень выразительную музыку композитора Пирожкова. Правда, когда мы с Сан Санычем слушали ее в первый раз, она мне еще меньше понравилась. Кто знает, может быть, к премьере полюбится.

– А вы разве не Заречную играть будете?

– Не смешите меня, Арсений! Заречную я с удовольствием сыграла бы лет пятнадцать-двадцать назад, но тогда такого мюзикла не было. А сейчас… «Это невозможно!» – пропела она. – А вам повезло – роль пришла вовремя, – она посмотрела на часы. – Ну, теперь, вернемся к нашим баранам – через десять минут жду вас в репзале.

Она встала и между столиками пошла к выходу. Арсений заметил, что практически все трапезничавшие и стоящие в очереди проводили ее взглядом.

– А хороша наша королева, хороша! – громко сказал Кассальский.

– Да-а-а уж! Сзади пионерка, а спереди-то все равно пенсионерка. Возраст не скроешь. В такие годы нужно уже не за фигурой следить, а за лицом, чтобы не обвисло, – ревниво заметила комическая старуха Анчуткина, – а то не жрет ничего, качается как былинка на ветру, и голос качает. На прошлом спектакле…

Что было на прошлом спектакле, Арсений так и не услышал, потому что Анчуткина перешла на шепот и долго еще что-то в лицах рассказывала молодым актрисам, сидящим рядом с ней. Есть Арсению совсем расхотелось. Он сидел и разглядывал чашку, оставленную Грачевской, там оставалось еще немного кофе, взял ее, как свою и отхлебнул немного – рот обожгло непривычной горечью, кофе был крепкий и без сахара. «Как она пьет такую гадость? И зачем?» – пронеслось в голове.

Когда он вошел в репзал, Грачевская сидела в одиночестве.

– Я отпустила Инну Израильевну, – пояснила она, словно извинилась. – Нам все равно нужно работать над сценой второго акта, а ей опять внука из садика забирать. Для начала давайте прочитаем текст.

Арсений послушно достал довольно помятую уже пьесу и стал читать:

– Сильва!

– Графиня Канислау, – подала свою реплику Грачевская.

– Зачем вы приехали в мой дом?

– Стоп! Как вы думаете, почему он задает этот вопрос?

– Чтобы узнать, зачем она приехала…

– У вас есть любимая девушка?

– Нет… не знаю… – замялся Арсений.

– Да не смущайтесь вы так, ведь мы с вами товарищи, коллеги… Мне это нужно, чтобы объяснить вам. Ну вот сегодня вы так замечательно шли в театр под ручку с Танечкой Граблиной. Предположим у вас роман…

– Да нет у нас никакого романа! – испугался он.

– Я же сказала «предположим». Вы уехали на гастроли, пишете ей письма – не отвечает, звоните – не берет трубку. Вдруг, появляется в городе, где вы гастролируете, приходит к вам за кулисы с вашим лучшим другом. Вы радостно бросаетесь к ней, говорите: «Танечка!», а она отвечает: «Для вас Татьяна Петровна», – и добавляет ко всему этому в придачу фамилии вашего лучшего друга. И что бы вы при этом спросили?

– Какого черта она тогда приехала?

– Совершенно верно! Только в высшем обществе, к которому принадлежал Эдвин, так не выражались. Наоборот, он становится с ней предельно вежлив, словно с посторонним человеком. В общем «иду на вы», поняли? Давайте дальше… Чтобы поздравить ваше сиятельство и посмотреть на вашу очаровательную невесту, с которой вы были помолвлены еще до того, как почтили меня этим мнимым венчанием за кулисами…

Арсений смотрел на ее губы и вспоминал сегодняшний сон. Черт, если бы можно было поцеловать ее сейчас…

– Арсений, ваша реплика! О чем вы задумались?

– Почему вы пьете кофе без сахара? – вдруг спросил он, как будто действительно долго мучился этим вопросом.

– Мне так нравится… А разве это имеет какое-то отношение к этой сцене?

– Нет, не имеет… Но ведь невкусно?

– Мне – вкусно. А откуда вы знаете, что я пью кофе без сахара?

– Попробовал из вашей чашки, когда вы ушли.

– Понятно… Давайте дальше.

– Мнимым венчанием?

– Когда вы уехали, мы все очень долго смеялись…

– А тот брачный контракт, который мы подписали, тоже был шуткой?

– Разумеется, а чем же еще?

– И вы вышли замуж за Бони по доброй воле?

– Стоп! Какая у вас здесь задача?

– Понять, что же произошло… Узнать, любит она меня еще или нет.

– Правильно! А теперь я объясню вам мизансцену. Первый раз на балу вы увидели ее при большом скоплении народа – никакой возможности выяснить отношения. Вы уводите Бони и пытаетесь узнать все у него. Он – не мычит, не телится… Появляется Сильва, Бони убегает. Вы остаетесь один на один. Она тоже уходит от прямого ответа. Она ведь ни разу ничего не подтвердила, отвечая то вопросом на вопрос, то как-то по-другому «обходя острые углы». Она все время пытается уйти от ответа. Ваша задача «расставить все точки над и», и не дать ей уйти, не ответив на ваши вопросы. Понятно?

– Понятно.

– Давайте дальше.

Он никак не мог сосредоточиться, воспоминания о сегодняшнем сне рождали болезненно-острое желание. «Интересно, что будет, если я ее сейчас поцелую? – вдруг подумал он. – Даст по морде? Пожалуется Каляеву? Выгонит из театра?»

– Вы спите, что ли? – вывел его из раздумий вопрос Грачевской. – Давайте встанем и пройдем сцену «ногами», а то вы совсем уснете. Вот та стена – зрительный зал. Бони уходит в левую кулису. Я пытаюсь, уйти за ним, вы меня останавливаете. Можете положить текст на стол. Сыграем, как этюд.

Он послушно встал, проводил взглядом «уходящего Бони» и, не дав Грачевской пройти мимо него, обнял и приник к ее губам. Она попыталась оттолкнуть его, но он только крепче сжал руки, и она, словно покорившись, перестала сопротивляться.

– Сильва… – прошептал он, не в силах дух перевести от бури эмоций, царившей в его душе.

– Графиня Канислау, – сказала она, посмотрев на него столь насмешливо, что руки Арсения сами разомкнулись, выпустив ее, как человек от сильного потрясения выпускает из рук чашку или какой-либо другой предмет, с которым до этого вовсе не собирался расстаться.

– Зачем же вы приехали сюда? – машинально спросил Арсений, хотя про себя думал: «Какого же черта ты не сопротивлялась, если для тебя это только «игра в театр»?

– Чтобы поздравить ваше сиятельство и посмотреть на вашу очаровательную невесту, с которой вы были помолвлены еще до того, как почтили меня этим мнимым венчанием за кулисами… Вы прекрасно смотрелись сегодня утром под ручку с Танечкой Граблиной.

Арсения прошиб холодный пот:

– Но это же не по тексту!

– Но мы же играем этюд. Продолжаем дальше.

– Но при чем здесь Граблина?

– А при чем здесь поцелуй? Импровизация – есть импровизация. Вас зацепило? Это хорошо, пойдемте дальше.

– Но у меня нет ничего с Граблиной!

– А разве я говорила что-нибудь о вас с Граблиной? Ну, пусть будет не Граблина, пусть Тамара Ползунова… Да кто угодно! У Эдвина ведь тоже нет романа со Стаси, они просто помолвлены. Поэтому в данной ситуации это не имеет никакого значения. Давайте дальше

– Мнимым венчанием? – послушно продолжил сцену ошарашенный Арсений.

– Вот! Вот! Вы поймали! Запомните это пожалуйста!

– Что запомнить?

– Это ощущение. Не знаю, что именно вы чувствуете в этот момент, но со стороны кажется, что вы в конец запутались и медленно сходите с ума. Продолжаем. Разумеется, когда вы уехали, мы все очень долго смеялись!

– А тот брачный контракт тоже шутка?

– Разумеется, а что же еще?

– И вы вышли замуж за Бони по доброй воле?

– О, Бони… Бони лучший муж в мире, Бони боготворит меня.

– И вы его любите?

Она резко повернулась к нему и, словно наотмашь ударила:

– Сильва Вареску никогда бы не вышла замуж за человека, которого не любит.

Арсений почувствовал себя так, словно его публично высекли на городской площади. Захотелось уйти, скрыться, чтобы не видеть больше этой женщины, не слышать ее насмешливый голос никогда, никогда.

– В таком случае, мне больше нечего вам сказать, – произнес он свой текст и стремительно пошел к двери.

– Эдвин! – крик прорезал пространство, словно пуля или стрела пронзили ее тело.

Он резко повернулся. Он ждал, что она скажет теперь о том, что любит только его, что все, что говорила до этого, было неправдой… Но она совершенно спокойно и дерзко смотрела ему в глаза:

– Простите. Ваше сиятельство, а когда же вы последуете моему примеру? Когда же, наконец, состоится ваше настоящее бракосочетание?

Он никогда не бил женщин, ни разу в жизни… Но сейчас ему вдруг до боли захотелось ударить ее.

– Как можно скорее. Ведь когда любишь и любим с нетерпением ждешь той минуты, когда сможешь назвать ее своею.

– О, мне понятно нетерпение вашего сиятельства! – так же резко отпарировала она его «удар».

– Сегодня же будет объявлено о нашей помолвке!

– Поздравляю! – сказала она и пошла прочь.

Он бросил ей в след, словно «контрольный выстрел»:

– Надеюсь, что мы, как и прежде, останемся друзьями?

– Друзьями?!

Она повернулась к нему и сделала шаг навстречу, словно кошка, готовая прыгнуть и вцепиться прямо в лицо. Но что-то дрогнуло в ней, будто она передумала:

– А почему бы и нет… – она стремительно пошла к выходу из класса, и он снова преградил ей путь, ибо понимал, что если она теперь уйдет, то навсегда.

– А тот вечер в варьете, только сон?

– Только сон, – эхом ответила она.

– Но самый дивный сон в моей жизни… Ты, когда-нибудь вспоминаешь его?

– Очень часто… – прошептала она.

Он стал целовать ее затылок, шею, поначалу она не сопротивлялась, но тут он добрался до губ…

– Так нельзя, Арсений… – сказала она, когда ей, наконец, удалось выскользнуть из его объятий. – Сцена не терпит натурализма. Разве вам не объясняли это на уроках сценического движения?

– У нас в консерватории не было этого предмета.

Она поправила прическу и сказала:

– Ну, что же… Со сценой мы разобрались. Пора перейти к музыкальному номеру.

– Но ведь вы отпустили Инну Израильевну… – с надеждой напомнил Арсений.

– Ничего. Я сейчас зайду в режиссерское управление и попрошу дать нам кого-нибудь из дежурных концертмейстеров, – сказала она и вышла из класса.

Арсений отошел к окну, открыл форточку и с наслаждением стал вдыхать морозный воздух, слегка приправленный дымом многочисленных заводов Новокукуйска. Про себя он молил небеса о том, чтобы свободных концертмейстеров сейчас в театре не оказалось. Но небеса, то ли его не услышали, то ли посчитали это излишним. Поэтому, через несколько минут Грачевская вернулась вместе с Верочкой, концертмейстером балета.

– Что вы делаете, Арсений? – сказала она, увидев, что он стоит у открытой форточки. – Простудитесь!