Метро 2033: Они не те, кем кажутся

Вялые размышления грубо прервал прилетевший мне в челюсть кулак.

– Твою ж мать, Егор! Заканчивай! У нас совсем нет времени, поднимайся! – Саша рванул меня за плечи, заставляя сесть на шаткой армейской раскладушке.

Ветхая ткань закряхтела и разорвалась с громким хлопком, вывалив меня на ледяной пол. Черт, давно хотел поменять эту пародию на кровать, да все руки не доходили. Теперь вот есть веский повод.

– Чего ты разорался, Утес, подождут выпивка и бабы, – похихикивая, проговорил я, пытаясь выбраться из ловушки скрутившейся простыни. – Сам же говорил, что у меня будет время выспаться. Если злишься за то, что тащить меня до дома пришлось, так извиняй. Не рассчитал силы. Сморило.

Бешеный вихрь, носившийся по двум квадратным метрам жилплощади, вдруг остановился и уставился на меня обалделыми глазами.

– Ты вообще в своем уме?

– Более чем, – поднявшись наконец с пола, я перешагнул каркас раскладушки, потянулся. – Господи, какой же кайф – выспаться. Я как будто еще раз родился.

– Выспаться? – напарник вдруг истерически засмеялся. – Хочешь сказать, что ты все это время спал?

– Ну да, а что не так-то? Ты же сам меня отправлял…

– Двое суток?

– В смысле? – Что-то явно было не так, или я чего-то не понимал. Либо Саня меня разыгрывает, либо…

– В смысле, где ты был двое суток, Егор?! – он перешел на крик. Но тут же осекся и, быстро выглянув из палатки, поплотнее задернул брезент.

– Саня, я не понимаю, о чем ты. Я спал. Тут, у себя дома.

Утесов опустил голову и снова засмеялся. На этот раз тихо и как-то обреченно.

– Спал у себя дома? – болванчиком он повторил за мной.

Потом подошел ко мне и схватил за плечи, заглядывая в глаза.

– Егорка… Где мы, по-твоему, сейчас?

– Ты сам-то с мозгами дружишь? – прошипел я, скидывая его руки. – Я уже говорил. У меня дома, на станции Красные Ворота, в моей палатке с этой долбаной раскладушкой, поменять которую у меня руки никак не доходили!

– Выгляни из палатки, – прошептал Саша, отводя глаза.

Бормоча себе под нос всевозможные нелестные пожелания шутнику-напарнику, я обошел его и отодвинул край брезентовой ширмы. Мне в лицо ударил свет ламп. Слишком яркий для нашей коммунистической красной ветки. Такое освещение могла позволить себе только…

– Мы на Ганзе, Егор. На Серпуховской радиальной.

В это же мгновение рядом со мной, будто из воздуха, материализовались двое крупных парней в форме. Распахнув дверь палатки, они схватили меня за руки.

– Старший сержант Егор Соловьев?

– Дда, – пробормотал я, вглядываясь в фигуру напарника, прикрытого темнотой палатки.

Саша все так же стоял, опустив голову. Его осунувшиеся плечи мелко подрагивали.

– Вы арестованы по подозрению в убийстве.

* * *

Раз-два-три-четыре, поворот, раз-два, поворот, раз-два-три-четыре, поворот, раз-два. Крохотный пенал размером три на полтора метра. Три бетонные стены и решетка, в дальнем углу в полу нужник. Ничего лишнего – обезьянник и не должен отличаться удобством.

От уважаемого следователя до главного подозреваемого в серийных убийствах за два дня. Как так могло получиться? Где я оступился? А главное, что со мной происходит? Простые вопросы без ответов. Они будоражат мозг, заставляя тело метаться в клетке по кругу. Четыре шага, поворот.

«– Егор, я тебе верю! – шептал Санька, с опаской оглядываясь на дежурного. – Быть не может, чтобы это был ты! Но… Улики и… Чтобы подготовить доказательную базу, мне необходимо знать, где ты все это время был и что делал. Мне-то ты можешь рассказать!

– Я спал, Саш, просто спал, – мне уже надоело в десятый раз отвечать на один и тот же вопрос. – Последнее, что помню: мы добрались до берлоги того мужичка, ты выломал дверь. И все, провал.

Он смотрит на меня, а в глазах я читаю недоверие и какую-то детскую обиду. Я его даже понимаю – у нас никогда не было тайн друг от друга, а теперь ему кажется, будто я что-то недоговариваю или вообще обманываю.

– Ты понимаешь, три человека – твои соседи и продавщица из палатки с книгами – утверждают, что видели тебя. Спустя четыре часа, как я тебя притащил домой, ты покинул палатку. Нам удалось проследить твой путь до перегона от Кузнецкого Моста к Китай-городу. А дальше ты будто сквозь землю провалился! Спустя почти сутки ты, как по волшебству, материализовался на Серпуховской. Снял номер на постоялом дворе и больше из него не выходил. В нем я тебя и нашел.

– Может, они видели не меня?

– Ага, и не тебя взяли на Серпуховской, и я сейчас не с тобой разговариваю! – Он злится. Злится и нервничает. Пол перед моей камерой уже сплошь усыпан окурками.

– Не знаю. Ну, может, я и страдаю лунатизмом, хотя раньше такого не было. Но странным мне кажется не это… Вопрос в том, почему вдруг обвинили меня?

Он опустил голову и оттолкнулся от решетки камеры.

– Пропала еще одна девушка. Как раз в эти два дня.

– И что с того?

– По показаниям свидетелей последним, кто с ней разговаривал… был ты, Егор.

Саша ненадолго замолчал, кусая губы. Будто решая, говорить мне или нет. Тогда я понял, что не хочу слышать то, что он может мне сказать. Понял, что не хочу слышать свой приговор.

– И знаешь… – он все-таки решился. – Это… Это не первый раз, когда, как ты говоришь, ходил во сне.

Наверно, я должен был испугаться? Занервничать, начать кричать. Но вот что странно, в тот момент я ничего не почувствовал. Совсем ничего. Будто заранее знал, что скажет Утесов. Имя пропавшей девушки также не вызвало у меня никаких эмоций. Анна Доброва. Официантка Анечка из закусочной на Красных Воротах. Нас сложно было назвать друзьями, скорее просто знакомые. Хотя я и был завсегдатаем ее забегаловки, мы ни разу даже толком не поговорили. Просто «здравствуйте – до свидания» и пара-тройка дежурных фраз о самочувствии и настроении.

Все, что мне о ней известно, – самая обычная девушка из самой типичной рабоче-крестьянской семьи. Важно другое – она большевичка. И вторая жертва с нашей ветки. А для внешнего мира данное происшествие означает, что в нашем коммунистическом обществе, в нашем идеальном мире не все так спокойно. Это может и, скорее всего, подорвет авторитет красной ветки на политической арене. И в частности, позицию Москвина, чего партия не может допустить ни под каким предлогом. В данной ситуации только один выход – как можно скорее закрыть дело, тем самым прекратив распространение нелицеприятной информации. Им нужен виновный. И, как ни тяжело это признавать, я сейчас на эту роль, как никто другой.

Остановившись, я оперся спиной о влажную бетонную стену и с тихим стоном сполз по ней на пол. Я подхожу. Значит ли это, что я признаю себя виновным? Если факты, озвученные Утесом, – правда, то я вполне могу оказаться убийцей. Но ведь… Я не помню. Я не помню! Если подумать, то на время исчезновения всех без исключения девушек у меня нет алиби! Точнее, есть, но… Именно перед сообщением о первой жертве я начал видеть сны с участием Широ. Что, если эти сны и есть способ моего мозга скрыть выброс негатива из бессознательного? Что, если сейчас мое поведение – стандартная тактика серийного убийцы, разум которого прячется за маской нормальности?

Я сжал руками голову, будто надеясь, что применение физической силы поможет сложить осколки мыслей. Вместо этого я начал отчетливо ощущать, что мой мир и все, во что я верил, начинает разрушаться. Еще немного, и обломки заживо погребут меня.

«Достаточно лишь легонько вас толкнуть, и вы разлетитесь осколками, как фарфоровые куклы…»

Ты была права, Широ. Только вот если ты – лишь плод моего обезумевшего разума, почему при этих словах я видел в твоих глазах боль и сожаление? И ни намека на удовлетворение от очередного похищения. Ведь если ты – моя защита от реальности, ты бы не плакала, верно?

«Люди крайне редко являются теми, кем кажутся на первый взгляд…»

Этим ты пыталась сказать, что я обманывал сам себя? Или же… Или же…

Я резко поднял голову, слегка стукнувшись о стену. Сложил вместе ладони и прижал их к губам, будто в молитве. Прислушался к тихому шипению собственного дрожащего дыхания. Я задаю столько вопросов, что сам начинаю путаться, что помню на самом деле, а что – игра моего взбудораженного воображения. А ведь сейчас самый главный вопрос – в чем я могу быть уверен стопроцентно? Если подумать, ответ прост: я уверен, что никогда не испытывал даже тени удовлетворения от вида растерзанных жертв Чешира. И в том, что типаж его девушек меня не привлекает. Я ведь даже сказку эту, про Алису, помню крайне смутно. Думай.

Любые неточные, косвенные улики могут быть рассмотрены с разных точек зрения. И если принять за константу неверные единицы, то вывод может стать фатально ошибочным. Свидетели говорят, что видели, как я уходил в туннель после разговора с Аней. Но о том, что она пошла со мной, речи не шло. Значит, имелся промежуток времени между моим уходом и ее исчезновением. Повторно меня на станции не видели. Либо я не возвращался, что противоречит моей причастности к личности Чешира, либо на обратном пути я использовал вентиляционные шахты и технические туннели. И тут-то первая нестыковка. Мало того, что я никогда не интересовался подобными тонкостями строения метро, я в принципе страдаю топографическим кретинизмом! Будучи одним из немногих жителей подземки, что до сих пор носят с собой в кармане карту веток, по неизвестному маршруту я всегда путешествую в сопровождении Утесова. Так может ли мое второе я, мой внутренний Чешир, быть настолько осведомленнее меня? Даже при раздвоении личности подселенец и хозяин пользуются одним разумом, одним мозгом. Второй может быть глупее, но неожиданно стать гением? Вряд ли.

Есть одно но. Все эти выводы – голословны. Ни один судья не станет их слушать. В отличие от показаний свидетелей. Однако…

Сформировавшаяся наконец мысль настолько поразила меня своей простотой, что я вновь поднялся и принялся бодро мерить шагами камеру. Судья больше поверит словам свидетелей, чем моим. Но ведь есть один человек, который меня не подозревал! Водитель дрезины, Панкратыч! Если расспросить его подробнее, вполне вероятно, что он…

– Пошел вон! – голос дежурного так и сочился омерзением и недовольством. Интересно, что заставило этого молчуна выть едва не белугой?

В ответ раздалось слабое бормотание, следом хлопок удара на пару с коротким всхлипом. Что-то зазвенело по полу, будто рассыпали мелкие монетки. Тут мое любопытство взяло верх, и я прижался щекой к ледяным прутьям решетки, пытаясь разглядеть, что творится в коридоре. Света сорокаваттной лампы едва хватило, чтоб рассмотреть ползающую в ногах у дежурного фигуру в балахоне – солдатик замахнулся и пнул ее куда-то в район живота. Вновь раздался обиженный скулеж. Сплюнув, дежурный развернулся и, тихо матерясь, поспешил на станцию.

Как только стук армейских сапог стих, фигура довольно резво поднялась с пола и поплыла ко мне. Надетый на ней балахон, со стороны напоминающий плащ-палатку, шелестел по полу с каким-то странным железным звуком. Когда же фигура прошла под лампой, я узнал в ней того самого мужичка, в нору к которому мы с Утесом наведывались два дня назад.

– П…п…привет! – радостно пробормотал он, улыбаясь мне окровавленными губами.

– Привет, – обалдело ответил я.

Уж кого-кого, а его я здесь встретить точно не ожидал. С нарастающим удивлением я наблюдал, как мужичок деловито осматривал петли, на которых держалась дверь решетки. Кивнув своим мыслям, он вытер рукавом сочащуюся из разбитой губы кровь и, откинув полу балахона, начал деловито отвязывать от ноги ломик. Самый банальный стальной лом. При этом ослепительно улыбаясь.

Пока я мысленно пытался собрать челюсть, отвалившуюся куда-то в район мифического Метро-2, это чудо начало примеряться инструментом под дверь камеры.

– От… тойди.

– Что ты собрался делать? – ошарашенно пробормотал я, отходя, тем не менее, от решетки на пару шагов.

– М… митя вып… пустит тебя.

Все так же продолжая улыбаться, мужичок картинно поплевал на ладони и, тихо ухнув, налег на лом. Спустя мгновение дверь с металлическим стоном вышла из заскрипевших петель и повисла на замке. Развернув ее, Митя накинул на меня похожий на свой поношенный, пропахший застарелым потом балахон и схватил за руку.

– П… пойдем. Б… быстрее. Б… было г… громко!

Крайняя степень удивления не позволила мне сопротивляться, и я послушно потопал за тянувшим меня прочь из камеры мужичком. У выхода на станцию Митя натянул мне на голову капюшон и шепнул:

– П… пригнись.

Мы медленно, чуть скрючившись, шли по перрону, и никто не пытался остановить. Поток людей, спешащих по своим делам, обтекал нас, как река порог. Все, кто мимолетом задевал взглядом, тут же брезгливо отворачивались. Вот мимо меня пробежал дежурный. Я ждал, когда кто-нибудь закричит, когда меня поймают и вновь вернут в камеру. Честно признаться, я даже надеялся на это. Но мгновения шли, выход со станции был уже совсем близко, а никто нас так и не окликнул. Где-то в глубине души я даже почувствовал непонятную обиду на всех этих людей. Вот он, тот самый принцип невмешательства в действии. Конечно, сейчас он играл мне на руку, но… Но!

И лишь когда отблески станции скрылись за туннельным поворотом, я позволил себе скинуть вонючий капюшон и остановиться.

– Как ты смог меня освободить?

Митя опять схватил меня за руку и потянул вперед.

– П…пойдем. Надо сп… пешить!

Я вырвал руку и, схватив его за плечи, тряхнул.

– Как?

Всхлипнув, он с ужасом посмотрел на меня и тут же отвел взгляд, уставившись в стену. Господи, да что я творю… Он же как ребенок! Отпустив его, я глубоко вздохнул и постарался говорить как можно мягче:

– Послушай, я не хотел тебя напугать. Просто я не понимаю, как ты смог открыть эту чертову решетку.

Сжав дрожащие руки в замок, он втянул голову в плечи и исподлобья посмотрел на меня. Жалобно улыбнувшись, вновь опустил взгляд.

– В… все д… думают, М… митя г… глупый. А М… митя не г… глупый, он д… долго д… думает.

Шмыгнув носом, он вытер рукавом капельку крови с губ и немного удивленно уставился на свои вымазанные в ржавчине ладони.

– А М… митя з… знал. П… петли с… слабые. Ш… штыри к… коротк… кие. Ч… чуть п… п… приподнять, и д… дверь св… свалится.

– Как ты догадался?

– М… митя у… умный!

Схватив за руку, он вновь потащил меня вперед по туннелю. То, что Митя оказался на той же станции, неудивительно, здесь у нас и следственный изолятор, и комната для допросов. Вопрос, подсознательно мучивший меня, теперь нашел ответ. Почему партия обвинила меня, хотя им всего-то нужен был козел отпущения, и бомж подходил бы по всем параметрам больше, чем следователь. Видимо, они допросили Митю и пришли к выводу, что он не мог быть убийцей. Хотя для этого и не нужно было тащить его на станцию, достаточно увидеть его жилище.

По привычке считая шпалы, я тихо пробормотал:

– Кто же надоумил тебя освободить незнакомца?

Спросил я скорее себя, просто озвучил мысль. Но, как оказалось, со слухом, в отличие от головы, у него все в полном порядке.

– Она.

– Она?

– Да, – свободной рукой он оттянул себе вбок правый глаз, сделав его похожим на щелочку. – Она.

* * *

Вопреки всем ожиданиям и опасениям, путь наш пролегал не через станции. В том же перегоне мы свернули в неизвестную мне ранее сбойку, где за ржавым металлическим шкафом незаметно притаился узенький проход куда-то за основную стену туннеля. Все так же держа за руку, будто опасаясь, что в противном случае я испарюсь в воздухе, Митя тащил меня темными проходами, больше напоминающими крысиные лазы. Не раз и не два нам приходилось втягивать животы чуть ли не к позвоночнику или же ползти на корточках, прижимая головы к самым коленям. Впервые в жизни отдавшись на волю случая, я неожиданно почувствовал какую-то странную опустошенность и безразличие. Будто меня досуха выпили, оставив лишь хрупкую кожаную оболочку на каркасе из трухлявых костей. Мне казалось, что в темноте этих переходов и шахт весь мой запал, все иррациональные надежды оправдаться растворились, и уже второй раз за последние несколько дней я начал подозревать, что схожу с ума. Только на этот раз мое безумие не было полно бодрящей ярости, оно отдавало вяжущим привкусом непонимания и смертельной обиды.

Пожалуй, я бы даже смирился с ним, если бы Широ была моим личным призраком. Моей выдумкой, моей сладкой фантазией, которой разум прикрывался от колючей реальности. Однако когда я услышал о ее причастности к моему волшебному освобождению, я почувствовал себя маленьким эгоистичным ребенком, которого заставили поделиться любимой игрушкой, не спросив его. Мне захотелось вцепиться в глотку странному человечку Мите за то, что он посмел осквернить ее чистоту своими мерзкими, смердящими ладонями. Захотелось ввергнуть его в тягучую темноту этих влажных бетонных кишок, дабы он больше никогда не смог дотянуться до теплого света Широ. Моей Широ! Уничтожить его, а потом упасть рядом, забиться в дальний угол и рыдать об утраченной мечте.

Но я был слаб. Всегда был слаб. Всегда был всего лишь очередной безвольной свиньей с призрачными мыслями о свободе. И потому просто испугался столь явных желаний. Затолкал просящиеся на язык слова глубже в собственную глотку, сосредоточенно дыша носом, дабы они не вырвались наружу с потоком желудочного сока. Стараясь отвлечься, считал повороты и переходы, но, сбившись на третьем десятке, просто закрыл глаза, позволяя вести себя куда угодно. Хотя бы и на заклание.

– П… п… пооочти п… пришли! – бодрый голос наконец вырвал мое сознание из добровольного процесса самоуничтожения.

После очередного поворота в ноздри впился сладковатый запах гниения. Слух же начал улавливать недовольное жужжание растревоженного улья. Впереди ощущалось скопление неизвестных зловонных существ – мерзких, общающихся на карикатурном подобии языка. Он резал уши гортанностью и сочащейся злобой. Идти к ним, покидая ласковые объятия тьмы, было последним, что мне когда-либо могло захотеться. Но тщедушный на первый взгляд Митя, будто собака, почуявшая долгожданную награду, тянул меня вперед с удвоенной силой, не переставая бормотать себе под нос что-то неразборчивое. Всего пара десятков шагов, застонавшая ржавая решетка, и мы оказались… на путях у перрона ярко освещенной станции. Подняв голову, в неизвестных существах я узнал обычных жителей подземки.

– П… подн… нимайся! – воскликнул Митя.

Пока я безучастно созерцал открывшуюся мне картину, лениво пытаясь осознать происходящее вокруг, он уже успел забраться на перрон и тянул мне сверху руку. Поднявшись на станцию, я осмотрелся.

«Серпуховская» – сообщала надпись на противоположной стене. В глубине моего сознания вновь шевельнулась слабая надежда на пару с легким приступом дежавю. Но и этого вполне хватило, чтоб окончательно прервать самобичевание, заставляя мозг привычно работать на полных оборотах. В голове тут же закрутился вихрь мыслей, возвращая потухший было разум к жизни.

– В… вон п… палатка. Там д… друг! – опережая вопрос, ответил Митя, двигаясь по платформе настолько быстро, что я едва поспевал за ним. – Он умн… ный п… почти к… как М… митя! Он п… поможет!

Пожалуй, назвать это жилище палаткой у меня не повернулся бы язык. Скорее вполне добротным деревянным домиком, приютившимся между широкими колоннами в конце перрона. Он напоминал квартиры браминов в Полисе. Причем не только внешним, но и внутренним убранством. Вдоль противоположной от армейской кровати стены стоял самодельный стеллаж, доверху набитый книгами. Пробежавшись взглядом по корешкам, я с удивлением понял, что слышал в лучшем случае о десятой части из них, вживую видел и того меньше. Все книги из тех, которые я узнал, принадлежали к трактатам по психологии человека.

– А я уже начал подумывать, что вы ко мне и вовсе не доберетесь, молодой человек, – знакомый голос с совершенно нетипичными для моего представления о нем нотками благородства и степенности заставил меня резко развернуться на пятках.

На пороге, вежливо улыбаясь, стоял не кто иной, как хозяин этого жилища. Михаил Панкратович.

* * *

– То есть вы хотите сказать, юноша, что решили посетить меня исключительно ради того, чтобы попросить свидетельствовать на суде в вашу пользу? – Михаил сделал крохотный интеллигентный глоток травяного чая из дорогущей фарфоровой кружки.

Это была его первая после приветствия фраза за последние часа два, на протяжении которых я вывалил все, что произошло со мной с момента нашей встречи. До сего момента он участливо молчал, лишь изредка кивая и хмуря брови. Может, именно из-за доверительного, теплого взгляда я и решил выговориться. Только сейчас, увидев его гладко выбритое лицо и степенное поведение, я понял, почему дрезинщик показался мне смутно знакомым. А речь, хотя и вполне антуражной для деревенского жителя или типичного слесаря, слышалась несколько шуточной и наигранной. Об этом человеке не раз упоминал мой учитель, Игорь Игнатьевич, показывая общие фотографии. До Удара Михаил Панкратович долгое время успешно преподавал психологию, в частности ее криминальное направление, в одном из московских вузов. Наставник рассказывал, что, будучи человеком думающим и отлично разбирающимся в людях, после Конца его друг быстро смекнул, что психологу, сколь угодно профессиональному, в новом мире вряд ли найдется место. Придерживаясь мнения, что самым живучим классом является рабочий, в свое время он не преминул получить второе высшее образование, на этот раз техническое, которым и воспользовался в метро. Однако я предполагал, что он обосновался где-то на станциях-мастерских, и никак не ожидал встретить на Ганзе, да еще и в амплуа недалекого машиниста дрезины.

Осознав свою ошибку, я тут же, как желторотый школьник, поддался на его психологические трюки и выдал все, что знал о деле, о чем думал или лишь подозревал. Наверно, я подсознательно надеялся, что он сможет помочь мне выбраться из логического тупика, тем более являясь, по сути, моей последней надеждой.

– Если грубо, то да. Именно этого я и хочу.

Он ненадолго замолчал, с умилением наблюдая, как Митя возится на кровати с детской книжкой с картинками.

– Егор, а вы знали, что наш мозг – удивительный, правда, так и оставшийся почти не изученным, аппарат? – проговорил он, переводя на меня взгляд. – Дело в том, что даже без влияния нашего разума он продолжает вычислять и действовать крайне логично. Подчиняясь процессам взаимодействия нейронных связей, не слишком нам понятных, он работает, даже когда мы находимся в состоянии мнимого покоя. Отсюда и выходит явление так называемой интуиции, когда наш компьютер вычисляет ветвь вероятных событий, различную с мнением разума. Интуиция – по сути, не что иное, как конфликт логичности и эмоциональности.

– Я не совсем понимаю, к чему вы ведете…

– Я веду к тому, что если вы пришли ко мне за непосредственным спасением, подозревая меня в умалчивании какой-то важной информации, способной повернуть дело к вам лицом, то вы – непроходимый дурак, – усмехнувшись, он вновь отхлебнул чай и выразительно глянул на мою чашку, к которой я даже не притронулся. – Однако это вы и так уже давно интуитивно поняли. Значит, истинную причину визита вы не озвучиваете. Продолжать игру в гляделки и самостоятельно догадываться о вашей мотивации у меня нет никаких причин. Из сложившейся ситуации есть два выхода: первый – вы допиваете чай, мы прощаемся, и вы уходите, позволяя мне заниматься своими, более понятными и нужными делами; и второй – вы собираетесь с мыслями и озвучиваете интересующие вас вопросы. Обещаю, что постараюсь помочь по мере сил.

Михаил выжидательно уставился на меня, и под этим буравящим взглядом я будто терял волю.

– Скажите, зачем вы направили меня по ложному следу? – выпалил я раньше, чем осознал, действительно ли это тот самый вопрос, ответ на который я так жажду услышать.

– По ложному? Дайте подумать… – Он аккуратно поставил кружку на стол, подался вперед. Оперевшись локтями на колени, он соединил вместе указательные и большие пальцы рук, прислонив верхушку получившегося ромба к носу. – Смотрите, я не соврал вам, Митенька действительно часто пользуется дрезиной. Я лишь умолчал о части фактов.

– Почему?

– Все предельно просто. Потому что та информация могла, и попала бы, не в те уши.

– Под не теми ушами вы подразумеваете меня?

– Отнюдь. Вы – как раз правильные уши. Хотя на тот момент я подозревал, что эта информация вам известна и вы лишь отыгрываете роль, как и я. Однако ваш рассказ убедил меня в обратном.

– И что же это за информация? – Я медленно начал закипать. Внутри меня, с момента прихода на станцию, как будто тикал таймер с обратным отсчетом. Что должно произойти, когда он дойдет до нуля, я не представлял. Но этот неторопливый разговор раздражал.

– Моим постоянным клиентом в те же дни были вы, молодой человек.