Могила в горах

Билли уже распечатал фотографии могилы и теперь прикреплял их магнитами к белой доске.

– Будем исходить из того, что мы нашли голландцев, – сказал Торкель. – Если это так, то у нас есть приблизительное время убийств. Но необходимо удостовериться. Ванья, свяжись с голландской полицией и узнай, не можем ли получить зубные формулы, рентгеновские снимки, что-нибудь, что поможет их идентифицировать.

Ванья кивнула и приняла протянутую ей Торкелем через стол папку.

– Откуда они прибыли?

Все перевели взгляды на Себастиана, который встал и, не торопясь, подошел к доске с фотографиями.

– М-м, из Голландии… из Роттердама.

Себастиан устало посмотрел на Билли.

– Вот как, голландцы приехали из Голландии. Спасибо, я бы никогда не догадался.

Билли набрал воздуха, словно собираясь ответить, но передумал и опять немного сгорбился на стуле.

– Я имел в виду вот этих. – Себастиан постучал пальцем по одному из снимков. – Шесть человек. Раздеть четверых и выбить им зубы – это требует времени. Неужели он потом рыл могилу глубиной почти в метр, оставив шесть трупов преспокойно лежать рядом?

– Может, он сперва вырыл могилу. – Билли слегка выпрямился, мечтая о реванше.

Себастиан посмотрел на него еще более усталым взглядом.

– А эти шестеро стояли рядом и ждали, пока он закончит?

– Нет…

– Именно. Не имеет значения, в каком порядке он это проделал. Убили их, по всей видимости, не там. Так откуда они прибыли?

Группа дружно закивала. В каком-то смысле они все это знали, но никто не озвучивал. Действительно, это – место обнаружения, но не обязательно или даже, скорее всего, не место убийства. Если же его определить, то сразу повысится шанс найти какую-нибудь зацепку. Билли отодвинул стул.

– Я принесу из рецепции карту.

Он быстрым шагом покинул комнату. Себастиан вернулся на место и сел напротив Урсулы. Откинувшись назад, он уперся в нее взглядом. Она явно это почувствовала, поскольку подняла глаза и посмотрела на него в упор.

– В чем дело?

– Ты сердишься?

– Нет.

– У тебя сердитый вид.

– Вовсе нет. Пока. – Она устремила на него многозначительный взгляд, который он предпочел не понять.

– Ты кажешься сердитой и усталой, – продолжил он. – Измученной.

– Себастиан… – неправильно понять тон Торкеля было нельзя. Он означал «прекрати».

Себастиан повернулся к нему и всплеснул руками.

– Что такого? У нее измученный вид. Первый день, а она выглядит как развалина. Я просто интересуюсь, как она себя чувствует.

– Почему же ты так и не спросил? – поинтересовалась Урсула. – Как я себя чувствую, вместо того чтобы говорить, что у меня сердитый вид?

– Извини. Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, хорошо. А ты как себя чувствуешь?

Ответить Себастиан не успел, поскольку распахнулась дверь и вошел Билли с картой окрестных гор. Он разложил ее на столе. Все придвинулись поближе. Кроме Себастиана. Он опять понадеялся, что сможет послушать обсуждение коллег.

– Тела обнаружили здесь, – сказал Билли и нарисовал на карте крестик.

Все молча смотрели на карту. Искали одно и то же. Не находили.

– Никаких зданий. Никаких укрытий от ветра. Никакого леса. Никаких защитных строений поблизости, – подвела итог Ванья с некоторым разочарованием в голосе.

Все опять распрямились. Билли взял карту со стола и прикрепил ее к стене.

– Судя по точности попаданий, убийца действовал достаточно собранно, – вставила Урсула. – Эффективно. Неужели он стал бы рисковать оказаться обнаруженным?

– Это происходило в октябре, – сказал Билли. – Турбазы были закрыты. Народа почти нет. Наверное, он рискнул.

– Или же оказался, – тихо произнесла Йеннифер.

До сих пор она в основном сидела молча и только слушала, но уже некоторое время размышляла. Начиная с ужина, когда Хедвиг пришла с голландцами, но никак не решалась что-нибудь сказать. Она полагала, что если думает правильно, кто-нибудь из группы придет к тому же выводу. Но пока никто не изложил ее теории. Она быстро еще раз прокрутила ее в голове. Вроде не полная глупость. Была не была.

– Обнаруженным, – наклоняясь вперед, уточнила Йеннифер уже более уверенно. – Эти двое в одежде, которых мы, вероятно, сможем идентифицировать, – голландцы. Возможно, они проходили мимо и оказались свидетелями.

Все промолчали, но Торкель заметил, как Урсула и Ванья кивнули. Он посмотрел в сторону Йеннифер. Неплохая теория. Вовсе не плохая. Торкель был доволен. Ею, но и самим собой. Независимо от того, окажется теория соответствующей действительности или нет, рассуждение показывает, что Йеннифер мыслит правильно. А это, в свою очередь, показывает, что он сделал правильный выбор.

– Если мы немного разовьем эту версию, – нарушил молчание Торкель, – то, значит, четверо без одежды являются изначальными жертвами, на которых нам следует сосредоточиться. Мы знаем о них что-нибудь еще? – обратился он к Урсуле, которая покачала головой.

– Двое взрослых, мужчина и женщина. Два ребенка, пол определить невозможно. Если они были нормального роста, то предположительно от пяти до восьми лет.

Себастиан устало потер глаза. Он встал, прошел вокруг стола к окнам и открыл одно из них. Оперся о подоконник и жадно глотнул холодного, чистого вечернего воздуха. Как он себя на самом деле чувствует? Честно говоря, не очень хорошо. По крайней мере, не так хорошо, как предполагал. Он ждал этого с нетерпением.

Мечтал.

Даже более того: нуждался в этом.

Проводить время с Ваньей. Снова работать с ней. Сблизиться с ней. Узнать ее. А она собралась уехать. Покинуть его. Перерезать единственный имевшийся у него маленький спасательный трос к чему-то, напоминающему пристойную жизнь.

И вдобавок двое мертвых детей.

До сих пор поездка была чертовски поганой.

– У пары жертв видны повреждения на ребрах, что может указывать на то, что им сперва выстрелили в грудь, а затем в голову, – продолжала Урсула. – Это подтверждает тезис о том, что убийца привычен к оружию. Сначала самая крупная мишень…

Себастиан покосился на Йеннифер. Вообще-то она молода для него минимум лет на пятнадцать, но она, несомненно, могла бы сделать его пребывание здесь немного более приятным. Но Торкель вышвырнет его, если он хотя бы приблизится к ней. Достаточно один раз угостить ее пивом в баре и поболтать, чтобы вызвать укоризненные взгляды. Если он хорошо знает Торкеля, тот будет караулить в коридоре, словно они на школьной экскурсии.

– А это семья? – поинтересовался Билли.

– Такая мысль напрашивается, – кивнула Урсула, – но мы не знаем. Ответ на этот вопрос нам даст анализ ДНК.

С другой стороны, что такого, если придется уехать домой? В отсутствие Ваньи зачем ему оставаться? Дело только вгоняет в депрессию, и пока оно относительно неинтересное.

– Будем исходить из того, что все попали в могилу одновременно. Хедвиг проверяла: за весь 2003 год больше никаких заявлений об исчезновении не поступало. – Торкель оторвал взгляд от бумаг. – А заявлений о пропаже детей вообще никогда не было.

– Закрой, пожалуйста, окно, холодно.

Себастиана отвлекли от размышлений. Ванья требовательно смотрела на него. Он кивнул, закрыл окно и вернулся на место. Ванья не уехала. Пока. Она здесь, в той же комнате. Три месяца она будет продолжать работать. Три месяца он сможет находиться рядом с ней. Эти бесценные дни нельзя подвергать риску, заигрывая с женщиной, которая, скорее всего, все равно не ляжет с ним в постель. Он решил притвориться, будто обсуждение дела его интересует.

– Билли, узнай, нет ли какого-нибудь заявления о том, что в период вокруг исчезновения голландцев кто-то покинул гостиницу, не оплатив, – сказал Торкель. – Проверь, не сообщали ли об отбуксировании брошенных машин, не находили ли на горе инвентарь для активного отдыха или нечто подобное. Ведь они могут не значиться среди пропавших потому, что их сочли просто сбежавшими.

Билли кивнул.

– Если хочешь, я могу тебе помочь, – предложила Йеннифер.

– Отлично, – ответил Билли с улыбкой. – Спасибо.

Ванья посмотрела на них. Черт, как быстро происходит замена. Впрочем, все правильно. Это расследование может растянуться на месяцы и стать для нее последним. Внезапно она поймала себя на мыслях о том, как здорово это будет.

Комната, кофе, белая доска, фотографии, теории.

В данный момент она чувствовала, что немного все это переросла.

Настала пора идти дальше.

Делать следующий шаг.

Развиваться.

Но пока надо сосредоточиться на деле.

– Вполне возможно, что никто не знал, что они вообще здесь были, – произнесла она и немного выждала, чтобы привлечь общее внимание. – Я имею в виду, что им не обязательно было оставлять после себя какие-нибудь следы. Они могли приехать на поезде и ходить по горам с палаткой. Никаких ночевок в гостиницах. Никаких машин.

– Но, черт возьми, где-то об их исчезновении все равно должны были заявить, – возразила Урсула. – Кто-то же должен был их хватиться.

– Ванья, проверь исчезнувшие семьи с двумя детьми за осень 2003 года по всей стране. Возьми Норвегию тоже.

– О’кей.

– Мы не знаем, семья ли это, – продолжила Ванья. – Это могут быть двое взрослых каждый со своим ребенком. Или мама с детьми и ее второй муж. А отец детей, возможно, из числа ревнивцев, имеющих оружие…

Себастиан видел, как Ванья едва заметно бросила взгляд в сторону Йеннифер. Он улыбнулся про себя. Йеннифер выдвинула теорию, согласно которой голландцы оказались проходившими мимо свидетелями. Хорошую теорию. Но раз Йеннифер проявила себя хорошо, то Ванье требовалось быть лучше. Самой лучшей.

Типично для Ваньи.

Типично для его дочери.

– Ладно, расширим поиск до пропавших детей или до пропавших с детьми, – сказал Торкель. – Так уж много их быть не может. В первую очередь осень 2003 года. Исходим из того, что в могилу они попали одновременно.

Сделать намного больше они в настоящий момент не могли. Казалось, что Стокгольм они покинули давным-давно. Все устали, им требовалось поспать. Торкель собрал свои бумаги.

– Остановимся на том, что эти четверо, все равно семья они или нет, ходили по горам с палаткой. Кто-то проходил мимо и застрелил их. Когда он их закапывал, появились двое голландцев, и ему пришлось их тоже убить. Считаем ли мы, что над этой теорией стоит работать?

Все закивали и стали собирать вещи. Это совсем не обязательно правда, но некая основа для работы. Как всегда, придется подстраиваться и вносить коррективы в зависимости от того, к чему они придут в ходе расследования.

– Но тут что-то не так, – произнес Билли.

Все прекратили собираться и опустились обратно на стулья.

– Что именно? – с заметной усталостью в голосе поинтересовался Торкель.

– Почему он позволил нам идентифицировать голландцев, а остальных нет?

– Остальные четверо разоблачают убийцу, – почти наставительно сказал Себастиан. – Господи, сколько ты уже лет в полиции? Ничто в этом деле не указывает на то, что преступление совершено в приступе безумия, что их выбрали случайно. Кто-то вышел на гору с оружием и расстрелял этих четверых. – Он обратился к Урсуле: – Он использовал пистолет или ружье?

– Пока сказать невозможно. Посмотрим, к чему придут в Умео.

Сказав это, она бросила быстрый взгляд на Торкеля, которому показалось, что она сделала на слове «Умео» дополнительное ударение. Он почти не сомневался в том, что этой ночью останется без компании. Но они еще пробудут здесь какое-то время…

– Все равно, – продолжил Себастиан, вставая. – Наш убийца знает, что, когда установят личности этих четверых, риск его попадания за решетку увеличится.

– Да, я знаю, но голландцы дают нам довольно точные временны́е параметры, – настаивал Билли, не желавший так просто сдаваться. – Они помогут нам идентифицировать остальных.

Быстро обдумав аргумент, Себастиан посчитал, что в нем что-то есть, но уступать победу Билли он не собирался. Сейчас. Он пожал плечами, чтобы умалить ценность сказанного.

– Либо он совершил ошибку, и тогда нам повезло, либо время захоронения нам абсолютно не поможет.

– Должно помочь. Сколько семей с детьми исчезло в октябре 2003 года?

– Пока мы знаем, что нисколько.

– Ладно, остановимся на этом, – сказал Торкель и встал, чтобы придать словам веса. – Сегодня мы дальше не продвинемся, у нас есть, с чем работать завтра. – Он обвел взглядом остальных коллег. – Главный приоритет – идентификация тех четверых. Не зная, кто они, мы не сможем распутать это дело.

Открывая входную дверь на Грев-Магнигатан, Эллинор бросила взгляд на часы. Поздно. Уже далеко перевалило за одиннадцать. Она надеялась, что Себастиан еще не спит. Когда она вошла, лампы на лестнице автоматически зажглись. Эллинор покосилась на лестницу, но решила поехать на лифте. На сегодня она уже достаточно постояла и походила. Работала до закрытия. До 21.00. Она часто задавалась вопросом, зачем держать универмаг открытым так поздно, но сегодня, на неделе после зарплаты, народу было много все время. Закончив работу, она прошлась до Вестманнагатан. До своей старой квартиры. Эллинор думала о ней именно так. Старая квартира. До́ма – это у Себастиана.

Беспокойство и злость, которые она более или менее вытесняла весь день, вернулись. Утром он говорил необычно жестко.

Нет, не жестко. Зло.

«Домработница, которую он трахает».

Гадкие, ужасные слова. И еще эта мерзкая история о какой-то Гунилле. Некоторое время она подумывала слегка побаловать его по приходе домой. Поворковать и все сгладить, вернуть ему хорошее настроение. Ссориться ей не нравилось. Но на этот раз он зашел слишком далеко. Мириться и просить прощения должен он, не она. Поэтому она весь день ему не звонила. Это было необычно, и она несколько раз уже бралась за трубку, но удерживалась. Пусть знает, что он ее обидел. Ее молчание послужит ему наказанием.

Она задвинула за собой решетку и нажала в лифте на тройку.

На старую квартиру ушло больше времени, чем она планировала. Поднимаясь наверх, она встретила вдову Линдель с третьего этажа. Та, естественно, стала приставать с расспросами. Где же Эллинор сейчас обитает? Ее ведь совсем не видно. На самом деле Эллинор поехала туда, только чтобы полить цветы и удостовериться в том, что пакет с материалами о Вальдемаре Литнере по-прежнему на месте, но вдова Линдель настояла на том, чтобы угостить ее чаем. Действительно настояла. Хотя времени у нее в общем-то не было, Эллинор все-таки подумала, что будет приятно рассказать о своей большой любви, о знаменитом Себастиане Бергмане. Тот факт, что они как раз сегодня поссорились, она предполагала опустить. Какие пары не ругаются? Никакие отношения не состоят из одних праздников.

Сорока пятью минутами позже Эллинор открыла дверь в свою старую квартиру. Она видела, что ее рассказ произвел на Линдель впечатление, хотя та пыталась это скрыть. Она даже долго притворялась, будто не знает, кто такой Себастиан, но Эллинор ей ни на секунду не поверила. Типичная шведская зависть.

Она прошла прямо в спальню, открыла шкаф и увидела, что пакет лежит на том же месте. Она не знала, почему, но с тех пор, как Вальдемар Литнер перед выходными отказался продолжать с ней профессиональное общение, у нее сохранялось неприятное ощущение от всего, с ним связанного. По большей части ей удавалось успокаивать себя тем, что он – справедливо – чувствовал, что это ни к чему не ведет. Однако временами у нее возникала мысль, что ее раскрыли, что Вальдемар или кто-то из его криминальных дружков вломился в ее старую квартиру, чтобы посмотреть, кто она на самом деле такая, и не знает ли она чего-нибудь об их темных делишках. Но никаких признаков постороннего присутствия в квартире не имелось, и если бы кто-то тут побывал, то едва ли оставил бы компрометирующий материал лежать в шкафу. Ее осенило, что она совершила глупость, не сняв с документов копии. Правда, теперь это не имело значения. Завтра она отнесет пакет в полицию и предоставит справедливости свершиться.

Она опять закрыла шкаф и пошла поливать цветы. Час был поздний, но она не позвонила Себастиану, чтобы сказать, что задерживается. Она немного поразмышляла, не остаться ли в старой квартире. Переночевать. Пусть поволнуется, поскучает без нее. Потомится. Но если она не придет домой, он не сможет попросить прощения. Тогда они не смогут прояснить то неприятное, что стояло между ними с утра. Поэтому теперь она стояла в лифте его дома и надеялась, что Себастиан еще не лег спать.

Первое, что она увидела, открыв дверцу лифта, был чемодан. Ее черный чемодан на колесиках. Почему он стоит на лестнице? А рядом с ним пластикатовый пакет. Она подошла и заглянула в пакет. Ее вещи. Он выставил ее вещи на лестницу? Это уже действительно выходит за всякие рамки! Она достала из кармана ключ.

Странно, он вроде не подходит.

Она посмотрела на связку ключей: да, ключ тот. Попробовала снова – с тем же результатом. Ключ даже не входил в замок.

Лампа на лестнице погасла. Эллинор подошла к маленькой светящейся оранжевым кнопке и опять зажгла свет. Затем вернулась к двери и позвонила. Никто не открыл. Она снова позвонила, на этот раз дольше. Сердито. Из квартиры не доносилось ни звука. Эллинор наклонилась и открыла щель для почты. Внутри полная тишина. Она вновь позвонила, практически навалилась прижалась спиной всем телом на кнопку звонка. Никто не открыл.

Теперь уже она рассердилась всерьез. Она не позволит ему так с собой обращаться! Она готова вытерпеть многое, поскольку любит его, но всему есть предел, и сейчас он его перешел с лихвой. Она достала мобильный телефон и докрутила в контактах до строчки «Любимый». Позвонила. Снова открыла щель для почты, слушая, как гудки идут ей прямо в ухо. За дверью квартиры звонков слышно не было. Эллинор нажала кнопку сброса и тяжело задышала. Что же ей делать? Где Себастиан и почему она не может попасть внутрь? Она бросила взгляд на свои вещи и увидела белый конверт, прикрепленный к боку чемодана. Выхватив конверт, она вскрыла его резкими движениями.

Лампа опять погасла.

Эллинор снова зажгла свет, достала из конверта единственный имевшийся там лист бумаги и развернула его.

Я говорил всерьез. Ты должна выехать. Замки сменены. Меня нет дома и некоторое время не будет, так что стоять и звонить нет смысла. На твои телефонные звонки я отвечать не буду. Тебе вообще не следовало сюда переезжать. Я виноват и прошу прощения.

Себастиан

Эллинор перечитала короткий текст. Еще раз. Затем скомкала бумагу и отбросила. Перед глазами у нее заплясали маленькие черные точки. Она закричала как раненый зверь. По лестнице прокатилось эхо. Потом она успокоилась. Глубоко задышала, вновь обрела контроль.

Как много всего сразу. Гнев, шок, страх. Необходимо попытаться мыслить трезво.

Он не может ее вышвырнуть.

Он не смеет ее вышвыривать.

Он ее не вышвырнул.

Она опять вынула связку и попробовала ключ еще раз. Не входит. Но должен войти. Она же здесь живет! Она снова попробовала. Нажала посильнее. Тот же результат. Она принялась колотить ключом по замку. Свет опять погас, но она этого почти не заметила.

Ей надо внутрь. Ей надо домой!

Ключ соскользнул в сторону, и она почувствовала, что оцарапала большой палец о металл на двери. Связка упала на пол, и она присела на корточки, чтобы ее отыскать. Шарила руками по каменному полу, но ничего не находила. Встала на колени и принялась водить по полу размашистыми движениями. Наконец наткнулась на ключи, отчего они отлетели к соседской двери. У нее не было сил подняться и двинуться следом. Не было сил ни на что. Она вся сжалась и заплакала.

Она не знала, сколько времени просидела в темноте, рыдая, но вот наступил конец. Именно так это и ощущалось. Будто наступил конец. Она выплакалась. От сидения здесь лучше не станет. Эллинор сосредоточенно встала и вытерла мокрые щеки тыльной стороной ладони. Хлюпая носом, пошла и снова включила свет. Наклонилась, подняла ключи, сунула их в карман, вернулась обратно и взяла чемодан в одну руку, а пакет в другую. Назад на Вестманнагатан и попытаться в этом разобраться. Ведь ничего, по сути дела, не изменилось, уговаривала она себя. Это что-то временное. Кризис. Но с кризисом они разберутся. Нет никакой причины для паники или необдуманных поступков. У нее есть план. Она будет его придерживаться.

Сначала займется Вальдемаром Литнером.

Потом Себастианом.

Солнце.

Яркое солнце.

Он обнажен до пояса и обливается потом. Воздух влажный. Липкий. Из-за жары и влажности больше всего хочется сидеть в тени с книжкой. Жара отняла у него все силы. А у нее нет. Сидя у него на плечах и призывая идти быстрее, она являет собой просто сгусток энергии. Ей хочется к воде. К прохладе и играм. Когда он споткнулся, она засмеялась и крепче прижала мягкие ладошки к его покрытым щетиной щекам.

– Папа, я тоже хочу такого.

Он посмотрел туда, куда она показывала. Какая-то девочка играла с надувным дельфином.

Вот они и у моря. Едва спустив ее на землю, он почувствовал, как солнце обжигает плечи. Почти одновременно две мысли:

Сегодня мало воды.

Он забыл козырек от солнца.

Они бегут в воду. Брызги. Смех. Крики с берега.

Шум.

Стена воды. Он видит, как она надвигается. Бежит к дочери. Ловит ее. Держит. Ее ручка в его большой руке. Ему кажется, что под пальцами он чувствует колечко с бабочкой, которое она получила в подарок. Только не выпускать. Ни за что. Все силы, все его сознание – сконцентрированы. Вся его жизнь в правой руке.

Но вдруг дочка исчезла. Рука внезапно опустела. Он ее не удержал.

Себастиан проснулся в коконе из толстого пухового одеяла. Потный. Разгоряченный. Запыхавшийся. Судорога в правой руке распространяется к локтю. Бесконтрольно замахав руками, он высвободился из одеяла и сел. Испытывая боль, он разогнул пальцы правой руки. На ладони кровь.

Сон.

Проклятый сон.

Такой живой.

Богатый деталями. Как фильм. Более того, он ощущал запах. Как в действительности. Весь ход событий.

Ход событий.

Не отдельные фрагменты, из которых, бывало, состоял сон. Тогда Себастиан просыпался с управляемым страхом, с навязчивым остатком впечатлений, воспоминаний и фантазий, зная, что скоро тот исчезнет. Сейчас же он словно бы пережил все заново. С такой силой сон не ударял по нему уже много лет. Себастиан сидел как парализованный. Сердце бешено колотилось. Пот тек по лбу. Он плакал беззвучно, неутешно.

Всему виной дети. Дети в этой проклятой могиле. Ему нельзя заниматься мертвыми детьми. Он больше с этим не справляется. Они сразу вызвали мысль о Сабине. Угодили прямо в эпицентр боли и вины, которые он все эти годы пытался загнать в капсулу, но которые всегда немного просачивались и отравляли его. Сейчас капсула взорвалась. Распахнулась. Оставила его психически разбитым. Во всем теле такие же ощущения, как тогда. Потом. Когда он очнулся посреди катастрофы. Один.

В конце концов он поднялся. Встал на ноги. Отметил, к своему удивлению, что ноги его все-таки держат. Как и тогда.

Он доковылял до стула, где лежала одежда, и натянул через голову футболку. Больше все равно не заснуть. Который час? Двадцать минут пятого. Проспал чуть более четырех часов. Когда удастся еще поспать? Его уже сейчас пугала мысль о необходимости снова ложиться, хотя это должно было произойти больше чем через двадцать часов. Ему ни за что не хотелось провести еще одну ночь в этой постели. Не хотелось находиться в этой комнате.

Себастиан открыл дверь и вышел в коридор. В гостинице стояла тишина. За дверью оказалось холоднее, и он задумался, не стоит ли вернуться и надеть брюки, но решил не возвращаться. Босиком он прошел по коридору мимо рецепции в ресторан. Подошел к холодильнику и взял с верхней полки банку колы.

– А платить ты собираешься?

Себастиан вздрогнул и чуть не выронил из руки банку. Он поспешно развернулся. В конце зала у окна сидела Урсула. Перед ней на столе стояли две пивные бутылки. Одна пустая, вторая наполовину полная.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Себастиан, направляясь к ней.

– Я не смогла заснуть. А ты?

– Мне приснился…

– Кошмарный сон?

– Да.

Себастиан выдвинул стул по другую сторону стола и сел. Открыл банку колы и выпил глоток. Урсула смотрела на него вопросительно.

– Такой жуткий, что тебе пришлось встать?

– Да.

– О чем он был?

– Почему тебе не спится?

– Я первая спросила.

– Почему тебе не спится? – повторил Себастиан в точности тем же тоном.

Поднося бутылку пива ко рту, Урсула встретилась с ним взглядом. Ночные разговоры за кухонным столом. Несколько таких разговоров им вести доводилось. Довольно приятных, насколько ей помнилось. Может, надо выплеснуть все из себя? «Открыть кому-нибудь душу», как это обычно называют. Себастиан – это кто-нибудь. Он ее знает, но не слишком близко. Теперь. Кроме того, он может быть объективен и сохранять желательную дистанцию. Не впадать в сентиментальные утешения и не пытаться жизнерадостно подбадривать. Пожалуй, подойдет. При одном условии.