Эпилог

«Не согласен. Благотворительность не может иметь никакого плохого шлейфа».

«Вау! Мужчина на канале!»

«На эту рассылку подписаны в основном женщины, которым нужна помощь. Как нас можно напрягать лишними просьбами? Мы горюем, нам плохо, и мы ждем, что вы нам поможете, а не мы вам. Если бы у меня были силы что-то там организовывать, мне бы и ваша акция была не нужна!»

«Поддерживаю. Я вообще на работу с трудом хожу, все как в пелене после того ужаса, что пришлось пережить. И «Эпилог» меня просит идти к руководству и предлагать благотворительность? Я сейчас просто пишу, и то слезы текут… Что-то «Эпилог» не по адресу обратился».

«В прошлый раз проводили акцию рядом с молокозаводом. Места много, никто не прогонял. Почему там снова нельзя?»

«Насчет молокозавода – это была территория «Коровино», на тот момент спонсора фонда. После недавних событий почти все партнеры потеряли лояльность к «Эпилогу», и «Коровино» уже тоже отвалился. Так что они больше к себе не пустят».

«Жалко им, что ли?! Непонятно. Ну не хочет «Коровино» деньгами спонсировать, так и не надо. Но почему бы на свой двор не пустить?»

«Боятся связываться с «Эпилогом». Фонд подмочил свою репутацию. Спонсоры уходят не из-за того, что им денег жалко (им наоборот выгодно через благотворительность средства отмывать). А из-за того, что теперь светиться рядом с «Эпилогом» опасно для бизнеса».

«Не верю, что у «Эпилога» нет своей территории. А парк при общежитии? А дачный поселок, который для подопечных строили? Куда это все подевалось?! Может, этого и не было ничего, а нам всем просто лапшу на уши вешали о том, как в «Эпилоге» все хорошо?»

«Ага, или все это давно роздано своим людям и за взятки! А нам остался кукиш с маслом…»

«Леди (и джентльмен), не бушуйте! Накопала информацию о владениях «Эпилога». На сайте фонда висит объявление, что общежитие временно закрыто. Я думаю, их задавили проверками. Служб у нас много, придраться всегда есть к чему. Сами знаете, у нас это умеют».

«А с поселком что? Кто знает?»

«Я знаю. Поселок рядом с нашим микрорайоном строят. Точнее говоря, строили. Сейчас стройка заморожена. Технику отозвали, работы не ведутся. Так что вместо дач – котлованы. Только лес зазря попортили!»

«Вот и ответ для всех недоверчивых! У фонда и вправду дела плохи, но деятельность свою он останавливать не хочет. Рассчитывает на нашу помощь. А на кого еще рассчитывать в такой ситуации? А вы вместо того, чтобы предлагать варианты, развели тут травлю… Стыдно».

Обсуждение затягивается на многие страницы, но предложений так и нет. Администрация фонда не вмешивается в разговор. Или кое-то из местных защитников «Эпилога» – просто подсадная утка? Прикидывается простым обывателем, а на самом деле за добрые слова о фонде зарплату получает.

Очень хочется перейти наконец от слов к делу и действительно помочь Костомаровой! Но как? Эмма не помощник. Кто же остается? Катя?

– Ну я даже не знаю, – тянет в трубку подруга. – Двадцать человек на нашем дворе, конечно, поместится, но муж точно будет против. И куда я детей дену? Только если в следующую субботу, когда они все к бабушке уедут… Я так не люблю эти посиделки у свекрови, кто бы знал! Наготовит еды, как на роту солдат. И обижается, если ты оливье пирогами не закусываешь и от третьей тарелки борща нос воротишь. У меня после ее стряпни два дня несварение!.. Да, ваша акция стала бы отличным поводом к ней не ехать. Я подумаю, Лесь. Завтра ответ дам.

Эх, Катя еще думает, а обнадежить фонд руки чешутся уже. Может, хотя бы намекнуть Аньке, что есть у нее друзья, настоящие, способные не только языком молоть и комментарии строчить, а делом помогать? Почему бы и нет.

«Анюта, здравствуй! Рада сообщить тебе, что, скорее всего, смогу помочь с площадкой для акции. Отличный загородный участок, сосновый лес, озеро. Умиротворенная обстановка. Как думаешь, подойдет?»

Нашлось даже фото: роскошный Катькин дом, гравийная дорожка, блестящая водная гладь.

Аня отвечает сразу:

«Леся, это идеальный вариант! Мы тебе так благодарны! На какой день планируем мероприятие?»

Как она стремительно берет быка за рога! Сразу видно человека, привыкшего воплощать свои планы в жизнь.

«Ориентировочно в следующую субботу. Я уточню детали и напишу тебе, как только все подтвердится».

«Договорились! Вот мой номер для скорости. Звони-пиши, не стесняйся!»

Итак, на руках телефон Костомаровой и необходимость во что бы то ни стало уговорить Катьку. Остается надеяться, что все получится. Говорят, правильные дела складываются сами собой. Помощь неродившим матерям ведь правильное дело?

– Мама, а кто такие неродившие матеря?

– Не матеря, а матери. То есть мамы.

– Мамы? – переспрашивает, жадно заглядывая в монитор.

Там видео одной из последних акций прощания. Той самой, у молокозавода. Унылый ряд складских построек, голая и пыльная земля. Участницам выдают фирменные футболки, и некоторые натягивают обновку поверх одежды.

– Вот эти матеря? – тычет пальцем прямо в экран. – А почему неродившие?

– Это мамы, которые ждали деток, а те так и не появились на свет.

– И теперь эти детки сидят в темноте?

Представляется жутковатая картина: огромный зал с черными стенами, вдоль которых сидят, обняв коленки, заплаканные дети. Вдруг загробный мир выглядит именно так?

– Нет, конечно, нет. Детки просто не родились у этих мам. Наверняка они родятся попозже у каких-нибудь других, тоже хороших и добрых родителей.

– Тогда почему эти тети плачут? – На экране одна из участниц и вправду рыдает. – Они разве не знают, что их дети в других счастливых семьях?

– Может, и знают. Но им все равно грустно и тоскливо без своих любимых малышей.

– Как твой котенок? Он убежал, ты сильно плакала, а бабушка сказала, чтобы ты успокоилась, потому что он найдет себе новый дом?

Как все смешалось. Страдания сопровождают жизнь с раннего детства, и боль от потерянной куклы в три года равносильна боли от предательства в тридцать три. Пропавший котенок тогда и нерожденная дочь сейчас – трагедии разного масштаба, а боль все та же. Гнетущая, бескрайняя, беспросветная.

– Котенок убежал, когда я была маленькой. Ты не можешь этого знать.

– Но я знаю! – глаза наполняются слезами, голос звенит от обиды.

– Это не ты знаешь, а я. Тебя не существует.

Почему, почему все еще ведется этот воображаемый диалог? Тогда, в самом начале, психологи утверждали, что стоит осознать, что ее не существует, как она сразу исчезнет. Но она не исчезает: сидит на подлокотнике офисного кресла, качает пухлой ногой, негодующе сопит и смотрит исподлобья.

– Существую, – упрямо возражает она.

– Нет, тебя не может существовать.

– Почему?

– Потому что ты даже не рождалась. Ты умерла еще в моей утробе, пока тебя из меня вытаскивали.

– Значит, я так и не появилась на свет?

– Не появилась.

– Тогда ты – как они! Неродившие матеря! – пинает монитор, спрыгивает на пол и убегает с увесистым топотом. Монитор с грохотом падает, и кто-то любопытно заглядывает в раскрытую дверь.

– Все хорошо, Олеся Игоревна?

Хорошо. Лучше не бывает. Несуществующая дочь – и та разобиделась. Кажется, пора всерьез заняться своими коммуникативными навыками.

***

Катя подвела.

– Не могу я отвертеться от поездки к свекрови! – жалуется она. – Муж насел в ультимативном порядке. И что на него нашло, не понимаю. Я ему даже про вашу акцию рассказать не успела. Как услышал, что я не хочу ехать, так сразу занял глухую оборону. Говорит, у свекра юбилей, надо уважить. Вот скажи мне, Леся: шестьдесят шесть лет – это разве юбилей?

Юбилей или не юбилей, но путь в дом на острове для «Эпилога» закрыт. О том, чтобы похозяйничать там без Кати, и речи не идет.

– Нет уж, прости, подруга, но без меня туда никому нельзя. Сама подумай: мало ли что может случиться, а отвечать придется тебе. Не могу я на тебя такую ответственность взваливать. Считай это моей дружеской заботой.

И почему бы не сказать честно: чужаков не пущу, боюсь за собственность, вдруг они мой дом разворуют, с гвоздик семена посрывают и веранду мою бычками прожгут. Но простые и понятные человеческие страхи зачем-то принято прикрывать красивыми словами об ответственности и заботе.

Теперь придется отказать Костомаровой. Может, это не так уж и страшно? Вдруг кто-то еще предложил свою помощь фонду? Надо почитать комментарии и успокоиться.

Но покоя чтение не приносит.

Страница фонда радостно приглашает всех желающих на акцию прощания, которая будет проведена в чудесном доме на острове. Фото прилагается. Миллион восторженных откликов тоже.

Паника захлестывает горячей волной. Костомарова поторопилась, это ее вина, но почему так невыносимы угрызения совести?

Потому что не нужно было обнадеживать Аньку раньше времени, холодно отвечает голос разума. Да сколько же их там, этих голосов в голове? Может, пора не в фонд обращаться, а напрямую к психиатру?

На душе скребут кошки, хочется заблокировать телефон и исчезнуть. Но приходится звонить Костомаровой.

– Алло, – спокойно отвечает она, и становится не так тревожно.

Анна молча выслушивает объяснения.

– Что ж, подыщем другую площадку, – безразлично говорит она. Видимо, привыкла за последнее время к обломам.

Она тактично отказывается от предложения встретиться, чем усугубляет отвратительное настроение. К осознанию собственной никчемности прибавляется гнетущее чувство отверженности.

Благотворителем стать не получилось. Некоторым людям, видимо, на роду написано сидеть и смотреть на то, как вокруг рушится мир. Закрываются фонды. Не рождаются дети. Воображаемые дочки смертельно обижаются на своих непутевых матерей.

***

Место для акции все же нашли. Не такое шикарное, как Катькин дом. Но и не настолько унылое, как молокозавод. Отец одной из подопечных фонда пригласил всех на свою фазенду: неопрятный заросший травой участок в тридцати километрах от Москвы. Периметр обнесен сеткой-рабицей. По центру – полуистлевший остов теплицы, похожий на скелет выброшенного на берег кита.

Информацию о переносе принимают холодно. Если к Кате записалось двадцать восемь человек, то после рокировки остается лишь пятнадцать участников. Что ж, зато придут только те, кому это действительно нужно. Акция прощания – это вам не развеселая вечеринка у озера. К сожалению.

С каждым днем комментаторов становится все меньше. Люди устают обсуждать умирающий «Эпилог» и переключаются на более живые темы. В группе фонда все еще числится несколько тысяч человек, но уже чувствуется дух запустения, присущий брошенным проектам.

***

У Эммы внезапно просыпается совесть. Звонок раздается в восемь утра, а это значит, что бурные планы роятся в ее голове еще с ночи.

– Мне попалось три площадки под твой «Эпилог», – с места в карьер начинает она. – Отличные места! Я уже выслала их описания тебе на почту. Перешли Костомаровой!

Эммины звонки лучше всяких будильников. За минуту в мозг загружается столько команд, что спать дальше невозможно.

– Ну и что, что уже нашли какую-то дачку! – отрезает она возражения. – Это же не последняя акция. Не сопротивляйся, просто делай то, что я говорю, и всем будет счастье!

Если честно, после провала с домом на острове общаться с Аней больше не хочется. Страшно снова подвести ее. И не хочется опять получать отказ. Кому нравится, когда его отталкивают?

– Кроме фотографий площадок я тебе еще скинула дизайн-проект твоего нового спортзала. Посмотри и отпишись! – распоряжается Эмма и отключается.

Она будет звонить снова и снова, пока не добьется, чего хочет. Лучше разделаться с этим прямо сейчас.

Картинки спортзала выглядят привлекательно. Дизайнер добавил синее небо за окном, яркий гимнастический шар и цветные кресла-мешки. Даже не поленился и сделал ночной вариант: в темное время суток при помощи зонального освещения тренажерка превращается в зал релаксации. Есть даже выдвижной бильярд. Разве так бывает?

Эмма будто чувствует, когда звонить.

– Посмотрела? – спрашивает она как раз в тот момент, когда закрыта последняя иллюстрация. – Впечатляет, правда? Конечно, нужно уточнить некоторые детали, потому что планировку твоей квартиры я восстановила по памяти. Но общий концепт не плох, правда? Тебе нравится?

Эмма заставляет пойти в детскую и сделать замеры. Игрушки укоризненно молчат.

– Предлагаю начать ремонт прямо завтра, – торопит Эмма. – Поживешь у меня, давай?

Кошмар. Жить с Эммой все равно что обосноваться у кратера вулкана. Не будет покоя ни днем, ни ночью.

– Тогда где? – волнуется она. – Подобрать тебе отель?

Телефон вибрирует прямо у уха: кто-то звонит по второй линии.

– Лесь, я получила от тебя письмо по трем площадкам, они великолепны! – воодушевленно кричит голос, и не сразу удается узнать Костомарову. – Ты просто неоценимый человек для нашего фонда! Так оперативно собрать базу отличных мест, так четко сработать. Я в восторге, Леся! Сразу видно, что ты стала большим человеком, такой серьезный подход ко всему!

Большой серьезный человек просто переслал письмо от одной не в меру активной женщины к другой.

– Прости, что в прошлый раз не смогла встретиться, – продолжает Анна. – Полный завал был! Давай сегодня поужинаем, ты свободна? Я тебя тысячу лет не видела, соскучилась ужасно! Заодно обсудим детали по тем предложениям, которые ты выслала. Договорились? Я пришлю тебе пару ресторанчиков на выбор. Посмотри, какой тебе удобней!

Что же там такого в письме от Эммы, что Костомарова сразу ужасно соскучилась? Надо бы ознакомиться с материалами перед встречей, чтобы снова не попасть впросак. Еще придется поискать пристанище на время ремонта: Эмма не отстанет. Раз решила взяться за дело на неделе, значит, так и будет.

Но первое, чем стоит заняться прямо сейчас – это, конечно, выбором ресторана для ужина с Анной Костомаровой.

Глава 38

Встреча проходит в удивительном для Москвы месте: под раскидистой грушей. Ресторан обнесен каменной изгородью, которая больше смахивает на крепостную стену. Совсем не слышно звуков города. Столы расставлены прямо на земле среди садовых деревьев. Густая зелень искрится разноцветными фонариками. Свеча на белой скатерти накрыта стеклянным колпаком, а из прозрачного фужера подмигивают анютины глазки.

Ужин съели быстро и заказали вторую бутылку вина. Уходить из этого оазиса совсем не хочется. Аня сидит совсем рядом, но остается на своей недосягаемой волне. Тем не менее, разговор идет гладко. Волны, может, и разные, зато звучат в унисон.

Удивительно: давно забытая подруга становится единственным человеком, с кем получается говорить откровенно. А говорить хочется только об одном. О дочке.

– Постоянно ощущаю ее присутствие. Все время кажется, что она в соседней комнате. Зайдешь в детскую – пусто, ведь она только что выбежала в кухню. Заглянешь на кухню – горит свет, у мойки три грязные чашки: наливать чай уже научилась, а мыть посуду еще нет. На кухне никого, но в гостиной включен телевизор, наверняка засела за мультики. Словно играем с ней в прятки. Дети бывают такими неуловимыми.

– Неуловимо, да, это самое точное слово! – кивает Костомарова. – Как же неуловимо мои добрые намерения обратились против меня самой! Благая идея помогать тем, кто нуждается в поддержке, вдруг превратилась в ядовитое, зловонное месиво из жажды наживы, злости, зависти, корысти… Когда, в какой момент все так исказилось?

– А потом вспоминаю, что все три чашки – мои: утренняя, вчерашняя, позавчерашняя. И телевизор, как и свет, сама забыла выключить. И никого в квартире нет. Только призраки.

– Призраки, – словно эхо, повторяет Анна. – От дела всей моей жизни остались только призраки. Которые тоскливо наблюдают за тем, как люди доламывают остатки светлой мечты…

– Но что же остается, если отказаться от мечты?

– Я попробовала ее воплотить. Все говорили: иди за своей мечтой, делай, что должен, а результат оставь богу. Слышала такое выражение? Я вот послушалась. Мечтала помочь «неродившим». Сделать их жизнь легче. Освободить от этой тяжкой ноши, от бремени, которое они носят годами, не умеют с ним расстаться по-хорошему. Корят себя, ненавидят, жалеют – все по-разному говорят с этим горем, но слов прощания никто ему сказать не может.

– Как прощаться, когда она здесь, всегда рядом? Смотрит ясными глазками, задает свои бесконечные «почему», смеется, капризничает, выдумывает – словом, живет. Она не просто фантом, плод искалеченного воображения. Нет, ее присутствие ощутимо. Ее видно и слышно. Разве слова прощания могут что-то изменить?

Анна задумчиво кивает.

– Жизнь ясно показала мне, что одного только желания, пусть самого искреннего и горячего, недостаточно для решения проблемы. Я хотела помочь страдающим женщинам. Мечтала подарить им это прощание, окончательное, красивое. Чтобы они смело пошли жить дальше! Но, как видишь, не все в моей власти. Наверное, я просто полезла не в свое дело.

– Разве благое дело может быть «не своим»?

– Ты давно была на море? – внезапно спрашивает она. – Знаешь, иногда море «цветет», в нем появляются водоросли, которые приливом приносит к берегу. И вот они колышутся в воде такие разные, бурые, салатные, с веточками и листочками. Красивые! А попробуй вытащить из воды – какая-то скользкая бесформенная дрянь. Или галька: бывает, найдешь камушек черный-черный, просто эталон черного цвета! А как обсохнет, становится тусклым и серым.

– В ее возрасте все удивляет, все кажется необыкновенным. Для нее сейчас даже город – ожившая сказка. А сколько восторга было бы на морском берегу! Представить трудно. Рыбки, пальмы, белый песочек… для такой малышки это же целый новый мир! Эх, махнуть бы сейчас в отпуск, в какую-нибудь экзотическую страну.

– Какой там отпуск! – отмахивается Костомарова и продолжает. – Я вот к чему: водоросли и камушки на суше становятся обычным мусором. Так и человек. Каждый на своем месте хорош. Посади самого доброго и умного на чужое место, столько бед наворотит!

– Беда не приходит одна, так говорят. На самом деле, достаточно и одной. Беда – как пожар: вроде горит в одном месте, но дыма столько, что заволокло весь мир, и ничего кроме него не видать. Тебе все равно, горят шторы, стол и кровать или не горят. Ты все равно видишь только дым. Так и настоящая беда, она затмевает собой всю жизнь, и все в этой жизни приобретает ее горестный вкус, ее горький запах.

– В точку. Осуществилась ли моя мечта? Нет, не осуществилась: она разрушилась, исковеркалась, изуродовалась. И теперь без мечты весь мир кажется таким беспросветным, холодным.

– Холод, да, какой же там холод царил, в этой общей палате! – захлестывают вдруг воспоминания. – Семь женщин: кому рожать, кто после операции, кого только что скорая привезла. Из окон так дуло, а одеяла тонкие-тонкие, ведь лето же на дворе, теплых одеял не положено! Ноги мерзнут, тело трясет в ознобе, а медсестры отмахиваются: вам, говорят, кажется, что холодно. Температура воздуха в палате соответствует нормам. Так что лежите и ждите своей очереди, аборты у нас по расписанию, ваш лечащий врач будет утром, ему все претензии и высказывайте. А затем мерзко так, вполголоса, но чтобы было слышно: «Залетят, – говорят, – потом передумают, а нам их недовольство выслушивать». Не будешь же каждой санитарке объяснять, что я не передумала, у меня медицинские показания, и для меня это горе, драма, трагедия всей жизни, а они «передумала»…

– Конечно, никому теперь и не объяснишь, что ко всем преступлениям я не имею никакого отношения! – горячо подхватывает Аня. – Я же ни сном ни духом ни о взятках, ни о подлогах. Но кто мне теперь поверит? Никто. Я ведь генеральный директор фонда! Считают, что я на чужом горе наживаюсь. Выставляют меня монстром. Клевещут, что еще самая первая акция была спланирована так, чтобы через несколько месяцев создать эту машину для обогащения. И все это будто бы хитрая игра для моей наживы. Репортеры мне уже приписывают сговор с основными спонсорами: мол, мы с самого начала договорились отмывать их деньги через благотворительность. Им дополнительная реклама, а нам возможность привлечь больше инвесторов и заграбастать их инвесторские деньги. Тфу, пакость какая!

При упоминании инвесторов беседа становится чуть более нормальной. Аня восторгается площадками, которые удалось так быстро разыскать.

Приходится признаться:

– Это Эмма их нашла. Помнишь Эмму?

Конечно, Аня помнит Эмму и откровенничает:

– Одно время я ей жутко завидовала! Во-первых, телосложению. Нет, ну что ты смеешься? Фигура у нее что надо. Ест, как не в себя, и хоть бы хны! Я даже некоторое время следила за ней в соцсетях, фотографии смотрела. Все ждала, когда же эта оса поправится. Так и не дождалась!

Аня хохочет и блестит глазами. Но в следующую секунду вновь становится серьезной:

– Второй причиной зависти к Эмме стал ее энтузиазм. Сразу было видно: эта девушка добьется всего, чего хочет. Так, наверное, и получилось, да? Мне всегда недоставало этой нерушимой энергии. У меня ведь столько идей было, столько планов. Да только все они разбивались о неуверенность. Я много лет пасовала. Думала, не для меня все эти великие проекты. Пусть другие меняют мир. Такие, как Эмма.

– И что же случилось потом?

– Потом… – она задумчиво смотрит на пламя свечи, – много чего случилось. Я стала и сильнее, и безогляднее, что ли. То есть перестала глядеть на других. Плюнула на сомнения и сделала тот первый шаг к «Эпилогу». А оно вон как закрутилось. Теперь все исправить могут только такие люди, как Эмма.

И лукаво добавляет:

– Она, кстати, не хочет включиться в наш проект? Поставить «Эпилог» на ноги? Нет? Жаль…

– У Эммы сейчас голова другим занята. Разрушением детской. Даешь современный гимнастический зал вместо буржуазных мишек и пошлых кукол!

– Так она за ремонт в твоей квартире взялась? – ахает Костомарова. – А ты где жить будешь?

– Пока не знаю…

– Слушай, – Аня наклоняется ближе и делает круглые глаза. Совсем как в юности перед тем, как подбить на прогул занятий. Но вместо этого она предлагает: – Поживи у нас в общежитии! Оттуда всех временно выселили из-за проверок. Но жить там можно и даже с большим комфортом. Спальни, кухни, ванные – выбирай любую!

– А гимнастический зал есть? – язык уже немного заплетается. Пора домой. Пока его еще не разбомбили Эммины дизайнеры.

– Есть! Да там столько места – хоть гимнастикой занимайся, хоть балетом. И даже петь можно! В пустых коридорах знаешь какая акустика? Помнишь, ты раньше на гитаре играла, и мы с тобой в два голоса пели? Про ночь сизокрылую…

***

«Ночь сизокрылая за окном».

Дом встречает, как всегда, тишиной. По углам уютно перекатывается пыль. В детской темно.

«Спи, моя милая, сладким сном».

Пусть тебе снятся райские кущи, принцессы и единороги. Или что снится маленьким девочкам, которые еще не пробовали горя и обид? Никто никогда не узнает, что снилось бы тебе в этой кроватке, среди любовно подобранных вещей.

«Тихий сад тьмой объят. Травы, цветы и деревья спят».

Скоро загремят грузчики, зажужжат дрели, застучат молотки. И вместо никчемной комнаты с никому не нужными игрушками миру явится высокофункциональный и полезный домашний спортзал.

Глава 39

Когда смотришь на потолок, не верится, что его площадь равна площади пола. Кажется, перенеси на него всю мебель, и места не останется. Может, врет геометрия, и не равны они вовсе? Потому и пустует потолок. Сияет белизной, свободный от забот, и красуется одной только люстрой. Хотя люстрой эту лампу назвать сложно: бледная полусфера, как будто прилипшая к побелке. Из всех украшений только пимпочка по середине.

– Похоже на сиську, – комментирует дочка, и воспитательское негодование поднимается из глубины души.

– Откуда ты знаешь это слово?!

– В садике услышала.

– Но ты же не ходишь в садик.

Ответа нет. Да и что сказать, когда воображение не подчиняется логике?

Хорошо вот так лежать на спине, раскинув руки и лениво изучая комнату осиротевшего общежития. В недрах здания что-то хлопает: похоже на стук мяча о гулкий пол. Вот егоза, никак уже до тренажерки добралась. Только что была ведь тут! Сходить посмотреть?

Кровать скрипит на прощание. Сколько женщин рыдало в эту подушку? Лучше не думать.

Коридор угрюмо молчит. Стены украшены фотографиями в рамках, в основном это снимки с мероприятий фонда. Кто-то заботливо отобрал самые яркие и оптимистичные кадры, но в неживом свете люминесцентных ламп улыбающиеся лица выглядят натужными гримасами.

Огромные площади общежития совершенно безлюдны. Даже охраны нет, только длиннорылые камеры глядят из углов. Куда они передают увиденное? Есть ли кто по ту сторону? Надо на всякий случай помахать рукой. Пусть таинственный наблюдатель знает, что одной тут совсем не страшно.