Новогодняя аллергия

Съесть всю порцию у меня все равно не получается, и, хотя Нюта умудряется впихнуть в меня еще две вилочки – за Бублика и за Олечку, – я отодвигаю тарелку и отваливаюсь на спинку стула, всерьез опасаясь, что живот вот-вот лопнет.

– Умница. – говорит подруга, убирает тарелку и ставит передо мной блюдце с мандарином, распатроненым на дольки.

Я отдуваюсь несколько минут, прислушиваясь к своему желудку. Кажется, что всего от одной дольки мне окончательно поплохеет, но пальцы сами тянутся к блюдцу – мандаринка слишком завораживающе пахнет и оставить ее нетронутой – преступление. Нюта с Мирошей улыбаются, когда я начинаю тихо на них ругаться, уплетая долька за долькой. Даже Оля замирает и наблюдает за мной. На мордашке, испачканной шоколадом, застыл немой вопрос – чего это тетя Катарина жалуется, если ей тоже досталась вкуснятина?

– Вы два садиста! – тихо выдаю я, проглотив две таблетки, – Мне теперь не встать, пока все не переварится.

– Не стони. – Нюта хохочет, – Хоть здесь поешь нормально, а то кроме салатовых листочков и супа из воздуха в твоем меню ничего нет.

– Все равно это слишком жестоко! – ною я, поглаживая ощутимо округлившийся живот.

– Поплачь еще. Олька больше твоего умяла и не ноет.

– Да. – кивает девчушка, размазывая салфеткой по щекам шоколадные разводы.

– Могла бы за меня заступиться! – притворно стону я, – Тогда бы я тебе открыла секретик.

– Какой? – тут же меняется в лице Олечка.

– А вот теперь не скажу!

– Так не честно! – девчушка обиженно куксит носик, – Я же не знала пло секлет!

– Ладно… Еще не хватало, чтобы ты на меня дулась. – говорю я, и заговорщицки добавляю, – Я там под елкой видела кое-что…

Оле дважды повторять не приходится. Я слышу топот ее ножек, тихое позвякивание шариков на елке – девочка явно нырнула под нее с головой – и через пару секунд счастливое: « Ула!!!!». Трещит разрываемая бумага, мы прислушиваемся к тишине, а потом Олька блаженно вздыхает: « Класотка!!!». Она возвращается на кухню и мне кажется, что девчушка светится ярче солнца. Столько счастья и радости в ее глазах от куклы, прижатой к груди, что я ловлю себя на мысли – когда-нибудь у меня тоже родится такое Солнышко.

– Мама, а можно я возьму ее с собой, когда мы пойдем гулять с Бублей? – спрашивает она, – Я буду аккулатно. Плавда-плавда!

– Конечно можно. – кивает Нюта, – Иди уже одевайся.

И когда Оля уносится в свою комнату смотрит на меня с какой-то укоризной и чем-то еще, что я не могу понять.

– Балуешь. Она же дорогая. – говорит она.

– Могу и побаловать немного. – отвечаю я, – Хотя бы ее.

Нюта открывает рот, но тут же осекается и произносит явно не то, что хотела сказать:

– А ты чего ждешь? Шуруй под елку! Или думаешь, что про тебя никто не помнит?

Я не люблю Новый год, но иду в комнату и под хитрые взгляды Мироши и Нюты лезу под елку. Подарок с бирочкой, на которой выведено мое имя, специально спрятан так, чтобы я его нашла не сразу. Коробка, завернутая в серебристую с белыми звездочками бумагу, зарыта в «снег» и сверху прикрыта хвостами мишуры. Я ползаю на коленях вокруг елки, как маленькая девочка, трижды пропускаю этот тайник, а Нюта тихонько хихикает в кулачок.

– Ищи, ищи лучше. – советует она и я захожу на четвертый круг, тщательно перерывая «сугроб».

Я реву и прижимаю к груди свой подарок, как Олька несколько минут назад. Сижу на полу среди обрывков упаковочной бумаги, подогнув ноги, и вою от счастья.

– Нюта-а-а-а… Ты золото… – хлюпая носом, выдыхаю я, прижимая книгу Потапова с автографом, в котором он написал: «Катарине, с наилучшими пожеланиями от автора». И постскриптум: « Пусть эта история станет жалким подобием Вашей любви».

Дэн

В какой-то момент я начинаю хохотать в голос. И мой смех, разносящийся по кабинету, добавил бы седых волос тому, кто его услышал. Я представляю себя пауком, раскинувшим свою паутину в ожидании всего нескольких минут. Кума, Кума, ты даже не представляешь, как я понимаю тебя. Вот только план, который ты вынашивал восемь месяцев, не стоит рядом с тем представлением, что я приготовил для себя. Я здесь и режиссер, и единственный зритель, способный оценить всю картину целиком. За семь дней, никто из актеров не узнал, что за роль ему уготовлена. Даже Эльвире выданы такие крохотные поручения, что из них ничего не ясно. Для нее все отправленные письма настолько привычны и обыденны – время, текст – можно сделать лишь один вывод – Зверь хочет обсудить планы на год с каждым из начальников отделов лично. Я знаю, что все меня так называют. И это только добавляет веселья.

– Вы хотите увидеть настоящего Зверя? Я вам его покажу! – хохочу я.

Каждому, абсолютно каждому, я приготовил подарок, который он не забудет. Лично от Зверя. На долгую память!

Может быть только этой пигалице достанется чуть меньше, но ей так не покажется. Если уж одно мое появление загоняет ее в такой панический ужас, то сегодняшнее станет самым кошмарным воспоминанием в жизни. Чтобы в следующий раз думала стоит ли совать свой нос в чужие дела. А я буду упиваться этим ужасом! Спасибо, Кума! Всего за один день ты научил меня очень многому! Жаль, учитель не сможет насладиться триумфом своего ученика. Галочка, будь она неладна. Медсестричка чертова. Даже интересно до чего вы там доболтались, что Кума стал меняться? Какими колесами нужно было накормить этого мартовского котяру, чтобы он семь дней носился за одной и той же юбкой? Ничего, наиграется и выкинет, оставив после себя иллюзию разрушенной сказки, которые так любит эта пигалица Луковая. Страшно сказать, но я нашел ту книгу, которую она читала… Каждая страница получше любой комедии. Розовые сопли, не имеющие ничего общего с реальной жизнью. Только под наркотой можно выдумать, как успешный и богатый бегает за девочкой из ниоткуда и стелется перед ней, превращаясь в тряпку! Никогда! Никогда такого не было и не будет! Ты либо берешь, то, что хочешь, либо пускаешь слюни на то, что тебе никогда не будет принадлежать! Других вариантов в реальном мире быть не может!

– Даниил Владимирович, Алеутов и Синявин ждут, когда вы их вызовете. – сообщает селектор голосом Эльвиры.

– Луковая пришла? – спрашиваю я.

– Еще нет, но вы назначили ей на десять тридцать.

Я смотрю на часы и жду. Пусть помаринуются. У меня есть дела поважнее. Еще раз просмотреть три папки с личными делами, сложить самолетик и секунду подумать перед тем как отправить его в полет в сторону урны, стоящей в дальнем углу кабинета. Бумажный самолет летит, забирая вправо, совершает какой-то невообразимый пируэт, меняет траекторию и опускается ровно в центр корзины.

– Пусть так и будет. – произношу я и нажимаю кнопку на селекторе, – Эльвира, Алеутова и Синявна ко мне. Луковую запустишь ровно в десять тридцать. И ни минутой раньше.

– Хорошо, Даниил Владимирович. Чай или кофе?

– Кофе. Черный. – отвечаю я. Откидываюсь на кресло и добавляю, – Черный, как моя душа.

Два идиота всерьез считают, что планы на год – единственное, зачем их позвали. Я слушаю их вполуха, поглядываю на часы, делая вид, что у меня мало времени. Поверьте, у меня его предостаточно!

– Что по контракту с Аркадьевым? – спрашиваю, перебираю бумаги по этой сделке, будто она меня действительно интересует.

Делаю пометки на полях, а сам жду, когда большая стрелка на часах оповестит о появлении главного действующего лица в этой пьесе. Алеутов принимает мою улыбку за одобрение и начинает распыляться, рисует такую радужную картинку и обещает прибыль от сделки чуть большую, чем ожидалось. Хоть где-то скачки курса играют мне на руку, но сейчас я улыбаюсь совсем не поэтому.

«И вот настало твое время, пигалица!»

Она протискивается в кабинет. Белая, как лист бумаги. Стоит в уголке и боится поднять глаза.

– Садись! – рявкаю я. Она вздрагивает и опускается на самый край стула под непонимающие взгляды Алеутова и Синявина. – Досчитывай!

Толкаю папку, до сих пор лежавшую в ожидании своего часа, и следом калькулятор. Луковая сжимается, стоит ей только увидеть, что именно ей нужно досчитать.

– У тебя десять минут! – произношу я, ускоряя амплитуду и без того трясущимся пальцам. Смотрю на помощника и спокойно спрашиваю, – Когда юристы проверят документы?

Алеутов лезет в свой ежедневник, что-то говорит, абсолютно игнорируя Луковую. Ему не интересны причины зачем Зверь вызвал эту серую мышь. Действительно, очень похожа. Все тот же серый свитер, что и при первой встрече. Будто у нее нет никаких других вещей. Она вообще из него не вылезает что-ли? Я снова возвращаюсь к бумагам, лежащим передо мной. Десять минут, отведенные пигалице на расчеты, чем-то нужно занять, и я начинаю цепляться к пунктам со сроками, уточняю то, что и так написано, посматривая время от времени на скукожившуюся фигурку за столом. И как только она откладывает ручку, поднимаюсь и иду к ней. Смотрю, что у нее получилось. Ровно то, что насчитал я. Копейка в копейку. Вряд ли Луковая увидела мою улыбку, но от голоса, который она услышала, сперва застыла, а потом стала трястись, как припадочная.

– Значит, именно в такую сумму вы оценили жизни людей? – спрашиваю я, перебивая.

– О чем вы, Даниил Владимирович? – Синявин смотрит на меня.

И по его глазам видно, что он действительно не понимает, о чем идет речь. Я беру два листа – последний отчета и тот, на котором Луковая закончила свои расчеты. Умничка. Даже выписала отдельной строкой разницу.

– Вот про это. – подталкиваю листы Синявину. – Тут же стоит твоя подпись?

– Я… Я… Я не понимаю, как это возможно, Даниил Владимирович… Может быть где-то ошибка? Давайте я перепроверю… Это не займет много времени…

– Нет! Уволен! – рычу я, не желая слушать лебезящие нотки в его голосе. – Через десять минут твой кабинет должен быть пуст! Не успеешь – найти новую работу станет для тебя крайне сложно. Рекомендации у тебя будут соответствующие.

– Даниил Владимирович… – Синявин хочет что-то сказать, но мне достаточно одного взгляда, чтобы заткнуть ему пасть.

Он медленно встает и не оборачиваясь выходит из кабинета, оставляя меня наедине с белеющим Алеутовым и полуобморочной Луковой.

– Теперь ты… – я подхожу и сажусь напротив помощника. Беру один из листов контракта с Аркадьевым, не глядя толкаю пигалице, – Если хоть одна цифра…

Алеутов судорожно сглатывает.

– Луковая, проверь. Первой графы будет достаточно. Данные на сорок второй странице в таблице.

Мне не нужны эти цифры. Достаточно того, что вижу, как забегали глаза у помощника. Но лишать себя порции его нарастающего ужаса не собирался. Я как вампир. Упиваюсь каждой секундой под щелканье кнопок калькулятора. И только оно прекращается коротко рявкаю, не отводя глаз:

– Неси сюда!

Пигалица словно прилипла к своему месту, и мне приходится перевести свой взгляд на нее и повторить угрожающе леденящим тоном, разделяя слова:

– Встала. И принесла. Быстро.

Мне без разницы, что на нее действует сильнее, но она вздрагивает, медленно встает, поднимает лист – он трясется так, что я слышу его шелест, – и подходит.

– Села!

В этот раз повторять не приходится. Справа отодвигается стул, и она садится даже не на край – клянусь, она едва касается задницей сиденья, – все, чтобы дистанция между нами была максимальна. Я смотрю на ее расчеты, отмечаю, что бумага местами мокрая, и снова поднимаю глаза на помощника, разворачивая лист к нему:

– Интересная картина. Правда?

Он судорожно кивает, не взглянув на цифры, что только подтверждает мой вывод – подтасовывали они не в первый раз.

– Назови хотя бы одну причину, по которой я не должен тебя уволить? – спрашиваю я, делая акцент на последних четырех словах.

Он молчит, а мне и не нужны его слова. Все, что я услышу, будет лебезящей бредятиной, но не настоящей причиной. Скажи он, что все это делал ради дорогостоящей операции для кого-то из родных, я может быть частично его и понял. Но я вижу перед собой лишь трусливое ссыкло, как говорит Кума. Ссыкло, жадное до чужих денег и не способное заработать их честно.

– Уволен. – тихо шелестит мой голос, – Пропуск, телефон и ключи на стол. Прямо сейчас. Пять минут на то, чтобы вынести свой хлам из бывшего кабинета. Трудовую… советую завести новую. А теперь, пошел на хрен из моего кабинета! Увижу хотя бы раз рядом с офисом…

Я замолкаю, оставляя ему право самому додумать, что с ним может произойти. На столешницу один за другим выкладывается то, что я требую. Алеутов подходит к дверям и бросает на пигалицу короткий взгляд, но я успеваю заметить, что в нем вспыхивает ненависть за все произошедшее. Даже здесь он поступает как ссыкло, перекладывая вину на непонятную мышь.

Минут пять мы сидим в абсолютной тишине, а потом я подхожу к мусорному ведру и достаю из него самолетик. Разворачиваю его, разглаживаю и щелчком пальца отправляю под нос пигалицы.

– Если по каким-то причинам ты не можешь понять, что это… – начинаю я, намекая на ее слезы, – …поясню. Это приказ о твоем увольнении. Мне не интересно, чем был вызван твой исследовательский интерес и что ты забыла в чужом кабинете.

Прохожу за ее спиной, смотрю на дрожащие плечи, удивлённо хмыкаю – ревёт, но так, что не слышно ни звука, – и подхожу к своему креслу. Беру три папки с личными делами, достаю из ящика четвертое – папку, которую изучал последние дни тщательнее других, – обхожу стол уже с другой стороны и сажусь на то место, где буквально недавно сидел Алеутов.

– Сядь нормально – свалишься. – произношу еле слышно, и пока она елозит на стуле раскладываю дела перед ней, оставив папку в руках.

Мне не нужно его открывать. Все, что там написано, я помню.

– Луковая Катарина. – делаю ударение в ее фамилии на предпоследнюю гласную, откладываю папку в сторону и поднимаюсь.

Я подхожу к окну, шире открываю жалюзи, делаю глубокий вдох, прекрасно понимая, что сейчас сознательно тяну время. Взвешиваю, чем выльется мне решение, принятое волей случая. Не попади самолётик в урну, разговор пошел бы совсем в другом ключе.

– Итак. Катарина Луковая. – снова начинаю я, – Двадцать семь лет. Не замужем. Матфак РГУ. Четыре курса с отличием, пятый… через жопу. Полгода работала учителем старших классов по математике. Затем уволилась. Правильное решение. Зарплата у бюджетников – говно. Но не будем отвлекаться. После устроилась сюда. Менеджер учёта, хранения и внутрифирменных перемещений. По сегодняшний день. Все верно?

– Д… д… да. – еле слышно отвечает она.

– Замечательно. Теперь по поводу того инцидента, который здесь произошел из-за твоего любопытства. Кстати поздравляю. У тебя сегодня появилось два ненавистника. Достижение хреновое, но на работе не без этого. Думаю, тебе будет интересно, что именно послужило причиной таких кардинальных решений. Можешь не отвечать, знаю, что интересно. Эти двое под видом одного в счетах отгружали заказчикам другое, более дешевое, а разница оседала к ним в карманы. Как именно они проворачивали саму подмену оборудования – выясняет служба безопасности. Но даже не это является причиной, по которой ты все еще сидишь здесь, а не последовала за этими двумя… Перед тобой три личных дела. Мне нужен новый начальник, умеющий грамотно и точно считать. Человек, который будет ценить свое рабочее место и не пойдет на махинации. Не важно, по принципу или из страха. Выбирай.

– Н… н… но я… я…

– Не могу принять такое ответственное решение, да? – заканчиваю ее предложение сам, подхожу к ней и наклонившись к самому уху шепчу, – Ты только что уволила двух человек. Ты. Ты приняла решение и залезла в документы, которые тебя не касались. Так будь добра – выбери. Только выбирай того, кому ты доверяешь, как себе самой. Пять минут.

Пигалица пару минут тратит в пустоту. Просто сидит и пялится на стол перед собой. Лишь когда я сажусь в своё кресло и достаю журнал, она видимо понимает, что от нее не отстанут. Три минуты она листает дела по очереди и к тому моменту, как я подхожу и останавливаюсь напротив нее, одна папка выдвинута вперёд. Буквально на сантиметр.

– Анна Самохина. – читаю я, – Почему?

– Я ей доверяю. – тихо шепчет она.

– Не так сложно, как казалось. – я возвращаюсь к своему креслу и нажимаю кнопку на селекторе, – Эльвира.

– Да, Даниил Владимирович.

– Готовь приказ. На место Синявина переводим Анну Самохину. Пусть прямо сейчас приступает. Найди кого-нибудь, кто введет ее в курс дел и перекинет другому то, чем она занималась.

– Хорошо, Даниил Владимирович. Что-нибудь еще?

– Пока все.

Я смотрю на эту Луковую и снова думаю, что пожалею. Но в моих принципах нет такого, который говорит, что я меняю решения. Пусть даже они и приняты полетом бумажного самолетика.

– А теперь на счет тебя. – я подхожу, комкаю приказ об увольнении и отправляю его в урну. Снова ровно в центр. Значит, все решено. – Телефон, который лежит перед тобой, всегда должен быть у тебя под рукой и всегда включен. Ты всегда поднимаешь трубку, если звоню я. Никаких причин для обратного быть не может. С сегодняшнего дня, с этой самой минуты, ты – мой личный помощник. Там, где я, ты становишься моей тенью. Все мои поручения и приказы выполняются без вопросов и обсуждений. Даже если я звоню тебе в три ночи и требую привезти мне шлюх из какого-нибудь Мухосранска, ты срываешься туда первым самолетом. Ясно?

Она замирает и медленно поднимает голову. На зареваном лице такая смесь эмоций, какая не снилась смертнику, которому за мгновение до исполнения приговора сообщают об амнистии.

«Попрощайся со спокойной жизнью и книжными сказками.» – думаю я.

– Привести себя в порядок, перенести вещи в свой новый кабинет. Через полчаса у меня встреча. – говорю вслух, с садизмом добавляя, – У нас.

Катарина

В моей голове полнейший кошмар. Сумасшедшая карусель из неопределенности и безысходности, поселившихся там в последние дни, раскрутилась до безумия от ужаса и страха, стоило только войти в кабинет Зверя. И его рык добавляет сил липким холодным щупальцам, стискивающим сердце. Меня колотит от одного его взгляда, а он требует досчитать. Пальцы едва попадают по клавишам калькулятора.

«За что? Зачем все это? Триста пятнадцать умножить…»

Он забирает лист, а у меня внутри холодеет так, словно вместо листа бумаги из моих рук, вырвали часть сердца и на его месте появилась ледышка. Потрескивающая острыми гранями, взорвавшимися от одного слова: « Уволен!». Всего одно слово, а мне хочется исчезнуть, раствориться в воздухе, стать невидимкой и бежать, бежать, бежать.

Я снова считаю. Тишина. Звенящая тишина, от которой появляется металлический привкус во рту. Зверь загнал свою жертву в угол, надрезал ей сухожилия острым когтем и развлекается, наблюдая за тем как она трепыхается.

– Неси сюда!

А я не могу себя заставить даже вздохнуть лишний раз, не то чтобы куда-то идти. Слезы льются из глаз, мне страшно издать хотя бы один звук. Он убьет. Жестоко. Цинично. Зверь повторяет, и я практически отрываю себя от стула, делаю эти несколько шагов, а в ушах уже стоит звон, за которым едва слышно очередной приказ. Сесть…

Это не человек. Это не зверь. Для него нет названия. Те клубы леденящего ужаса и страха, которыми он окутывает, оплетает все вокруг себя, не может источать ни одно живое существо. Он даже не айсберг. Это нечто более страшное. Жидкий азот рядом с ним кажется бурлящей огненной лавой, и я инстинктивно отодвигаюсь дальше… И снова это: « Уволен.»

Кажется, что прошла целая вечность пока он снова не начинает говорить. Еле выдавливаю: «Да» онемевшими губами, и передо мной возникают три папки – Зверь требует выбрать. Того, кому я верю. Единственное, что я понимаю, когда он отходит. На одной из папок имя и фамилия Нюты. Остальных я не знаю. Мне настолько страшно, что сил хватает сдвинуть личное дело Нютки всего на пару сантиметров. И, видимо, это последнее, что нужно Зверю от меня, перед тем как завершить казнь.

– Привести себя в порядок. Через полчаса у меня встреча. У нас.

Сердце, загнанное в пятки, сбивается с ритма. Я поднимаю голову, не понимая, что именно он от меня хочет. Я не верю. Зверь хищно скалится и показывает на часы:

– Ты не расслышала? Полчаса.

Ноги сами выносят меня из его кабинета. Кажется, Зверю мало просто уволить меня. Это слишком большая роскошь. Для меня. И он придумал новую игру – теперь я его стану его куклой. Куклой, не имеющей права ни на что.

– Катарина Сергеевна, я позволила себе перенести ваш рюкзак в кабинет. Пойдемте, я вам все там покажу.

Голос Эльвиры выцарапывает меня из ступора, я иду за ней, сжимая в руках телефон и ключи. Она открывает передо мной двери, заводит внутрь, подходит к едва заметной двери, сливающейся со стеной.

– Здесь вы сможете привести себя в порядок. – спокойно говорит секретарь Зверя. Словно мой вид для нее абсолютно нормален. – Я приготовила вам новый ежедневник и положила его на стол. Записная книжка с телефонами, которые вам понадобятся, в верхнем ящике стола. Мебель сегодня поменяют под ваш рост. Выберите, пожалуйста, особенно кресло. Катарина Сергеевна?

Я поднимаю на нее глаза и спрашиваю:

– Кресло?

– Да. Предыдущий помощник был крупнее вас, и вам будет неудобно. Посмотрите, пожалуйста, что вам больше подойдёт. К вечеру все доставят.

Эльвира не называет имя только что уволенного. Словно его здесь не было несколько недель, а то и месяцев. Человек вычеркнут. Я едва смотрю на брошюры, разложенные на столе, и показываю на первую попавшуюся. Больше всего мне сейчас хочется остаться одной, а не выбирать мебель для своей клетки. Эльвира забирает все.

– Чай, кофе? – спрашивает она и тут же поясняет, – Мне нужно знать ваши предпочтения. Может вы предпочитаете что-то особенное, например, вегетарианское или безлактозное?

Этот вопрос окончательно выбивает меня из колеи. Мозг вообще отказывается понимать, что тут происходит. Я хлопаю ресницами, Эльвира ждёт. На ее лице абсолютное спокойствие, будто перед ней стою не я с опухшими глазами, а кто-то другой.

– Катарина Сергеевна.

– Кофе. Три в одном.

– Я вас поняла. – Эльвира кивает и бесшумно подходит к дверям. – Через двадцать минут я за вами зайду. Даниил Владимирович распорядился, чтобы первое время я вам помогала по любым вопросам. Вы быстро втянетесь, не переживайте.

Она жестом показывает на дверь в туалетную комнату.

– Умойтесь холодной водой. Это снимет отек.

Я киваю и медленно бреду умываться. Происходящее все больше начинает походить на какое-то безумие. Закрывшись в туалете, я опускаю крышку унитаза, сажусь на нее и, зажав рот руками, реву. Слезы текут по щекам, обжигают кожу, словно на нее плеснули кислотой. Пять минут. Я даю себе всего пять минут.

Спина Зверя маячит передо мной, и я едва за ним успеваю. Пока он делает один шаг мне приходится сделать три. Мы идём по дороге смертников, и я спиной чувствую удивлённые, непонимающие взгляды. Проскочив мимо рабочего места Нюты, едва успеваю заметить, что оно пусто, и со стола исчезла рамочка с фотографиями.

– Отстанешь – побежишь пешком. – рычит Зверь, останавливаясь перед лифтом, и я едва не натыкаюсь на его спину.

Мы спускаемся на подземную парковку.

– Ты ездишь спереди. Всегда. – ледяной голос сразу же указывает мое место и положение.

Я – кукла и должна делать все, что скажет хозяин, перед которым водитель предусмотрительно открывает дверь.

– Даниил Владимирович, ваш кофе. – водитель передает Зверю безликий картонный стаканчик, а потом похожий возникает передо мной. – Катарина Сергеевна.

– Спасибо. – еле слышно произношу я, ошарашенная таким обращением и тоном, которым произносится мое имя и отчество.

– Дима, как сыграли? – спрашивает сзади Зверь.

– Три-один. Начали месить только в конце второго тайма. До этого даже не бегали, ходили по полю, как пришибленные.

– Плохо. – сзади что-то шелестит и в подставленную ладонь водителя опускается две стодолларовых купюры. – Здесь за меня и за Куму. Не трать.

– Я помню, Даниил Владимирович.

– Когда следующая?

– Через две недели.

– Запиши. – Зверь это говорит уже мне. – Узнаешь точное время у Димы.

Я достаю из рюкзака ежедневник с логотипом компании и долго думаю, как записать то, куда должен поехать Зверь. На странице с двадцать вторым числом появляется надпись: « Узнать время у водителя. Какая-то встреча».

– Начало положено. – голос сзади откровенно издевается. – Теперь запоминай, а лучше запиши. Дважды повторять не буду. Все, что увидишь и услышишь, остаётся только в твоей голове. Хоть одна фотография или статья в прессе без моего ведома, и мои юристы покажут, за что они получают свою зарплату. Понятно?

– Да, Даниил Владимирович. – впервые называю его по имени и отчеству, он довольно хмыкает.

– Неплохо. Твой рабочий день начинается за полчаса до моего, кроме двух случаев. Первый – ты умерла. Тогда можешь опоздать. Второй – умер я. Здесь разрешаю вообще не приходить и выпить за свое освобождение. Но такого счастья тебе не светит. Если я тебе позвонил, то через тридцать минут ты с кофе ждёшь меня в машине. Эльвира расскажет где и какой покупать. Если не звонил – в половину девятого ты в офисе. Дальше. Мне плевать на твою личную жизнь и выходные. Выходной у тебя может быть только тогда, когда скажу я. Гарантированно можешь рассчитывать только на один день – свой день рождения. В остальные – решаю я. Никаких отгулов. И мне не важно, что у тебя произошло: внезапная простуда или месячные. С утра ты всегда на работе.